Трудный подросток

       Мама пишет: «Домой. Быстро.», и Морган знает, ей очень повезло, что телефон оказался на виброрежиме, а не на беззвучке, потому что мама любила ее сильнее всех, но открутила бы ей голову, если бы Морган не ответила на сообщение вовремя.        Итак, это не ее комната, часы показывают 02:32, и когда она пытается встать с незнакомой кровати, она толкает рукой пластиковый стаканчик и разливает его содержимое (весьма дешевое и явно мешанное на вид) по полу (спасибо, не ковер). Один из каблуков ее дизайнерских босоножек сломан, и она раздражённо цокает языком, глядя на пару недостающих кристаллов Сваровски на браслете, но в целом: ее джинсы всё ещё не разорваны, она даже не сняла куртку, прежде чем уснуть, ее серьги на месте, а волосы (маленькие радости) — чистые, хотя и весь вид в целом весьма помятый.        Морган с трудом усваивает дату, которую показывает ей ее телефон, с ещё большим трудом попадает в иконку приложения вызова такси (пожалуйста, она не хочет ничего слышать от Пятницы прямо сейчас), благодарит бога за геолокацию (она не смогла бы вспомнить, где находится, даже если бы ее жизнь была в опасности из-за этого) и с трудом находит дверь, ведущую на улицу. И если она немного побродила по пустому заднему дворику, но так и не поняла как выбраться, что ж, кажется, пошли уже вторые (третьи?) сутки, как она пьет (в основном все, что горит).        В любом случае, в доме тут и там валяются бессознательные тела, некоторые из которых с большой вероятностью могут быть мертвыми, бутылки с самыми разными этикетками, посуда, какая-то еда, осколки, одежда и прочие признаки подростковой тусовки.        Она тяжело толкает дверь, и такси подъезжает к дорожке как раз тогда, когда она гордо вышагивает по тротуару босиком, с босоножками и телефоном в руках, чтобы убедиться, что это та машина.        — Было скучно, — бросает она в пустоту дома неизвестного ей человека, открывая дверь и тяжело заваливаясь на заднее сиденье.        (В ней ещё осталось немного порядочности, чтобы пожалеть бедолагу, который будет вынужден дышать ее перегаром.)        Итак, Морган едет домой, предвкушая очередную тяжёлую ночь (далеко не сна), лениво и с тем самым количеством ошибок, которые можно счесть за опечатки, отвечает на сообщения, скопившиеся, судя по всему, за сутки, и умирает от ощущения того, что вестибулярный аппарат подводит ее.        — Эй, мм, — водитель, парень с русыми волосами и светлыми глазами, которые мелькают в зеркале заднего вида от света фар встречных автомобилей, едва поворачивает голову, чтобы посмотреть на нее через зеркало. — Мистер, — она решает, что этого достаточно. — У вас воду где-то можно найти? Я заплачу.        Водитель тянется куда-то за соседнее сидение и вытаскивает бутылку минералки. Морган может быть немного влюблена в него в этот момент, кем бы он ни был.        — Скажи мне, если тебя начнет тошнить, это моя единственная машина, — говорит он, пока Морган цепляется за бутылку, как за спасательный круг. Дешёвая бутылка воды кажется ей большим благом, чем сшитые на заказ туфли, которые валяются где-то рядом с ней. Милые маленькие радости похмелья.        — Обязательно, — говорит Морган, едва оторвавшись от бутылки.        Водитель фыркает, и зеркало заднего вида отражает появившиеся вокруг его глаз мелкие морщинки.        — Не стесняйтесь комментировать вслух, если есть что-то особенное, — говорит Морган, откидываясь на спинку и поворачивая голову к окну. Нью-Йорк был красивым во время первой зари. — Мне не помешает немного разогреться перед гранд-шоу.        — Ничего из того, что ты ещё не слышала. — Морган думает, что его часы выглядят дороговато для водителя такси. И обивка салона тоже. — И с чем твои родители не смогли бы меня обставить.        — Иногда я нахожу таланты в самых неожиданных местах, — притворно воодушевилась Морган. В последний раз Клинт смотрел на нее грозным взглядом почти полчаса, это был абсолютный рекорд в ее воображаемом зачёте.        — Ты забавная, — ещё раз усмехнулся он. — Можешь оставить себе деньги за воду.        «Как великодушно с твоей стороны», — хотела ответить она.        — Меня зовут Морган.        — А я Харли.        Морган нахмурилась на секунду.        — У вас знакомое имя.        — Да, — она слышала какую-то странную улыбку в его ответе.        — И часто вы подрабатываете?        — Только когда возникает выбор между этим состоянием и твоим.        Морган усмехнулась. Она хотела, чтобы дорога никогда не заканчивалась. Почему люди вокруг нее не могли быть такими — простыми плохими, но хорошими людьми, думалось ей. Иногда Морган думала о том, какого это, родиться в семье никому неизвестного человека (например, таксиста) — это было лучше или хуже? Она бы скучала по деньгам и звонкой фамилии? Ей пришлось бы выслушивать бесконечные «почему ты не можешь быть лучше, на можешь быть такой, как…»        — Поделитесь номером телефона? Я часто пользуюсь такси, — спросила она, совершенно ничего не ожидая.        Последнее такси, которым она пользовалась, вела женщина, мать двоих детей, которая всю дорогу (почти, грёбаный, час) проповедовала ей радости материнства и обязанности (бессмертные и явно рабские) детей перед родителями. Морган не была тогда пьяна, но у нее возникло дикое желание, едва она вышла из машины, хлопнув дверью (возможно, дверь немного затрещала за ней).        Водитель протянул ей телефон. Один из не самых старых старкофнов. Что ж, она могла это уважать.        — Если ты изменишь хоть одну настройку, я приду к тебе во сне с кошмарами.        — Не переживайте, — ответила Морган, неловкими пальцами набирая номер, — в детстве я дружила с тем дедушкой в парке, который сутками кормил уток и всем врал, что вдовец, хотя его жена готовила лучшие в мире оладьи. — Она что-то ещё пробубнил под нос, а потом вернула телефон, хлопнув водителя — Харли — по плечу. — С вами тоже подружился. — И улыбнулась.        — Эй! — он даже оторвался от дороги, чтобы оглянуться и кинуть на нее разгневанный взгляд. (Важно ли, что Морган боялась этого взгляда меньше, чем встречи с родителями прямо через несколько минут?) — Я не такой старый.        Когда он припарковался у башни, она со вздохом подхватила свои туфли и с трудом скрыла дрожь в пальцах, вылезая из машины.        — Надеюсь, — сказал он, опуская стекло. Морган подумала, что он выглядит молодо. Моложе, чем ей сначала показалось. — Мой номер тебе не понадобится.        Морган улыбнулась кривой улыбкой, перекинула туфли через плечо и попыталась поднять подбородок выше, хотя ее голова раскалывалась и она просто хотела спать.        — Это вряд ли.        Мама и папа несколько минут просто смотрели на нее. Их взгляды были хуже рентгеновских снимков и сканеров Пятницы, и у Морган ладони вспотели от напряжения в комнате.        В любом случае, она могла позволить им посмотреть на нее ещё немного. В последнее время они почти не виделись толком. (Как и вот уже несколько лет подряд с тех пор, как Морган научилась готовить, а папа решил вернуться в любимое амплуа спасителя мира.)        — Привет, дядя Роуди, — преувеличенно воскликнула она, бросая туфли прямо у двери (бесполезное дерьмо за слишком большую суму). Дядя Роуди тяжело вздохнул, глядя на нее. Морган ненавидела, что он здесь. (Кто будет следующим? Стив Роджерс и Баки Барнс в роли оплотов морали прошлого? Клинт Бартон с его вечным «я отец четырех детей, я все знаю о них»? Хеппи и его чизбургеры?)        — Где, — медленно и излишне внятно произнес ее отец, — Ты. Была.        — Понятия не имею, — тут же откликнулась она, стягивая куртку. Морган запуталась в рукавах и, великий Тесла, эта ситуация могла стать более раздражающей? — Спроси у того милого водителя. Хотя, постой, Пятница ещё не сказала? Я пробивала адрес по геолокации.        — Прекрати это прямо сейчас.        — Я не могу, я запуталась.        — Ты знаешь, о чем я, — он наконец повысил голос. В смысле, прошло не больше трёх минут, новый рекорд, Морган, несите медаль.        — Нет, не знаю, говори внятнее.        — Морган! — Морган поморщилась. Крик эхом отозвался в ее больной от похмелья голове. Ей просто нужно было два часа сна, чтобы это исправить, но никто не собирался давать ей фору.        — Тони, — мама потянулась, пытаясь успокоить его.        Морган по его глазам видела, что это была плохая идея.        — Нет, я хочу знать, какого черта я должен не спать целую ночь, гадая, куда пропал мой несовершеннолетний ребенок. Тебя не было дома сутки! Двадцать четыре часа! — «Почему-то ты не забил тревогу через двенадцать часов или около того», — подумалось ей. — Тебя не было на занятиях, не было в твоих любимы бутиках, лабораториях. Тебя не было даже на Манхеттене!        — Босс, мистер Паркер просит сообщить, что ваш эксперимент… — «Ах, вот почему».        — Не сейчас, Пятница, — рявкнул он. Морган никак не могла понять в своей (весьма логичной, кстати) голове, почему же она молчит и не отвечает ему. Она чувствовала, как ее челюсть сводит от напряжения. — Объясни мне, почему ты считаешь себя в праве взять и исчезнуть, а потом появиться вот в таком виде перед нами, когда мы места себе не находим, пытаясь тебя найти? — «Маме потребовалась одно сообщение, чтобы меня найти, Пятнице потребовалось бы минута времени и две строчки кода. О чем ты?».        — Тони, — с напряжением говорит Пеппер.        — Я была бы очень признательна, — рот Морган часто открывается раньше, чем она успевает правильно обдумать это, — если бы ты немного сбавил децибел, потому что моя голова вот-вот взорвется.        И крик продолжается. Все это похоже на замкнутый круг, по которому Морган ходит без конца вот уже два года (с тех пор, как Марин позвала ее на ту вечеринку, и Морган она понравилась), и ее уже начинает по-настоящему тошнить от этого круговорота. Морган не знает, чего он хочет от нее, что такого важного, беспрецедентного он надеется услышать, что с таким упорством задаёт (кричит?) свои вопросы каждый раз.        Он никогда не слушает.        Морган пыталась аргументировать свою позицию в последний раз так давно, что это кажется прошлой жизнью. У нее тряслись руки намного больше в те дни (в эти дни, ей кажется, они трясутся совсем не от страха; или ей хочется в это верить), она говорила тише и держала голову ниже, и, может быть, именно поэтому все ее слова казались жалкими оправданиями, недостойными внимания. Теперь это просто инерция.        Морган думает об этом так часто и так интенсивно, что у нее всегда немного болит голова. Она не знает, все ли подростки так жестоко рефлексируют, но она — да.        Она бы хотела быть той милой принцессой в розовом платье, кроткой, послушной, всегда довольной даже объедками со стола (бог видит, так было бы намного легче жить), в которую ее упорно хочет переделать ее отец, но она такая, какая она есть, и время перемен, видимо, закончилось.        Теперь Морган — клубок нервов и импульсов. Когда ее толкают, она толкает в ответ. Ее язык отвечает на удары быстрее, чем она успевает обработать ситуацию и последствия. Ее одежда, прическа, макияж, едва подходящие девочке-подростку, просто кричат о ее вечной настороженности. Ее шаг уверенный, заставляющий обратить на себя внимание, а взгляд — надменный, сверху вниз даже тогда, когда она не хочет этого. У нее есть броня, в которую она прячется всякий раз, когда ее мягкое желание расплакаться и спрятаться от мира оказывается таким сильным, что невозможно терпеть. (Она не может вспомнить времени без этого желания.)        — Почему ты никогда не можешь быть просто счастлива, как все остальные? — кричит ее отец. «Я не все остальные!», — хочет она кричать в ответ.        — Я была счастлива в Монтане!        — Не начинай! — Она бы с радостью это закончила, если бы могла. — Мы приехали сюда и для того, чтобы ты могла учиться, развиваться, узнать мир за пределами леса и домашнего озера, черт возьми! Люди должны социализироваться!        Морган издает редкие, отрывистые смешки, и он останавливался на секунду. «О, — думает она, — сумасшествие работает».        — А я и, — она раскидывает руки и улыбается так широко, как никогда прежде, — социализировалась.        — Так, давайте прервемся прямо сейчас, — дядя Роуди поднимается с дивана. Морган хочет огрызнуться, чтобы он продолжал смотреть шоу, как делал все это время. — Мы никуда так не придем.        «Какие мы?», — истерично думает Морган, — «ты и мама, только молчавшие, пока он кричит?».        — Подумай, папа, — распевает Морган, боясь, что ее голос задрожит. — Там в лаборатории скучает Питер.        — Прекрати, — он делает к ней шаг, и Морган нужно все оставшееся самообладание, чтобы не сделать шаг назад, — говорить так о Питере. Он никогда тебе, блять, даже плохого слова не сказал.        — Он их просто не знает. Тяжесть нимба давит и прочие заморочки.        — Я отбираю твои карты и запрещаю тебе выходить за пределы пентхауса, пока я не скажу по-другому.        — Тони! — вместе восклицают мама и дядя Роуди. Морган чувствует, что зря в очередной раз наступила на больную мозоль.        — Больше никаких дорогих покупок, никакого гребаного интернета и никаких друзей, — Морган чувствует, как что-то тяжёлое и горячее давит на ее грудь. — Я хочу, чтобы ты круглыми сутками учила то, что тебе пришлют учителя, а не бегала не пойми где. Понятно?!        Они молчат, и тишина звенит в ее ушах.        У Морган есть, что ему ответить. (У Морган всегда есть, что ответить.) Но тишина комнаты давит на нее, горячая тяжесть в груди грозит пролиться слезами, а она ни за что не хочет показать ему, что он победил, потому что он, ебать бы все это, нет.        Ей кажется, они все ждут чего-то. Поэтому она разворачивается и уходит.        Теперь есть время на сон.        Ну, чего она не видит, так это как Тони тяжело опускается на диван рядом с другом и хватается за голову руками. Чего она не слышит, так это как Пеппер бесконечно выговаривает и выговаривает ему свое недовольство и затыкает его так, как никогда не затыкала его перед дочерью. Чего она не знает, так это того, что Тони никогда не перестает отслеживать ее.        В любом случае, она очень много не видит, не слышит и не знает.        Легче никогда не становится.        Итак, вот в чем суть.        Когда Морган была маленькой, их дом (любимый дом в Монтане, где она была счастлива практически в одиночестве) был полон фотографий мальчика, который никогда не появлялся у них. Она помнила только, что отец без конца смотрел на эти фото взглядами, которые делали атмосферу неловкой, хотя она никак до конца и не могла понять почему. Может, там было что-то ещё.        Но самое яркое воспоминание — такое. После нескольких недель плача и напряжённой тишины, мама внезапно ярко улыбается и говорит, что папа проснулся. Морган берет любимого мишку, мама одевает ее в одно из самых красивых платьев, а когда она уже почти переступила порог его палаты, мимо проносится парень, который бросается на ее папу в объятиях, и они долго просто держатся друг за друга, а потом шепчутся и никогда не обращают на нее внимания, хотя она стоит прямо перед ними. И она смотрит на них, а они не смотрят на нее (и это стало кредом всей ее жизни, не иначе), и ей кажется, что время смеётся над ней в ее нелепо красивом платье и с мишкой, потому что, очевидно, ее отцу все равно.        И когда отец зовёт ее к себе, он не обнимает ее так, как Питера (он даже не касается ее), а продолжает цепляться за этого неизвестного ей человека, и Морган просто не может найти в себе силы что-то сказать. Он говорит тогда, что она какая-то угрюмая. Он говорит, что это невежливо, не поздороваться с Питером. Он просит их прийти позже, а Питер остаётся с ним.        Так Морган впервые понимает, что она — не самый важный человек в жизни своего отца. (Рассказал бы кто сейчас о ее прошлых наивных взглядах на мир, она бы посмеялась.)        И на этом все не заканчивается.        Внезапно ее дом, в котором она чувствовала себя в самом безопасном и счастливом месте в мире, перестает таким быть. Теперь это место Питера больше, чем ее.        Он появляется на кухне, всегда ищет что-нибудь, и часто съедает что-то из ее, Морган, любимой еды (и папа упрекает ее в том, что она жадничает); он бесконечно выбирает неинтересные старые фильмы, и никто почему-то не возражает ему, так что Морган просто перестает сидеть вместе с ними; он играет с Джеральдом, он купается в пруду, ему обустраивают комнату. И он всегда — всегда — в мастерской с ее отцом.        А Морган, ну… Морган слишком часто бродит по дому в одиночестве (спасибо, что она ни разу не сломала руку, пока ползала по всем этим деревьям), чтобы это было нормально (очень редко, но иногда ее даже забывают покормить, так что она учится добывать еду сама — сама пробует микроволновку, плиту и другую кухонную утварь), потому что её мама — гендиректор самого большого технологического конгломерата в мире.        Когда мама замечает, что происходит, она кричит на папу, но тот говорит что-то про «мы с Питером», мама тяжело вздыхает, и ничего не меняется.        Морган готовит маме завтраки и ужины (когда она на них успевает), и обнимает ее крепко-крепко, а мама крепко обнимает ее в ответ (и никогда не обнимает Питера), целует ее в щеки, читает сказки, когда может, учит ее краситься, выбирать одежду, следит за ее оценками, хвалит за успехи (мама — самая лучшая). Но в такие дни, как этот, когда мама не так явно защищает ее перед отцом, Морган до дрожи в коленях боится, что мама — мама — тоже может уйти.        Однажды Питер заходит в ее комнату, и Морган кричит так сильно, что он никогда больше этого не делает (и если это ещё один минус в ее копилку, то, что ж, одним больше, одним меньше).        Морган слышит однажды, как Наташа и Стив говорят о том, что ее папа — Тони — чуть не умер, что ему пришлось вводить экстремис, что шансов не было, что это облегчение, знать, что он жив. «Он был готов рискнуть всем ради этого мальчика», — говорит Наташа, глядя на Тони и Питера на террасе, склонившихся над очередным чертежом. Морган боится спросить, правда ли, что ее отец был готов бросить ее ради Питера (потому что там может быть только один правильный ответ).        Папа решает переехать в Нью-Йорк. Из-за работы мамы, говорит он, из-за того, что мир нуждается в нем как в герое, из-за того, что тебе нужно заводить друзей и увидеть мир за пределами маленького домика в Монтане, Морган. А потом неосторожно добавляет: и потому что Питеру удобнее в Нью-Йорке.        Морган мгновенно закрывается и устраивает истерику. Морган плачет и просит маму остаться, просит остаться одной, или с няней, или с кем угодно ещё, хоть с Пятницей в костюме, но ничего не добивается. (Вы считаете минусы? Не стоит, их уже слишком много.) Морган цепляется за мишек и за одеяло и собирает четыре чемодана всего самого ненужного, просто чтобы им было тяжело нести.        Питер гостит в Старк-тауэр три недели, прежде чем Морган соглашается на уговоры своей первой знакомой в школе (и единственной, потому что, боги, вы все на самом деле такие тупые?), Марин, посетить вечеринку одного из ее знакомых (она до сих пор не жалеет об этом). Морган щедро наливают алкоголь и вытаскивают танцевать не слишком часто и не слишком навязчиво (ее фамилия обязывает), но уверенно, так что она хорошо проводит время и расслабляет достаточно, чтобы захотеть вернуться домой. И очень зря.        Отец кричит так сильно, что дрожат стены и окна, а она может только глотать слезы и обиду. Он говорит: возьми пример с Питера, и Морган взрывается без возможности остановиться.        Она ходит на вечеринки, чтобы не приходить домой, она тратит с Марин кучу денег в бутиках, чтобы не приходить домой, она берется изучать докторские диссертации по аэродинамике, праву, программированию и даже лингвистике, чтобы не приходить домой. Отец с каждым разом кричит все громче.        Нет ничего удивительного, что в итоге она оказывается здесь. Можно сказать, она ждала этого (не в предвкушении).        Она просто не знала, что делать после.        Когда Морган проснулась, солнце было уже достаточно высоко для полудня. Ее голова уже не болела, но было что-то, от чего ее тело казалось тяжёлым и горячим. Слезы уже не наворачивались на глаза так настойчиво, как раньше, но, наверно, было бы легче просто расплакаться.        Морган долго всматривалась в отражение зеркала в ванной и не видела ничего хорошего, как и всегда. Ее губы сжаты слишком сильно, а под глазами слишком яркие синяки. Время пролетело быстро за умыванием, укладкой и макияжем, но лучше не становилось.        Она, так или иначе, зря это сделает, потому что никто не пришел. Не было никаких душераздирающих бесед, наставлений, зачитываний негласного морального кодекса жизни хороших людей (к которым ей почему-то надо стремится).        У нее появилось дикое желание лечь спать, но Морган — опытный игрок, она знает, что сон в это время может быть плохим решением, поэтому она взять с полки книгу (Джейн Эйр) в красивом твердом переплете, сделанном на заказ и стоящем слишком много для сшитого вороха бумажек (как и все в ее комнате).        Через какое-то время Пятница сказала, что обед у ее двери. Морган дочитала главу, и открыла дверь, чтобы увидеть на полу поднос (они что, играют роли в дешёвом фильме?). Ее тошнило от вида жареных на масле крылышек, поэтому она схватила бутылку с водой и закрыла дверь.        Она закончила читать ещё до захода солнца и ничем не могла прогнать скуку.        У нее все ещё был интернет, и учителя уже прислали ей задания (спасибо дорогому папе), которые она не собиралась сегодня делать.        Она никак не могла избавиться от мыслей о том, как он кричал, а она ничего не отвечала ему. Она придумывала сотни ответов, которые она могла бы дать: оскорблений, объяснений, шуток, иногда даже извинений. Даже в ее голове, где она может сама решить, чем все закончится, ничего никогда не работает.        Морган хотела вернуться в состояние беспамятства, когда ее голова не была такой горячей, а лёгкие — такими тяжёлыми.        Только когда возникает выбор между этим состоянием и твоим.        Морган думала, что этот человек — Харли — очень знаком ей. Его русые взлохмаченные кудри, его светлые, почти прозрачные голубые глаза, его форма лица, даже то надменно-безразличное выражение лица, которое он носил, слово хорошо отполированную маску. Она видела такие только у мамы.       …выбор между этим состоянием и твоим.        Она хотела спросить его, про какое состояние он говорил. Она давно выросла из детского возраста, но ей внезапно показалось, что она впервые всерьез задумалась о том, что у других людей тоже могут быть другие состояния, из-за которых они могли прятаться так, как Морган.        Она хотела спросить, что ей делать с этим. Можно ли с этим справиться, забыть об этом. Нормально ли это. Но больше она хотела кого-то, кто тоже был в своем состоянии, чтобы он понял ее.        В последнее время ей все больше казалось, что, сколько бы она не кричала, никто не мог — и не пытался — понять ее. Они хотели только ее переделать. У всех были стандарты и представления, которым она должна была следовать, у всех были рамки и ограничения, и никто — ни разу — не спросил ее, что же она чувствует и почему все это.        «Она просто избалованная принцесса, Тони», — сказала Наташа, когда Морган в очередной раз вернулась домой нетвердой походкой. — «Очень похожа на тебя».        Итак, ее не привлекало ни одно занятие из тех, которые она имела в распоряжении, поэтому он решила, что немного поисков скрасят время. Сначала это был просто планшет, потом рядом появился ноутбук, потом несколько блокнотов, потом ее телефон. Имя Харли было довольно популярным в Нью-Йорке, и ручной поиск уже не казался такой хорошей идеей. Она могла бы написать хороший алгоритм (она по-настоящему не разговаривала с Пятницей, сколько, пару месяцев?) поиска, составить что-то близкое к его лицу в Фотошопе и запрограммировать поиск на совпадения.        Она сидела спиной к панорамному окну во всю стену (Морган не очень любила панорамные окна, ей больше нравилось устраивать бедствия разных видов на широких подоконниках), поджав к груди ноги и упираясь виском в колени. Город за ее спиной начинал расцветать огнями.        Такой ее нашла мама.        Она пришла с едой, горячим чаем и ещё одной бутылкой воды. Морган всё ещё чувствовала тошноту.        — Привет, детка, — мама улыбнулась ей.        Мама была безопасностью и всем, что Морган хотела прямо сейчас, чтобы расплакаться, но, боже мой, она не могла просто сделать это, потому что она могла ясно видеть перед глазами, как мама расскажет папе и…        Во вкусе Морган были только дерзкие и изящные истерики. Не пустой и бессильный плач.        Морган невесомо улыбнулась ей, поднимая голову.        — Тебя не было целый день.        — Папа сказал мне не высовывается, я, — Морган пожала плечами, пока ее мама осторожно убирала книги с ее кровати, чтобы сесть, — пытаюсь слушаться?        Это было смешно.        Не поймите неправильно, Морган была избалованной принцессой. Ее жизнь была выстроена на золоте и капризах. И иногда ее всерьез беспокоило то, что она бунтовала против этого со всей любовью к комфорту внутри.        — Он имел в виду не это.        — Но он это сказал.        Она не понимала, какое имеет значение то, что он имел в виду. Если бы она пыталась всякий раз додумать это «имеемое в виду» нечто, она могла с ума ещё в первые несколько месяцев после победы над Таносом. Но ей было и не нужно, потому что у нее были глаза и уши, чтобы видеть и слышать.        Мама тяжело вздохнула.        — Милая, я… совсем не знаю, как это исправить. Помоги мне.        — Отправь меня в Монтану, — бесполезно, в сотый или тысячный раз повторила Морган. Мама спала с лица и наклонила голову. — Хорошо, почему не колледж?        Это был бесполезный, вечный разговор, из которого не было идеального, устраивающего всех выхода. Морган хотела плакать, пока мама обнимает ее, и тогда, может быть, проблемы не были бы таким пугающими.        Они всегда говорили: это ради тебя, тебе так будет лучше, это в твоих интересах, мы заботимся о твоём благополучии, но Морган никогда не чувствовала этого. Не с тех пор, как она перестала быть центром жизни отца. Кажется, будто все посыпалось карточным домиком следом за ним, и не существовало силы, способной удовлетворить ее.        Она хотела дорогие шмотки, она хотела мягкие игрушки, она хотела свое законное время в лаборатории, она хотела дом в Монтане, она хотела, чтобы Питер не мог туда попасть, а мама обнимала ее чаще, но больше всего этого… она хотела своего папу.        Но она знала, что не может получить его сейчас, и хуже того? Его никогда не было.        — Знаешь, — сказала она матери, глядя ей в глаза. — Когда нас похитили, я ждала, что папа придет за мной. Он был супергероем, он сказал, что мир нуждается в нем, что он должен спасать людей. И я просидела в этом чертовом бункере с крысами и пауками несколько часов, думая, что папа придет и спасет меня, потому что он супергерой и потому что он любит меня. Знаешь, кто вытащил меня оттуда?        — Морган…        Стивен Стрендж. Волшебник появился в ворохе золотых искр, и она помнила только, что он выглядел таким старым и уставшим. Он обращался с ней так осторожно, будто она могла сломаться, а она смотрела на него волком, потому что он не был ее папой.        Ее передали дяде Роуди, а потом ещё час доставляли до Тауэра, только чтобы она узнала, что папа был ранен во время спасения Питера.        Он выбрал Питера.        Он выбрал спасти Питера, а не ее. Он спас сначала Питера, а потом не пришел за ней. Он даже не мог прийти за ней, потому что он спасал Питера.        — …Ты знаешь, что в этом не было его вины, — говорила мама. — Твой маячок потерялся, и он думал, что ты там, с Питером, он летел спасать вас обоих…        Морган никогда не слушала. Ее папа не говорил ей этого, она даже не знала, заметил ли он, что она не приходила к нему, потому что Питер был там. Он волновался, он развлекал его, он бесконечно извинялся перед ним, он был милым и заботливым, пока она думала: «нас похитили из разных мест, на разных машинах, с неодинаково перебитыми номерными знаками, люди с разными почерками, в которых легко угадывались представители наркокартеля с одной стороны и желторотые дилетанты с другой, и вы не могли понять?»        — Я хочу, — говорила мама, — чтобы ты серьезно обдумала это, милая, и посмотрела на ситуацию критически, потому что ты не можешь просто обвинить всех вокруг в произошедшем, а тем более папу или Питера, когда они так волновались за тебя…        — Не могла бы ты уйти?        — Что?        Морган вздохнула. Это был рискованный пас с ее стороны. Возможно, скамейка запасных покажется ей цветочками в будущем. «Я не хочу вас видеть, я не хочу вас слышать, я ничего не хочу знать и ничего не хочу обдумывать, я так устала, я хочу забыть об этом, я хочу, чтобы ничего просто не было».        — Ты можешь уйти?        Дело было не в фактах, не в рациональности, не в объяснениях, что бы они там не думали.        Морган просто не хотела, чтобы папа спасал их обоих. Морган хотела, чтобы папа спас ее.        Его звали Харли Кинер, он вел наполовину анонимный Твиттер под странным названием и работал инженером у представителей Lexus в Нью-Йорке, так что его зарплата была более чем хорошей для одинокого холостяка, чтобы зарабатывать на жизнь ночным такси.        Она нашла его фото в недрах домашней сети с кучей бесполезной ерунды и узнала, что он когда-то был знаком ее отцу, потому что именно папа значился автором фото. Ей было интересно, как это случилось, потому что локация фото «Роуз-хилл, Теннесси» была весьма необычна, учитывая, что папа всю свою жизнь провел в Нью-Йорке, Калифорнии и Массачусетсе.        Она подписалась на его Твиттер и пролайкала несколько весьма злобных постов.        Она никогда не чувствовала себя в большем счастье и предвкушении, чем в ту минуту, когда нашла его.        «Смело с твоей стороны писать мужчине моего возраста», — написал он ей. Она посмеялась над этим.        «Смело с вашей стороны отвечать девочке моего», — ответила она.        «Я не соблазняюсь на малолеток»        «А я соблазняюсь на старых таксистов, но только по вторникам»        «Почему по вторникам?»        «Вторник — день семейного ужина»        Он прислал ей несколько рвотных смайлов.        «Знаешь что», — написал он, — «я мог бы и передумать насчёт вторника».        Она смеялась и плакала. Над ним и над собой.        Следующим утром дядя Роуди постучал в ее дверь и сказал, что они ждут ее на завтрак.        Морган поморщилась, потому что она ненавидела их определение завтрака. «Хорошее утро начинается в обед», — говорила Марин, и не удивительно, что Морган обожала ее, несмотря на (или благодаря?) язвительный характер и склонность к высокоинтеллектуальной драме. Так что Морган недовольно и с подозрением смотрела на дверь несколько секунд, затем перевернулась, плотнее укуталась в одеяло и приготовилась доспать ещё минимум четыре часа.        Через весьма непродолжительный промежуток времени дядя Роуди явился снова. В этот раз он не стал стучать, уверенно стукнул дверь об стену и победил ее в неравной борьбе за одеяло.        Морган раздражённо поднялась, потирая лицо и проводя пальцами по волосам.        — Доброе утро, — довольно улыбнулся дядя Роуди.        Морган ему не ответила и поплелась в ванную. Она ненавидела ранние подъемы и знала, что Питер все ещё здесь. Это было бы слишком дорого для нее, чтобы он исчез.        — Почему бы тебе не прибраться в комнате? — крикнул дядя Роуди ей в след, запнувшись обо что-то.        — Не ходи по моим вещам! — она хлопнула дверью.        Завтрак был тихим. Время от времени Морган специально прикладывала больше силы к нарезанию яичницы, чтобы услышать скрип. Все вокруг раздражало ее, от полусветской сервировки стола и вазочки фруктов, стоящей слишком далеко от нее, до многозначительных взглядов, которые все они бросали поверх ее головы. Она могла не видеть некоторые из них, но напряжение между ними не позволило бы ей ошибиться.        Она думала, есть ли смысл запихать все это в рот за один укус, чтобы сбежать. Яичница все равно не была ее фаворитом.        Они бросались между собой взглядами, которые думали, что она не видит.        — Итак, детка, — начала мама, одетая в белый брючный костюм и явно готовящаяся к продуктивному рабочему дню, — ты хочешь посмотреть вместе фильмы сегодня вечером?        Морган всё ещё жевала яичницу, и ей потребовались все силы, чтобы не фыркнуть или, глядя прямо в глаза тихому Питеру Паркеру напротив, не сказать надменное «нет».        — Я думала, — сказала Морган, тяжело сглотнув, — что я наказана?        Мама и папа пытались выступать единым фронтом в ее воспитании, обязательное условие которого было — ругать вместе и не ставить под сомнение наказания другого. Чаще, конечно, это была мамина прерогатива, но папа имел не меньший вес. И когда мама кинула на нее яркий взгляд, Морган мгновенно поняла, что ее маневр был не таким скрытным, как ей хотелось бы.        — Папа говорил о домашнем аресте, но мы могли бы сделать маленькую поблажку в рамках соглашения.        — Не помню, чтобы я соглашалась, но помню, что было что-то про учебу круглыми сутками.        Снова повисла напряжённая неодобрительная тишина. Да, Морган обожала все это: она была слишком взрослой, чтобы задабривать ее конфетами, подслащивая самые неприятные разборы ошибок, слишком колючей, слишком злопамятный, слишком резкой. Было недостаточно сказать «ты неправа», потому что с возрастом Морган всё больше вставляла «но» и «вопреки», все лучше аргументировала свою позицию, что было сложно для них.        Она всё ещё была ребенком, но она была сложнее рядового сотрудника или политика, с которыми они сталкивались, потому что это не было открытой вооруженной борьбой, она была их ребенком. Из-за чего она была намного сложнее и знала это.        Папа ничего не сказал. Он только сжимал руки в кулаках до побелевших костяшек. Вероятно, он все ещё не простил ей нападок на Питера. Он никогда не собирался прощать ей их.        Морган почувствовала тошноту, когда мысль ясно и прочно сформировалась в ее голове.        Она встала и ушла. Сзади кто-то что-то кричал.        — Я собираюсь получить степень по психологии, — объявила Марин, хрустя хлебцами.        — Ты ничего не понимаешь в людях, — сказала Морган, но без особого энтузиазма.        Марин была одной из самых общительных ее знакомых, но то ли все остальные были слепыми, то ли Морган — слишком уж понимающей. Марин ничего не понимала в людях (не то чтобы Морган была экспертом, конечно), но у нее были сотни заготовок, стратегий и уловок для самых разных ситуаций, из-за которых она казалась особенно компетентной и интересной.        — Но я могу научиться, — пожала плечами Марин, доставая сигарету. — Знаешь, люди ничего не понимают в математике, пока не начинают учиться. Люди проще, чем может показаться.        — Думаешь, можно научиться понимать людей? — общаться, ну, может быть, понимать… ну вряд ли.        Общение, думала Морган, было базовой потребностью в выживании, в то время как понимание было чем-то интуитивным, эмпативным, основанном на неуловимых эмоциях. Даже там, где, как вам кажется, вы понимаете людей, вы можете на самом деле просто выдавать желаемое за действительное. (Она хорошо усвоила это со своим отцом).        — Вот увидишь, — глаза Марин горели вызовом целому миру, и Морган думала, если бы Марин попросила ее прыгнуть с этого старенького балкона прямо сейчас, она бы не стала спрашивать зачем. — Я буду лучшим психологом этой чертовой страны, и никто никогда больше не сможет сказать, что я не так поняла, не так увидела или услышала.        У Марин была старшая сестра, вечная душа компании, и Морган не понимала, откуда взялся стереотип о том, что младшие дети должны быть более любимы, обожаемы, лелеемы. Марин была достаточно умной и недостаточно красивой, чтобы изящная, кроткая Анна с ласковой улыбкой и копной самых роскошных волос, которые когда-либо видела Морган, даже кидала на нее лишний взгляд.        — Я бы платила тебе большие деньги за сеансы.        Марин засмеялась и кинула сигарету на тротуар далеко внизу. Сигарета падала красным огоньком в лениво рассеивающейся от тусклых фонарей тьме, за закрытой дверью балкона кипела жизнь и громко играла музыка, а Морган не могла заставить себя смеяться вместе с ней.        Ей хотелось плакать.        — Итак, ты на самом деле сумасшедшая, — сказал Харли, пристально глядя на нее своими льдистыми глазами.        — Это не доказано, — ответила Морган, взбалтывая лёд в стакане с колой. День был солнечный, а центральный парк не настолько многолюдным, как она ожидала.        — Но может послужить основой для первого впечатления.        — Я остаюсь невиновной до тех пор, пока не будет доказана моя виновность. Мы в демократической стране.        — Да, но из-за подозрений тебя закроют в кэ-пэ-зэ до выяснения обстоятельств, — он остался совершенно не впечатлен ей.        — И тем не менее.        — Ты сбежала из-под домашнего ареста своего доведенного до ручки отца быстрее, чем твоя мать успела сменить часовой пояс, зная, что это будет использоваться против тебя в суде, — Харли сделал глоток своего темно-коричневого блэк спейса, продолжая бросать на нее открытые взгляды.        — Пф, — по-детски фыркнула Морган, — он в лаборатории с Питером. Я могу устроить оргию посреди пентхауса, он даже не заметит.        — Пожалуйста, не говори об оргиях, пока тебе не исполнится двадцать один, — скривился он.        Морган не особо любила солнце, но шел восьмой день ее домашнего ареста, настолько скучного и однообразного, что очень надоедливого, и она плюнула и сбежала через черный вход школы после того, как написала все обязательные тесты, надеясь, что Хеппи не будет искать ее еще пару часов. Иногда было приятно быть умнее окружающих, она закончила заполнять бланки в четыре раза быстрее, чем требовалось.        Марин пропускала два дня в неделю, бегая на курсы по психологии общения (потому что ее родители тоже были против раннего поступления в колледж, как будто кто-то сформировал новую моду), и, разумеется, отец договорился о тестировании для Морган на один из этих дней. Ему просто немного не повезло, что этим днем оказалась суббота.        — Итак, Питер — любимый ребенок твоего отца? — спросил Харли, падая на траву посреди поляны, достаточно большой, чтобы заметить нежелательные уши. Морган бодро кивнула, падая рядом с ним и раскидывая руки в стороны. — Боюсь показаться глупым, но разве ты не единственный ребенок в семье?        — Чисто формально, — фыркнула Морган. — Не могу ничего сказать о биологических факторах, потому что мой отец явно не держал целибат до того, как женился на моей маме, и некоторые его фото в интернете стали причиной моих первых психологических травм. Так что в последнее время в моей голове крутится много подозрений.        — Я думаю, что все они не соответствуют действительности, но как тебе больше нравится.        Харли был чем-то похож на Марин. Он не был из тех располагающих к себе с первого взгляда людей, несмотря на его, казалось бы, светлую внешность. Он просто по-особенному хитро щурил глаза, улыбался только ехидно или насмешливо, высоко задирал нос и был настолько острым на язык, что Морган невольно складывала в свою копилку некоторые особо извилистые обороты и метафоры.        Харли говорил ей, что она не должна так слепо доверять ему, потому что есть вероятность того, что все их разговоры уйдут в прессу, а Морган пожимала плечами, утверждая, что он больше заработает на шантаже. Харли одобрительно кивал и как будто задумывался, но Морган знала, что он не расскажет.        Харли сказал: «твой отец однажды вломился в мой гараж, потребовал еду и часы моей сестры, а потом оставил меня один на один с его костюмом на несколько дней», и если мир еще не знал об этой истории, то Морган не думала, что такие вещи были ему интересны. Харли врал по другим вещам. О своем возрасте, например, потому что, когда он вернулся вместе с половиной вселенной, его мать и сестра были мертвы, а он на самом деле был несовершеннолетним, так что Харли пришлось взломать несколько весьма непростых баз данных, чтобы исправить год своего рождения. Когда Морган спросила, что случилось после того, как ее отец ушел, Харли рассмеялся: «ну, он оставил кучу крутых игрушек и никогда больше не появлялся». Так что Морган подумала, если он сольет все прессе в качестве странной формы мести ее отцу или просто из личной выгоды, она не будет против. Харли сказал: «ерунда, тебе не о чем думать», Харли сказал: «я не стукач», и он выглядел таким старым, что Морган поверила ему.        Харли покупал ей мороженое, портил ее прическу, читал и слушал ее нытьё, рассказывал о работе и о том, как последняя девушка, с которой он пытался познакомиться, грубо отшила его, так что Морган смеялась до слез, забывая о своих вечных глупых переживаниях.        Он провожал ее до дома поздно вечером, когда компания весьма устрашающих на вид людей попыталась остановить их, но самый страшный и тихий из них внезапно не таким уж и грубым голосом разочарованно протянул: «а, это ты, Киннер», и они разговаривали как старые друзья.        Он разбирался в механике больше, чем она, и был тоже гением в свое роде.        Харли был первым, кто спросил ее, куда она хочет поступить, и Морган ему первому честно сказала: «в Гарвард, на юридический».        — Я буду лучшей в международном праве, — ответила ему Морган, — и, может быть, выучу еще несколько языков.        Морган не сказала, что ни за что не пойдет работать в Stark Indastries, не сказала, как все вокруг заранее не оставили ей выбора и как быть Старком априори означало быть генеральным директором или лучим инженером компании. Морган не сказала, как она хотела знать закон не для того, чтобы соблюдать его, и быть лучшей в своей профессии только для того, чтобы зарабатывать так много, чтобы никогда и нигде не смотреть на ценники, потому что ей нравилось быть избалованной принцессой.        Харли улыбался ей так лукаво, что она знала, что он понял.        Он был первым взрослым в ее окружении, который ничего и ни от кого не ждал, все время будто плыл по течению и имел настолько размытые границы «хорошо и плохо», что почти не имел их, и Морган невольно восхищалась им.        — Я бы хотела, чтобы ты был моим братом, — сказала она однажды.        — Моя сестра говорила, что я сумасшедший, и разговаривала со мной только на глазах у матери.        — Она была идиоткой, — Морган закатила глаза. Харли смеялся до слез.        Он был первым, кто просто смеялся, а не рассказывал ей об уважении к мертвым или к людям вообще, о том, как это низко и грубо, как неправильно, и как ей нужно прекратить так делать.        Когда она вернулась к Хеппи, уже смеркалось, и Морган даже не пыталась скрыть, что она сбежала из школы — она пришла с другой стороны улицы, но он ничего ей не сказала. Морган забрала с собой чизбургер, который Хеппи оставил для нее на заднем сидении, но выкинула его, едва отойдя на приличное расстояние. Она уже много лет не ела их.        Через день, когда Морган шла из комнаты на кухню, чтобы найти что-нибудь достаточно вредное для расстройства желудка, потому что ее задачки по физике были отстойно скучными, она наткнулась на Питера в гостиной.        Она вознесла молитву богу, в которого верила лишь в особо хреновые моменты жизни, такие, как этот, но все равно не избежала внимания. Что ж, удача не была ее суперспособностью, а у Питера был суперслух. Молчание было таким липким, что только льющаяся через край гордость не позволяла Морган сбежать в спешке.        Питер промямлил что-то невнятное. Морган недоуменно посмотрела на него. (Если на ее лице было немного презрения, то, ну, она сделала все, что в ее силах).        — Доброе утро, — громче, но все также рассеянно сказал он.        — Полдень, — отозвалась Морган, хлопая шкафами. На кухне, где часто зависали Мстители, несмотря на неплотный график, наличие собственного этажа и ненависть Морган к их вечному шуму (на что уж точно никто не обращал внимания), всегда было много самой разной еды. Один только Тор ел как рота солдат.        — Там, — Морган застыла, — там на нижней полке есть начос.        Морган достала острые гренки с чесноком и бутылку воды из холодильника.        — Ага, спасибо.        Морган критически осмотрела кухню, подхватила из вазочки яблоко и, сделав несколько плавных шагов, остановилась напротив Питера. Ей пришлось посмотреть наверх, чтобы недовольно изогнуть тонкие темные брови.        — Ты загораживаешь выход.        — Я знаю, — Морган даже растерялась, не уверенная, что это на самом деле Питер стоит перед ней. Он был добрым, милым, вежливым, пушистым и прочее, прочее. Она была искренне уверена, что он не знает ни одного слова за рамками цензуры и всегда переводит старушек через дорогу. — Мы можем поговорить?        — Если это входит в мой нынешний разрешенный список. — Морган сладко улыбнулась. — Не пойми неправильно, мои карты все еще заблокированы, и я хочу получить их назад как можно скорее, потому что эта сумочка Prada не дает мне покоя вот уже почти неделю.        — Эм, — Питер смотрел на нее так, будто она могла съесть его. Что ж, Морган это немного (много) льстило. — У тебя не будет проблем. — Морган едва не заскрипела зубами. — Давай сядем куда-нибудь, да? — Они дошли до гостиной, Питер сел на противоположный конец дивана, который выбрала Морган, и молчание длилось, кажется, целую вечность.        — Ты знаешь, Марин каталась на летнюю неделю моды в Милане в этом году, на которую меня, конечно же, никто не пустил, — защебетала Морган, громко разрывая пакет с гренками. — Потратила почти полмиллиона на шмот, но платье с воланами было ужасное, и мы перешили его, так что вышло еще хуже, но она уже поспорила с Эйприл, что выйдет именно в нем на автепати, но это было совсем ужасно, даже вытачки криво сидели…        — Эм, стой, подожди, — Питер удивленно раскрыл глаза, — зачем ты это рассказываешь?        — Ты сказал, что хочешь поговорить, — Морган пожала плечами. — В этом доме принято исполнять твои желания.        Хорошо, это был не лучший ее ход. Но паршивое чувство удовольствия внутри того стоило.        Питер нервно бегал глазами по комнате, растрепал свои волосы широкой ладонью, которой, наверное, мог переломить ее пополам без особых усилий благодаря своим способностям, а потом посмотрел на нее широким, наивным и добрым взглядом.        — Слушай, я знаю, что ты… что между нами есть какая-то проблема, которую я никак не могу понять и решить. Но если бы ты дала мне шанс, я бы мог что-то сделать, чтобы, понимаешь, исправить это. Так что я хотел сказать… вот. Я хотел сказать, что я могу сделать?        Вся проблема Морган была в том, что Питер действительно был хорошим человеком, наивным, добрым, с этим его героическим взглядом на мир и готовностью жертвовать собой, с его бесконечной любовью к людям, даже самым дерьмовым, таким, как она.        Морган ненавидела это.        По всем канонам выходило, что это она, Морган, была той самой злобной колдуньей-истеричкой, из зависти портящей жизнь положительному герою, всячески его притесняющей. Рядом с ними жили женщина, буквально названная Черной Вдовой, человек, устроивший резню по всему миру из-за потери жены, солдат, сформировавший историю прошлого века своими убийствами, а неодобрительно косились почему-то на Морган.        Наташа, неодобрительно прищурившись на нее за то, что Морган в очередной раз проигнорировала попытки Питера заговорить с ней, сказала: «знаешь, паукообразные своих не бросают». Морган вскинулась за долю секунды: «собираетесь связать меня и высасывать кровь, пока я не умру или не исправлюсь?» — злобно и насмешливо поинтересовалась она, захлопнула книгу и почти выбежала из комнаты. Она только слышала, как мама позади низким голосом спросила: «ты угрожаешь моей дочери, Нат?»        Мстители были не в восторге от Морган, Морган — не в восторге от Мстителей.        Морган соврала бы, если бы сказала, что она не хочет, чтобы Питер исчез. Испарился, как он сделал это после первого щелчка Таноса (и нет, ей было совсем не стыдно), но она сомневалась, что это реально изменило бы положение дел. Она знала, что это все началось еще до ее рождения, так что иногда, в периоды особенно сильного разочарования, Морган злобно думала, что было бы хорошо ей самой разлететься чертовой пылью: даже если отец не пошел бы ее спасать, ей хотя бы не пришлось терпеть все это.        У Морган было столько жестоких, грубых, злых ответов для него. Она так хотела расшатать его наивную доброту, чтобы он тоже злился, тоже ругался, тоже кидал что-то злобное в ответ, чтобы она не одна была неидеальной. Она хотела, чтобы он знал, как сильно, до боли, до белых пятен перед глазами, она хотела, чтобы он просто ушел, как она хотела уйти сама, лишь бы не оставаться вечно на вторых ролях, вечно проигрывать, не дотягиваться, не соответствовать и быть просто не достаточно во всем и всегда.        — Ничего, — сказала Морган, — ты ничего не можешь сделать.        Он тяжело вздохнул, как будто она была маленьким капризным ребенком. Его большие оленьи глаза были такими искренними в своей грусти, как будто тяжесть мира лежала на его поникших плечах. А потом Питер едва заметно тряхнул головой, улыбнулся уголками губ, и осторожно, как будто она была дикой зверюшкой,        — Знаешь, если бы мы с тобой наладили наши отношения, все могло бы стать лучше. В смысле, ты знаешь, как мистер Старк и полковник Роудс переживают за тебя? И Вижн, Вижн постоянно спрашивает о тебе. И доктор Беннер, и Нат, и Клинт, все Мстители постоянно пытаются найти способ наладить с тобой отношения, а ты…        — А я противная избалованная принцесса? — закончила она, когда он замер.        — Я не это сказал, — обиженно посмотрел на нее Питер. Даже обидчивость смотрелась на его лице мило, как на маленьком ребенке.        — Ммм, — Морган чувствовала, как пальцы ее рук и ног холодеют. — Так значит, если бы я просто попыталась исправиться… или быть немного более… расположенной… — Слова не складывались, но Морган, мало что понимающая в общении, была достаточно хороша во лжи, чтобы на несколько минут состроить из себя потерянную девчонку. (Может, это было потому, что она действительно была потеряна уже очень давно.)        — Да, ты знаешь, — Питер улыбался так ярко, что Морган могла бы ослепнуть, — почему бы нам немного не пообщаться в более мягкой и доброжелательной обстановке, у меня есть много классных историй о Человеке-пауке, о Железном человеке, про Мстителей, и мы могли бы поесть мороженое, если бы, просто, ты поняла, что мы не пытаемся напасть на тебя, понимаешь, и тебе не нужно постоянно отбиваться и…        Морган чувствовала, как липкое чувство холода распространяется от макушки и кончиков пальцев.        Питер пытался сказать ей, что она… выдумывала проблему на ровном месте? Мутила воду в стакане и так далее по списку, а они, всем своим королевским составом, так легко исправили бы это, если бы Морган просто немного… подвинулась? Поддалась им? Стала немного больше такой, какой они хотели ее видеть?        Морган все сидела и пыталась перевернуть это. Думала: нет, он просто пытается сказать, чтобы я… Все ее «чтобы» заканчивались «больше улыбалась», «меньше грубила», «предлагала всем чай перед вечером кино» и прочие глупости. Морган была проблемой, которую Питер собирался исправить, потому что все остальные чувствовали себя неуютно и враждебно рядом с ней, потому что все было бы хорошо, если бы Морган была добрее, вежливее, спокойнее. В любом случае, не такой, как сейчас.        Морган сорвалась с места, не дослушав, что пытался сказать ей Питер. Он звал ее, но она почти не слышала.        Морган сидела на кровати, слепым взглядом уставившись на вид Нью-Йорка за окном. Золотистый рюкзак с теплой кофтой внутри валялся у ее ног.        Раздался стук в дверь.        — Эй, Морган, — раздался голос дяди Роуди, — могу я войти?        Морган посмотрела на рюкзак и презрительно ухмыльнулась своему желанию плакать. Все, на что она по-настоящему способна, — это слезы.        — Да.        Морган помнила, как дядя Роуди играл с ней, когда отец был занят. Учил ее стрелять из игрушечного пистолета и отдавал честь на приказ предоставить мороженое. Будучи совсем маленькой, Морган плакала, когда он уходил.        — Ты в порядке?        Морган дёрнула плечом, пытаясь сделать свое лицо бесстрастным.        — Да, конечно, как всегда.        Дядя Роуди недоверчиво скривился. В следующую секунду она сложила два и два.        — Пятница показала тебе видео.        — Да.        Ложь была не в его принципах.        Морган не знала, зачем он пришел. Ерунда какая-то. Она не сказала Питеру ничего, за что ее можно было бы упрекнуть в очередной раз. Он хотел предупредить ее о том, что Наташа точит ножи? Отец в очередной раз урезал ее долю в завещании?        Дядя Роуди сел по другую сторону от нее.        — Но я действительно хотел узнать, в порядке ли ты.        — Как всегда, — повторила Морган, сознательно пожав плечами. — Я была вежливой, — вырвалось раньше, чем она заметила.        — Я знаю, мне все равно. Я хочу знать, в порядке ли ты.        Морган чувствовала, как ее сердце набирает скорость. Она была вежливой, она была в порядке. Она нарушала свой домашний режим не больше, чем обычно, ее оценки были идеальны, а карты все ещё заблокированы. Даже ее интернет поработал так медленно, что она чувствовала тяжесть наказания, но все равно молчала об этом. Она молчала буквально две недели, почти не выбираясь из этой комнаты больше, чем на два часа ради свежего воздуха и отдыха глаз.        — Я не понимаю.        Дядя Роуди смотрел на нее так внимательно, что она чувствовала, как холод гуляет по ее коже.        — Ты знаешь, Питер на самом деле хороший человек, — о да, Морган могла бы скрипеть зубами на этом месте, — но он все ещё просто человек, и он не способен на всезнание. Он не имел в виду то, что сказал.        — Он ничего не сказал.        Морган могла понять, ладно? Она не была идиоткой, она была сертифицированным гением, ее тесты IQ зашкаливали. Питер не сказал ничего, за что к нему можно было придраться, у Морган просто была склонность к драме и истерикам. Все как всегда. Напоминания не требовались.        Морган кинула в рюкзак какую-то мелочевку, наушники, зарядку, телефон.        — Морган.        — Я ненадолго, я скоро вернусь, я уже сдала все задания. Мама разрешила мне гулять днём.        — Морган.        Она подняла на него настороженный взгляд. Он выглядел таким расстроенным и грустным.        — Это недоразумение, — убежденно сказал дядя Роуди. — Питер не это имел в виду.        — Почему никто в этом доме не говорит то, что он имеет в виду?! — взорвалась Морган. — Стоит ли мне начать гадать на кофейной гуще каждый раз, когда вокруг говорят о погоде?        — Это не так просто, как может показаться, — спокойно ответил он. — Ты можешь не верить, но я тоже был подростком и думал, что все вокруг пытаются добраться до меня, но это не так. Я прошу тебя, давай спокойно разберёмся во всем этом дерьме.        — Ты ругаешься, — сказала Морган, потеряв запал. Она чувствовала себя проигравшей.        — Я не могу придумать лучшего слова, и, хотя твоя мама убьет меня, я не думаю, что сказал что-то прецедентное для тебя, — Морган усмехнулась. — Это на самом деле полное дерьмо, но Питер просто пытается разобраться в том, куда ему не стоит лезть, понимаешь? Он делает это все время, это его комплекс героя, и его могли пару раз уронить в детстве, я практически уверен. — Морган кивнула, ей нравилась эта мысль. — Но послушай меня, малыш, он просто невероятно взволнован всем этим, и его чувство вины давит даже на меня. Если бы ты сказала ему, что все исправится, если он выброситься из окна, в тот момент он бы сделал это, не задумываясь. — Он провел рукой по короткому ёжику волос на голове и тяжело вздохнул. — Все просто вышло из-под контроля.        — Это просто истерика, дядя Роуди, — говорит Морган, застегивая рюкзак. — Все нормально, я скоро закончу.        — Это не так, — сказал он после долгой паузы. — Питер просто никогда не сталкивался с тем, с чем тебе пришлось.        — Я ни с чем никогда не сталкивалась, — Морган почти рассмеялась. — Моя самая большая проблема — заблокированный счёт в банке. — Она осмотрелась, думая, что же забыла взять.        — Я знаю, как высокомерно это звучит, но Питер хотел исправить это для тебя, а не для себя. Для тебя и для Тони.        Морган почувствовала жаркое желание сломать что-нибудь. С тех пор, как появились «Питер и Тони» для «Морган и Тони» не осталось ни шанса. Морган была балованной, неуправляемой, бесполезной девчонкой. Отец потерял Питера после первого щелчка и только поэтому решил, что настало время для ребенка. Она была заменой, потерявшей актуальность, и ничего не могла с этим поделать, кроме бессильной злобы.        — Питеру не нужно что-то делать для меня. Он уже сделал все, что мог.        — Он заботится о тебе. — Дядя Роуди безнадежно смотрел на ее рюкзак. — Морган, он считает тебя членом семьи, он переживает за тебя. — Это было так, как если бы Питер был кровным членом этой семьи. Словно это Морган — человек со стороны, которому великодушно разрешают остаться. — И твой отец тоже любит тебя.        Морган закинула рюкзак на плечо, облизнула пересохшие губы и посмотрела в растерянные, злые, недоверчивые, грустные глаза напротив.        — Не так сильно, как я хочу. Какая разница, любит он меня или нет, если он все равно любит Питера больше.        Дядя Роуди замер. Она пронеслась до двери быстрее, чем сама заметила.        — Я вернусь до пяти, — сказала Морган, хлопнув дверью.        — Херня какая-то, — сказала Марин, разливая вино по бокалам.        Морган знала, что ей очень повезло, что родители и сестра Марин сочли именно этот сезон подходящим для исследования исторических памятников Европы (возможно ещё и потому, что Марин была занята в школе в это время, что было прекрасной возможностью оставить ее дома, но Морган прекрасно могла понять облегчение единственной подруги, она могла бы даже немного позавидовать ей).        — И не говори, — фыркнула Морган, растягиваясь на мягких подушках.       Марин отдала бокал Морган, громко ударила об него свой и проглотила за раз почти половину. Морган выпила ещё больше.        — Помнишь Джейсона?        — Того кукольного нытика, с которым ты встречалась зимой?        — Вот за что я тебя люблю, — Марин указала на Морган пальцем руки, в которой держала бокал. — Типа, я не хотела с ним встречаться. Я даже не знала ни одного из его друзей, хотя мы учились в двух классах вместе, понимаешь? Но он был милым, краснел, заикался, таскал ромашки, едва дышал на меня, и все вроде говорили, что он дико влюблен и что я буду последней сукой, если скажу нет, так что я согласилась. Это была катастрофа. — Морган фыркнула. О, она отлично помнила каждую из истерик Марин. — Он не переставал задыхаться, краснеть и заикаться, таскал гребаные ромашки, ты помнишь? Я ненавижу ебучие ромашки, лучше бы это был один дорогой букет в год, чем это дерьмо с клумб, откуда он их брал?! Ну и, когда мы расстались, все вокруг говорили, что я последняя сука, раз бросила такого милашку, тем более он был так влюблен и далее по тексту. Если честно, Крис был парнем мечты в сравнении. — Крис играл за футбольную команду, имел немного взрывной характер, но с ним было весело, и он носил букеты средней цены с хорошим вином. Марин и Крис могли ругаться круглые сутки на пустом месте, не переставая держаться за руки. — Не то, чтобы Джейсон был таким плохим, хотя он был, но он просто такой, мягкий, пугливый романтик в розовых очках. Все его любят за то, что он такой милый. Но я его ненавидела. С ним было неинтересно, нудно и радужно до тошноты. Я думаю, он похож на Питера.        Морган подавилась вином.        — Не сравнивай Джейсона и Питера, ладно? Питер мне не нравится, но не настолько.        Марин рассмеялась.        — Но Питер как будто делает то же самое. Он тоже просто такой человек. Добрый, умный, все дела. И поэтому ты смотришься ведьмой на фоне. Херня только в том, что он думает, что тебе нужно исправиться.        — Разве мне не нужно? — Морган раскачала бокал в руке. — Питер хочет как лучше, папа хочет как лучше, дядя Роуди, мама, даже гребаная Наташа, наверно. Только я не хочу как лучше.        — Ты просто хочешь лучше для себя.        — И это дерьмо какое-то. Все вокруг герои, спасающие котят с деревьев и людей от злодеев, а я вроде как бракованный товар, не подхожу под стандарт, хочу хорошего только для себя. Я знаю, что Джейсон и Питер хорошие, в смысле как хорошие люди, но они бесят меня.        — Не тебя одну. — Марин принялась заново разливать вино. — У Джейсона был, конечно, большой плюс. Его можно было бросить.        Да, большой плюс, согласилась Морган, семью так просто не выбросить.        — Я не хочу меняться. Я не хочу подавать чай, плести Наташе косички или играть в науку с Брюсом.        — Они уже тоже не хотят.        — Да иди ты.        Они снова выпили.        — Ты же знаешь, что Питер никогда не уйдет? Даже если мы закопаем тело в разных мешках и засыпем хлоркой.        — Я хочу не чтобы Питер ушел, а чтобы он не мешался. Хотя, конечно, это я там мешаюсь.        — Не думаю, что если ты изменишься, станет лучше.        Морган вздрагивала от одной мысли о том, чтобы принести чай отцу и Питеру в мастерскую. Должна ли она будет разбираться в их личных шутках, поощрять их совместное время, уступать Питеру отца, а отцу споры, потому что она «изменилась». В смысле, стала лучше. Это же значит стать лучше? Она должна будет сменить золото на беж и гнев на милость?        Питер говорил, было бы хорошо пообщаться в дружественной обстановке, но Морган не могла. Половина слов, на которые обижались окружающие, не казалась ей обидными. Ее язык был острым, шутки — резкими и саркастичными, для нее не было запретных тем, она на все имела свое мнение, и боялась, что однажды ей придется прикусить язык и улыбнуться на чей-то нелестный комментарий в ее сторону.        Это было смешно. Морган не могла похвалить наташину старческую бледную прическу или выполнить не такое уж тайное желание Стива и надеть юбку длиннее. Она не стала бы носить сумочку за пять долларов вместо пятисот, и она не могла молчать, когда люди вокруг говорили глупости.        Морган была Старк до кончиков ногтей, ей льстило быть избалованной принцессой, даже если обычно это было оскорблением, ей нравилось внимание, ей нравилось высоко задирать голову, дорогая косметика и все те резкие фразы, которые хранились в ее голове.        Мама и папа хотели бы, чтобы она была похожа на Питера? Но значит ли это, что они хотели бы Питера, а не ее?        Морган допила второй бокал и позвонила Харли, чтобы попросить отвезти ее домой.        Лучше не становилось.        — В чем-то он прав, конечно, — сказал Харли, и Морган замерла на своем сиденье. — Всем было бы легче, если бы ты была покладистой, послушной, вежливой девочкой. Жаль, что такая вряд ли могла получиться у Тони Старка и Пеппер Поттс. И если ты действительно хочешь услышать мое мнение, то тебе не нужно ничего в себе менять. Когда ты вырастешь и исполнишь все свои мечты, ты поймёшь, что это случилось не потому, что ты делала жизнь окружающих легче за свой счёт.        Морган обняла бы его, если бы не загруженный трафик и страх расплакаться. Она не плакала. Она не позволяла кому-либо видеть это.        — Что, если они хотят этого? Знаешь, хорошую дочь. Родители мечтают о хороших детях.        — Хорошие родители мечтают о счастливых детях. Это разные вещи. Ты будешь счастлива только как Морган, а не как бледная тень Питера. Дерьмо в том, что, — он остановился на светофоре и повернулся, чтобы посмотреть на нее, — ты никогда до него не дотянешься, Морган. Это не эстафета. Здесь нельзя выиграть тренировками.        И, ладно, наверно она могла бы хотеть просто разрыдаться. Никогда не возвращаться домой.        — Но я могла бы попробовать, — слабо сказала она. Чтобы не расстраивать маму больше. И дядю Роуди. И даже Питера. Может, папа однажды разрешит ей поиграть в мастерской, если она будет похожа на него. Может, ей бы понравилось такой быть, человеком, который всем нравится.        Харли вернул взгляд на дорогу.        — Но это то, чего ты хочешь? — он сделал паузу. — Если они любят тебя, они любят тебя со всеми тараканами, Морган. Просто представь, как ты будешь ненавидеть их, если попробуешь.        «А если они не любят тебя, ты ничем не исправишь это» не сказал он, но Морган услышала.        Морган не хотела их ненавидеть. Но она думала, что могла бы.        Роуди нашел Тони, смотрящего в пустоту (как и его дочь почти час назад), в его мастерской. Роуди потребовалось время, чтобы обработать то, что он услышал. Не то, чтобы они с Пеппер никогда не догадывались, но они никогда не поднимали это, словно молчание могло все исправить, скрыть. Теперь было ясно, что они ошибались.        — Тони, — позвал он. Тони закрыл глаза, а когда открыл, перевел на него несвойственный равнодушный взгляд.        — Привет, медовый мишка, время ужина?        — Ещё нет. Я пришел поговорить.        — Тогда уходи.        — Тони.        — Роуди.        — Ты не можешь этого сделать со мной, — Роуди скрестил руки на груди, — только Роджерс всё ещё попадается на эту херню.        — Стоило попробовать, — Тони пожал плечами.        — Когда ты разговаривал с Морган в последний раз?        — Две недели назад, — сказал Тони все также равнодушно, но опустил взгляд.        — Нет, — отмахнулся Роуди. — Давай не будем считать эти жалкие пародии. Когда ты разговаривал с ней в последний раз?        — Какого черта, Роудс? — злобно спросил Тони. — Ты думаешь я заплачу тебе за сеанс психотерапии? Мне хватает Пеппер.        — Заткнись и ответь на мой вопрос, — рявкнул Роуди в ответ.        Тони тяжело вздохнул, расправляя плечи.        — Я не знаю, ты доволен? Кажется, я не разговаривал с ней целую вечность. Ровно столько, сколько мой ребенок меня ненавидит.        — Она не ненавидит тебя. Она сидит дома уже две недели, потому что ты так сказал. Она не посетила ни одной научной выставки, хотя видит свет жизни в том, чтобы издеваться над несчастными, которые попадаются ей под руку там, и не потратила ни цента на одежду. Она почти не выходит из комнаты, не вылазит из домашних заданий и не ест. Веришь или нет, Тонс, даже я уже свихнулся бы на ее месте.        Роуди мог видеть фамильное сходство Тони и Морган. Это всегда было самобичевание, самокопание и самообвинение. Старки были самовлюблёнными до фанатизма, и, хотя это было не такое хорошее качество само по себе, оно выливалось во что-то ещё более худшее. Уверенность в том, что мир вращается вокруг них выливалась в уверенность в том, что все проблемы тоже вращаются вокруг них. Появляются из-за них.        — Когда она была маленькой, она была папиной дочкой до кончиков волос. — Сказал Роуди через какое-то время. — Она бегала за тобой повсюду, таскала инструменты и даже ругалась как ты. Я до сих пор не могу понять, что случилось. Ну, не мог до недавнего времени. — Роуди пожал плечами, и Тони поднял на него напряжённый взгляд. — Теперь, когда я думаю об этом, это ужасно очевидно.        — Перестань говорить загадками.        — Она такая же, как ты, Тонс. Она тоже считает, что все беды предназначены для нее, и она также много и также неправильно думает, как ты.        — Если верить ее учителям и тестам, она гений, — невнятно возразил Тони.        — Тоже как ты. А знаешь, чем она ещё похожа на тебя? — Роуди криво улыбнулся. — У нее тоже есть Капитан Америка Говарда Старка.        Тони резко дёрнул головой: — Тебе нужно нужен врач, Роуди. Желательно тот, который назначит тебе МРТ мозга.        — Замолчи и слушай меня, — последовал невозмутимый ответ. — Потому что ещё немного, и ты никогда уже ничего не исправишь. Ты не проводишь с ней время, не разговариваешь с ней, не знаешь, какая ей нравится еда и куда она собирается поступать. Единственный раз, когда она прикоснулась к твоему проекту, был тогда, когда вы с Питером забыли чертежи спутника в гостиной, и она за телефонным разговором исправила проблему, над которой вы бились несколько дней.        — Она что? — удивлённо уставился на него Тони.        — Она прошла прямо передо мной, разговаривая с какой-то девочкой по телефону, взяла карандаш и что-то начертила там, не переставая говорить о новой сумочке от Dior, а потом прибежал Питер и был в таком восторге, что даже не спросил, кто это сделал.        — Я думал, что Питер исправил это…        — Я так и понял. Все хорошее в этом доме приписывается Питеру.        — Не говори так. Это прерогатива Морган — во всем винить Питера.        — Даже если он не хотел, он действительно может быть причиной многих ее проблем.        — Прекрати! — Тони поднялся на ноги и сделал несколько рваных и злых шагов по комнате. — Питер не смог бы обидеть щенка, если бы от этого зависела его жизнь.        Роуди сел на потрёпанный диван и какое-то время следил за его метаниями.        — Об этом я и говорю. Я знаю, что это правда, Тони, что Питер хорош во всем, что может иметь значение, но, ты знаешь, Морган не похожа на Питера и никогда не будет похожа, потому что она — это в большей степени ты. У нее даже такие же проблемы, как у тебя.        — Роуди, ты можешь просто…        — Играй, Пятница.        — Какая разница, любит он меня или нет, если он все равно любит Питера больше.        Сначала Тони просто замер, не разобрав слова. Это определенно был голос его дочери, такой же звонкий и резкий, как он привык слышать. Но то, что она говорила, было совсем другим. Абсурдным.        Когда он впервые взял Морган на руки, Тони испытал самый сильный страх из всех, включая Афганистан, Сибирь и Таноса. Его руки казались слишком грубыми и слишком слабыми, чтобы держать ее. Тони никогда не думал, что может любить кого-то так сильно.        Он любил ее, когда она не давала им с Пеппер спать ночами, когда ему приходилось менять подгузники, когда она размазывала еду по всей кухне своими пухлыми ручонками, когда она дёргала его за волосы или в бесконечный раз кидала игрушку, чтобы Тони принес ее, как послушная собака. Морган была светом, который помог Тони встать на ноги после того, как он проиграл Вселенную безумцу, размазавшему по нему Луну неизвестной мертвой планеты. Для нее он улыбался каждый день, читал сказки и играл в принцесс.        Даже когда они ругались, даже когда она бежала из дома, даже когда она запиралась в своей комнате, Тони не мог представить, что Морган сможет сказать, что он не любит ее.        Нет… «Какая разница, — сказала Морган, — если он все равно любит Питера больше».        Тони знал, о чем говорил Роуди. В его детстве весь свет клином сходился на образе Капитана Америки, все самое лучшее было воплощено в нем, а Тони был посредственной фигурой, недостойной внимания.        — Питер не Капитан Америка, — едва слышно выдохнул Тони.        — Не для тебя, а для Морган.        — Ты говоришь ерунду. Я люблю ее.        — Это не я говорю, это Морган так сказала. И если ты не заметил, она сказала, что ты любишь Питера больше, чем любишь ее. И это то, что я понял, Тонс, потому что раньше Морган никогда так не говорила. Она придирались, закатывала истерики, сутками пропадала вне дома, но теперь это так очевидно, что мне больно от собственной глупости. Тони, она делает то же, что и ты делал со своим отцом. Привлекает внимание. Поэтому я и спрашиваю: как давно ты разговаривал с ней?        — Я… было так много проектов и… и Мстители, а потом…        — Ты провел три дня в мастерской с Питером.        Они обновляли костюм. Тони был готов к сердечному приступу каждый раз, когда парень выходил на улицу, будучи настоящим магнитом для неприятностей. Он чувствовал вину за каждый синяк и каждую царапину на этом слишком самоотверженном мальчишке.        — Я не осуждаю, Тони, я просто… обрати на нее внимание. Пока не поздно.        Морган зашла домой, опасно оглядываясь. Мама все еще вела переговоры в Европе, и Морган чувствовала себя особенно незащищённой в ее отсутствие, боясь лишний раз встретить Мстителей, отца или, не дай бог, Питера. Ей хватило сегодняшнего разговора.        Морган откинула мешающие пряди с лица и сняла теплую кофту, в которой было слишком жарко дома, едва не запутавшись в рукавах.        Свет в гостиной заставил ее застыть. Стоило ли ей сбежать?        Морган вздохнула, и медленно двинулась вперёд. Она молилась, чтобы свет был включен по ошибке.        Ее молитвы никто никогда не слушал.        — Привет, детка, — это был ее отец. Морган мгновенно почувствовала волнение. Он никогда не встречал ее, если у нее не было проблем, может быть, только в далёком детстве. Она замерла, глядя на него. — Я разговаривал с дядей Роуди сегодня, — сказал он немного после.        Морган сделала медленный тяжёлый вздох, прикрыв глаза. Потом сделала несколько быстрых шагов и тяжело села на край дивана.        — Мама разрешила мне гулять днём, — сказала Морган.        — Я знаю, — ответил ее отец.        — Я сдала все тесты.        — Я знаю.        — И все домашние задания.        — Морган, — настойчиво сказал он.        — И ничего не покупала и… — она совсем не заметила его попыток.        — Я знаю, Морган!        — Тогда что ты от меня хочешь?!        Отец посмотрел на нее странным взглядом, и она тут же поняла — это о Питере. Всегда все о Питере. Интересно, почему же он не начал кричать сразу же, но ещё больше — что сказал дядя Роуди. Он никогда не жаловался на нее раньше.        — Я хочу, — он провел рукой по волосам, — поговорить, ладно? Твой дядя Роуди сказал мне кое-что… Морган, — его взгляд был очень напряжённым, когда он смотрел на нее, — я люблю тебя.        «Глупость», — подумала Морган. Почему они должны говорить об этом сейчас? Зачем ему говорить это, когда она в очередной раз расстроила драгоценного Питера?        — Я знаю, — ответила она и стиснула зубы, чтобы не сказать чего-то ещё.        Он молчал, пока Морган бегала глазами по комнате, боясь посмотреть на него и снова увидеть злость и разочарование. Как и всегда.        — Роуди сказал, ты думаешь, что я люблю Питера больше.        — Разве это не так? — Отец ей не ответил. — Ты всегда говоришь «Питер то», «Питер это» и «почему бы тебе не взять пример с Питера». Ты все время возишься с ним в мастерской, ты смотришь с ним фильмы, заказываешь еду, которая ему нравится. Ты подвозишь его по утрам, когда он остаётся ночевать, то есть минимум три дня в неделю, помогаешь с проектами, ты был на собрании. Кто ты вообще, чтобы быть на его собраниях? Его отец? На мои собрания всегда ходит мама.        — Морган, я…        — И меня спас мистер Стрендж, пока ты спасал Питера, а потом ты даже не спросил, все ли со мной в порядке.        — Морган, я спросил, я…        — Но все нормально, потому что тебе не нужно…        — Морган! — Она вскинула голову, чтобы увидеть его напряжённое лицо. Самое ужасное, что случилось с ней после появления Питера, заключалось в том, что она стала бояться своего отца. — Я не спасал Питера. Я спасал вас обоих. — «Да, — подумала Морган, — я это уже слышала». — Питер — супергерой, он подписался на это, хотя много людей пыталось остановить его. У него есть его суперспособности, завышенный болевой порог, и он кое-что знает о преступниках и похищениях, но ты… ты была ребенком. Веришь или нет, я боялся за тебя больше, чем за него. Когда я очнулся, тебя уже везли домой. Я знал, что с тобой все в порядке.        Морган опустила глаза, рассматривая ворс пол ногами. Да, она была ребенком, так что не было ничего удивительного, что за нее следовало переживать больше, чем за Питера. Это было правильно, и так поступали все супергерои, верно? Заботились о детях в первую очередь.        — Но ты все равно не пришел проверить.        — Это было не так просто, — вздохнул он, его рука снова потянулась к волосам. — В те дни ты, кажется, совсем никого не хотела видеть… и до сих пор.        Что ж, Морган могла согласиться с этим. Она любила свою семью до жгучей ревности и трясущихся пальцев, но, если бы у нее был выбор на самом деле? Она предпочла бы быть подальше от них. Эти эмоции — злость, волнение, постоянное разочарование в себе, своих мыслях и поступках — пугали ее, и если бы она могла выбирать… Морган никогда бы не выбрала мучиться ими.        — Не важно.        — Нет, это важно, — сказал ее отец так, будто она была глупой девчонкой, не способной понять. — Мне всегда казалось, что ты злишься на Питера, что есть что-то в нем, что я не могу увидеть, что заставляет тебя так себя вести с ним. Я думал, может быть, дело в тебе, и это просто наша с мамой ошибка в воспитании, знаешь, мы где-то проглядели пункт «любовь к Питеру» или другая ерунда. Но теперь я знаю, что дело, конечно, не в тебе и не в нем. Дело во мне. — Он встал, чтобы подойти к ней, сесть рядом и протянуть к ней руку. Морган знала, что он чувствовал, как она дрожит, но боялась сделать что-нибудь с этим. — Морган, — он ждал, пока она посмотрит ему в глаза, но это было тяжело, Морган целую вечность не смотрела отцу в глаза без гнева или насмешки, без вызова, и было так страшно, что он просто посмотрит на нее без всего этого и разочаруется, уйдёт, чтобы никогда не вернуться. Но когда она подняла взгляд, его глаза бегали, внимательно вглядываясь в нее, как будто видя впервые. — Ты моя дочь. Я люблю тебя.        Морган заметила, как ее мир становится нечетким. Ей казалось, что вот сейчас он скажет что-нибудь резкое о ее истериках и уйдет.        — Какая разница, — сказала она, удивляясь своему ровному голосу. — Какая разница, если я все равно не могу быть как он. Я не могу быть такой доброй, заботливой и вежливой. Я не хочу такой быть. Меня не укусит паук, чтобы спасать Нью-Йорк каждый второй вторник. Я не буду восхищаться Брюсом Бэннером. Я не могу, папа, понимаешь, — Морган чувствовала слезы на щеках, которые никак не получалось остановить, которые заставляли ее сбиваться и превращали слова в несвязный лепет, — я не могу перестать быть мной и стать Питером, и мне очень жаль, я хочу быть лучше для вас с мамой, правда, но у меня никогда ничего не выходит, кроме разочарования, и я просто… — Она задохнулась, втягивая воздух в лёгкие и пытаясь успокоиться. Она плакала на глазах у отца, которому много раз пыталась доказать, что уже не ребёнок, пыталась доказать, что она лучше, чем есть на самом деле, но Морган всегда так легко и изящно рушила то, что у нее есть, что в этом не было ничего удивительного.        — Нет, детка, тише, — Морган была удивлена, когда он провел пальцем по ее щеке, вытирая слезы, а потом притянул к себе и обнял, как маленькую, положив подбородок на макушку. Ее плечи задрожали сильнее, и Морган так боялась потянуться к нему, — не плачь, пожалуйста, не плачь, я обещаю, я исправлю все это. Я люблю тебя, я люблю тебя больше себя, Питера, больше всех на свете, милая, клянусь, все будет хорошо, — она не могла перестать плакать, пока он тихонько раскачивал их, и его шепот сливался для нее в один сплошной звук его низкого голоса.        Она так давно не обнимала своего папу, что совсем забыла, как это, чувствовать себя в безопасности рядом с ним. Две недели ожидания и постоянной готовности к чему-то страшному и неизбежному, несколько лет страхов, борьбы, злости, обид и разочарования делали ее тем самым ужасным человеком, которого видели все вокруг, но когда папа обнимал ее, даже боясь, что это не на всегда и ничего не изменится, Морган всё ещё могла всего на несколько мгновений стать маленькой девочкой, способной плакать по разбитым коленкам.        Медленно, но ее слезы заканчивались, а дыхание приходило в норму, но папа всё ещё держал ее достаточно крепко, чтобы она чувствовала себя в стальной ловушке, неспособной убежать.        — Когда это началось? — спросил он хриплым голосом, удерживая руку на ее голове.        — Я не знаю, — фыркнула она куда-то в его ключицы. — Все просто… в смысле, я подслушала, как Наташа говорила, что ты хотел умереть для Питера, и я думала, почему ты не хотел остаться со мной, и ты не захотел меня видеть после того, как вернулся от Таноса, но Питер всегда был там с тобой, и просто… всегда был Питер до меня, понимаешь… — голос Морган был хриплым от слез и под конец она шептала, боясь того, что она говорила, потому что это могло разозлить ее папу, а она так боялась его отпустить. Его руки сомкнулись сильнее вокруг нее, и ей становилось жарко, но все было ерундой.        — Я боялся, — сказал он, — что ты испугаешься меня. Это… не было красиво, малыш, Хелен пришлось буквально вырастить мне новую руку. И я… — Морган чувствовала его рваный вздох собственными пальцами. — Я действительно ввязался в это из-за него. Я проиграл, и все вокруг пострадали, просто исчезли. Питер, Стрендж, Квилл и его сборище фриков, и я не мог спать, зная, что это случилось из-за меня, что не всем повезло так, как мне… Питер тоже был всего лишь ребенком в то время, Морган. Но когда камни были у меня, я мог думать только о том, что в этот раз мы не собираемся играть пятьдесят на пятьдесят, он собирался убить всех нас. Питера, дядю Роуди, маму, — он отвёл руку в сторону, расчёсывая ее волосы пальцами, — тебя. — Морган почувствовала теплое дыхание на макушке. — И когда я пришел к Мстителям, спасая Брюса от нелепейших попыток покорить время, — Морган улыбнулась, слыша излишний пафос и зная, что ее папа смог его покорить, — я сказал, что самое главное для меня — не потерять то, что у меня есть. — Он снова отпустил ее, достаточно далеко, чтобы можно было смотреть в глаза. — У меня были мама и ты. Просто поверь мне, детка, ладно? — Морган снова увидела его размытым в своих глазах. — Я сделал все это для тебя.        В своей голове Морган приказывала своей руке отпустить его футболку, но ее пальцы сводило судорогой от силы, с которой они цеплялись за чёртову ткань.        Он никогда ничего ей не говорил. Она всегда была последней, кто что-то узнавал, и уж тем более она не помнила разговоров по душам с отцом. Но она всё ещё была наивной маленькой девочкой, так что могла — хотела — поверить ему.        — Я люблю тебя, пап, — сказала Морган, когда слезы снова побежали по ее щекам.        Было время, когда даже фотография Питера на полке не мешала ей быть уверенной в бесконечной любви мамы и папы к ней. И даже если она не могла правильно сформулировать, все, чего хотела Морган, — того чувства безоговорочной любви своих родителей. Ее папы.        Ей показалось, что его глаза тоже подозрительно блестят.        — Я тоже тебя люблю. Ты даже представить не можешь, как сильно.        — Ты не серьезно, — голос Харли звучал таким усталым в ее наушниках, но она знала, что он мог послать ее в увлекательные исправительные работы, когда не хотел слышать, так что просто проигнорировала это.        — Зная моего отца, это была не худшая из его идей, — ответила Морган, усаживаясь за стойку в ожидании своих кофе и шоколадного пончика.        — В твоих словах кроется истина.        Ее отец был так удивлён, когда Морган согласилась, что это уже доставляло ей удовольствие.        — Как ты смотришь на поход в зоопарк в выходные? — спросил он, упав на другую сторону дивана, когда она работала на своем планшете в гостиной. — Мы могли бы устроить охоту за мороженым и посмотреть на зверушек вместе.        — Ладно, — кивнула Морган, снова утопая в справочнике по гражданскому праву.        — Ладно? — удивлённо спросил ее отец, и Морган посмотрела на него, чтобы увидеть недоверие пополам с нетерпением.        — Мне нравятся зоопарки, — пожала плечами Морган. На самом деле, ей нравилось почти все на свете, но она не думала, что было что-то, от чего она могла бы отказаться, когда ее папа предлагал это. Детская игровая комната тоже бы подошла. — И я люблю мороженое.        Но все, конечно же, было не так гладко, как ей хотелось бы, иначе она не разговаривала бы с Харли ровно за пятнадцать минут до назначенного времени, сидя в кофейне за три квартала от дома и ещё четыре от зоопарка. Несмотря ни на что, она собиралась быть счастливой, и если счастье ей должна была принесли ударная доза сахара, то ладно.        Отец пригласил Питера с ними мимолётно за завтраком, так, как будто он ни разу не подумал, о чем говорит, и, если Морган могла что-то сказать по тому, как замерли мама, дядя Роуди, Питер и сам папа, именно так и было. Они всё ещё ходили по какой-то шаткой грани посреди напряжённости, так что в эти дни было много неловких ситуаций, больше, чем хотелось бы.        Морган попыталась улыбнуться настолько правдоподобно, насколько позволяло ее внутреннее желание зарычать и сломать что-нибудь (возможно, чью-то, не будем указывать пальцем, голову), и сказала, что тоже будет рада его видеть. Питер почему-то выглядел бледным и напуганным, глядя на нее. Ну, в любом случае, Морган собиралась в актерскую школу, оттачивать навыки.        Когда она вернулась в свою комнату после этого, Морган оглянулась в поиске потенциальной жертвы, но не нашла ее, потом рухнула на кровать и подумала, что все могла быть и хуже, наверно. Она впервые за долгое время чувствовала не обжигающую ярость, а злобную апатию и решила, что это прогресс.        Поэтому она сделала доброе дело и несколько минут назад написала отцу, а потом Питеру (это было испытание), что задержится в школе на пару часов и не придет. Можно было догадаться, что ее отец не собирался просто взять и броситься к ней, позабыв о Питере, поэтому в этот раз она собиралась смириться с этим и обойти все самые приличные заведения в округе, чтобы завтра ее тошнило даже от упоминания чего-либо, кроме салата из овощей. У нее были специфические способы веселиться, но ей нравились.        — Итак, ты размазываешь макияж в подушку?        — Не дождешься. Я жду кофе и пончик в той кофейне на углу.        — Так нечестно! Что ты там делаешь без меня? Я чувствую себя оскорбленным, — ментально Харли было восемь, и его любимым занятием было нытьё.        — Я решила устроить день сахара, потому что мои любимые джинсы стали великоваты для меня со всеми этими стрессами.        — В следующий раз ты платишь.        — Разве не мужчина должен платить?        Милая девушка с усталой улыбкой принесла, наконец, заказ, и Морган сунула ей неплохие чаевые из жалости.        — Мы в стране равноправия и феменизма.        — Только не когда речь идёт о деньгах. Я за равноправие до тех пор, пока кто-то платит за мои хотелки.        — Хаха, — без чувства сказал Харли. — Я знал, что у тебя будут какие-то такие взгляды.        — Ммм, — согласилась Морган с полным ртом. И тесто, и глазурь были великолепны.        Харли что-то ныл о том, что она издевается над ним (что не имело под собой никаких доказательств), но Морган на одних рефлексах обернулась, когда с улицы послышались гудки машины. Она только мгновение спустя поняла, что смотрит на растрепанного Питера Паркера, вылезшего из водительского сиденья машины, подаренной ему ее отцом.        Глазурь и тесто потеряли весь свой вкус.        — Слушай, Харли, у меня тут… — Морган тяжело проглотила кусок пончика, пытаясь не кривить лицо, и потянулась к бумажному стаканчику с кофе, — форс-мажор, я тебе потом перезвоню.        — Что? Морган!.. — но она уже стукнула по наушнику, прерывая звонок.        Морган сделала большой глоток кофе и вышла на улицу. Она разрывалась между недовольством и презрением.        — Садись быстрее, — сказал Питер без приветствия, — у нас мало времени.        — Мы опаздываем на коронацию или на показ Dior? Если ты внезапно окажешься принцем, меня хватит инфаркт.        — Ты не такая смешная, как думаешь.        — Да кто тут смеётся?        Морган всё равно села в машину и пристегнула ремень, как послушная девочка, которой она не была, и Питер тут же тронулся с места.        Что ж, ее прикрытие было недостаточно убедительным, но если Питер не собирается пользоваться щедрым предложением Морган, это его потеря.        — Как ты меня нашел? — спросила она, глядя на проносящиеся мимо город за окном.        — Пятница сказала.        Морган неразборчиво что-то промычала. Она не разговаривала с Пятницей уже так долго, что впору было удивляться ее существованию, хотя, очевидно, Пятница продолжала быть той самой дуэньей, которой всегда была.        Они ехали в полной тишине оставшуюся дорогу. Питер припарковался у самого входа, там, где было запрещено парковаться, заставив Морган удивлённо раскрыть глаза, но она не успела сказать ничего особенно остроумного, прежде чем он легко вытащил ее из машины и потащил куда-то.        — Спасибо, Питер, — мягко улыбнулся ее отец, пока Морган раздражённо поправляла прическу.        — Не за что, мистер Старк, — Питер, как и всегда, улыбался так, что можно было ослепнуть. Но больше всего Морган была удивлена, когда он взмахнул рукой и развернулся, чтобы уйти. — Увидимся. Пока, Морган!        Она так и стояла несколько секунд, переводя взгляд с отца на то место, где недавно стоял Питер.        — Ну что, маленькая мисс, — ее отец смеялся, глядя на нее, — хочешь посмотреть на кого-нибудь особенного?        Морган еще раз без надобности поправила волосы, чтобы скрыть волнение. Это было не то, что она ожидала от сегодняшнего дня.        — Да, знаешь, я слышала, на местной выставке рептилий есть питоны.        Ее отец резко побледнел, и его глаза заметались. Морган едва заметно улыбнулась, даже не пытаясь скрыть злорадства.        — Знаешь, детка, — сказал он, — я думаю, все ещё не поздно вернуть Питера. У него есть все эти суперспособности, и если вдруг, ты знаешь, нам придется отбиваться от кучки рептилий, он сможет стать отличной приманкой, пока мы бежим.        Морган рассмеялась.        — Нееет, — слишком довольно протянула она, хватая отца за руку. — Мы идём прямо сейчас. Давай спросим у тех милых леди, как нам пройти.        — Ты должна меня послушать, Морган, это буквально вопрос жизни и смерти, я не собираюсь…        Она разговаривала с работницами зоопарка, указывающими ей дорогу, пока ее отец приводил тысячу и один аргумент против того, чтобы «отдать свою жизнь склизким тварям». Морган тянула его в нужном направлении под удивлённые и веселые взгляды и была довольна как никогда.        Может быть, на секунду, забыв обо всем остальном мире… она была счастлива.