Сон о вишне

На самом-то деле начинается все хорошо: с занятия по ориентированию, нужно найти базу в лесу и провести там ночь — просто и вообще-то весело. Они с Бертольдом даже находят место сбора быстрее всех — у Бертольда хорошее пространственное мышление, Райнеру хотелось бы ориентироваться на местности так же легко. А неделю назад родилась Габи, такая хорошенькая и чудесная, такая хрупкая и смешная. И Райнер все болтает о ней, ведь только в воскресенье ему разрешили на нее взглянуть, и даже подержать на руках. — Это на самом деле очень сложно, — говорит Райнер Бертольду. — Очень-очень. У нее еще не работает шея. Ее надо очень аккуратно держать, поддерживать голову. И она такая крошечная. Крошечнее, чем младенцы на плакатах. Такая совсем маленькая девочка. Бертольд зачарованно смотрит на огонь, блики пламени отражаются в его радужке, и выглядит это отчасти жутковато. — Да? — спрашивает он. — Если не держать голову, она, наверное, может травмироваться. Останется парализованной или станет дурочкой. Ужасно. Я бы никогда не смог взять на руки младенца. Очень страшно. — Да, — соглашается Райнер. — Это немного страшно. Но не очень. Нужно быть бережным, вот и все. Они пьют крепко заваренный кофе, почти как взрослые, но он горький, пить его тяжело — и как Зик справляется? — Может, сахар добавить? У меня в пайке остался еще, — говорит Райнер. — А как твоя тетя? — Что? — Как она себя чувствует? Ну, после родов. Райнер о таком и не задумывался. — Не знаю. Нормально, наверное. — Это очень больно, — говорит Бертольд задумчиво. — У женщин раздвигаются кости, когда они рожают. — Ого, — говорит Райнер. — Вот почему пишут, что материнство — это подвиг. — Наверное, — говорит Бертольд. Он поджигает ветку, потом швыряет ее в огонь и добавляет: — Холодно. — Да, — говорит Райнер. — Холодно немножко. — Я читал одну книгу про полярника. Он остался один. Съел своих друзей. И умирал от холода. — С его стороны это было очень не по-товарищески. — Да, — кивает Бертольд. — Я бы тебя никогда не съел. Даже на севере. Он берет сухой листик и касается огня. Листик занимается мгновенно, и Бертольд стряхивает его в пламя. И вот, Бертольд обжег пальцы, махает рукой. Они долго сидят и болтают, но Райнер все равно никак не может отвлечься — все рассказывает про свою сестру. А когда приходит Зик, недовольный тем, что Райнер и Бертольд справились быстрее, он все-таки делает им нормальный кофе, даже отличный кофе. Его, во всяком случае, можно пить без опаски. Зик говорит: — И чего это ты так радуешься появлению на свет еще одной элдийки. Ты же крошка политрук, Райнер, разве больше элдийцев лучше, чем меньше? Но Райнера такими вопросами врасплох не застанешь — у него есть ответы. — Элдийцы, как класс угнетателей, должны понести свою историческую ответственность за прегрешения предков, — говорит Райнер. — На элдийском народе лежит беспрецедентная историческая задача: сконструировать для человечества рай после того, как они сконструировали для человечества ад. Поэтому новые элдийцы появляются на свет не просто так, они появляются с особенной целью — служить нашей великой Родине. На наших плечах лежит задача создать по-настоящему справедливый мир для тех, кого мы прежде угнетали. И тогда, непременно, элдийский народ, выполнив свое предназначение, займет свою новую историческую нишу в обществе равных. Райнер и не замечает, как встает на ноги, а еще не замечает, что все тело напряжено, почти до боли — это так просто и естественно. Зик слушает, а потом чешет себя за ухом. Он говорит: — Такой интересный язык, а ты осознаешь, что он искусственный? В этот момент, конечно, появляется Порко. В спину Райнеру летит камень. — Ой, закрой ты уже хлеборезку, Браун. С утра до вечера одно и то же. Камень с глухим хлопком ударяется между лопаток, а боли Райнер сначала даже не чувствует — так он занят своей речью. Последними приходят Пик и Энни. Пик говорит, что они встретили дикого кабана. — Еще более дикого кабана, чем мы встречаем каждый день, — говорит Пик. Порко сразу и надолго обижается, и Райнер внутри ликует: слава Пик! — Но он вообще-то был далеко, — говорит Энни. — Это очень раздражительные животные. — Да, — добавляет Пик. — Когда кабан раздражен, он запрокидывает голову и громко кричит. Райнер даже смеется, зря, конечно. — А вот ты, — говорит Порко, ткнув пальцем ему в грудь. — Этой ночи не переживешь. И вот они сидят у костра, и все, в общем-то, хорошо, но потом разговор заходит об отцах. Папа Пик был в лагере, это все знают. Его хотели превратить в титана, но приговор отменили в последний момент, вместо этого дали пять лет лагерей. Там папа Пик сильно заболел — туберкулезом. И Пик решила стать Воином, чтобы у него были врачи и лекарства. Она обменяла на это всю свою жизнь. — Он хороший, — говорит Пик. — Когда его забрали, я еще не родилась. А приехал он очень добрым и совсем больным. Он даже кошке дурного слова не скажет, даже мышке — такой добрый. Он там что-то понял. Он не может и муху прихлопнуть. А Пик готовится убить много-много людей. Но все приносят свои жертвы. Райнер знает, что врагов народа жалеть нельзя, но вдруг говорит: — Наверное, с ним ошиблись. Вышла ошибка. Он, наверное, ни в чем не виноват. Пик смотрит на него долго, глаза ее кажутся темнее, чем есть на самом деле, а потом она улыбается так тепло, как еще ни разу не улыбалась Райнеру. — Спасибо, Райнер. А Порко его почему-то пинает. — Идиот, — говорит Порко. — Нет, — говорит Пик. — В самом деле. От Райнера это большие слова. У Порко и Марселя отец — герой. Он выжил один из всего своего взвода. — Их там травили газом, — говорит Марсель. — Отец выжил, только отец, а больше никто. Порко хватает руки Райнера, заставляет его вытянуть их. — Кожа с кистей у него слезала прямо клоками. — Эй, причем здесь я?! — Не хочу на себе показывать. — Папе даже дали награду, — говорит Марсель. — И он все время об этом рассказывает. О том, что с ним случилось. — Ага, в самый ответственный момент кричит, хватается за горло и падает со стула, — добавляет Порко. — Реальная жесть. Энни говорит: — А мой отец хорошо дерется, но у него теперь больные ноги. Больше Энни не говорит ничего. Бертольд говорит: — Мой отец травмировался на производстве. Теперь он не ходит. Но иногда поет. Зик говорит: — Мой отец был предателем. И вспоминать противно. Все замолкают. Паузу обрывает Порко, голос его кажется по-особенному резким. — Эй, Браун, а ты о своем отце что знаешь? Райнер знает, что отца зовут Чезаре, но мама называла его Чози. От отца Райнеру досталась форма глаз, а еще форма носа, и овал лица. У отца был красивый голос. А больше и не скажешь ничего. Да и этого не скажешь тоже. Ну до чего же это обидно. Райнер молчит. Порко говорит: — Это потому, что ты — наебыш, Браун. — Порко! — Марсель отвешивает Порко подзатыльник. — Закрой рот уже! Райнер, он... — Все в порядке, — говорит Райнер. — Я пойду спать. Потому что сказать что-нибудь другое — значит разреветься. Ну почему это обязательно должно быть так обидно — с отцом? Райнеру не только обидно, ему почему-то очень одиноко. Где-то там есть на свете его отец. Он ведь даже близко. Может, он думает о Райнере, ну хотя бы иногда. Может, гадает, как Райнера зовут? А мама всегда одна. Райнер лежит в палатке и трет глаза. Он долго пытается не заплакать, а потом долго пытается заснуть. *** А снится ему прекрасное-прекрасное место — сад с вишневыми деревьями. Вишни спелые и блестящие, а значит, наступило лето. Райнер сидит под раскидистой вишней, небо синее, по нему плывут быстрые облака. Райнеру вспоминается слово из марлийского эпоса о большой войне — быстрокрылый. Оно такое красивое. Но откуда точно? Из какого места? Он ведь помнил. Точно помнил. На Райнере парадная форма Воина, красная повязка обхватывает руку крепко и уже навсегда. Значит все сбылось, что ему мечталось. Пахнет свежей травой, пахнет землей, пахнет вишней и летом. И у Райнера внутри рождается это прекрасное и редкое чувство — в груди тепло и влажно, будто кашель был и вот-вот пройдет. Словно сейчас поправишься и станешь здоровым уже навсегда. И тогда Райнер смеется, он запрокидывает голову, и вдруг что-то капает ему на лоб. Райнер размазывает каплю пальцами, и она оказывается красной. — Привет, — говорит ему незнакомый мальчик. Он висит на ветке вниз головой, его рот открыт, и из него капает что-то красное. Сначала Райнер думает, что это вишневый сок, но оказывается — кровь. Пахнет, как медная монетка, и так сильно, что перебивает все счастливые летние запахи. — Привет, — говорит Райнер. — Ты порезался. — А я знаю, — говорит мальчик. Глаза у него пронзительно-туманные, зеленые, зрачки узкие-узкие. Мальчик бледен, хотя висит вниз головой — это странно и тревожит даже больше, чем его кровавый рот — у снов свои правила. — Надо остановить кровь, — говорит Райнер. — Да ладно, — отвечает мальчик. — Не надо. Говорит он странно, вместо "ладно" получается "ладна-а-а", вместо "надо" — "нада-а-а". Мальчик раскачивается и свешивается вниз еще сильнее, теперь его волосы касаются волос Райнера. — Не грусти из-за папы, — говорит мальчик. — Он не такой, как мы с тобой. Не такой, как твоя мама. Не такой, как Пик и Порко, и Бертольд, и Жан. — Кто такой Жан? Мальчик смеется, а потом широко раскрывает глаза: — Убей ребенка, Жан! Убей ребенка! Может быть, тогда она не успеет! Может быть, тогда ты спасешь Сашу! Кровь брызгает из его рта, а потом он замолкает, да так резко, что клацают зубы. — Я не понимаю... Но мальчик снова открывает красный-красный рот и прерывает Райнера. — Он не такой, как мы с тобой. А мы — часть одного целого. Как все, в ком живет этот паразит. Неожиданно для себя Райнер (догадка страшная, но вдруг) спрашивает: — Я тебя знаю? Мальчик качает головой. — А ты знаешь, что я могу висеть всего на одной ноге, и это будет совсем не сложно, и я не упаду! — Но ты упадешь. — А ты меня пока не знаешь, но мы познакомимся, — продолжает мальчик. Кровь из его рта капает вниз, пачкает прекрасную белую форму Райнера. — Я отрежу твоему лучшему другу руки и ноги и буду таскать его за собой, как игрушку. А потом скормлю его своему лучшему другу, — говорит мальчик. Райнер весь подбирается, потом резко встает: — Что это ты такое говоришь? — Но не переживай. Мальчику, который над тобой так издевается, я оторву лапки и буду использовать его зубы для колки льда. Когда-нибудь он за тебя умрет. Представляешь? Мальчик раскачивается, кровь течет по подбородку. А может, думает Райнер, все-таки вишневый сок? Но откуда тогда этот медный, жуткий запах? — Его легко любить. Хорошее, верное сердце. Но я люблю и Бертольда, он мерзкий, очень мерзкий, но я его люблю. Но это так сложно. Выходит у него: "та-а-а-ак сложна-а-а". — Бертольд хороший мальчик, — говорит Райнер. — Это Порко — плохой. — Ты просто ничего не понимаешь. И не знаешь еще ничего. Я люблю Энни. Мне так ее жаль. Ее просто любить. Она не хотела. Я люблю Пик, потому что Пик несет свою долю ответственности. Но больше всего... Он раскачивается, улыбается, и зубы его кровоточат. — Больше всего я люблю Марселя. За то, что он не успел. — А Зик? — спрашивает Райнер. — У тебя голова закружится, и ты упадешь. — А вот и не закружится, а вот и не упаду! Зик, Зик, Зик! Зик — предатель! Он предал маму, он предал папу, он предаст свой народ, он предаст свою страну, он предаст командующих, он предаст подчиненных. А я предам его. Райнер спрашивает, сам не понимая, почему это важно: — И ты его ненавидишь? — Нет, я его люблю. Я всех вас люблю. В нас же живет один паразит. — Гадость какая. — Вовсе это не гадость, — говорит мальчик и отворачивается. Кажется, он обижается, а потом вдруг вздыхает: — Ну что с тебя взять, Райнер, разве ты мог пойти против хода истории? И вдруг он раскрывает свой красный-красный рот очень широко, так что в челюсти что-то хрустит, а потом смеется. — Давай, Райнер, стреляй, стреляй уже, вышиби себе уже наконец мозги! Он вытягивает руки, тянется к повязке Райнера. — И сними уже это рабское клеймо! — Нельзя! — Нужно! Райнер отшатывается, бережно, любовно прикрывая повязку ладонью, и мальчик над ним смеется. — Дурак! — говорит он. — Ты кто? — спрашивает Райнер. Всегда надо быть честным: это очень важно — уметь спросить напрямую, без утайки. Это качество в себе нужно развивать. — Ну просто мальчик, — отвечает он. — Какой мальчик? — Который любил свой дом, друзей и семью. Он опускает руки, весь расслабляется, кажется, сейчас свалится, но нет. — Ты однажды придешь ко мне в гости, — говорит он. — А потом я приду к тебе домой тоже. И я сделаю с твоим домом то, что ты сделал с моим. Не будет, Райнер, ни поликлиники, ни библиотеки, не будет аптеки, магазина и площади. Ничего не будет из того, что ты любил. Райнер молчит. Он знает, что вопрос услышан безо всяких слов. — Потому, — говорит мальчик, раскачиваясь. — Что ты меня не пожалел, Райнер. И таких, как я. Ой, как мы с тобой связаны, как связаны, Райнер! Во что бы ты там ни верил, чего бы ни хотел! Все равно связаны! И вдруг до Райнера доходит: да это же дьявол. Настоящий дьявол с острова Парадиз. Райнер отшатывается, а мальчик, подавшись вперед, хватает его за воротник, движение легкое и жуткое. — Нет, Райнер! Ой, какая у тебя форма красивая! Убийца! Убийца! Убийца! Когда Райнер просыпается, его окатывает волна радости — всего лишь сон. Руку он отлежал, во рту пересохло, рядом спит Бертольд, спит почти нормально, плотно закутанный в спальный мешок. Который час? Да и где Райнер вообще? Сон уже припоминается ему с трудом: кровавые зубы, кровавый язык, кровавая пасть дьявола с острова Парадиз. Он что-то говорил, но слова стираются из памяти, они разбегаются, и их не остановить. Вроде бы он говорил, что Порко — хороший мальчик, а Бертольд — плохой. А Райнер говорил, что наоборот.