Любимый немец

Едва подрагивая всем телом, я с громким стоном опускаюсь на член Тилля. Мужчина лежит, словно большой кот после долгожданного обеда, и любуется моим телом. Иногда он проводит по моему плоскому животу, задевая покрасневшие соски, обводит пальцами ключицы, будто вырисовывая каждую косточку незримыми чернилами. Вверх-вниз, вверх-вниз. Столь противоестественное удовольствие было мне одновременно и любимо, и ненавистно. Руки, туго связанные за спиной, и завязанные глаза были излюбленными его развлечениями. Как истинному насильнику, ему приносило наслаждение от наблюдения за тем, как появляются синяки и кровавые подтеки на светлой коже, не видевшей солнца несколько лет. Ускоряя темп, мне становится трудно дышать, а голова кружится из-за накатившего возбуждения. Чувствую сильные руки у себя на бедрах, которые начинают помогать мне. Член немца будто пульсирует во мне, и через несколько движений Тиль кончает в меня, издав некое подобие тихого рыка. Меня же слегка трясет от нахлынувшего ненавистного наслаждения, но стараюсь не показывать это ему. Шумно дыша и хватая воздух ртом, я приподнимаю голову вверх, тем самым заставляя закатиться выступившие от бессильной злобы слезы. Поздно плакать да взывать к Всевышнему. Он не слышит мои молитвы и просьбы. Ему наплевать на детей своих. Если бы он хотел, то не допустил этой кровавой войны, убившей множество невинных людей; не допустил бы того, что творилось и творится со мной. Чувствую, что он садится и, чтобы я не упал, придерживается одной рукой за спину. Меньше, чем через минуту я уже потираю ноющие запястья и ощущаю кровь, тоненькими струйками стекающую из ран. Ублюдок. После он поглаживает меня по голове, словно какого-то щенка, и произносит так сладко, что зубы аж сводит: - Иоанн, мальчик мой, прими ванну. - Хорошо, Тилль. Встаю с него и сажусь на край большой кровати. Только тогда снимаю черную повязку с глаз. Не хочу видеть его довольное лицо. Простыни смяты, испачканы кровью и спермой, ярко-алые разводы теперь украшают белоснежное постельное белье. Бедной Ризе, прачке, придется постараться, чтобы вывести эти пятна. Встаю и, молча накинув халат, направляюсь к выходу из спальни Тилля. Запах греха и желания пропитал насквозь эти стены; сколько же раз здесь было совершенно насилие надо мной? Сколько раз он бил меня по лицу тяжелыми армейскими сапогами за неповиновение? Ведь до сих пор шрамы на губах напоминают о тех временах, когда он "укрощал меня". Было бы правильнее сказать, ломал и втаптывал в грязь, ибо с каждым ударом плетки я терял себя, словно от души медленно отрывали маленькие кусочки. Я мучился, но ничего другого не оставалось, как подчиниться любимому и одновременно ненавистному немцу. Закутавшись в алый, будто моя кровь, с черными вышитыми цветами халат, я прошу домработницу наполнить ванну горячей водой. Та смотрит на меня с неприкрытым сочувствием и жалостью, зная, какие вещи устраивает Тиль. Однако, что может сделать простой работник, нанятый за деньги? Ничего. Никто в этом доме не может перечить Тилю, иначе того ждет неминуемая расправа. Порой мне кажется, что он - это воплощение всего зла на земле, будто он тот, кто несет болезни и войны, страдания и смерть. Скорее, Тилль и есть сама Смерть в человеческом обличье. Крадучись спускаюсь на первый этаж и заглядываю на кухню. Чуть приоткрывая дверь, высовываю сначала голову. К моему счастью, в помещении никого оказалось. Повариха, наверно, пошла в погреб, дабы достать баночку клубничного варенья. Это и есть настоящая удача. Слышу, как Тиль выходит из комнаты: заскрипели доски порога комнаты. Быстро хватаю нож и прячу его в широкий халат, закрепив поясом, чтобы не упал.