Над Ржавой Падью

      Мир рушился, на поверхности появлялись то и дело всё новые и новые гнойники. Неспокойное время. Круглосуточные столкновения, стычки, войны. Сотни, тысячи воистину безумных смертных пытаются склонить чашу весов в свою сторону, не замечая, что клонят её в сторону гибели этого мира.       — Безумцы, — тихо произнёс стрелок.       Огромный орёл под ним забил крыльями беспокойно, но хозяин опустил руку, зарываясь пальцами в перья и пух птицы, нажимая на некоторые точки на её теле. Орёл успокоился, хоть и не хотел того. Он не хотел нести на себе того, кто стоит на грани жизни и смерти, повелевая обоими сторонами медали.       — Ганимед? — стрелок повернул голову к спутнику, сидящему чуть сзади на орле.       Жнец наконец поднял голову, обращая на него внимание, и парень вздохнул, понимая, что опять его ни в грош не ставили. От консервативного жнеца этого стоило ждать, но всё равно иногда раздражало — сказывалась достаточно буйная натура самого стрелка.       — Я слушал тебя.       Низкий глухой голос жнеца был едва понятен, но только не стрелку. Тот уже научился, привык к этому странному голосу, который был похож на гул. Не зря ведь мог на слух определять, что щёлкнуло в турели или бомбе-ловушке, да и оружие не всегда было в идеальном состоянии.       — Хорошо, — просто ответил стрелок.       Орёл уселся на утёсе одной из безымянных гор, и оба его пассажира перебрались к шее птицы. Жнец держал косу в руке, пристроив её так, чтобы лезвие не задело птицу. Стрелок погладил орла по шее, забравшись на самый верх, и, перегнувшись через сложенное крыло птицы, глянул вниз. И почувствовал, что соскальзывает.       — Далеко собрался? — поинтересовался жнец.       Земля рядом с орлом потемнела, из неё потянулись вверх тёмные фантомные руки, но они не хватали, а отталкивали стрелка. Тот, поймав точку опоры, резким рывком поднялся вверх и тут же едва успел вцепиться в шею птицы — та начала бесноваться, ощутив темную магию.       — Успокойся, чёрт тебя дери, — зарычал стрелок, натягивая поводья. — Если б я шею сломал, ты бы у него в пожизненном заточении остался.       Жнец понимал, что птицам не свойственно привыкать к тёмной магии, да и мало кто был рад таким, как он. Это было естественно, что орёл боялся его и его способностей. Ганимед знал светлую магию, но куда роднее ему была тьма. Однако, чтобы не потерять рассудок, свет был просто необходим.       — Уолкерс, мать орлов, — с иронией отметил он, глядя, как стрелок всё же успокаивает птицу.       Та продолжала бить крыльями, но уже не хотела взбрыкнуть и улететь. Всё работало на страхе выбора: орлу явно не нравилась компания жнеца, однако жнец спасал его хозяина слишком часто. Пожалуй, это можно было терпеть.       — Если матери орлов — безумные механики с кучей устройств в подчинении, то я многого не знаю об этих птицах, — не оценил шутку Уолкерс. — Спасибо за спасённую шею.       Жнец лишь кивнул, не заботясь о том, что его могут не увидеть. Он старше этого стрелка на довольно приличную цифру, и жизнь для него перестала иметь такой уж яркий оттенок сейчас. Даже цвет крови поблек. Однако, среди всего монохромного полотна его жизни появился луч, небольшой, но столь яркий, что смотреть на него было сложно. Этим лучом и был стрелок. И сейчас, глядя на него мельком, Ганимед признавал, что даже собственное безумие блекнет рядом с этим парнем. Тот был молод — относительно жнеца, конечно — и своеобразно красив, импульсивен, вспыльчив. Однако с компанией других людей у него попросту не сложилось. Так получилось, что они встретились — где-то в захолустье, где два одиночки устроили геноцид всех живых существ. Там и столкнулись. Там и разговорились. Жнец знал поболей, и, сам не зная, почему, провёл парня по всяким битвам с демонами, показал, что, куда и как. Теперь стрелок уже не рядовой любитель, а внушительный профессионал, удача соблаговолила ему, и он получил королевского орла. Правда, он до сих пор оставался в тени и мало кто знал о нём. Так же, как и о старом жнеце, потрёпанном жизнью.       — В Ржавой пади нынче неспокойно, — пробормотал Уолкерс, теперь уже аккуратно глядя вниз. — Опять воевать с механизмами… Машинариум — наше оружие и проклятие.       — Ты примешь участие в битве?       — Нет. Сами разберутся… Даже если моё сердце заходится в упоении, когда я сражаюсь, мне это всё равно надоело, — он тряхнул головой. — Кажется, я старею.       Жнец усмехнулся, и стрелок улыбнулся, повернувшись к нему. Ганимед редко проявлял какие-либо эмоции, однако никогда не сдерживался — рядом с таким ярким лучом невозможно было остаться куском мороженой рыбы. Уолкерс растопил вечно холодного жнеца, и нужды вновь возвращаться к привычной замкнутости не было.       — Небось, уже и помирать пора, а? — иронично поинтересовался жнец.       — Такими темпами — ты и вовсе живая рухлядь, — стрелок подмигнул ему.       Что есть, то есть, Ганимед не стал отрицать этого. Он поравнялся с Уолкерсом и накрыл его ладонь, которой тот опирался об орла. Стрелок слабо улыбнулся.       — Однажды мне сказали, что в одиночестве я никогда не найду похожего на себя. С тех пор прошло много времени, достаточно для того, чтобы я крикнул им в лицо о их неправоте.       — Не стоит отрицать случайность.       — Ты же помнишь, я не верю в случайности. Я верю лишь в точную работу механизма и его своеволие, если что-то идёт не так.       Жнец посмотрел вдаль, задумчивый. Уолкерс смотрел на привычные суровые черты лица, на давний, едва заметный шрам. Вся жизнь Ганимеда была запечатлена на его лице, в этих морщинах, тёмных впадинах глаз. Его тёмные волосы отливали синевой, трепались на ветру. Жнец поднял руки и связал волосы в недлинную косу.       — Этот мир сгорит однажды…       Пожираемые демонами, все люди борются сами с собой за ресурсы и земли. Оживающие волны бессмертных чудовищ ненадолго заставляют их сплотиться, но едва волна слабеет, все альянсы распадаются в одночасье, а между гильдиями начинается война. Армии легионов городов ещё даже не полностью укомплектованы, но и там за место готовы перегрызть глотки. Конкуренция заставляет многих терять рассудок и вступать на дорогу чёрной зависти. Они не видят, как эта планета катится в безумие.       С другой стороны, это лишь одна сторона войны, которую знал любой герой, который хоть немного постарался разобраться в этом хаосе. Но в каждой войне есть такая часть участников, как гражданские. Словно овцы на бойне, они до последнего не догадываются об этом. Это грустно на самом деле. Уолкерс ходил по миру, встречал много разных людей, слышал и собирал десятки историй, преданий, легенд. Думать о том, что однажды и все эти маленькие миры каждой из деревень лягут под топор войны, стоит ей разгореться окончательно, было порой трудно даже ему. Стрелок считал себя устойчивым к подобному, но до хладнокровного убийства мирян опуститься ещё не мог, чем был отчасти недоволен. Однако перестать чувствовать предел всегда означало превращение в нечто, что уже не принадлежит этому миру. Например, Ганимед не видит смысла в убийстве простых незнающих людей просто за то, что они оказались не в том месте и не в то время. Хотя нет, скорее битва разгорелась не в том месте и времени. Поселения же существовали куда дольше, но и ужасные битвы за землю — не новое явление. Новые только виды бойцов в подобных сражениях.       — А, плевать, — стрелок махнул рукой. — Пусть горит. Единственное, о чём я бы сожалел, так это о том, что не мог посвятить достаточно времени отношениям с некоторыми людьми.       — Как твои родители? — жнец не стал возвращать атмосфере подобие интимности, возвращаясь на своё место.       Потеряв своих от топора войны, что рухнул многие годы до этого на поселение, где они жили, Ганимед научился ценить многие вещи до того, как потеряет их. Так было уже с парой достаточно хороших напарников. Горький опыт с родителями научил его лучше, чем все эти книги, что он брал читать тайком в библиотеке. Да, конечно, мать и отец были довольно почтенного возраста, но их насильственная смерть почему-то сильно изменила жнеца. Уолкерса сначала это раздражало, но позже он понял собеседника, да и Ганимеду удалось вбить в мозг юнца то, что не смог вбить себе до злополучного момента. Ведь когда тела засыпаешь землёй, ты уже не можешь сказать им «Прости» или «Спасибо». Прошло достаточно времени, прежде чем стрелок перестал быть таким же безалаберным, как сам Ганимед в юношестве.       — Неделю назад был с ними. Принёс продовольствия и ткани по просьбе матери, инструменты в помощь отцу. Хочу попробовать создать что-то вроде робота-помощника для них, но они шутят и отмахиваются. А ты как думаешь?       Стрелок запрокинул голову, пытаясь глянуть на жнеца, и тот, перехватив его голову, мягко вернул её в начальное положение.       — Шея, дружище. Твоя шея не может быть спасена вечно, — он взъерошил и без того растрёпанную шевелюру стрелка. — А идея достаточно неплоха, однако почему-то мне не хотелось бы, чтобы помощником был именно механизм. Он может привлечь внимание.       Ахиллесовой пятой многих «птиц высокого полёта» были именно родственники, родители в частности. Уолкерс даже знал одного стрелка, которому пришлось покинуть свой пост, потому что над его родителями висел дамоклов меч. Он не смог заставить себя принять решение, которое убьёт их. Этот стрелок был разжалован, однако сохранил своих родителей, чему остался рад. Однако едва ли в этом мире будет тот, кому принципиально насолить столь безызвестному человеку, как Уолкерс.       — Иногда я думаю, что повидал этот мир во всех возможных ракурсах, — задумчиво произнёс он. — И что пора уйти на покой.       — Знаешь, что? — Ганимед говорил неожиданно воодушевлённо. — Не стоит недооценивать этот мир. Он страшен в своих переменах.       — Да и я не могу уже без твоей компании, — дополнил стрелок, усмехнувшись. — Что же, а давай посетим суланские купальни. Давненько не доходил до них.       Жнец пожал плечами, и Уолкерс принял это за положительный ответ, дёргая поводья, чтобы орёл поднялся в небеса.