if you felt invisible, i won't let you feel that now

— слушай, включи что-нибудь, а? Йоонас как всегда в своём репертуаре. конечно, все они здесь рок музыканты, но этот парень жить без песен не может, и никогда не мог. настоящий меломан! Нико, к которому была обращена предыдущая реплика, с заметным смешком, указывая в сторону Алекси, заявляет: — вон у нас диджей сидит, его и проси. все смеются. атмосфера после долгожданного концерта расслабленная: сцену сдавать в срочном порядке не нужно, поэтому у парней наконец есть время спокойно собраться за столом в довольно просторной гримёрке, открыть по бутылке любимого алкогольного напитка и просто поговорить обо всём на свете. приближается к концу уже второй час их посиделки и все они немного не трезвые. не то чтобы в стельку конечно, не успели ещё, но слегка навеселе. Олли за последний год с лишним внезапно полюбил такое состояние. когда ты вроде и не можешь вытворить невероятную глупость, потому что железные оковы контроля всё ещё плотно закрыты на замок, однако же становится легче. вот как сейчас например, когда пропала неловкость от долгого зрительного контакта и осталась лишь теплота голубых глаз человека рядом. лучшего друга, с которым с детства почти вместе. того, с кем и огонь, и воду, и медные трубы, и рок концерты вместе прошли, с кем ночевали на одной кровати, мотаясь по всей стране в туре. того, кто по ночам очень часто снится. неумение отпускать людей не появляется внезапно — нет, ну если хотите, я правда могу включить — неуверенно выдаёт Каунисвеси. и гитарист тут же выпаливает: — давай включай! снова смех и улыбки, все согласно кивают, снова всё хорошо, да и всегда было. всегда друзья рядом, всегда любимый инструмент под рукой, и не то чтобы совсем просто, нет конечно, но… в таких посиделках после выступлений было что-то такое особенное, будто в плед его тёплый закутали и обняли крепко после тяжёлого дня. всегда всё было хорошо, это Матела себе почему-то всё усложняет, запутывет клубок ниток, который потом сам же и вынужден развязывать, будто старые проводные наушники. и ладно бы себе жизнь усложнить, это не раз бывало и не раз ещё будет, привыкли уже, но… Томми то тут при чём? — ну что, начнём с этого пожалуй — улыбается импровизированный диджей. с первых же нот Нико оживляется и вскоре уже вовсю подпевает одной из своих самых любимых песен My chemical romance. — and if I ever let you down, I’ll be the one who drives you home tonight — пропевает вокалист своим идеально чистым голосом. и у Олли что-то внутри отзывается на эти строчки. где-то глубоко в памяти всплывает тот день, когда он впервые осознал, что… влюблён? кажется, он всё ещё в это не верит. в день, когда он был единственным трезвым человеком на той вечеринке, потому что боялся признаться себе и… кому-то ещё. в день, когда Томми остался последним, кого надо было отвезти домой. они говорили так долго, что у парня от постоянного самоконтроля начала кружиться голова, и это были самые долгие объятья на прощание в его жизни кажется, хотя увидеться они должны были всего лишь через пару дней. в день, когда, лёжа на кровати дома и смотря в потолок, он окончательно запутался в себе, пытаясь наконец понять, почему в груди болит и радостно так, а потом грустно внезапно, почему то ли плакать, то ли смеяться хочется, и почему он вёл себя как подросток сегодня. от воспоминаний едва передёрнуло. не тот эпизод своей биографии, который хочется помнить, но он настигает из раза в раз. чёрт, что же с ним не так то? — всё в порядке? — вдруг почти шёпотом спрашивает сидящий рядом мужчина. у басиста сердце отрывается и падает в пропасть с громким стуком. нет, у него ничего не в порядке, он влюбился, окончательно и бесповоротно, влип по самые уши, и понятия не имеет, куда пристроить эти чувства, потому что мешаются они буквально везде. и очень хочется кричать временами о том, как же сильно он любит. когда каждая частичка, даже самая маленькая, разрывается на части от переполняющих чувств, которые нельзя показывать ни в коем случае, когда ты буквально рассыпаешься на песчинки, чтобы потом кое-как наедине с собой сложиться вновь до новой встречи с тем, кого бы видеть больше не хотелось, и без кого жить уже невозможно, когда готов плакать навзрыд и смеяться в голос от того, сколько в тебе сейчас одновременно заперто ощущений, яро рвущихся наружу. это вряд ли может называться «в порядке», но… — всё нормально — привычно врёт он в ответ и улыбается, глядя другу в глаза в ярко-голубые, от которых бы вечность взгляд не отрывать. Матела теряется в них на пару минут, а может даже на больше, пока наконец не набирается сил и не выдаёт: — устал немного на самом деле Томми улыбается уголками губ, без слов приобнимает друга и придвигает ближе к себе. — ложись на плечо как в колледже, когда уставали после занятий, и Олли часто засыпал на плече у будущего барабанщика, вот так и сейчас. Матела устраивается поудобнее, прижимается всем телом к другу и глаза чуть-чуть прикрывает. и думает о том, что пока хорошо. пока рука того самого человека лежит на талии и прижимает к себе, пока слышно дыхание рядом сидящего, пока тепло чужого тела согревает чуть подзамёрзшего парня, пока друзья рядом и тоже кажется в порядке, пока это всё, что нужно для счастья, то… всё хорошо. от глупой и одновременно до горечи правильной мысли о том, что э т о никогда не повторится снова, приходится запоминать каждую секунду момента, и на губах вдруг сама по себе появляется едва заметная улыбка. так странно, что один человек способен довести до ядерного взрыва и вернуть назад в абсолютный покой всего лишь одним своим действием, одной фразой. пусть лучше это будет психическое заболевание — специализация Лалли, это всё по его части. пусть лучше психическое заболевание, потому что это хотя бы лечится. сквозь полудрёму слышатся голоса друзей. — мы пойдём оборудование убирать, вы как, скоро? — у меня ребёнок спит — отшучивается Томми и внезапно проводит лежащему у него на плече парню по волосам, нежно перебирая вьющиеся пряди. Олли без шуток чуть не задыхается от внезапно сбившегося дыхания и отказавшихся работать лёгких. в голову сразу ударяет стресс, который простые люди называют бабочками в животе, отчего сон как рукой снимает. — никакой я не ребёнок — возмущается только что проснувшийся, а затем добавляет — сейчас подойдём. постепенно комната пустеет, и в ней остаётся всего два человека, но они всё никак не двигаются с места. басист понятия не имеет, почему его друг (в которого он тайно влюблён, просто чудо) до сих пор не подталкивает его к выходу. парень всё ждёт, когда это случится, но это так и не происходит. на фоне играет музыка, которую забыл выключить Алекси, и внезапно, слыша знакомую мелодию, Матела полностью просыпается и выпаливает: — ой, это моя любимая! «i've got an aching head…» — echoes and buzzing noises. шёпот, почти через силу, строчек любимой песни, которую столько раз накладывал в голове на кадры возможной жизни, гулким стуком сердца отдаётся в висках. петь это сейчас рядом с тем человеком, о котором, казалось бы, кричит каждое слово в тексте, оказывается непосильной задачей. и всё же слишком дорога для него эта песня, чтобы выключать, слишком много она прошла с ним. — i know the words we said — внезапно тихонько подпевает Томми. они переглядываются и улыбаются друг другу. и по коже проносятся мурашки от того, что звучит этот голос для единственного человека во всей вселенной и всегда звучал только дня него одного (Томми стеснялся петь при других), от того, какие строчки поёт этот голос и от того, как всё происходящее сейчас сворачивает совсем не в ту сторону. в голове столько мыслей, но ничто из этого не вяжется в слова, со временем случается что-то странное: секунды превращаются в часы, а часы обратно в минуты, песня продолжает негромко играть в динамиках, окутывая будто со всех сторон, и всё теряется, всё становится неважным. от страха сделать что-то не так лёгкие сжимаются настолько, будто по его грудной клетке только что несколько раз проехал грузовик, но сейчас на секунду хоть хочется поверить, что правда есть шанс, что это не просто так, что… — потанцуем? — вдруг предлагает Лалли казалось, где-то был слышен щелчок, означавший, что точка невозврата только что была пройдена. Олли теряет дар речи на какое-то очень долгое время и потом смутно может вспомнить, как едва кивает головой и улыбается. сейчас он похож на открытую книгу, в которую любой может заглянуть и прочитать всё содержание, потому что слишком явно видно по глазам барабанщика — он всё понимает. но не отстраняется почему-то, а даже наоборот — протягивает руку, приглашая на танец. его ладонь ощущается как-то по-особенному. чуть загрубевшие от струн подушечки пальцев соприкасаются с мозолями от барабанных палочек, и это будто столкновение двух стихий, двух сторон медали. конечно, они невероятно разные, но что-то их тянуло друг к другу столько лет, что-то тянет приблизиться почти вплотную прямо сейчас. Матела обвивает шею Томми и утыкается куда-то в плечо, чувствуя прикосновения у себя на талии. От него пахнет мятой, кофе и стиральным порошком, и этот запах кружит голову. парни начинают медленно покачиваться в такт песне и тихо посмеиваться со своей же затеи. всё идёт хорошо, а точнее всё летит в пропасть с огромной скоростью, но единственный выход — запомнить это состояние полёта, близкое к идеалу, прежде чем навсегда разбиться о маячащие внизу скалы. снова слышен стук сердца человека рядом, но на этот раз неравномерный. странно, с чего бы ему волноваться? с чего бы постоянно ближе к себе прижимать за талию, утыкается носом в растрепавшуюся кудрявую макушку? хотя к чёрту рассуждения, сейчас во время полёта всё в порядке. тепло чужого тела и касаний, дыхание над ухом, алкоголь в крови, любимая песня. он дома во всех смыслах этого многогранного слова, и ему спокойно. — the words that i could've used… — внезапно слышится где-то рядом. Олли едва не дёргается, заслышав первые слова до боли знакомой строчки. секунда остаётся на принятие самого сложного в жизни решения, а потом он как можно медленнее приподнимает голову, встречаясь снова с этим уничтожающе красивым взглядом, и, выдохнув коротко и шумно, заканчивает строчку так, как давно мечтал сказать: — i was too scared to say out loud. чёрт возьми, если любовь — всего лишь химический процесс, тогда почему сейчас слёзы на глазах выступают? почему больно и одновременно так хорошо? почему страшно сейчас до дрожи во всём теле и улыбка на лице? выбора не остаётся кроме как идти до конца. — if i cannot break your fall, — хочется взгляд оторвать, но нельзя ни в коем случае, потому что назад пути уже нет и не будет, прямо сейчас или никогда — i'll pick you up right off the ground. словно всё нереально в этом мире, словно он во сне. перед глазами туман и взгляд прямо в душу, изучающий, видящий насквозь, но сейчас почему-то не страшно открыться. потому что в любом случае это Томми. тот человек, что был рядом всегда и всегда на его стороне, тот, кто поддерживал в трудную минуту, кто протягивал руку помощи, даже если сам застревал в болоте. ему можно довериться. полностью, безоговорочно, прекрасно зная, что всё будет хорошо. и вдруг ладонь чужая ощущается на щеке. Томми нежно проводит пальцами по коже, тихонько пропевая слова, от которых легче становится на душе: — if you felt invisible, i won't let you feel that now и они молчат оба, смотря друг на друга, продолжая покачиваться в такт песни и улыбаться, будто бы ничего не произошло, словно это не они только что разрушили дуновением ветра крепость, строившуюся годами. рука всё ещё остаётся так близко к лицу, что страшно шевелиться. тишина, прерываемая лишь любимой песней, это как раз то, что им нужно — оба это чувствуют. подумать, переварить то, что сейчас произошло, и может насладиться моментом. потому что в ближайшем будущем когда ещё представится возможность побыть в объятьях любимого человека? чёрт знает что будет с ними завтра. снова понятие времени растягивается во что-то неважное, и в какой-то момент всё же Олли не выдерживает. стало легче конечно, но не настолько, чтобы дрожь в теле едва ощутимую унять и сердце успокоить, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. — Томми, я… — едва выдавливает из себя басист, замолкая тут же и понятия не имея, что именно хочет сказать, и только спустя какое-то время наконец спрашивает — ты же всё понял? и оттого жаром словно обдают ответные слова: — да. я всё понял, Олли. — я только не знаю, что делать. совсем не понимаю, запутался, — вдруг на одном дыхании выдаёт Матела, слыша дрожь в своём голосе и спотыкаясь о каждое слово, а потом всё же отводит взгляд и шепчет виновато — п-прости пожалуйста… и словно фоновым шумом доносятся откуда-то издалека слова: — ну ты чего? Олли, ты… на секунду наступает тишина, а потом знакомые шершавые натёртые пальцы аккуратно берут басиста за подбородок, очень нежно разворачивая его лицо к своему владельцу. Олли едва слышно выдыхает и грустно улыбается, готовый к худшему. он знает, что сейчас услышит, кажется точно знает. «дело не в тебе, ты мой друг». надо только взять себя в руки и не заплакать, будто впервые в жизни сердце разбивают. но вдруг, смотря в глаза эти небесно голубые, он слышит совсем не то, что ожидал. строчки песни всё тем же тихим голосом, от которого опять мурашки по коже. те самые строчки. — i was not mad at you, i was not trying to tear you down. the words that i could've used i was too scared to say out loud. if i cannot break your fall i'll pick you up right off the ground — Томми.? недоумение, надежда в голосе откуда-то. всё начинает постепенно распутываться само собой, и спетое ударяет по чувствам гораздо сильнее, чем должно. почему-то уголки губ сами приподнимаются в лёгкой полуулыбке. и почему-то всё становится на свои места со следующей фразой, но одновременно абсолютно сбивает с ног. — я люблю тебя, Олли Матела. и ты самый важный человек для меня. и от того, как просто это сказано, вдруг из груди исчезает важный орган, на месте которого остаётся лишь тепло, наполняющее постепенно всё тело. — я т-тоже… выдох, вдох, снова выдох. сложно становится говорить, оттого приходится прерваться посреди фразы, но кажется, что Лалли и правда всё понимает. он наклоняется ещё ближе (хотя казалось бы, куда уж, но с их то разницей в росте) и шепчет едва: — можно тебя поцеловать? Олли в тот момент вообще забывает базовые потребности организма (дышать, к примеру), и всё, на что хватает сил, это кивнуть едва заметно и глаза прикрыть, потянувшись навстречу. губы Томми настолько внезапно мягкие, что выбивают почву из-под ног. он целует осторожно, медленно, давая время обоим привыкнуть к друг другу. им нет смысла торопиться, потому что вдруг приходит осознание — впереди столько времени, столько моментов. им же можно всё сейчас. от этой мысли Матела улыбается в поцелуй, и ему становится так хорошо. клубок распутался, освободив от оков и мысли. ему сейчас хочется думать обо всём: о том, какие волосы у любимого человека приятные на ощупь, как греют ладони на талии и в кудряшках, и как неумело они оба внезапно целуются (странно, Олли думал, что умеет целоваться), и особенно о том, как сейчас хорошо. вот только думать не получается ни о чём, только чувствовать. чужие касания, чужой запах, чужое едва слышное дыхание. точнее такое родное. наркотики? к чёрту. вот от этого человека он зависим теперь. без него жизнь потеряет краски и формы, мир погаснет, перестанет иметь смысл. слишком громкие слова? может быть, но это всё, что приходит в голову от этих мягких губ. им двоим уже всё равно, они дышат друг другом и мечтают, чтобы это никогда не заканчивалось. и этим поцелуем они будто дают клятву — не кончится. всё всегда будет хорошо. Олли приподнимается на пятках, обвивает руками шею мужчины, углубляя поцелуй. он выдыхает тяжело, приоткрывая глаза, и успевает надолго запомнить каждую чёрточку любимого лица. с дыханием опять начинаются проблемы — явно что-то с лёгкими. или любовь, от которой точно нет лекарства. хотя, последний вариант его теперь вполне устраивает, потому что только от неё появляется такое тепло солнечное будьо и растекается по всему телу как по сосуду, наполняя тебя этой невероятной энергией. счастье это — вот что. он с ч а с т л и в. с трудом им приходится оторваться друг от друга хотя бы для того, чтобы обеспечить приток кислорода в организм, и в ту же секунду хочется обратно. они смотрят в глаза друг другу и улыбаются слегка, тяжело дыша. — боже мой, — шепчет басист, проводя ладонью по щеке любимого человека, — боже мой, Томми, я так тебя люблю. — согласишься быть моим парнем? вопрос вызывает какой-то внезапный приступ головокружения, и то, с какой интонацией это сказано, заставляет моторчик сердца остановиться лишь на секунду, чтобы потом продолжить стучать в два раза чаще. из груди вдруг вырывается смех такой чистый, радостный, словно детский. — конечно! — наконец выпаливает Олли, ярко улыбаясь. он берёт теперь уже своего парня за руку, сцепляя пальцы в замок, и не выдерживает. приподнимается на носках и быстро чмокает в нос, а потом снова улыбается, видя лёгкое смущение на лице Томми. в голову вдруг приходит странная мысль, поэтому следующий вопрос звучит совсем не в тему. — как думаешь, наши нас уже совсем потеряли? на что барабанщик лишь отмахивается: — да пусть сами разбираются. мы за них сколько лет подряд аппаратуру собирали, пришло время отработать. — добрый ты какой! — протягивает Матела и заливается смехом. а потом замолкает на какое-то время, накрываемый осознанием, что вот это чудо, стоящее перед ним, теперь, чёрт возьми, его парень. этот большой плюшевый мишка, с которым объятья всегда самые тёплые и комфортные, с которым не страшно ничего. — пойдём домой, солнце? — предлагает парень наконец, — раз мы, по твоим словам им всё равно не нужны, надо бы отоспаться. ну знаешь, в себя прийти. Лалли улыбается и вдруг выдаёт: — называй меня почаще солнцем и я уйду с тобой хоть на край света. Олли чувствует себя самым счастливым человеком на планете и конечно же обещает называть своего (боже, своего) парня солнцем хоть каждый день, а на фоне доигрывает виновница всего этого безобразия свои последние строчки. if you felt invisible, i won't let you feel that now

***

— эти двое точно не придут — докладывает только что вернувшийся с миссии по промышленному шпионажу Йоонас с настолько многозначительной интонацией, что вопросов не остаётся ни у кого. — та-ак — тяжело протягивает Нико — и того у нас есть из рабочей силы: мы с Йоэлем крайне задолбавшиеся, уснувший ребёнок и... Порко слегка покашливает, прерывая другая, а затем предлагает: — давайте я это чудо домой доставлю. потом, если нужно будет, вернусь, но с ним надо что-то делать. взгляды всех троих обращаются в сторону, где в уголке, сидя на расладном стуле и облокотившись о стену, мирно посапывает ничего не подозревающий Алекси. оба вокалиста переглядываются, передавая как обычно своим ментальные мнения на счёт ситуации, а затем Йоэль наконец кивает. — давай, бери своего бойфренда и тащись отсюда, — в шутку наставляет Моиланен, а затем театрально добавляет, — и можешь больше не приходить. на что гитарист показывает язык в ответ и идёт будить Каунисвеси. через несколько минут Йоэль и Нико остаются в комнате одни, перед этим раз сто заверив перкуссиониста, что справятся сами. парни переглядываются, улыбаются друг другу и приступают к работе молча. всё-таки группа наверное была права, когда начала шутить, что они умеют разговаривать без слов. но кое-что сказать сейчас было надо. — я завтра этим двоим устрою разнос — заявляет Нико, застёгивая чехол для баса. Хокка улыбается в ответ и с иронией говорит: — спасибо, что предупредил, я тогда по дороге домой куплю попкорн на завтра. большую пачку, на всю команду хватит. и снова смех оглашает небольшую концертную площадку. и снова у всех всё хорошо.