Интерес государства

— Быть императрицей, — наконец глухо проговорил Эмгыр, — это, вопреки видимости, нелегкий кусок хлеба. Не знаю, смогу ли я полюбить тебя. Она кивнула, показывая, что знает и это. Он увидел слезу на ее щеке. Как тогда, в замке Стигга, он почувствовал, как зашевелился засевший в сердце осколок холодного стекла. Он обнял ее, крепко прижал к груди, погладил по волосам, пахнувшим ландышем. — Бедный ты мой… — сказал он не своим голосом. — Маленький ты мой, несчастный… интерес государства. «Владычица Озера. Глава 10»

Юркая ловкая портниха прихватила ткань у талии белоснежного платья булавками, одернула его на узких плечах, разгладила складки свободной широкой юбки и отступила на полшага. — Ваша милость еще похудела, — сообщила она так, словно не могла решить — упрекать или подбодрить свою неловкую модель, — придется снова ушивать платье, а времени совсем мало… — Уверена, вы справитесь, Тирра, — холодно прервала ее графиня Эстелла, и портниха покорно потупилась, возвращаясь к своему занятию. — Пожалуйста, поднимите руки, Ваша милость, — тихо попросила она, словно съежившись в суровой тени фигуры графини за своей спиной, и девушка покорно повиновалась. На этот раз, втыкая иголки в рукава, Тирра как будто специально оцарапала нежную кожу в самом чувствительном месте — на внутренней стороне руки — но жертва ее даже не вздрогнула. Мучительная примерка длилась уже целый час, и этому ритуалу не видно было конца. Графиня Эстелла стремилась к абсолютному совершенству, и приглашенная ею мастерица, похоже, не оправдывала ее высоких ожиданий. Хотя девушка искренне полагала, что дело было вовсе не в умелых руках известной имперской портнихи, а в том, что она сама была слишком дурна и несуразна для такого богатого и изящного наряда. Наконец, когда, подхваченное доброй сотней булавок, платье все же село на хрупкую фигурку почти как надо, графиня величественно кивнула, и обе — и портниха, и ее модель — с облегчением выдохнули. Тирра осторожно сняла с плеч будущей Императрицы подвенечный наряд, и та, освобожденная, едва не упала, только сейчас почувствовав, как от долгого стояния на одном месте затекли руки, ноги и шея. Графиня заботливо поддержала девушку под локоть, не сводя с нее сурового взгляда. — Если ты хочешь с достоинством выносить все придворные церемонии, в которых тебе с завтрашнего дня придется принимать участие, — заметила Эстелла сухо, — стоит научиться стоять прямо и махать рукой подольше, моя милая. Девушка, опустив глаза, коротко кивнула, и графиня, развернув ее к себе, быстро откинула с лица подопечной тонкие светлые прядки, выбившиеся из небрежного пучка на затылке, а потом сильно — на грани с грубостью — пощипала пальцами ее бледные щеки. — В одном Тирра права, — сообщила графиня, — ты совсем осунулась, девочка. Необходимо это исправить — пусть и до завтра мы ничего сделать не успеем, но после свадьбы я возьмусь за тебя всерьез. Его Величество не любит худышек. Ты вообще сегодня хоть что-нибудь ела? — Вы говорили, что настоящая Императрица никогда не позволяет себе есть слишком много на публике, — бросив на наставницу быстрый взгляд, ответила девушка. — И перед какой же публикой тебе сегодня пришлось есть? — строго спросила Стелла. — Слуга принес мне обед и не отлучался от меня, пока я не отложила приборы, — девушке вдруг показалось, что она ябедничала, пыталась прикрыть собственный промах чужими поступками. — Слуги — это не публика, — весомо сообщила графиня, — если их замечать, ты заморишь себя голодом. Что тогда я скажу Его Величеству? — Простите, — снова потупившись, прошептала девушка, и графиня устало покачала головой. — Идем, — велела она, — попробую хоть немного тебя подкормить — и заодно побеседуем. В покоях будущей Императрицы пахло ландышами — графиня Эстелла утверждала, что этот аромат Его Величество любил больше прочих, и потому его невесте полагалось всегда благоухать этими хрупкими весенними цветами — даже поздней осенью. Самой девушке не слишком нравился этот запах, но за долгие месяцы она успела так к нему привыкнуть, что почти перестала замечать. Расторопные слуги по приказу графини расставили на маленьком столике у высокого стрельчатого окна небольшой серебряный чайник, молочник, сахарницу и пару тонких фарфоровых чашек. В это время дня вкушать что-то, кроме пирожных и фруктов, было уже неприлично, но графиня, наплевав на этикет, распорядилась принести к столу жаркое с овощами, которое подавали к ужину, а потом внимательно следила за девушкой, пока та не прикончила свою порцию до последней крошки, то и дело отвешивая замечания — нож нужно было держать по-другому, вилкой орудовать ловчее, а гонять по тарелке нелюбимый девушкой горох было и вовсе недопустимой дерзостью. Когда с поздним ужином было покончено — сама Стелла оставила свою порцию нетронутой — наконец подали сладкое. Подхватив одно пирожное — самое крохотное, похожее на закрытый бутон чайной розы — графиня внимательно посмотрела на девушку — та уже привыкла к этим ее критическим прямым взглядам, и потому не отвела глаза, хоть и знала — проделай тот же трюк Его Величество, будущей супруге полагалось потупиться. — Надеюсь, завтра ты меня не опозоришь, — начала графиня без лишних предисловий, — столько работы — и все ради завтрашнего дня. Считай это последним экзаменом, девочка, и помни — если что-то пойдет не так, полетит не только моя голова. Отставив в сторону мизинец, девушка аккуратно глотнула чай из своей чашки, прежде, чем ответить — выждала паузу, боясь, что наставница еще не закончила свою мысль. — Но, Эстелла, — не дождавшись продолжения, тихо произнесла подопечная графини, — разве не важнее то, что будет происходить после церемонии, а не она сама? Впервые за весь день графиня улыбнулась — но глаза ее остались серьезными. — О, милая моя, — сказала она, — после завтрашней церемонии ты больше не будешь моей проблемой, ты станешь проблемой Империи. Едва откушенное воздушное пирожное встало девушке поперек горла. Она трудно сглотнула, чувствуя, как, то ли от неловкого движения, то ли от слов графини, к глазам ее подступили горячие слезы. — Простите, что доставила вам столько проблем, — сказала девушка, наконец справившись с дыханием. На мгновение что-то во взгляде графини изменилось — она точно вдруг поняла, что именно сказала, и почти пожалела о своей фразе. — Могло быть гораздо хуже, — ответила Стелла наконец, чуть понизив голос, словно сообщала подопечной страшную тайну, и это были самые близкие к извинениям слова, которых от нее можно было ожидать. Девушка едва заметно улыбнулась. — Давай пройдемся по основам еще раз, — после короткой паузы — графиня не выносила неловкостей — сказала Стелла твердо, — какую руку ты подашь лакею, выходя из кареты, которая доставит тебя к Храму? — Правую, — заученно произнесла девушка, — через порог переступлю левой ногой, и по проходу буду шагать на тысяча один. — Верно, — похвалила Стелла, — что потом? — Остановлюсь перед Его Величеством не ближе, но и не дальше вытянутой руки, — продолжала отчитываться девушка, — и, когда он поднимет вуаль с моего лица, я должна взглянуть ему в глаза — не дольше двух счетов. — А клятвы? — подтолкнула ее вперед графиня. — Произносить четко и громко, чтобы слышали все собравшиеся, — отозвалась девушка, — глядя прямо на Его Величество. — …и имя? — голос Стеллы вдруг стал жестким, точно именно в этом месте девушка могла фатально ошибиться. — Цирилла Фиона Элен Рианнон, — отчеканила воспитанница, и графиня, прикрыв веки, снисходительно кивнула. — И я хочу, чтобы ты поела утром перед церемонией, — сказала она почти сурово, — не хватало еще, чтобы ты грохнулась в обморок перед алтарем, девочка. Ты меня поняла? — Поняла, — девушка демонстративно подхватила с тарелки еще одно пирожное и отправила его в рот с таким рвением, что даже испачкала кремом губы. Графиня, нахмурившись, взяла со стола белую салфетку, протянулась к воспитаннице и педантично стерла розовый пух с ее лица. — Ну что ты будешь делать, — посетовала Стелла, но девушка чувствовала, что она вовсе не злилась. — Может быть, ты хотела у меня еще что-нибудь спросить, моя милая? — уточнила она, отстранившись, — пока есть время. Девушка замешкалась, опустила взор в чашку и почувствовала, как горячая краска поползла по шее к лицу. Графиня тоже заметила это. — Ну, смелее, — подбодрила она воспитанницу, — что там у тебя на уме? — Я хотела…- голос девушки сорвался, зазвенев. Она тихо откашлялась и попыталась снова, — Я хотела узнать, что мне делать… после церемонии и пира? Стелла сдвинула брови. — Я уже сказала тебе, — обрубила она, — тебе следует делать ровно то, что прикажет Его Величество, жить на благо Империи, и никак иначе. — Да-да, — вдруг расхрабрившись, закивала девушка, — но я не о том… Что мне делать, когда мы с Его Величеством окажемся… в спальне? На мгновение воспитаннице показалось, что строгая учительница сейчас поперхнется чаем. Та медленно отставила чашку, не сводя с девушки возмущенных глаз. — Я просто подумала… Его Величество будет ждать от меня каких-то действий, а я совсем ничего не умею, — поспешила договорить девушка. — Ты и не должна ничего уметь, — ответила графиня скупо, — Его Величество прекрасно осведомлен, что берет замуж девицу неопытную и чистую. — Конечно, — закивала девушка, — но я бы хотела…- она сглотнула, уже крепко жалея о том, что вообще завела этот разговор, — я бы хотела доставить ему удовольствие. Разве в этом есть что-то дурное? Графиня Стелла смотрела на нее добрую минуту и молчала. Воспитанница почти уверилась, что сморозила страшную глупость, и наставница готова была вот-вот отругать ее, как за неуклюжий реверанс или пропущенную фигуру в танце. Но высокий лоб графини вдруг разгладился, и улыбка медленно, как месяц из-за туч, выплыла на ее лицо. — Что ж, — заговорила она медленно и раздельно, точно ступала на опасный весенний лед, — пожалуй, вреда не будет в том, что ты порадуешь Его Величество. Не думаю, что он решит, будто ты обучилась этому в портовом борделе. — Она еще помолчала, прежде, чем наконец решиться, — ладно. Научу тебя паре приемов. И если Его Величество хоть чем-то похож на покойного графа Лиддерталя, ему это понравится. *** В свои покои из-за праздничного стола новобрачная вернулась первой. Ее супруг остался в компании своих генералов, даже в разгар праздника занятый важными беседами о предстоящих кампаниях, и девушка испугалась, что Его Величество и вовсе не собирался этой ночью почтить ее своим присутствием в спальне. Утром в комнату юной невесты доставили несколько охапок белых роз — о том, что это были ее любимые цветы, девушка однажды обмолвилась лишь одной Стелле, и графиня, похоже, поделилась этим знанием с Императором. Трогая отчего-то дрожащими пальцами влажные от росы хрупкие лепестки, будущая супруга вдруг почувствовала на сердце такую легкость, что едва не рассмеялась в голос. В этом красивом, пусть и, возможно, расчётливом жесте ей почудилось смутное обещание — хоть она и не могла толком понять, чего именно. Его Величество, любивший аромат ландышей больше всех прочих, позаботился, чтобы в вечер своей свадьбы его невеста вернулась в комнату, наполненную запахом роз — и это была малая, но настоящая жертва с его стороны. Впрочем, могло статься, что сам Император не собирался появляться на пороге покоев новоиспеченной супруги, и этими розами лишь заранее извинялся перед ней. Молчаливая камеристка помогла Императрице избавиться от подвенечного платья и облачиться в легкую шелковую сорочку, в которой девушка немедленно почувствовала себя совершенно обнаженной. Служанка хотела снять с шеи новобрачной еще и тяжелое колье белого золота с изумрудами — свадебный дар Его Величества — но девушка попросила оставить его на месте. Камеристка, откланявшись, исчезла за дверью для слуг, и Императрица осталась в аромате роз совершенно одна. Она прошлась по комнате, остановилась у высокого зеркала, немного подумав, вытащила из волос три тонкие длинные шпильки, позволив светлым волосам рассыпаться по плечам и спине, и лишь в следующий момент подумала, не сочтет ли Его Величество это лишней вольностью. Что, если, кроме аромата ландышей, ему еще нравилось, чтобы у его жены волосы были всегда аккуратно подобраны? Впрочем, сооружать заново сложную конструкцию прически было уже бессмысленно, да девушка бы и не справилась сама. Она быстро убрала особенно непокорные пряди за уши, снова посмотрела на свое отражение. Шелковая ткань сорочки облегала фигуру, как вторая кожа, подчеркивая почти болезненную худобу, которая была так не по вкусу Его Величеству. От прохлады спальни или от волнения затвердели и теперь ясно выделялись маленькие острые соски — девушка неловко прикрылась руками, стараясь растереть их, заставить крохотные холмики снова разгладиться, но ничего из этого не вышло. Под тяжелым черно-золотым пологом ждала своего часа огромная пустая кровать, старательно расстеленная в ожидании — может быть, в ожидании того, что обитательница спальни заснет в ней совершенно одна. Девушка аккуратно присела на краешек постели, подобрала под себя ноги, сложила ладони на острых коленях и замерла. Через пару минут, однако, она поняла, что поза ее со стороны, должно быть, выглядела неприлично жалко — а Его Величество и так слишком часто называл ее «маленькой» и «несчастной» — графиня говорила, что создавать такое впечатление о себе было совершенно недопустимо. Девушка залезла дальше на постель, вытянула ноги, устроилась на боку, оперевшись на локоть, откинула волосы за спину и попыталась принять вид вожделеющий и нетерпеливый. От соблазнительной позы поднялась и еще четче обозначилась маленькая округлая грудь, а изгиб талии стал казаться еще тоньше. Нет, — подумала Императрица, — так — тоже не пойдет. Его Величество еще, чего доброго, решит, что супруга его училась методам соблазнения у падших женщин или из одного из тех романов, что иногда почитывала графиня. Сев прямо, девушка обхватила колени руками, устроила на них подбородок и позволила светлым кудрям окутать всю свою фигуру, как покрывалом. Теперь, пожалуй, со стороны она стала напоминать дриаду с тусклой гравюры в какой-то старой книге — почти такая же обнаженная. Едва ли Его Величеству нравились дриады — хотя сказать наверняка было, конечно, невозможно. Императрица снова пошевелилась, попыталась улечься, сделав вид, что задремала — и в этот момент дверь в покои отворилась с негромким скрипом, и Его Величество возник на пороге. Он был полностью одет — свадебный мундир мало отличался от того, что Император надевал обычно на смотры войск и парады. Сдержанно черный, с едва заметным золотым шитьем, он делал фигуру Его Величества странно резкой, точно очерченной углем. Девушка застыла, как была — в неловкой угловатой позе — взглянула на супруга, а тот сделал короткий по-солдатски твердый шаг к постели и внезапно остановился. Императрица смотрела на него во все глаза — лицо супруга окаменело, широкие черные брови странно надломились, крылья большого резного носа затрепетали, точно Его Величество изволил вдруг страшно разозлиться, и девушка поняла, что все сделала неправильно. Села не в ту позу, оставила на себе слишком мало — или слишком много — одежды, исхудала до того сильно, что супругу теперь противно было на нее смотреть. В затуманившихся глазах готовы были вскипеть отчаянные слезы. Император сморщился, дернул плечами — и неожиданно громко чихнул — так, что звук прокатился под потолком спальни и отразился от стен. Готовое спалить Императрицу дотла отчаяние сменилось на какое-то новое, совсем незнакомое чувство так резко, что девушка, не успев себя сдержать, рассмеялась от облегчения, но тут же, сообразив, какую непростительную дерзость позволила себе, в страхе закрыла рот обеими руками, моргнула и даже чуть отпрянула. Император быстрым жестом — будто надеялся, что его никто не заметит — потер переносицу пальцем, кашлянул и расправил плечи. — Рад, что ты еще не спишь, девушка, — сообщил он, как ни в чем не бывало, и супруга легко приняла эти правила игры — Его Величество хотел сгладить внезапную неловкость, и она подчинилась. В голове, однако, возникла шальная мысль. До сих пор Император очень редко называл свою суженую по имени, обычно ограничивался этим безликим словом «девушка», словно не желал лгать самому себе, всякий раз обращаясь к будущей супруге. И как, интересно, он собирался называть ее после этой ночи? Может быть, «жена»? Или, того хуже — «Ваше Величество»? — Я ждала вас, — произнесла новобрачная тихо. Теперь она сидела на постели, совсем не следя за собственным положением — подобрав под себя ноги, подавшись к супругу и — о, ужас! — внимательно глядя прямо ему в лицо. Император, впрочем, похоже, не возражал против эдакой дерзости. Он помедлил секунду, точно боялся, что вот-вот снова чихнет, но, убедившись, что собственный нос больше не замышлял предательства, подошел ближе и резким коротким жестом снял с шеи церемониальную золотую цепь. Взялся пальцами за пуговицы у высокого жесткого ворота мундира, но девушка, вдруг поймав безрассудный порыв, поднялась на постели и протянула к супругу руки. — Позвольте мне, Ваша Величество, — сказала она. Император замер, помедлив секунду, отпустил пуговицы и подставился под ее касание — молча и так покорно, что графиня, пожалуй, удивленно подняла бы брови, увидев это. Под слегка трепещущими пальцами Императрицы пуговицы на мундире поддавались неохотно, но супруг терпеливо ждал, пока девушка расправилась с ними и скинула одеяние с его плеч. Под мундиром обнаружилась простая белая рубаха без модных в Нильфгаарде оборок и вышивки, стянутая у горла тугой шнуровкой, завязанной обыкновенным узлом. Императрица растерялась — даже ослабить его было не так-то просто, должно быть, легко справляться с рубахой повелителя умел лишь верный Мерерид, камергер Его Величества, известный мастер плетения узлов. Девушка неуверенно дернула шнур за висящий край, но, похоже, только сильнее затянула его. От досады в горле опасно запершило, но Император вдруг перехватил ее ладонь, отвел ее в сторону, наклонился и поцеловал девушку в губы. Первый поцелуй у алтаря был сухим и поспешным — протокольным, обязательной повинностью. Девушка едва его ощутила тогда — но на сей раз Император целовал ее по-настоящему. Все еще сдержанно и вдумчиво, не размыкая губ, но мысленно девушка успела досчитать до десяти, пока Его Величество отстранился от нее, и уголок его жесткого рта дрогнул в каком-то императорском подобии улыбки. — Я сам, — негромко произнес супруг, и через пару мгновений под восхищенным взглядом скудной публики узел поддался, а рубаха была безжалостно стащена через голову и отложена в сторону. У Его Величества была гладкая немного смуглая кожа, словно иногда он позволял себе принимать солнечные ванны, хотя, скорее это само Великое Солнце золотило его тело даже через вечные оковы чопорных мундиров и дублетов. От правого плеча вниз по груди, теряясь в завитках жестких черных волос, протянулся белесый неровный шрам. Девушка совсем не разбиралась в оружии, но легко было догадаться, что такой след не мог оставить остро заточенный меч или кинжал. То был след от плетки или охотничьего хлыста. Сама не веря, что делает это, Императрица протянула руку и аккуратно, кончиками пальцев, коснулась шрама, провела по нему вниз, почти случайно задела встретившийся на пути твердый коричневый сосок, и Его Величество, коротко вздрогнув, вдруг шумно выдохнул через сжатые зубы. Девушка отдернула руку — едва ли старая рана еще причиняла супругу боль, но, подняв взгляд, Императрица заметила, как расширились зрачки в его и без того очень темных глазах. Прежде они всегда казались девушке совершенно черными — и только, сидя так близко, она смогла разглядеть крохотные золотые прожилки в сузившейся радужке. Они походили на трещины в высоком темном потолке, сквозь которые проникал солнечный свет. Супруг стоял перед ней неподвижно, и Императрица не смела больше двинуться, словно змея перед искусным заклинателем. Его Величество рассеянно моргнул, снова кашлянул и, вдруг повернувшись к жене спиной, уселся на кровать и начал стаскивать с себя сапоги. Белый шрам продолжался на его спине, и здесь, пересекая лопатки, и ниже, до самой поясницы, красовались и другие следы старых побоев — при взгляде на них девушке вдруг самой стало больно. Она подалась вперед, не думая, какую вольность позволяла себе, обняла Императора за плечи и прильнула к нему всем телом, словно хотела закрыть его от тех ударов, даже эхо которых уже давно отзвенело. Его Величество напрягся в ее руках, аккуратно отставил сапог, а потом его плечи податливо опали, он двинулся назад, позволяя супруге обнять себя крепче. Она, казалось, могла бы просидеть так — прижавшись к супругу — до самого утра, но мгновения внезапной близости вдруг закончились. Император двинулся, стараясь повернуться, и девушка отпустила его — затем лишь, чтобы снова встретить губами его губы, а потом, не успев сообразить, как это произошло, скользнуть ему на колени. Хватка Его Величества оказалась удивительно крепкой, точно он поймал супругу, когда та падала с большой высоты, и теперь боялся отпустить. Горячие большие ладони смяли гладкую невесомую ткань сорочки, ее край неприлично задрался, обнажая колени и бедра девушки, и одной рукой Император скользнул под легкий подол, но остановился, сжимая пальцами ее худое бедро. Никогда прежде девушка не ощущала ничего подобного — даже фантазии, вызванные к жизни сценами из книжек графини Стеллы, не дарили таких чувств. От ладони Императора по коже супруги расползался жар, его пальцы слегка подрагивали — будто неуверенные, стоит ли продолжать свое движение. И девушка была слишком близка к тому, чтобы умолять его продолжать. Повинуясь каким-то темным, неведомым прежде инстинктам куда больше, чем наставлениям графини, девушка поерзала на коленях супруга, наткнулась на что-то внезапно твердое под собой, и Император вдруг застонал. Рот его разомкнулся, и Императрица почувствовала, как зубы супруга прихватили ее нижнюю губу, а потом по месту быстрого острого укуса прошелся влажный горячий язык. Никогда прежде девушка не слышала, чтобы повелитель стонал — да еще с такой почти задушенной мукой. С телом Императрицы творилось что-то прежде невообразимое. С легкой волной стыда она почувствовала, как налилось кровью и, запульсировав, увлажнилось то, к чему графиня запрещала ей прикасаться вне ванны. Ответив на стон супруга тихим почти жалким всхлипом, девушка развела бедра немного шире, и, словно дождавшись прямого приглашения, ладонь Императора скользнула дальше, пальцы прошлись по горячей влаге, и девушка вздрогнула, чуть прогнула спину и двинулась вперед, навстречу касанию. Император погладил ее там — а его поцелуи, меж тем, стали лихорадочно жадными. Язык его вступил в битву решительно и властно — Императрица откинула голову и забывала дышать, когда осмелевшие пальцы ласкали ее — пока невесомо, будто разведчики на вражеской территории. Когда Император отпустил ее, девушка едва не вскрикнула от досады — он убрал пальцы так неожиданно, что она чуть не лишилась чувств. Но он твердой рукой ссадил супругу со своих коленей и встал. Девушка осталась сидеть на постели, тяжело дыша и комкая черные простыни, пока Его Величество на ее глазах воевал с завязками собственных брюк. Сквозь жесткую плотную ткань очень четко проступал массивный бугорок, и супруга, вдруг припомнив уроки мудрой наставницы, накрыла его ладонью и осторожно сжала. Император инстинктивно перехватил ее запястье, и на мгновение показалось, что он оттолкнет супругу прочь, но рука его на мгновение стиснула ее лишь сильнее, а взгляд супруга из-под тяжелых прямых ресниц теперь казался почти растерянным. — Потерпи, — не приказал — попросил Император, и девушка отступила. Война с брюками длилась недолго. Под ними, когда, поспешно перешагнув через них, супруг снова навис над девушкой, обнаружилось легкое хлопковое исподнее, и Императрица, чувствуя, что скулы запылали, как от настойчивых щипков графини, заметила на светлой ткани небольшой, но вполне явный влажный след. До сих пор девушка никогда не видела полностью обнаженных мужчин — но тот, что стоял сейчас перед ней, был не просто мужчиной, и даже не просто Императором Нильфгаарда. Он был ее мужем, и только теперь, глядя на него, Императрица, казалось, впервые по-настоящему поверила в это. И дело было, пожалуй, не только в зрелище полностью восставшего органа, для которого в бульварных романах было придумано столько стыдливых эпитетов. На бедрах Императора красовалось еще больше шрамов — и среди тех, что оставили, должно быть, стрелы или арбалетные болты, был один, от которого девушка несколько мгновений не могла оторвать взгляд. На правом колене, похожий на главный символ Империи, раскинул лучи маленький, едва заметный след, явно старше всех прочих. Получить такую рану невозможно было ни от какого оружия — Император мог заработать его только сам, может быть, неловко упав в детстве с высоких ступеней или врезавшись коленом в острый угол. Это зрелище — такое невыразимо трогательное, тайное, скрытое от чужих глаз надежней остальных — заставило сердце Императрицы пропустить удар. Она двинулась вперед, осторожно, еще неуверенно огладила ладонью колено супруга, а потом, подавшись ближе, коснулась губами другого шрама — у самого основания бедра, куда давным-давно, вероятно, воткнулась вражеская стрела. Девушка почувствовала, как ноги Императора задрожали под ее касаниями. Он опустил ладонь ей на макушку и спросил на шумном выдохе, незнакомым глубоким голосом: — Что… что ты делаешь? Девушка подняла взгляд, боясь встретить в его глазах протест, но ресницы Императора лишь едва заметно трепетали, и она осмелилась. Этому графиня ее не учила, но тело двигалось само, забыв о четких инструкциях и подсказках. Супруг пах тяжелым терпким мускусом, потом и чем-то еще — солоновато волнующим. Девушка взяла в ладонь то, что благодарно дрогнуло в ее пальцах, пока Император снова застонал, и рука его на голове супруги сжалась сильнее, почти причиняя боль. Но Императрицу это не остановило. Сперва она тронула его кончиком языка — робко, на пробу, и привкус у мутных белесых капель оказался таким же терпким и соленым, как запах, дразнивший ее ноздри. Разомкнув губы шире, девушка бережно сжала их вокруг гладкой багряной головки, втянула щеки, поиграла языком, точно хотела вобрать в себя больше этого интимного тайного аромата и вкуса. Император уже не спрашивал, что это она задумала, но бедра его задрожали сильнее, и показалось даже, что ноги готовы были вот-вот подвести его. Помогая себе рукой, девушка погрузила горячий ствол в рот глубже, ощущая его пульсацию, почти слыша, как стучала кровь в набухших синеватых венах. Император подобрался, выпрямился, словно принимал парад элитных войск, и только дыхание его стало хриплым и частым. Он выдержал еще несколько несправедливо коротких секунд, когда девушка, совсем расхрабрившись, старалась примериться к тому, чем наградила супруга природа, и каждый раз забирать его глубже и настойчивей. Привкус стал гуще и резче, а выдохи Императора превратились в короткие рваные стоны, и он наконец нашел в себе силы выдавить, не поспевая за собственным дыханием: — Довольно. Она отступилась. Качнулась назад и распростерлась на постели, подняв согнутые колени и разведя их в стороны. Совершенно бесполезная сорочка окончательно сбилась и задралась до самой талии, а тяжелое колье отчаянно душило девушку. Она приподнялась на локтях, чтобы посмотреть, как ее супруг, уперев руки по сторонам ее тела, навис над ней. Теперь его глаза были совершенно черными, без золотых нитей-трещин, а обычно бледные жесткие губы, казалось, налились розовой краской, как небо перед зарей. Девушка порывисто подалась вверх, обхватила руками шею Его Величества и поцеловала его сама, без разрешения и приглашения, задыхаясь и дрожа. Его Величество, когда губы их наконец разомкнулись, прижался лбом ко лбу супруги, руки его явно почти не держали больше, но голос, когда он заговорил, зазвучал удивительно твердо. — Я не хочу сделать тебе больно, — и девушка удивленно распахнула глаза. Графиня Стелла предупреждала ее — в первый раз всегда бывало больно. И могло пройти много времени прежде, чем тела супругов, привыкнув друг к другу, притерлись бы, и от необходимого акта можно было начать получать удовольствие. Наставница советовала принять это, как данность, и смириться, но, лежа перед супругом, совершенно открытая, девушка с трудом могла поверить в ее слова. Император умел причинять боль — об этом знал, пожалуй, каждый человек на Континенте. Но ее, свою маленькую неумелую супругу, он ни за что бы не обидел намеренно. Девушка погладила его по щеке, улыбнулась, не давая ему разорвать зрительный контакт, забыв про себя считать секунды взгляда глаза в глаза. — Я не боюсь, — прошептала она, а потом — еще тише, почти на границе слышимости — добавила: — Пожалуйста. Он — неожиданно заботливый для того, кто почти потерял рассудок — устроил ее поудобней, позволил улечься спиной на подушку, аккуратно сперва огладил бедра, а потом развел их шире, устроился между ними, предоставив девушке почти обхватить себя ногами за талию. Руки Императора держали крепко, не давая дернуться, а сам он устремился вперед мучительно медленно. На напряженном лице Его Величества появилось сосредоточенное выражение, с каким он вчитывался в важные донесения с фронтов или слушал доклады главы разведки. Он даже закусил губу, видимо, чтобы не дать себе сорваться, и девушке захотелось коснуться пальцами его наморщенного лба, но теперь Император взял происходящее под свой полный контроль, и девушке осталось только подчиниться. Супруг толкнулся вперед, и она, вскрикнув, зажмурилась — это действительно было больно, и то, что он немедленно замер, дав ей отдышаться, ничуть не помогло делу. Императрице большого труда стоило не попытаться отстраниться, не вытолкнуть его прочь, чтобы потом расплакаться от злости на саму себя. Но Его Величество вдруг наклонился к ней и коснулся губами ее плотно сомкнутых век, потом ласково и легко поцеловал в лоб, и наконец поймал губы. Девушка постаралась расслабиться, велеть своему телу открыться, принять то, что ей дарили с такой незнакомой нежностью, и хватило нескольких гулких секунд, чтобы оно повиновалось. Император начал двигаться тягуче и медленно, подался назад, почти выпустив ее, но тут же застремился обратно, потом еще и еще раз. Поцелуй прервался, но губы супруга остались так близко, что он обжигал кожу девушки горячим дыханием на каждом напряженном выдохе. Из мучительной пытки то, что с ней происходило, превратилось в завораживающий ритмичный танец, в котором невозможно было сделать неверное па. Тело девушки, все ее естество устремилось навстречу супругу, и она, поймав сперва неспешный, но все ускорявшийся темп, вскоре начала двигаться вместе с ним. Император держал крепко, направлял умелой рукой, и вздохи его сначала налились тяжелыми стонами, а потом превратились в почти животный рык — он не сдерживал свой голос, хотя экономил движения тела, щадя девушку и не щадя себя самого. — Еще, — простонала она, не контролируя больше собственный голос, — сильнее, — и он — покорный, как ни перед кем больше — подчинился. Толчки стали рваными, сильными и резкими. Император дал себе волю, но теперь почти смолк. Горячая боль не ушла до конца, но смешалась с пугающе сильным и все нараставшим, как волны беспокойного Великого Моря, чувством, готовым затопить девушку целиком. Внутри нее — тяжелый, ослепительный, невыносимый — стягивался узел, посылая по телу короткие разряды, будто тучи, готовые пролиться дождем, рассекали яркие молнии. Девушка вскрикнула, выгнувшись, когда напряжение, достигшее невиданных пределов, вдруг рассыпалось, и тело ее на секунду стало невесомым и пустым, а потом на нее обрушился ослепительный свет. Крупные судороги — одна за другой, неукротимые, пугающе восхитительные — сотрясали тело девушки, и она сжалась вокруг супруга — а он запрокинул голову, выдохнул что-то невнятное, может быть, солдатское ругательство, застыл, точно враз одеревенев, и девушка почувствовала, как ее наполняет горячий сильный поток. Она снова закричала — волна, не такая сильная, как первая, но все равно оглушительная, заставила ее тело вновь содрогнуться, а потом супруг, тяжело хрипло дыша, опустился на нее сверху. Не чувствуя веса ни его тела, ни собственного, вжатая в мягкую перину, Императрица впила пальцы в спину супруга, слыша лишь, как почти в унисон стучали в бешенной скачке рядом их сердца. Его Величество уткнулся влажным от испарины лбом в основание ее плеча, все еще слегка вздрагивая в объятиях той, что больше не была девушкой. Они лежали очень близко, по-прежнему разгоряченные, и Император сжимал супругу в крепких, но бережных объятиях. Она подняла на него глаза и перехватила его внимательный пристальный взгляд. — Как тебя зовут? — спросил Его Величество — голос звучал ломко и хрипло. — Цирилла, — тихо и мысленно проклиная себя, ответила она, — Цирилла Фиона Элен Рианнон. Брови Императора, нахмурившись, сошлись над переносицей, а на лице возникло такое выражение, словно он всерьез собирался вытолкать супругу из постели или уйти самому. Но через секунду он прикрыл тяжелые веки и вздохнул — почти обреченно. — Впрочем, наплевать, — выговорил Император, хмыкнув, — дай мне полчаса — и я попытаюсь выведать снова.