Поцелуи с привкусом зубной эмали

Легоси целуется не так, как Джуно. Неумело, оттого робко или, наоборот, напористо. Из-за чего в конечном итоге всё равно извиняется. Или под закатывание глаз, или подавая обработанную раствором салфетку, чтобы избежать заражения. Но Луис, в общем-то, совсем не против. Вопреки всем-всем законам природы. Только изредка бухтит себе под нос, касаясь пальцами зубов с почти стёртой эмалью, после того, как Легоси вновь не сдерживается и игриво (инстинкты, что с них взять) проводит по ним клыками. И только теперь вжимает голову в плечи, поводит ухом, да морщится от неприятного вкуса на языке. Разумеется, не задумываясь ни о каких вещах «вселенского» масштаба. В отличие от Луиса, подпитывающего свой фетиш, повторяющего причинно-следственную связь, едва ли не чихающего от фантомных ароматов. Легоси отличается от Джуно не только характером и умениями, но и запахом. Если к пёсьему волчицы примешивается раздражающий обоняние запах самки (что, не смотря на литры парфюмов, проскакивает у представительниц каждого вида), то Легоси непоколебимо распространяет амбре из дешевой туалетной воды (используемой исключительно на их тет-а-тет встречах) и типичного «запаха школьника» (смеси пота, наивности и мальчишеской компании) от которого Луис, слава богам, избавился ещё в средней школе. Самца в нём не выследишь даже с десятой попытки, так что никакого дискомфорта, в общем-то и нет, по крайней мере для Луиса. В очередной раз полоскающего рот и предельно внимательно вглядывающегося в отражение. — Опять всё плохо? Виновато спрашивает Легоси, взбудораженный, в задранной футболке, сморщившийся от горькости на языке. Послушно ждёт, пока Луис, чисто, отточено, грациозным движением натрёт зубы какой-то прозрачной мазью. Всё-таки тот из-за него пострадал, а значит, Легоси со своим привкусом подождёт пару минут. — Терпимо. Но тебе всё же стоит учиться. Хмыкает безэмоционально Луис в перерыве. Смотрит на волчьи уши в отражении, проводит по всей длине, отмечая, что ещё пару раз и его обаятельная, голливудская улыбка лишиться своей голливудности. Про обаятельность речи не идёт, поскольку понятие растяжимое, субъективное. Существуют же звери, для которых трещина в зубе (или вообще его отсутствие) — одна из самых милых вещей на планете. — Ага. Соглашается Легоси. Стоит, хотя и придётся прикладывать очень много сил. Луис потому напористый, наглый, запомнишь тут, что он травоядное, а не хищник с какими-никакими клыками. А после машет от скуки хвостом, качает головой в такт какой-то песни, услышанной в столовой по радио. Радостный и веселый. — Какое ещё «ага»?! Возмутительно беззаботный. Не испытывающий (как прежде) чувства вины! Довольный и скалящийся от распирающего его смеха! Луис отводит взгляд, тяжело вздыхая. Что с него взять, если от простой несдержанности и едва различимых слов из-за полного рта воды, у Легоси едва ли не истерика? Хотя, Луис прислушивается к себе, самому смешно. Тихое, давящееся хихиканье позади вовсе не из-за неразборчивости вопроса, а потому, что образ сдержанного, невозмутимого и внешне-спокойного зверя пошёл по накатанной. Луис смотрит на Легоси через отражение и тепло улыбается. В конце концов, они ещё дети, в туалете никого, и друг с другом они более, чем искренни.