я буду любящим с тобой (как пуля любит свой висок)

      луна на небе — огромный стеклянный глаз, пристально следящий за каждым движением из своей чёрной как смоль бескрайней впадины.       хёнджин прижимает выкуренный до самого фильтра бычок к стеклянному дну пепельницы и безучастно наблюдает за тем, как тонкие завитки сизого дыма разлетаются вокруг словно потревоженные непрошенным вниманием призраки.       балконная дверь закрывается с тихим скрипом: нужно что-то сделать с петлями, потому что этот звук режет по ушам уже которую неделю и успел порядком заебать.       в комнате приятный полумрак: на тумбочке у кровати — одинокая лампа; на одной из полок, захламлённых книгами и журналами, к которым никто не притрагивался больше полугода, дёргается крохотное пламя ароматической свечки.       пахнет хвоёй, лесом, песнями под гитару у костра, беспечностью, юностью.       минхо лежит на простынях, растянувшись чуть ли не во всю ширину кровати. веки прикрыты, дыхание едва слышное и размеренное — со стороны можно подумать, что он безмятежно спит и видит десятый сон.       по лицу хёнджина блуждает слабая улыбка; он сбрасывает с плеч тёплый махровый халат, который не удосужился даже завязать по-человечески, и крадётся по матрасу словно хищник на охоте, заприметивший беззащитную жертву.       — я уж думал, ты там навсегда застрял, — голос у минхо расслабленный и бормочущий, такой любимый, что сердце скрипит покруче ненавистной балконной двери.       — мне без тебя и пяти минут не протянуть, ты же знаешь, — полушутливо отвечает хёнджин, смирившись с тем, что облава не удалась, и укладываясь рядом, на ту же подушку, по которой тёмными каштановыми волнами расплескались волосы возлюбленного. отросли уже настолько, что можно собирать смешной маленький хвостик на затылке — при одной мысли хёнджин не может сдержать потопа удушающей теплоты под рёбрами.       — пиздишь, — беззлобно отзывается минхо всё тем же тихим голосом, перед этим выпустив подобие смешка.       — я тебе хоть раз в жизни соврал? — хёнджин жалеет об опрометчивом вопросе, едва тот раздаётся во мраке комнаты.       оба молчат; оба думают об одном и том же.       они вместе уже год — влюблённые до безумия, привязавшиеся друг к другу так тесно, что любая попытка разорвать точно закончится чем-то трагичным. давным-давно потеряли счёт пылким «люблю» и «всегда буду рядом». инициатором таких фраз поначалу был хёнджин, бесстрашно шепча их, рассекающих душу минхо напополам, сдавленным шёпотом в горячие губы чуть ли не в первую же ночь.       старший, у которого не было привычки вслух изъясняться в своих чувствах, поначалу открещивался как мог и через силу позволял любвеобильному хёнджину повторять их вновь и вновь, но однажды попробовал сам (чуть слышно и отведя взгляд в сторону), а хёнджин расцвёл моментально, прямо на глазах, так что минхо сразу решил, что это теперь его любимые слова.       снаружи начинает накрапывать дождик, постепенно усиливаясь. мелкие капли приглушённо постукивают о стеклянную клетку балкона. днём обещали грозу и ливень — те, видимо, припозднились и теперь решили отыграться вдоволь.       хван хёнджин — неебически талантливый танцор с кучей наград и премий за поясом, гордость всего преподавательского состава академии, в которой обучается уже третий год, а также один из немногочисленных счастливчиков, кого порекомендовали к переводу в столичный филиал. там больше возможностей, больше шансов быть замеченным и наконец начать заниматься танцами в качестве настоящей, взрослой карьеры, больше опытных профессоров и средств реализации потенциала.       ли минхо — выпускник прошлого года, программист в одном из скверных сервисных центров их захолустья, прикованный к дому мамой с онкологией, её долгами и двумя младшими братьями.       хёнджин не хотел принимать предложение, не хотел никуда ехать, не хотел сдаваться под гнётом настойчивых просьб деканата, напоминающих, скорее, властные требования без возможности отказа. он был бы не против всю жизнь провести в их провинциальном городишке, о котором в столице слышали, должно быть, единицы, и похоронить весь свой талант вместе с годами упорной кропотливой практики — всё, что угодно, лишь бы просыпаться и засыпать в одной постели с минхо.       — хёнджин-а, ты должен поехать, — мягким вкрадчивым голосом говорит минхо, будто воспитатель в детском саду, объясняющий непослушной малышне, что игрушками нужно делиться.       хёнджин всхлипывает, глотая слёзы, но их так много, что они всё равно бегут вниз жгучими дорожками и прячутся под воротник рубашки.       — такой шанс выпадает раз в жизни, — у самого минхо глаза на мокром месте, но он ещё держится. сжимает чужую ладонь в своей, словно набираясь сил, чтобы продолжить. — я никуда не денусь.       взгляд хёнджина скользит по едва заметным тонким шрамам, что полупрозрачными полосками усеивают запястья и предплечья старшего; тот торопливо опускает рукава изношенного свитера до самых костяшек.       — я никуда не денусь, — повторяет, но веры в дребезжащем голосе мало — проницательного хёнджина, выучившего ли вдоль и поперёк, не обманешь.       — я обещал, что всегда буду рядом, — сам звучит сипло и сдавленно от плача, что не прекращается уже практически несколько дней.       — и ты будешь, — лицо напротив перекошено надтреснутой улыбкой. — это всего на год.       — целый год! — капризно хныкает хёнджин, вырывая свои руки из чужих; вместо этого обхватывает старшего за шею, прижимая к себе. ему до безумия страшно озвучивать свои опасения, поэтому он молча роняет голову на плечо возлюбленного, утыкаясь носом в сонную артерию. кожа минхо пахнет свежестью и цветочным гелем для душа.       — всё будет в порядке, хёнджин-а. поезжай, пожалуйста, — на спину ложится невесомая ладонь, успокаивающе поглаживая между лопатками. внутри словно прорывает дамбу, и хёнджин плачет навзрыд.       неистовый ливень бьёт по барабанным перепонкам, мешая собраться с мыслями. за стеклом такая ужасающая мгла, что вглядываться в неё, кажется, небезопасно.       хёнджин чувствует робкое прикосновение: минхо успел повернуться на бок и теперь плавно ведёт ладонью по его бледной грудной клетке, изучая каждый сантиметр обожаемого тела цепким взглядом из-под длинных чёрных ресниц.       через несколько часов неминуемо явится тусклый хилый рассвет, а за ним — утренний поезд, который увезёт хёнджина за несколько сотен километров отсюда.       от одной мысли по прежнему хочется удавиться; он не без труда отключает мозг, титаническими усилиями приняв решение не омрачать ещё больше и без того тягостные последние моменты с любимым.       не говоря ни слова, хёнджин перехватывает чужую руку, что успела оказаться на его талии, и, окольцевав запястье собственными длинными пальцами, прижимает к изголовью кровати, а сам ловко усаживается верхом на бёдра старшего.       никакой одежды нет и в помине; минхо полузадушенно выдыхает от одного лишь контакта.       свободной рукой хёнджин ласково спускается от напряжённого горла к груди и рёбрам, всё ниже, чтобы остановиться у впалого живота. наклонившись (и несомненно щекоча чувствительную шею длинными светлыми волосами), он слегка покусывает ключицу, а затем влажно ведёт языком вверх, почти до самой челюсти, чтобы оставить восхитительно красный след, весь дух вышибая из тела под ним.       — хёнджин-а…       — я так тебя люблю, — шепчет жарко, настойчиво, почти возмущённо, словно минхо вдруг вздумал в этом сомневаться; у того с искусанных ранее губ срывается умоляющий стон, от которого хёнджин всякий раз теряет голову. рука покидает живот, спускаясь ниже, заставляя минхо удушливо заскулить. — так сильно тебя люблю.       холодное солнце почти не видно за нависшими облаками. зыбкий утренний свет пробивается сквозь щель между плотными шторами, выхватывая из темноты брошенный на полу халат и изножье кровати со скомканным одеялом.       хёнджин докуривает очередную сигарету прямо в постели — непредвиденная щедрость со стороны минхо, который всегда бесился из-за этой вредной привычки и выгонял младшего на балкон или лестничную клетку даже в тридцатиградусный мороз, отказываясь после целоваться, пока тот не почистит зубы. пепельницей служит опустевшая пачка; хёнджин кидает в неё окурок, предварительно затушив о плотные картонные внутренности, и закрывает, отбрасывая куда-то в темноту комнаты.       минхо смотрит на него своими внимательными кошачьими глазами; веки влажные и покрасневшие: успел поплакать, пока хёнджин уходил в туалет и на кухню, чтобы принести им обоим по стакану воды.       он неохотно тянется к смартфону, спрятанному на вечер под подушкой.       пять сорок пять. до поезда какой-то жалкий час.       — о чём думаешь? — хриплый вопрос без труда врезается в тишину как остро наточенный нож в подтаявшее масло.       — хочу кофе, — с усталой улыбкой отвечает минхо, притягивая к себе отброшенное ранее одеяло. — и булочку с корицей.       — чем я не булочка? — горький смешок с обеих сторон; хёнджин тянется пропахшей сигаретным дымом ладонью, чтобы провести ею по мягкой щеке. минхо на секунду прикрывает глаза, наслаждаясь прикосновением.       — если я тебя съем, меня загребут за каннибализм.       — зато таким образом нам точно не придётся расставаться.       молчание оглушительное, горестное, томительное. минхо ломает его первым:       — сбегаешь до кофейни?       поперёк горла встаёт необъяснимый ком; в миллионный раз за сегодня хёнджин мажет взглядом по белёсым шрамам, ощущая, как начинает колотиться сердце, охваченное безотчётной тревогой.       — пошли вместе?       — издеваешься? ты меня совсем без сил оставил, — с многозначительной усмешкой отвечает минхо, накрываясь одеялом до самого подбородка и позволяя тяжёлым векам опуститься. — давай скорее, или я усну и не поеду тебя провожать.       натянув джинсы и накинув сверху помятую рубашку, хёнджин возвращается к кровати и вовлекает минхо в долгий головокружительный поцелуй, исступлённо покусывая чужие губы, пока старший не ударяет его легонько по плечу, заставляя оторваться.       — я люблю тебя, — повторяет в очередной раз, стоя в дверном проёме, не в силах отвести умоляющий взгляд от ли. — люблю больше всех на свете.       пожалуйста, не натвори глупостей, но это между строк.       — я тоже тебя люблю, хёнджин-а, — эта жуткая сломанная улыбка снова воцаряется на любимом лице, принуждая ещё раз подумать, не пожалеет ли о том, что ушёл. — иди уже, я голоден.       хёнджин коротко кивает и исчезает в коридоре. натягивает кеды и ветровку, выходит в подъезд, чуть слышно захлопнув железную дверь.       кошелёк в заднем кармане джинсов, телефон, если что, в руках. он выбегает на улицу, тут же влетая в огромную лужу, но позволить себе рассердиться на капризы природы — непозволительная роскошь: время сейчас ценно как никогда.       кофейня прямо за углом — он уже видит жёлтые неоновые переливы вывески, словно потерявшийся в жестоких океанских водах корабль, заприметивший долгожданный маяк.       за кассой лишь одинокая фигурка сонной девушки; хёнджин тараторит заказ (два больших американо и две так любимые его парнем коричные булочки), нетерпеливо барабаня пальцами по столешнице, пока сотрудница лавирует от кофе-машины к витрине с десертами.       на экране телефона — открытый контакт минхо; хёнджин держится из последних сил, чтобы не набрать: он не хочет выставить себя паникующим по пустякам идиотом, но плохое предчувствие всё равно назойливо подтачивает изнутри.       когда наконец протягивают бумажный пакет с логотипом заведения, он не прощаясь выскакивает на улицу и несётся к дому, каждый шаг сопровождая россыпью грязной дождевой воды.       — хён?       от звенящей тишины, последовавшей в ответ, хочется блевануть прямо тут, в коридоре.       он уснул, только и всего.       дрожащими руками хёнджин ставит пакет на покоцанную этажерку рядом с входной дверью и, даже не разувшись, идёт к спальне.       движения скованы почти что первобытным страхом, но, если стоять в неведении, точно свихнётся.       поначалу всё выглядит так же, как и перед уходом: скомканные простыни, давно потухшая свеча на полке, халат, пустая пачка сигарет.       только вот минхо нет.       биение сердца разгоняется, нутро будто залили керосином и подожгли. хёнджин выглядывает на балкон, бросая быстрый взгляд, чтобы убедиться, что на асфальте внизу только припаркованные машины.       комнат в квартире всего две: крохотная спальня и гостиная; пошатываясь на ватных ногах, хёнджин бредёт в зал, едва ли не спотыкаясь о собственные чемоданы, выставленные у самого входа словно ограждение.       тут тоже пусто.       может, он вышел мне навстречу, и мы разминулись? надежда умирает последней.       остались кухня и ванная; в первой никого, а вот дверь во вторую открыта почти нараспашку, хотя хёнджин хорошо помнит, что закрыл её плотно, до щелчка ветхого замка.       он делает несколько осторожных шагов, скрипя старыми половицами, но практически тут же останавливается, пошатываясь, и сползает вниз по стене, давясь истошным криком и слезами.       до них в этой видавшей виды квартире давно никто не жил, а ремонта не было, наверное, с самого возведения и сдачи дома в эксплуатацию лет шестьдесят назад. несколько змеящихся по потолку ванной чугунных труб с облупившейся краской никогда не нравились хёнджину, и он всё хотел что-нибудь с ними сделать — закрыть или вообще демонтировать, если такое возможно. останавливал минхо: «зачем нам так сюда вкладываться, мы ведь не будем здесь жить вечно».       к горлу стремительно подступала тошнота: нет необходимости включать свет, чтобы увидеть рухнувшую на пол табуретку и зловеще покачивающийся из стороны в сторону силуэт.       хёнджин против воли скользит глазами по бездыханному телу, видит очертания верёвки, привязанной к одной из труб, и надломленную линию шеи в объятиях петли.       не в силах больше сдерживаться, его болезненно выворачивает на пол прямо перед собой.       в ушах звенит набатом: я тебе хоть раз в жизни соврал?