«Куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя»
Нил Гейман
Первым делом Спенсер обращает внимание на его позу. Он сидит, как-то сжавшись, ссутулившись, как будто это может замаскировать то, насколько он большой: высокий, широкоплечий, мускулистый. Но вся сутулость в мире не смогла бы скрыть того, каким хлипким кажется складной пластиковый стул под ним. Его лицо почему-то кажется знакомым, но Спенсер не может его вспомнить. Он продолжает изучать: крепкие руки, свободно лежащие на коленях, тонкая выцветшая фланель, глаза, которые выглядят лет на сто старше остального тела. В его лице есть что-то настороженное, тень, преследующих его воспоминаний, что обычно ассоциируется у Спенсера с ветеранами, только вернувшимися с войны, но в его волосах нет ничего военного. Он интересен; разные его части противоречат друг другу. Они не складываются в цельную картину, не сразу, не без дополнительной информации. Мозг профайлера видит в этом парне загадку, которую нужно разгадать. Спенсер сознательным усилием отказывается от этих мыслей, вместо этого слушая. — Я Кит. «Привет, Кит» Ложь. Он бесспорно хороший лжец, но это ложь. Она совсем свежая, слетает с его языка не совсем правильно; это ново для него. В первый раз Спенсер тоже думал о том, чтобы использовать фальшивое имя. И он всё ещё не чувствует, что этот церковный подвал — часть его реальной жизни. Он знает, что такое мышление весьма проблематично. Парень просто пожимает плечами и качает головой, когда его спрашивают, есть ли ещё что-нибудь, чем он хотел бы поделиться. Это тоже ложь. У него чертовски интересная история, Спенсер поставил бы на это все деньги, и он выглядит так, словно его душит всё, что он не произносит вслух. — Меня зовут Спенсер. «Привет, Спенсер» — На прошлой неделе я уже говорил о… человеке, которому не смог помочь. Не смог спасти. Думаю, что в основном я зол. Злюсь на себя. Злюсь на очень многое на самом деле. Спенсер не хотел этого признавать. Он теребит нитку на манжете своего свитера, хмурясь и пытаясь понять, почему чувствует себя таким незащищённым и странным сейчас. Его работа состоит в том, чтобы видеть правду, анализировать факты, и то, что он злится, — неопровержимый факт. Он знает, что это нормальная реакция, даже если и не совсем рациональная. Он знает. Но всё равно ненавидит говорить об этом вслух. Гнев гораздо легче понять, когда он видит его, а не чувствует. Он слышит волнение в собственном голосе, когда продолжает говорить, теперь слова слетают с его губ быстрее: — Я просто хочу отдохнуть от этого. От постоянного чувства злости. Я просто… хочу хоть немного побыть кем-то другим. Кем-то, кто не видит постоянно все эти вещи в своей голове. Кем-то просто счастливым. Нормальным. Он замолкает. «Кит» смотрит на него. Спенсер не встречается с ним глазами, но может чувствовать напряжённость в его взгляде. — Наркотики были самым простым способом сделать это, я думаю. К этому-то всё и сводится. Я мог бы уволиться, но… нет. Нет, это ложь. Я не думаю, что смогу уйти. Прекратить употреблять наркотики было легче, чем попытаться жить нормальной жизнью. Это не то, что он хотел сказать. Все смотрят на него. Он опускает взгляд на свои руки (мягкие, тонкие, сжатые в кулаки так, что костяшки побелели), внезапно слишком остро ощущая свои длинные конечности, то, как он стоит, как переминается с ноги на ногу. Как наркоман. Он, наверное, выглядит как наркоман. — Я просто хотел бы избавиться от своих воспоминаний, — бормочет он. Спенсер садится. Когда через несколько минут они делают перерыв, чтобы перекусить, он направляется прямо к двери. Он говорит себе, что не сбегает. Он знает, что это ложь. Сэму снится Джессика. Кровь, капающая с потолка его номера в мотеле, стекающая вниз по стенам, он чувствует её вкус на своём языке, даже когда открывает глаза и видит, что Джессика смотрит на него, её рот открыт в безмолвном крике. Он слышит голос Дина. Сэмми? Сэмми! Сэм вскакивает с кровати и следует за ним, крови налило уже по лодыжки, она хлюпает при каждом его тяжёлом шаге. Голос становится далёким, слабым, просящим. Перестань преследовать меня, Сэмми. Я не могу быть рядом с тобой, когда ты такой. Сэм смотрит вниз. На его руках кровь, кровь уже доходит до колен и неуклонно поднимается выше, густая и липкая, затрудняя его бег. Она цепляется, давит на него, как смола. Он видит силуэт Дина вдалеке, но знает, что не сможет его догнать. Где-то смеётся Джессика, приторно и жалостливо. Ты всегда будешь уродом, Сэм. Ты знаешь это также хорошо, как и я. Сэм пытается идти за Дином. И, каким-то образом, он преуспевает в этом; Дин почти в пределах его досягаемости. Это для твоего же блага. Дин с лязгом закрывает за собой дверь, и Сэм снова остаётся один в бункере Бобби, отчаянно пытаясь стереть кровь с рук, с губ, но он никак не может от неё отмыться. Мы все знаем, чем это закончится. Перестань пытаться убежать от этого. Спенсеру снится кровь. Она растекается, как нимб, вокруг головы ребёнка, когда он с обвинением смотрит на Спенсера; она слишком быстро разливается по белоснежной плитке, покрываясь рябью и достигая его ног. Он хочет бежать. Почему он не может убежать? Стойка ворот холодит ему спину, но кровь горяча, когда она поднимается к его коленям. Кто-то смеётся в тени. «Пожалуйста, — пытается сказать Спенсер. — Просто отпусти меня». Теперь крови ему по грудь, и все они смотрят, улыбаются, хихикают. Он никогда не забудет эти лица. Ребёнок тоже там, смотрит на него пустыми, невидящими глазами. Спенсер извивается, изворачивается, натягивая верёвки, которые впиваются ему в руки. Тебе не выбраться, так что можешь перестать пытаться. Боже, какой же ты урод. Спенсер запрокидывает подбородок, пытаясь удержать голову над поверхностью. Почему ты не хочешь мне помочь? «Почему ты не помог мне? — злобно выплёвывает ребёнок. — Перестань пытаться убежать от этого. Это то, чего ты заслуживаешь». Он прав. Спенсер чувствует привкус меди, такой густой в его горле. Он утонет здесь. Ты не сможешь убежать от того, кто ты есть, урод. Счастливый час только закончился, но ещё слишком рано для появления заядлых завсегдатаев, так что единственное, что ему остаётся, — это рассматривать людей; Сэм оглядывается, как только открывается дверь. Кажется, что лет сто прошло с того собрания, но на самом деле всего два дня, и Сэм мгновенно узнаёт этого парня. Спенсер. Сэм наблюдал за ним, за тем, как периодически он погружался в себя, слишком сосредотачиваясь на собственных мыслях, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг. Всё остальное время его взгляд метался из стороны в сторону, как будто он запоминал каждую деталь окружающего его мира. Сейчас он делает то же самое, направляясь к барной стойке. Его глаза скользят по помещению так, что он очень напоминает Сэму охотника: они сканируют пространство, каталогизируют возможные угрозы, просчитывают пути отхода. Затем он видит Сэма и пару раз моргает, явно удивлённый. Его губы дёргаются в лёгкой полуулыбке, но затем он, кажется, ловит себя на этом и немного хмурится, пока Сэм не улыбается ему в ответ и не кивает. Полуулыбка возвращается. — Я не был уверен, что ты меня вспомнишь, — выпаливает он, опускаясь на барный стул. — А потом я не был уверен, что могу поздороваться, учитывая, ну, знаешь… Анонимность. Я точно не знаю, какие там правила. В любом случае. Привет, я Спенсер. Доктор Спенсер Рид. А ты здесь недавно. Мы не встречались? До того дня в церкви, я имею в виду. Сэм не может вспомнить, когда в последний раз кто-то говорил ему так много слов подряд. — Не думаю, — отвечает он. — Я Кит. И да, я здесь недавно. Как ты узнал? Спенсер хмурится. — Тебе необязательно использовать фальшивое имя. Я имею в виду, что могу… ну, знаешь, разделять это. Кто ты там и кто ты здесь. Какое-то время Сэм просто таращится на него, не может ничего с собой поделать. — Как ты узнал? — повторяет он. — Прости, я не хотел… неважно, — говорит Спенсер, теребя уголок меню, где бумага уже начинает расслаиваться. — Это было грубо с моей стороны. Приятно познакомиться, Кит. Сэм около минуты просто озадаченно смотрит на него. Он кажется застенчивым, почти смущённым, хмуро смотрит на барную стойку и заправляет волосы за уши нервным жестом, слишком хорошо знакомым Сэму. — Ничего страшного, — твёрдо говорит Сэм. — Могу я предложить тебе что-нибудь? — Кофе было бы отлично. Я встречаюсь с другом, но… кофе, да? — Принято. Сейчас семь вечера буднего дня, и Спенсер практически вдыхает свой кофе, его руки слегка дрожат, когда он поднимает кружку. У него глубокие круги под глазами. Сэм может это понять. — Какой именно доктор? — спрашивает он. — Хирург? Спенсер как будто забыл, что он здесь. — Хмм? — Ты сказал, что ты доктор, — подсказывает Сэм, но не добавляет: «И ты упомянул кого-то, кого не смог спасти». — У меня три докторских степени: по математике, химии и инженерии, — спокойно говорит Спенсер. — И этот кофе ужасен. Сэм опускает взгляд на почти пустую кружку, но решает не комментировать это и возвращается к своей первой мысли. — Сколько тебе лет? И… как? — У меня не было нормального детства, — невозмутимо отвечает Спенсер. Это заставляет Сэма удивлённо рассмеяться, прежде чем он замечает горечь в улыбке парня. — Кроме того, у меня IQ 187 и эйдетическая память, но мне не раз давали понять, что большинство людей на самом деле не хочет слушать об этом. — Круто, — говорит Сэм, и он правда так думает. — Но серьёзно, что ты… У Спенсера звонит телефон, и он поспешно хватает его, отвечая на звонок с тихим: «Да». Его лицо меняется почти мгновенно, когда он слушает, становится непроницаемым, напряжённым и пустым. Сэм узнаёт этот момент по своим самым ранним воспоминаниям. Сэм чувствует, как это происходит: он выпрямляется, адреналин пробегает по его позвоночнику. Спенсер лезет в карман за бумажником, прощаясь и вешая трубку. Он бросает слишком много купюр на барную стойку, прежде чем Сэм успевает возразить. Он уже находится за несколько миль отсюда, занятый своими мыслями, когда говорит: — Я работаю в ФБР, составляю профили преступников, серийных убийц в основном. И, эм, мне пора. Прости. Сэм знает, что шок отражается на его лице, но умудряется выдавить из себя: — Удачи. — Увидимся в следующий раз. В… церкви, — Спенсер неловко машет рукой, а затем уходит, прежде чем Сэм успевает сказать, что вообще-то не собирался туда возвращаться. Сэм смотрит ему вслед. Что-то скручивается у него в животе, холодное и болезненное. Он смотрит вниз и понимает, что у него дрожат руки; следующий раз… возможно, это и правда не такая уж плохая идея. Этой ночью Сэму снятся сны о Дине и его отце, и о том, как впервые они не бросили его одного, уходя. Следующие пару ночей Спенсер почти не спит. Это тяжёлое дело. В какой-то момент, когда он стоит у доски с картами и пометками, в его голове начинает шуметь, когда всё начинает складываться в конкретную картину. Целое исчезает, и всё, что он может видеть, — это части, искусно сплетённые тонкими нитями, и Спенсер теряется, пытаясь следовать за каждой из них. Схема начинает вырисовываться; он дёргает за нужные ниточки, и всё начинает распутываться. И это та ещё схема, на самом деле. Когда это происходит, ответ просто появляется прямо у него в голове, ясный как день. Эврика. Как в первый раз, когда он разгадал кубик Рубика. Дух захватывает. На этот раз Спенсер настолько запутался в этой головоломке, что в этот финальный момент открытия он чувствует ликование. Затем он стряхивает это, отступая назад, вспоминая, что речь идёт не о ткани мироздания. Это просто дорожка из расчленённых тел. Они приходят слишком поздно, чтобы спасти последнюю жертву. Её глаза открыты. Она не перестаёт смотреть на него. Обычно он дремлет в самолёте по дороге домой. В этот раз он даже не пытается заснуть. Спенсер знает, что ему нужно спать. Постоянная бессонница ухудшит его способность функционировать. Глубокий сон позволяет мозгу укреплять нейронные связи, из которых состоят воспоминания; он имеет решающее значение для консолидации памяти, позволяя мозгу превращать краткосрочные воспоминания в долгосрочные. Логически, он понимает это. Но другая, нелогичная часть его мозга настаивает на том, что у него и так более чем достаточно воспоминаний. Они всегда там, каждый раз, когда он закрывает глаза. Он тонет в них. Какое-то время Сэм сомневается, представляя, что сказал бы Дин: «Просто собираешься выворачивать свои внутренности перед толпой незнакомцев? Какая с этого польза? Ты не можешь, чёрт возьми, болтать о своих проблемах до самой смерти, Сэмми». Он представляет себе выражение лица отца и мысленно показывает ему средний палец. — Привет, я Кит. «Привет, Кит» Сэм чувствует, что Спенсер напряжённо наблюдает за ним. Сегодня он опоздал и выглядит просто ужасно, под его глазами залегли глубокие тени, и он покачивает ногой так быстро и непрерывно, что кажется, будто он вибрирует на месте. Он провёл большую часть собрания, смотря на стаканчик с кофе в своих руках, как будто в нём были заключены все секреты Вселенной. Но сейчас он смотрит на Сэма. — Я переехал сюда, потому что больше не мог доверять себе, — медленно говорит Сэм. — И мне нужно было начать всё сначала. Мне нужно было ненадолго уехать. Мой брат не позволил бы мне забыть об этом, если бы я остался. Я подвергал его опасности. Он снова прочищает горло, потирая бледнеющий шрам на костяшках. Он избегал этого слова, но знает, что должен его произнести. — Я думал, что с моей… моей зависимостью будет легче справиться, если я окажусь вдали от всего этого. То, что мы делаем, — опасная работа. Что я делал. Я думал, что это заставляет меня, эм… Заставляет меня… употреблять, понимаете? Но вот я уехал, и оказалось, что не, эм… не этих наркотиков я жажду. Моя зависимость — это всё остальное. Работа и опасность. И я даже не знаю, хуже это или лучше. Сэм хмурится, смотря на свои руки, пытаясь понять, как объяснить то, что он чувствует. Его мысли бегают по кругу. — В любом случае, настоящая проблема не в зависимости, ведь так? А во мне. Я могу сбежать от своей жизни, сбежать от, эм, наркотиков, но… Но не от себя самого, — у него сдавливает горло, и слова выходят хриплыми и вымученными. — Я не могу сбежать от того, что делает меня таким. И я повидал дерьма в этой жизни, но… Я больше боюсь того, что внутри меня. Думаю… это всё, что я хотел сказать. Спасибо. Его сердце колотится так, словно на него только что набросился грёбаный монстр. Он даже не слушает следующего говорящего; всё, что он может слышать, — это жужжание в ушах, похожее на помехи на старом телевизоре. Однако никто не убежал с криками, когда он это сказал. Когда адреналин немного спадает, он чувствует нечто схожее с эйфорией. В какой-то момент он украдкой бросает взгляд на Спенсера, но Спенсер за миллион миль отсюда. Он пристально смотрит на уродливый линолеум, видя то, чего никто больше не может видеть, и Сэм знает, каково это. Как только всё заканчивается, Сэм направляется к столику с кофе и закусками. Его первый инстинкт — немедленно уйти, уйти от всех этих людей, которые теперь слишком хорошо его знают, но… ему действительно нужно выпить кофе. Он опускает голову и старается ни с кем не встречаться взглядом. — Я бы не стал, — мягко говорит Спенсер с другой стороны стола, когда Сэм берёт стаканчик. — Хм? — Их кофе ещё хуже, чем твой, — Спенсер выглядит уставшим, изнурённым, но он криво улыбается, и Сэм не может не улыбнуться ему в ответ. — У тебя есть другое предложение? — Где тебе раздобыть новую дозу? — спрашивает Спенсер. Женщина рядом с ним бросает на них недоверчивый взгляд, который Спенсер, кажется, не замечает. Сэм почти смеётся. — Да, типа того. — В паре кварталов отсюда есть отличная закусочная. Могу подсказать тебе дорогу, если хочешь. — Что, ты пытаешься бросить? — Сэм бросает многозначительный взгляд на пустой стаканчик Спенсера, который тот рассеяно мял в руках, пока они разговаривали. — О. Нет, думаю, мне тоже не помешал бы ещё стаканчик. — Тогда идём. Показывай дорогу. Спенсер моргает, немного хмурясь. — Ты просишь меня пойти с тобой? — Я не против компании. И пока ты мой единственный друг в этом городе, — пожимает плечами Сэм. Улыбка Спенсера одновременно озадаченная и довольная. Его лицо дёргается, как будто он пытается подавить её, но он говорит: — Тогда идём. Прошло некоторое время с тех пор, как Спенсер заводил себе новых друзей, и он проводит большую часть пути к закусочной, пытаясь вспомнить, какие вопросы ему следует задать, пытаясь понять, как ему следует завязать разговор, не будучи грубым, или лезущим не в своё дело, или просто странным. Отсутствие сна в последние дни не помогает. Начало разговора, которое всё время вертится у него на кончике языка, — это фразы, которые определённо заставили бы Моргана уйти прямо на середине предложения. Почему-то ему не кажется, что «Кит» хочет слушать о том, как во время Гражданской войны раны солдат лечили с помощью биолюминесцентных бактерий. (Он не может не ставить мысленные воздушные кавычки вокруг его имени. Он знает, что это ложь). Но тишина, похоже, не тяготит «Кита». Примерно через полквартала он спрашивает: — Серийные убийцы, да? Точно. Это, как правило, представляет интерес даже для нормальных людей. — Да. Да, именно этим я в основном и занимаюсь. — Ты не похож на федерала. Спенсер пожимает плечами. — Я часто это слышу. Я профайлер. Анализирую их поведение в прошлом, чтобы предсказать действия в будущем. — Хм. Ты можешь рассказывать о деле, которое было на днях, или это секретно? — Всё прошло не очень хорошо. Эм… мы здесь. Они молчат, садясь за столик, но как только официант принимает их заказ, «Кит» говорит: — Прости, я не хотел совать нос не в своё дело. — Нет, всё в порядке, на самом деле я… я не против? — он почти удивлён, осознавая, что это действительно так. — Это… полезно, говорить о травмах. Экспозиционная терапия. Да? «Кит» морщится. — Без понятия. В моей семье не принято говорить о чувствах. Спенсер почти отвлекается на эти слова, но делает мысленную пометку вернуться к ним позже. — Мы опоздали, — говорит он с привычной деловитостью, с которой он привык говорить о таких вещах, как будто они не причиняют ему боль. — Мы не смогли спасти последнюю девушку. — Но вы поймали убийцу? — Да. Но я продолжаю видеть её лицо, и… она не единственная. Не единственная неудача. У него дрожат руки. Он сгибает пальцы, пытаясь снять с них напряжение. Им приносят кофе, и Спенсер обжигает язык первым жадным глотком. — Поэтому ты не спишь? — спрашивает «Кит», и Спенсер удивлённо поднимает бровь, смотря на него. — Не нужно быть профайлером, чтобы понять, что ты не спал, по крайней мере, тридцать шесть часов. Мне это знакомо. — Да. Я вижу их каждый раз, когда закрываю глаза. Было бы действительно здорово, если бы я мог, прямо сейчас, просто… забыться на некоторое время, — он уклончиво пожимает плечами, как будто признание этого не имеет особого значения. — Трудно беспокоиться о работе, или о возможности передозировки, или… о чём угодно, на самом деле, когда я настолько устал. Когда он в последний раз так открыто разговаривал с кем-то, кто не работает в правоохранительных органах? Он не может представить, как скажет Моргану или Джей-Джей о том, что с радостью воткнул бы иглу себе в руку прямо сейчас, если бы это дало ему возможность закрыть глаза и не видеть перед собой трупы; он может представить, как бы они смотрели на него, если бы он сказал им. Если бы дилаудид было легче достать, у него бы, вероятно, уже случился рецидив. На данный момент подошёл бы любой вид опиатов, если быть честным, но ни один дилер в здравом уме не стал бы продавать свой товар кому-то, кто выглядит, разговаривает и одевается так, как Спенсер. — Это тяжело, — всё, что отвечает «Кит». Он не смотрит на Спенсера так, как посмотрел бы любой из его коллег; он не старается тщательно скрыть свою жалость и беспокойство. Его челюсть сжата, и он выглядит несчастным, но это несчастье направлено не на Спенсера, оно обращено внутрь его самого. Это большое облегчение. Спенсер чувствует себя как жучок на булавке, когда люди смотрят на него так, как будто его нужно жалеть, нянчить и обращаться с ним осторожно. Он пытается улыбнуться и говорит: — Да. Это тяжело. — Но… ты делаешь мир лучше. Я хотел бы быть там, помогать людям, — в голосе не-Кита есть какое-то яростное сопереживание, которое Спенсер никогда не слышал от людей, не понимающих на самом деле, каково это. Спенсер вспоминает о том, что не-Кит говорил ранее, что его работа опасна. Он спрашивает: — В чём заключалась твоя работа? Не-Кит заправляет волосы за уши. — Борьба с вредителями. Спенсер громко смеётся. Просто не может сдержаться. Очевидно, что недостаток сна разрушает тот небольшой фильтр, который сдерживал его в начале. — У нас возникает сильная негативная реакция в миндалевидном теле, когда мы лжём в первый раз, но эта реакция быстро уменьшается с каждой новой ложью, которую мы говорим, — объясняет он. — Станет легче, когда ты пробудешь Китом ещё несколько недель. Не-Кит хмурится, склонив голову набок, внимательно смотря на Спенсера. — Иногда люди лгут о своей личности по уважительной причине. Откуда ты знаешь, что я не в системе защиты свидетелей? — Потому что они заставили бы тебя повторять свою историю снова и снова, пока твоя нейрохимическая реакция не стала незначительной, и у тебя не исчезли такие очевидные признаки, как касание волос или облизывание губ, — отвечает Спенсер. Не-Кит пристально смотрит на него. Спенсеру вспоминается бесчисленное множество других случаев, когда он пытался (и не смог) завести друзей. Молчание неловко затягивается, и у него скручивает живот. — Это не моё дело, извини, — быстро говорит он. — Забудь об этом. — Напомни мне никогда не играть с тобой в покер. Меня зовут Сэм. — О, — говорит Спенсер. Он пытается скрыть своё удивление, делая слишком большой глоток кофе, и чуть не давится. — Пожалуйста, не используй его, если снова зайдёшь в бар. Я больше никому не говорил. — Тогда зачем ты сказал мне? — снова это отсутствие фильтра. Сэм пожимает плечами, он колеблется, обдумывая это, подбирая слова. — Думаю, что у нас больше общего, чем ты думаешь. И это заставляет меня чувствовать, что я могу рассказать тебе что-то. Возможно, ты прав, возможно, разговоры помогают. Так что это начало, да? Быть честным, сказав своё настоящее имя, даже если я не могу рассказать обо всём остальном. Спенсер прокручивает это в своей голове и медленно кивает. — Хорошо. — В любом случае, ты прав, — говорит Сэм, когда он улыбается, на его щеках появляются ямочки, с которыми он выглядит лет на пять моложе. — Ложь вызывает сильную негативную реакцию. Я должен прекратить это делать. — Я всё ещё не могу понять, почему ты лжёшь о своей зависимости. Я знаю, что это не наркотики, но… Больше ничего не имеет смысла. — Как ты… нет, неважно, — Сэм трёт свой лоб, костяшками пальцев разглаживая глубокую складку, которая появляется там, когда он хмурится. Сейчас он выглядит несчастным, и Спенсер снова ругает себя за то, что порой не знает, когда нужно остановиться. — Прости, — бормочет он. — Я не могу рассказать тебе об этом прямо сейчас, — тяжело говорит Сэм. — Просто… это связано с моей работой. Давай оставим эту тему? — Ты знаешь, что такое орбитофронтальная кора? — спрашивает Спенсер, но не ждёт ответа, просто продолжая. — Она участвует в работе системы вознаграждения головного мозга. Это та же самая система, которая реагирует на вещества, вызывающие привыкание. И… каждый испытывает моменты творческого озарения, верно? Все эти моменты «ага» и «эврика»! Когда ты разгадываешь головоломку, и это случается не потому, что ты методично следовал каким-то определённым шаблонным действиям, а просто… тебя озаряет. — Конечно. — Это вызывает у каждого определённый тип нейрохимического вознаграждения. Но некоторые люди, люди, которых мы называем «чувствительными к вознаграждению», обычно известные, как аддиктивные личности, испытывают дополнительный всплеск электрохимических импульсов в орбитофронтальной коре, который они начинают ассоциировать с этим моментом творческого озарения. Это вызывает импульс, страстное желание искать дополнительные стимулы. У некоторых людей мозг фактически зависим от этих моментов открытий, творчества и решения проблем. — И? — Знаешь, когда я понял это, понял кто убийца, и как он скрывался? На секунду я был счастлив. Сэм внимательно смотрит на него. — К чему ты клонишь? — К тому, что я понимаю. То, что ты сказал на собрании, о том, что зависим от своей работы, от опасности. Я понимаю это. Я имел это в виду на прошлой неделе, когда сказал, что бросить работу будет намного труднее, чем бросить наркотики. На лице Сэма мелькает забавная серия выражений, и Спенсер не может прочитать, что происходит у него в голове. — Это сложно, — бормочет Сэм. — Гораздо сложнее, чем это. Ты… ты никому не причиняешь вреда. Даже если это одна и та же электрохимическая реакция, твоя — эволюционное преимущество. Это та зависимость, которая приводит к научным прорывам, это как… механизм прогресса. А я причиняю боль людям. — Хотя я уже и знаю, что ты лжёшь, твой уровень образования — ещё один признак того, что ты никогда не занимался борьбой с вредителями, — не может не заметить Спенсер. — Даже если ты не закончил школу, это всё равно видно по твоей речи. Где ты учился? Западное побережье, верно? Сэм закатывает глаза, пытаясь скрыть улыбку. — Ты когда-нибудь взрослел, будучи самым умным человеком в комнате? — сухо спрашивает он. — Становится одиноко порой, — говорит Спенсер, и он не чувствует боли в груди, пока слова не вырываются наружу. Он прочищает горло. — Но это не так одиноко, как лгать всем вокруг тебя. На мгновение Сэм выглядит таким измождённым, буквально до глубины души. Он пялится на стол с явной горечью на лице, за которой Спенсер просто не может долго наблюдать, поэтому он допивает свой кофе и вместо этого рассматривает дно кружки. — Даже не думай об этом, — резко говорит Сэм. — Тебе нужно поспать, а не ещё одна кружка кофе. — Вероятно, ты прав. И, возможно, теперь я смогу заснуть. Несмотря на то, что бессонница давит на него всё сильнее и сильнее с каждым мгновением, он почему-то чувствует себя немного лучше. Легче. Яснее. Может быть, разговоры действительно полезны. Ему следует почаще прислушиваться к собственным советам. Сэм засовывает немного наличных под свою пустую кружку, отмахиваясь от Спенсера с молчаливым «моя очередь», и они встают и направляются к двери. — Мне туда, — неловко говорит Спенсер, указывая в направлении своей квартиры. — А мне туда. Эй, эм, спасибо, — говорит Сэм. — За что? — За… попытку, думаю? Сделать всё это менее одиноким. Это помогло. Спенсер смущённо переминается с ноги на ногу, не зная, что ответить на это. — Я просто был честен. — Я знаю. Поэтому это и помогло. Я завтра работаю, если ты вдруг захочешь заглянуть, — Сэм выдаёт ему натянутую улыбку и уходит, не сказав больше ни слова. Спенсер несколько секунд смотрит на его удаляющуюся спину (снова сутулится; пытается не выделяться, но с треском терпит неудачу), прежде чем тоже отправиться домой. Сэму снится Джессика. В эти дни его сны ощущаются живее, чем часы бодрствования. Ты не сможешь убежать от себя. Зачем ты убегаешь? Эти слова режут как нож. Это не может быть она. Он не может оторвать от неё глаз; она такая красивая. Он никогда не захочет забыть её лицо. Ты никогда не сможешь измениться. Никогда. Она исчезает. Когда Спенсер добирается до кровати, он уже смирился с мыслью, что снова увидит их лица. Ему просто придётся перетерпеть это, пока он не сможет заснуть. Однако он засыпает, как только его голова касается подушки. Если ему и снятся сны, он их не помнит. Вечером Сэм заваривает свежий кофе. На самом деле он очень осторожен, даже отмеряет кофейные зёрна, вместо того, чтобы просто забросить их, как обычно делает дневная смена. Спенсер машет ему, как только заходит, с неуверенной, нервной улыбкой. Когда он подходит к барной стойке, кружка кофе уже ждёт его. — Спасибо, — говорит он, и его улыбка становится более искренней, расслабленной, как будто он больше не пытается контролировать выражение своего лица. Сэм даёт ему минуту, чтобы устроиться на барном стуле, прежде чем задать вопрос, который терзал его весь день. — Думаешь, люди могут меняться? Спенсер бросает на него взгляд, говорящий: «Ооо, ты даже не знаешь, во что ввязываешься», и делает пробный глоток кофе. Он одобрительно смотрит на него и делает ещё один глоток, прежде чем опереться локтями о стойку и сцепить пальцы, как карикатура на эксцентричного профессора. — С точки зрения характера или способности делать социально приемлемые выборы? Сэм задумывается, поворачиваясь к полке со свежевымытыми стаканами, которые ему нужно вытереть. — Первое. Я имею в виду… не то, ради чего, эм, люди обычно ходят на терапию. А что-то вроде желания убивать или… не знаю, даже зависимостей, например. Измениться в чём-то большом, фундаментальном. Спенсер приподнимает бровь в ответ на это. — На самом деле на этот счёт идёт очень много споров. Превалирующая мысль заключается в том, что это не стоит вложений, особенно учитывая риски, которые вы берёте на себя, выпуская «исправившегося» психопата обратно в общую популяцию. Вы можете научить кого-то инструментам и механизмам преодоления, которые им понадобятся, чтобы принимать правильные решения там, где они, возможно, раньше принимали неправильные, но вы не можете вылечить психопатию. Это то, с чем рождаются и с чем умирают. Сэм хмурится, вытирая стакан слишком тщательно, чтобы не встречаться взглядом со Спенсером. — И это всё? Если ты рождаешься с этой… тьмой внутри, то это просто неизбежно, что рано или поздно ты начнёшь убивать людей? — Не совсем, — отвечает Спенсер. — Не все психопаты — убийцы. Многие ведут совершенно нормальную жизнь. Некоторые даже считают, что их образ мышления даёт им преимущество в определённых областях. В бизнесе, например. Сэм чувствует на себе взгляд Спенсера. Его руки дёргаются в попытке не заправить волосы за уши. — Что различает их? — спрашивает он. — Есть ли какой-то другой фактор, который определяет, кто… переходит на Тёмную Сторону или что-то типа того? Спенсер коротко усмехается в ответ на это. — Не совсем. Всё гораздо сложнее. Мы говорим, что генетика заряжает пистолет, психология направляет его, а окружающая среда нажимает на спусковой крючок. — Можешь объяснить поподробнее? — поспешно просит Сэм. — Прости, если ты не хочешь говорить об этом, я могу заткнуться, просто… Мне любопытно. Я проводил некоторые исследования о серийных убийцах, но я никогда не встречал никого, кто изучал бы их профессионально. — Всё в порядке. Генетика — это первая часть. У большинства опасных преступников в семейном анамнезе присутствуют психические заболевания, — лицо Спенсера внезапно становится каким-то пустым. — Антисоциальное расстройство личности, пограничное расстройство личности… шизофрения. Это самые распространённые. — Понятно. А психология? — На самом деле это дополнение к оригинальной цитате, и оно применимо именно к профилированию, но, по сути, психология человека — модели привязанности, проблемы развития, — определяет то, кто в конечном итоге станет его жертвой. А окружающая среда… ну, это всё остальное. То, как человека воспитывают, отношения, которые он формирует. Весь его опыт. И есть определённые ранние переживания, которые, как правило, приводят к будущему агрессивному поведению, но, конечно, не всегда. — Жестокие родители? — Зачастую, да. Или… родитель, который умер, особенно если это была насильственная смерть. Что-то холодное сжимается вокруг грудной клетки Сэма. — Или другие детские травмы, например, травля. Это можно увидеть в тех, кто устраивает стрельбу в школах, часто это люди, над которыми издевались сверстники, — лицо Спенсера снова становится пустым. — Родитель, который отсутствовал, независимо от того… бросил ли он семью или просто не был способен заботиться о своём ребёнке по какой-либо причине. Сэм не настолько погружён в свои мысли, чтобы не заметить, как быстро моргает Спенсер, уставившись на свой кофе. — Иногда серийные убийцы могут настаивать на том, что в их прошлом не было никаких травм, что у них было совершенно нормальное детство, — говорит Спенсер снова спокойно, как будто читает параграф из учебника. — Банди. — Да, например, как Банди. Но во многих из этих случаев эти люди просто не осознавали, что их воспитание было травматичным, потому что это не было явной травмой; отсутствие домашнего насилия не делает семью счастливой. Большинство убийц выросли в глубокой изоляции. Одинокими, — создаётся ощущение, что Спенсер смотрит прямо сквозь него. — В большинстве случаев, если изучить историю человека, корни его поведения становятся очень очевидными. Они просто увековечивают цикл того, что с ними произошло. Жестокость порождает жестокость. Тот, кто пережил насилие, становится насильником. — Но не всегда, — подсказывает Сэм. И Спенсер, кажется, приходит в себя. — Нет. Не всегда. Даже если все эти факторы присутствуют, или только некоторые из них, есть люди, которые никогда… не поддадутся, думаю, это слово подходит? Этот спусковой крючок никогда не будет нажат. Сэм прижимает ладони к глазам. У него такое чувство, что чёткого ответа на следующий его вопрос просто не существует, но он чертовски сильно хочет его получить. — Почему? Почему некоторые люди могут сопротивляться этому? — спрашивает он. Он знает, что его голос выдаёт слишком многое, и он знает, что Спенсер слышит это, но просто ничего не может с собой поделать. — Как только… окружающая среда нажмёт на спусковой крючок, уже будет слишком поздно, да? Ты не сможешь измениться. Потому что просто невозможно засунуть пулю обратно в пистолет и притвориться, что этого никогда не было. Но должно же быть что-то, что люди могут сделать, чтобы изначально быть уверенными, что они никогда не перейдут эту черту. Спенсер смотрит на него, и профессор, читавший лекцию, исчезает. Он выглядит усталым, грустным и очень молодым, и Сэм понимает его, потому что он тоже слишком хорошо знает, каково это — бояться того, что живёт в твоём сердце и разуме. — Я много думаю об этом, — мягко говорит Спенсер. Он пожимает плечами. — На моей работе я сталкиваюсь со многими плохими людьми, и часть моей работы состоит в том, чтобы понимать этих людей, что и так достаточно плохо, потому что, если ты можешь что-то понять, ты можешь и рационализировать это, но что ещё хуже… другая часть моей работы — это думать, как они. И иногда это настолько легко, что я задаюсь вопросом, в чём разница между ними и мной. Если я вот так могу залезть к ним в головы. — Ты другой, — говорит Сэм. И он правда чертовски уверен в этом. Фальшивая улыбка Спенсера не такая, как у Дина; это менее агрессивное «смотри, насколько я в порядке» и более мягкое «пожалуйста, не волнуйся обо мне». — Нет никакого научного ответа, — говорит он так тихо, как будто говорит сам с собой, а не с Сэмом. — Но, насколько я могу судить… всё то, что нажимает на спусковой крючок, твои воспоминания, опыт, отношения? Это то же самое, что даёт тебе причины не делать этого. Люди могут найти в своём опыте что-то, за что стоит держаться. Семья. Друзья. Любовь. Не обязательно романтическая любовь, потому что, что интересно, романтическая любовь биохимически неотличима от тяжёлого обсессивно-компульсивного расстройства, что очаровательно, если вы считаете… — Чувак. — Точно. Прости. Эм. Но они находят что-то, что-то хорошее, за что они могут просто… держаться, что они могут сделать своим якорем. Вместо того, чтобы вобрать в себя насилие, которое они пережили, и передать его кому-то другому, они способны решить, благодаря этому опыту, что не хотят, чтобы кто-то страдал так же, как страдали они, решить разорвать этот порочный круг. Они находят что-то, за что стоит бороться, и не отпускают это. Сэму приходится сделать несколько глубоких вздохов, прежде чем он может быть уверен, что его голос не будет дрожать. — Значит, это просто выбор? — И да, и нет, — задумчиво говорит Спенсер. — Потому что мы, по сути, состоим из всего, что когда-либо с нами происходило; наш опыт и наши воспоминания влияют на выбор, который мы делаем, способами, которые мы даже не можем полностью понять. Как хорошими, так и плохими. Всё это часть нас, и так будет всегда. Но… мы сами решаем, что с этим делать. Сэм вздыхает, ставит последний вытертый стакан с лёгким звоном и переносит их на положенное место на стойке, думая о сказанном. — Значит, всё, что произошло в нашем прошлом, тоже часть всего хорошего, что мы сделали, — говорит он, и Спенсер поднимает взгляд, слегка удивлённый. — Это не только то, что удерживает нас от совершения неправильных поступков, но и то, что ведёт нас к правильным. — Конечно. Думаю, это версия в стиле «стакан наполовину полон». — Точно так же, как аддиктивная личность может привести человека к употреблению наркотиков, но в то же время и побудить его раскрывать преступления и помогать людям. Спенсер колеблется, но его губы растягиваются в улыбке, и он кивает. — Один неврологический механизм, разные результаты. Конечно. — Все эти воспоминания, — говорит Сэм. — Люди, которых ты видишь, когда закрываешь глаза. Которых ты забываешь, когда находишься под кайфом. Спенсер на секунду задумывается об этом, его глаза бегают туда-сюда, как будто он может физически рассмотреть эту мысль со всех сторон. Он усмехается. — Они мотивируют меня. Может быть, это не такая уж и хорошая идея — пытаться стереть некоторые воспоминания, которые сделали меня тем, кто я есть, — говорит он и ёрзает на месте, смотря на свои руки, но он улыбается, и это искренне. — Я буду иметь это в виду в следующий раз, когда у меня будут проблемы со сном. — Ловлю тебя на слове, — отвечает Сэм. Он благодарен клиенту, который входит в дверь в этот момент, потому что у него подозрительно сдавливает горло и щиплет глаза. Парень садится на другом конце барной стойке, и Сэм идёт принять его заказ. Когда он возвращается, он снова наливает Спенсеру кофе, а затем наступает неловкий момент, когда они оба смотрят друг на друга. Сэм понятия не имеет, что сказать. Он не уверен, сможет ли сегодня выдержать ещё больше честности. — Ты когда-нибудь слышал о сражении при Шайло? — выпаливает Спенсер и, кажется, сразу же сожалеет об этих словах. Сэм усмехается. — Это которое с биолюминесцентными бактериями, да? «Ангельское сияние»? — Да! В самолёте Спенсеру снова снится старшая школа. Он слышит смех, шёпот: урод. Он смотрит, как все они уходят, один за другим, пока он не остаётся один. Когда он снова приходит в себя, напряжённый, злой и готовый бежать, есть только Морган, сидящий напротив и наблюдающий за ним. Его рука зависла в пространстве между ними, как будто он как раз собирался разбудить Спенсера, и у него такое озабоченное, заботливое выражение лица, что это заставляет Спенсера поёжиться. — Ты в порядке? — спрашивает Морган. Спенсер на мгновение задумывается об этом. — Да, — ровно говорит он. — Думаю, что да. Однако этот сон всё ещё свеж в его памяти, когда они начинают работать над делом. Начинают всплывать подробности убийств. И Спенсер даже не удивлён. Возможно, он бы даже посмеялся над тем, как вовремя появился этот сон, если бы не был занят борьбой с позывами к рвоте. Почему все старшие школы пахнут одинаково? Когда он встаёт между пистолетом и парнем, он на самом деле не думает ни о реакции Хотча, ни о команде, ни о законе. Он думает о Сэме. Он думает о ребёнке, который умер на полу в ванной, и обо всех других людях, которых он не смог спасти. Он думает об Алексе Лисбен, и о фермерском доме, и обо всех людях, которые ушли, когда ему была нужна помощь. — Но чем больше ты старался, тем хуже становилось. Казалось, что все стоят и смотрят на твои страдания. Никто не пытался помочь тебе. Пожалуйста. Позволь мне помочь. — Да. Никто. — Я знаю, что ты хочешь сбежать… и забыть. Поверь мне, я прекрасно знаю… я знаю, что это за чувство. Я не уйду. Парень морщится и опускает ружьё. Спенсер всё ещё злится, но он не позволит этому утопить себя. Не сегодня. Ему есть за что держаться. Сэму снится Люцифер. Значит, это твоя жизнь теперь? Думаешь, что можешь просто жить вечно, зарыв голову в песок? — Люди могут меняться, — говорит Сэм. — Всегда есть причины надеяться. И впервые за долгое время он действительно в это верит. Он собирается держаться за это. Нет, Сэм. Ты ошибаешься. Это должен быть ты, Сэм. Это всегда должен был быть ты. Сэм просыпается, чувствуя прилив злости. Он хочет разорвать себя когтями, впиваться в свою плоть и внутренности, пока не сможет вырвать из себя всю ту грязь, что скрывалась в нём всю его жизнь, зашить свою рану зубной нитью и соскрести кровь с рук. Он хочет убежать. Найди что-то хорошее. Держись за это. Что держало его все эти годы? Дин, конечно же, Дин. Дин всегда был его якорем, тем, что помогало ему оставаться человеком, тем, что не давала ему нажать на спусковой крючок. Сэм помнит отвращение в глазах Дина, когда тот узнал о Руби. Мерзкий, липкий, медный стыд в его внутренностях всё тот же, всё такой же острый, как в первый раз, когда он почувствовал его; он не может убежать от него. Это часть его самого. Он не уверен, как будет смотреть Дину в глаза. Это будет чертовски больно. Но Сэм сможет справиться с этой болью. Он больше не отпустит. Спенсер не может перестать покачивать ногой. Собрание должно было начаться три минуты назад, а Сэма всё нет. Логически, он понимает, что Сэм, вероятно, просто работает. Возможно, ему пришлось подменить кого-то в последний момент; такое случается. Но нелогичная часть мозга Спенсера обеспокоена. Когда он видит, что лидер группы готовится приветствовать всех, он встаёт, чуть не пролив кофе на колени своего соседа, и направляется к выходу. За барной стойкой стоит симпатичная блондинка. — А Кит здесь? — спрашивает Спенсер. — Ты Спенсер? — спрашивает она. — Он оставил кое-что для тебя. Она выуживает конверт из-под кассы. — Ох, — потерянно говорит Спенсер. Он берёт его онемевшими пальцами и переворачивает, его руки дрожат. Почерк Сэма совсем не похож на почерк Гидеона. Он выходит, не сказав больше ни слова. Он не хочет открывать его. Теперь он понимает, что ждёт его там. Так зачем всё это? Он проходит квартал, ничего толком не видя, вертя в руках конверт. Он садится на случайную остановку и открывает его. Прости, что не смог попрощаться. Произошло кое-что срочное, что заставило меня понять, что пришло время перестать убегать, вернуться домой и разобраться со всем тем дерьмом, которое я пытался забыть. Не знаю, станет ли это для меня освобождением или рецидивом. Может быть, и тем, и другим. Возможно, в этом нет никакого смысла. К этому моменту ты, вероятно, думаешь, что я серийный убийца или что-то в этом роде, но я обещаю, что это не так. (Держу пари, все они так говорят.) Мне жаль, что я не мог объяснить больше. Спасибо за всё. Если у тебя когда-нибудь снова возникнут проблемы со сном, или ты начнёшь думать о бегстве от всего этого, то позвони мне. На листе есть номер телефона, но нет подписи. Спенсер сидит там около минуты, рассеянно складывая и разворачивая бумагу, ожидая, когда его глаза перестанет щипать. Так, наверное, будет лучше для Сэма. Спенсер знает это, рассуждая логически. Дело было не в нём. Он знает это. Он всё равно злится. У Спенсера звонит телефон. Он выуживает его из кармана, уже чувствуя, как адреналин пробегает по его спине. Ему пора. Кому-то там нужна помощь; он не может бросить их сейчас. «Мы одновременно и драконы, и рыцари, и мы должны спасти себя от себя же самих» Том Роббинс