Потому что я люблю тебя

      Дорога идет немного под уклон. Очень удобно: никакой траты сил, знай себе лишь направляй велосипед в объезд излишне выступающих булыжников, подставляй лицо ласковому ветру, пузырем за спиной надувающему яркую рубашку, и теплому испанскому солнцу и наслаждайся моментом. На обратном пути, правда, придется потрудиться, но пока еще раннее утро и не слишком жарко, поездка в горку тоже обещает быть приятной.              Сергей звенит в звоночек, прогоняя с дороги выскочившего наперерез черного кота — никакого суеверного ужаса, просто чтобы не травмировать ненароком животное, — заворачивает в переулок, тормозит у нарядной пекарни, дверь увита яркими цветами, названия которых Сергей не знает да и не хочет знать. Запах свежего хлеба разливается по всей улице, будоражит ноздри, заставляет желудок урчать, а рот — наполниться слюной, Сергей быстро паркует велосипед, входит в пекарню, звеня колокольчиком над дверью.              — Серхио, доброе утро, — хозяйка, улыбаясь приветливо, тепло здоровается с постоянным клиентом, даже не спрашивая, что он будет, начинает паковать в бумажный кулек свежие маленькие булочки с апельсиновым джемом и черный хлеб. Сергей также не спрашивая отсчитывает мелочь, интересуясь на ломаном — заодно и прокачает навыки разговорной речи — испанском, как у донны Аурелии прошел вчерашний день, говорит, что сегодня она особенно прекрасна. Женщина смеется, протягивая ему его покупку, а потом кивает куда-то за его плечо и задает вопрос, который, Сергею поначалу даже кажется, что он неправильно понял: — Завели себе питомца?              — «Питомца»? — переспрашивает Сергей, вздергивая брови вверх и оборачиваясь на вход. Это же слово значит именно «питомец», а не что-то другое?              — Собаку, — говорит Аурелия, и Сергей понимает, что слово именно то, только вот…              — Эээ... — тянет он, глядя на сидящего рядом с его велосипедом рыже-черного с белым воротником и очень милого, вывалившего довольно язык и стучащего по каменной мостовой пушистым хвостом пса. Которого он точно, определенно не заводил и не привечал, хотя и видел десятком минут раньше, когда начал спуск с горы в долину, и пес вылетел откуда-то из проулка и со звонким лаем пробежал за ним несколько метров, пока не скрылся опять где-то на соседней улице. — Нет, это не мой…              — Да? Жаль, он очень милый, — тянет женщина, и Сергей, пожалуй, не может с ней не согласиться, несмотря на то, что собака ему совершенно не нужна. Определенно не нужна.              Это он так решил, а пес, похоже, решил совершенно иначе, потому что он сидит и не убегает, когда Сергей подходит к велосипеду, бежит рядом до самой фруктовой лавки, терпеливо ждет, пока Сергей купит себе несколько гранатов и лимонов, даже отгоняет слишком близко подошедшего к велосипеду прохожего, а потом следует за Сергеем до самого поворота на улицу, где они и встретились. Сергей смотрит на пса и даже не знает, как его и отогнать. Отогнать вот его точно надо, потому что куда ему собака. Чужая собака.              — Нет, приятель, иди-ка ты домой. Тебя, наверное, уже ждут, — на псе ошейник ярко-голубого цвета, правда, медальона нет, он ухоженный: почти чистый и вроде как даже расчесанный, здорово-упитанный, так что явно у него есть хозяева. Только вот плевать он хотел на все уговоры: бежит за Сергеем в гору, порой даже обгоняя его, будто знает, куда им надо, несмотря даже на свое увечье, передней правой лапы у него нет, культя болтается в воздухе, но и с тремя он справляется на «ура». Сергей со вздохом впускает его во двор, ладно уж, напоит хотя бы и, вроде, донья Изабелла, что приходит к нему три раза в неделю, чтобы убрать особняк и приготовить обед, говорила, что в холодильнике остались какие-то обрезки и косточки, что она собиралась забрать для своих псов, ну да она простит, наверное. — Вот, держи, — Сергей кормит бродяжку, пес ест хоть и жадно, но аккуратно, не раскидывая еды и не расплескивая воды, когда Сергей ставит ему миску. И даже позволяет погладить себя и проверить ошейник, уши и пузо, вроде как клейма могут ставить туда, но, увы, никаких отметок.              Пес лижет Сергею руки, падает у его ног, когда Сергей уходит в мастерскую работать с очередной скульптурой, на сей раз — копией Аполлона, и смотрит, не отрываясь, как он работает, пока не задремывает, странно вывернувшись в шее и отбросив хвост, смешно урчит, когда спит, и дергает лапами, похоже, бежит за кем-то, Сергей смиряется, что теперь у него есть собака. С такими же карими глазами, как у...              — Как тебя звать, приятель? — Сергей напрягает фантазию и заодно тренирует язык, перебирая все известные, что могут сойти за кличку собаки, испанские слова, но пес никак на них не реагирует. — Я не буду звать тебя «Олегом», даже и не мечтай… — Это удар под дых, этому не бывать! Пес лижет Сергею руку, Сергей вспоминает прошлое: «у нас была собака, лабрадор», «и как его звали?», «как могли звать собаку в России в девяностых, Серый?» и решает: — Я буду звать тебя «Дружок», ладно?              Пес кидается Сергею на грудь, обнимает лапами, пытается лизать лицо, увернуться не особо получается, Сергей смиряется. В ночи Дружок скребется в дверь спальни так яростно, что Сергею кажется, что к нему рвется по меньшей мере тирекс, и он смиряется второй раз и впускает пса в спальню во избежание, что ему процарапают насквозь дверь, Дружок падает у постели прямо на коврик и отрубается до утра.              Сергей хоть и покоряется появлению в своей жизни собаки, не собирается ее себе оставлять, у Дружка же были до него хозяева, и надо их найти, они могут переживать. Он развешивает объявления около магазинчиков, куда ходит за продуктами, и по столбам на своей и соседней улицах, размещает сведения о найденной собаке в сообществе их округа в фейсбуке, но проходит неделя, и как бы ни проверял Сергей уличный почтовый ящик и сообщения в соцсети, хозяева не объявляются. Что ж, ладно. Хорошо.       

***

             Стук в дверь отрывает Сергея от работы, и он досадливо шипит. Кто к нему мог прийти и зачем? Все соседи, что по его приезде хотели наладить контакты с красивым, загадочным и явно богатым молодым русским, довольно быстро поняли, что он не настроен ни на какое общение, кроме как вежливые приветствия у магазинов и перекидки парой ничего не значащих фраз о погоде, и к нему и не рвались. У хозяйки, сдававшей ему дом, как и у его домработницы, свои ключи. Спецслужбы он вряд ли мог заинтересовать, чтобы к нему вдруг ломились без предупреждения, а...              На стук Дружок отвечает заливистым лаем и несется к дверям, и Сергея осеняет: это пришли за собакой. С одной стороны, это радует, ведь псу нужна его настоящая семья и дом, а с другой открывать гостям Сергей идет без особого энтузиазма, к псу он привык. Отпирает замок, распахивает дверь, Дружок чуть не сшибает его с ног, вылетая на улицу, прыгает высоко, норовя лизнуть в лицо стоящего у дверей мужчину. Темная футболка с длинным рукавом, темные свободные брюки, легкая небритость, шрам, пересекающий лицо, седая прядь челки и до боли знакомые карие глаза, совсем как у Дружка. Сергей начинает куда-то падать, лишь родные сильные руки не дают ему разбить голову о каменный порог…              — Это действительно ты?.. — как поверить в то, что напротив сидит и улыбается человек из прошлого, когда-то очень любимый и родной. И не только это, но еще и много лет для Сергея мертвый и давным-давно оплаканный. Сергей пьет мелкими глотками ледяную воду, рука ходит ходуном, и капли падают на футболку, на стол. — Как ты меня нашел?              Олег, похоже, это и правда он, настоящий, живой, несмотря на изменения во внешности: шрам, седину и хриплый, глухой голос, поводит плечом, почесывая льнущего к нему Дружка:              — Я не искал тебя, — говорит тихо, заставляя сердце болезненно заныть: ну конечно, с какой стати, они ведь расстались давно и так плохо, жутко расстались, по вине Сергея, кстати, так с чего бы Олегу искать его, какие глупости! — Я его искал, — он кивает на пса. — Он выпрыгнул из машины на трассе, пока я на заправку ходил, унесся, а я хоть на четырех колесах, а он на трех лапах, не смог его догнать сразу же. Искал потом долго, пока не увидел объявление у магазинчика и… вот.              Сергей ставит стакан на стол, трет ноющий висок. И вот. Вот и все, сейчас Олег заберет у него пса и... Здравствуй, одиночество. Опять. Теперь еще более, пожалуй, жуткое, потому что раньше Сергей был один из-за того, что единственный нужный ему был вроде как мертв, а теперь…              — А ты, значит, теперь тут, — говорит Олег таким тоном, что становится ясно: не очень-то его интересует Сергеев ответ, просто вежливость, они же когда-то приятельствовали, выпустились из одного детдома, да и Сергей ухаживал за его питомцем, этого уже, наверное, достаточно, чтобы не уходить просто так, не поговорив минутку. — Я думал, ты никогда не уедешь из Питера, всегда же хотел жить там, сделать город лучше. Надоели фанаты?..              Сергей неопределенно поводит плечом, улыбается через силу:              — Так просто, сменил обстановку, — он бы рассказал, если бы Олегу действительно было интересно, почему он на самом деле оставил родной город. Рассказал бы о ночных кошмарах с ним мертвым в главной роли, о горстях оранжевых таблеток, что не помогали, о трех месяцах в специализированной клинике неврозов, рассказал бы о фактически приказе врача оставить все дела и немедленно уехать из города, куда угодно, но туда, где ничего не будет связывать его с прошлой жизнью, чтобы окончательно не сломаться. Рассказал бы, да, если бы, но… — А ты сейчас что?..              Девяносто девять из ста, что Олег уже не боец доблестной российской или еще какой-либо армии, Сергей слишком хорошо его знает, знал раньше, по крайней мере, и по тому, как Олег вдыхает и на вдохе на доли секунды задерживает дыхание, как предпочитает все, даже собаку за ухом чесать, делать левой, а не правой рукой, как едва уловимо, но все же прихрамывает на правую же ногу, сразу понимает, что Олег серьезно травмирован. И собака…              Олег обожал собак, всегда возился с бродяжками, которых было полно около детдома, страдал по оставленному после смерти родителей в приюте Дружку, он никогда бы не завел питомца, если бы не был на сто процентов уверен, что сможет позаботиться о собаке как следует и что не оставит ее ради своей службы. Значит, это не отпуск для поправки здоровья, а полный отказ от прошлой жизни. Олег дергает плечом, копируя Сергея, хмурится, почти неуловимо, но Сергей словно чувствительный прибор мгновенно улавливает это:              — Путешествую. Решил сделать небольшой перерыв, — добавляет он твердо, но Сергей ему не верит. Впрочем, это не его дело — дела Олега, теперь уже нет. — Что ж, — Олег поднимается со стула, опираясь на стол, хлопает по бедру, обращая внимание Дружка на себя, — мы пойдем. Спасибо, что приютил его…              Сергей поднимается следом. Его ведет немного, шок еще не прошел, да и сейчас он не совсем в себе от осознания, что Олег вот сейчас уйдет и… Он хватается за руку Олега, сделав к нему широкий шаг.              — Постой! — умоляюще смотрит на бывшего друга, чтобы тот остался и выслушал. Услышал то, что Сергей не сказал, когда должен был. — Я понимаю, что сейчас в этом уже нет никакого смысла, все должно быть вовремя, и что мы чужие люди давно, что у тебя своя жизнь, у меня — своя, но… — его рука на предплечье Олега ходит ходуном, Олег смотрит на нее, но не отстраняется, не уходит от контакта. — Я очень жалею о том, что сказал тогда. Очень и очень жалею, Олег, что не захотел понять и принять тебя. Пожалел очень скоро, сразу, как за тобой закрылась дверь. Просто я был идиотом, максималистом, эгоистом и я жутко злился, не на тебя, конечно, на себя, что так к тебе привязался и…              Он чувствует, как рука Олега, горячая и тяжелая, накрывает его, смотрит на нее, загорелую, обветренную, покрытую ниточками тонких шрамов, в глаза Олегу посмотреть не хватает смелости. Тогда, почти десять лет назад, тоже ее не было. Злость была, злость на себя, на Олега, на российскую армию, на войну в целом, на весь мир. Был страх, что Олег не вернется, что погибнет, и отчаянное желание как угодно попытаться его удержать: слезами, истерикой, манипуляцией. Была боль от мыслей, что Олег просто его не любит, раз меняет жизнь с ним, пусть не очень-то устроенную и сытую, что там за душой у студента и только что вернувшегося из армии безработного бывшего срочника, но все же мирную, на службу по контракту. Все было, но не смелость. Не смелость понять, принять, простить и отпустить. И жуткие слова, пожелания Олегу сдохнуть там, на его войне, и никогда не возвращаться Сергей трусливо кричал ему в спину, пока Олег быстро собирал свои немудреные пожитки в спортивную сумку, что разобрать почти что толком не успел.              — Я так отвратителен, Олег. И был, и есть. Конечно, за такое не прощают, да и… уже и не нужно. Просто я хочу, чтоб ты знал: я правда жалел. Хотел извиниться еще тогда, объясниться, но твой телефон перестал обслуживаться, а адреса твоей новой части я не знал. И в вашей базе, я ее взломал уже через неделю, как ты уехал, не было никаких сведений, где ты, куда тебя отправили. Я тогда написал на твою питерскую квартиру, подумал, что ты вернешься туда и… Но мне пришел ответ, что адресат выбыл, там уже жили другие люди, — Сергей облизывает сухие губы, судорожно вдыхает, Олег медленно гладит его дрожащие пальцы:              — Я продал ее почти сразу же через агента, — он сглатывает, потом осторожно толкает Сергея обратно к столу. Сергей повинуется, делает шаг назад, устраивается на стуле, с которого встал минуту назад, а Олег не садится, остается стоять рядом, но уже не касается, руки сложены на груди в позиции силы, и Сергею хочется стать маленькой букашкой, забиться куда-то в щелку, так ему сейчас неуютно под холодным, очень внимательным взглядом Олега. Чужим совсем взглядом.              — Я так и понял, — Сергей опускает голову, занавешивается волосами, разглядывает носки собственных кед и Олеговых грубых ботинок. — После того письма я перестал тебя искать... Решил учиться жить без тебя, конечно, мы были вместе столько лет, выросли рядом, ты мне дороже отца и матери стал, я их забыл даже, ты стал самым, нет, единственным близким, всех заменил. Но люди расстаются и потом как-то живут по отдельности, и ничего. Я думал, что тоже смогу. Не вышло: вспоминал тебя каждый день, говорил с тобой, забывая, что тебя нет. Соседи по комнате ржали, пальцем у виска крутили, я тогда выиграл со злости конкурс один, получил деньги и из общаги съехал, только чтобы никого не видеть больше, так легче было, проще с головой в учебу и в работу и не думать о тебе. Вроде немного отпустило. Я даже порадовался этому, думал: ну вот, живу же, и никто мне не нужен. Окончил универ, приехал в Питер, запустил проект…              Олег молчит, не перебивает, не требует прекратить, и Сергей, что изначально хотел только извиниться, решает все же рассказать все. Пусть. Пусть это не нужно Олегу, но Сергей все же сделает это — выплеснет все, что у него накопилось на душе за эти годы, что он даже психотерапевту не до конца рассказывал. Он смотрит на Олега умоляюще, чтобы тот не уходил, чтобы выслушал эту исповедь до конца, и Олег подтягивает к себе стул покорно, садится, его колени почти касаются Сергея. Почти... Дружок по очереди смотрит на обоих мужчин непонимающе, скулит, словно чует беду, а потом заползает под стол и замирает там, Сергей провожает его взглядом — сам бы сейчас заскулил и спрятался, — и продолжает рассказ:              — Разбогател быстро. Говорят, что в деньгах и в успехе счастье. Ничего подобного: только одни тревоги и заботы! Хотя они вроде как тоже помогали не думать о тебе, постоянно — не думать. Я же хоть и решил, что мы расстались — и все на этом, вспоминал тебя постоянно, представлял, как встречу где-нибудь на Невском случайно, приглашу выпить кофе, извинюсь. И все будет как раньше. Нет, лучше! День за днем, год за годом. Ты снился мне даже! А полтора года назад… — Сергей делает глубокий вдох, ему надо как-то пережить эту часть рассказа и не сорваться в истерику, в панику, хоть он вроде как справился с этой травмирующей ситуацией благодаря смене обстановки и таблеткам, появление Олега опять откатило все назад, и Сергей ощущает сейчас себя совсем как тогда, когда… — Я как-то напился одним ноябрьским днем, даже не знаю с чего, просто стало ужасно тоскливо, и залез в вашу базу. Не искал сведений о тебе, кроме того, первого раза, думал, что если судьба, то... А тут взял — и залез. И увидел, что ты… — Сергей смотрит на Олега, и из груди рвется рыдание, он закрывает рот рукой, замирает. Накрывает опять, слишком яркие воспоминания о слишком болезненном — известии, что человек, которого ты любил и до сих пор любишь, мертв, и ты даже не попрощался с ним как следует, а последние слова были такими жуткими, мерзкими. — Боже!.. — Сергей не верующий, но…              Он закрывает лицо ладонями вовсе, всхлипывает. Ругает себя мысленно: истеричка, форменная истеричка, не умеет себя держать в руках совершенно! Следом за надвигающейся истерикой накрывает и паника: а что если ему чудится все это?! У него были видения, когда он узнал про гибель Олега, ему казался Олег, что он вернулся, потом он видел его, изрешеченного пулями, с мертвым взглядом. Еще ему виделось, что это он сам его убивает: стреляет из пистолета, целясь в сердце, попадает, а потом баюкает окровавленное тело на руках, целуя в холодные губы.              В один из таких приступов, накрывший Сергея прямо посреди рабочего дня, его нашла помощница Марго, совершенно безумного, воющего как дикий зверь, с окровавленными руками и лицом, катающегося по полу, усыпанному битым стеклом — он расколотил одну из интерьерных витрин в кабинете. Именно благодаря Марго и ее умелым хладнокровным действиям он не потерял ни себя, ни бизнес: она тайком устроила его в клинике, отбивалась от журналистов и сотрудников, которых волновало исчезновение Сергея. Теперь она в Питере держит оборону и компанию на плаву, приказом назначенная исполняющим обязанности главы фирмы, пока главный акционер тут скульптурой занимается и пытается не сойти с ума окончательно. А может, без толку все, может, уже сошел?              Может, ему и сейчас это лишь кажется, этот разговор? Говорят, перед смертью человек может видеть тех, кого он обидел когда-то, уже мертвых, что они приходят, чтобы умирающий мог облегчить душу и пойти на тот свет прощенным. Может, Олег пришел за ним? А сам Сергей не сидит вовсе на кухне, а валяется где-нибудь на пороге дома, может, он упал и разбил все же свою дурную голову?.. Он кусает кулак до боли, рычит. Нет! Нет-нет-нет, Олег жив! Ему не чудится, не чудится же!              — Сережа! Сережа, что с тобой? — хриплый шепот куда-то в макушку, теплые руки на плечах, на щеках, убирают его собственные руки, поднимают голову. — Посмотри на меня! — властный тон, Сергей смотрит, хотя все плывет от слез и нервов, видит: Олег склонился к нему, смотрит прямо в глаза, седая прядь на лоб падает, от того, что Олег хмурится, шрам кривит щеку, глаз. Похоже, Олег действительно не кажется, если бы было так, Сергей бы не увидел бы его таким, он его таким не знал, не видывал. — Ты принимаешь какие-нибудь таблетки? Где они?..              Сергей отрицательно качает головой, но не так, чтобы сбросить руки Олега, нежно устроившиеся на щеках, машинально трется о пальцы, успокаивается почти моментально. Вот что, кто всегда мог привести его в чувство мгновенно — Олег. С раннего детства, когда Сергею было больно, плохо, страшно, в грозу, среди шумной толпы сверстников, в большом городе, перед экзаменом или прививкой Олег всегда мог одним касанием и парой слов вернуть ему спокойствие, заземлить. Ничего не изменилось…              — Н-нет, — тянет Сергей, сглатывая, горло, словно наждачкой дерет. — Не принимаю…              Олег убирает одну руку, второй скользит на затылок, пробирается через спутанные пряди, проминает шею, успокаивает:              — Тихо тогда, успокойся. Выпей воды, — протягивает Сергею стакан с уже теплой минералкой, что он не допил, не дает в руки, сам подносит к губам. У Сергея зубы стучат о край стакана, но он все же делает пару глотков, потихоньку приходит в себя. Олег кивает удовлетворенно, ставит пустую посуду на стол, но не отходит и не убирает рук, перебирает пряди волос на затылке, другой рукой поглаживает по линии челюсти. Сергей выдыхает шумно, на секунду закрывает глаза и потом все же оканчивает свой рассказ:              — Я нашел твое личное дело. И там стояла пометка «погиб». Яркая такая, красная как кровь. Никаких подробностей: где, как, где твоя могила, есть ли она вообще — ничего. Просто погиб, выбыл из списков бойцов, все. А я выпал из списков нормальных. Пока я знал, что ты жив, мне было тяжело, конечно, тоскливо, пусто, но нормально, а когда тебя не стало, все изменилось, меня переклинило. Истерики, панические атаки, депрессия. Терапия, закрытая клиника, новомодные методы восстановления, — он облизывает моментально сохнущие губы, поводит плечом. — Так я тут и оказался, сослали туда, где о прежней жизни ничего бы не напоминало… — он замолкает и чувствует невероятное облегчение. Наконец-то…              Олег тоже молчит, долго, несколько минут, наверное, Сергей не то чтобы следит за временем, просто по ощущениям, потом убирает руки, отходит от Сергея, но не садится на стул обратно, подходит к окну. Оно выходит в сад, запущенный весьма, но тем он Сергею и нравится, среди кустов и апельсиновых деревьев — скульптуры: ангелы, копии великих произведений, какие-то абстракции, Сергей занимает голову и руки совсем иным, чем то, что составляет дело его жизни, все как доктор прописал. У Олега подрагивают плечи, и голос тоже дрожит, когда он подает реплику. Трудно говорить физически или?..              — Я долго на тебя злился. Очень сильно. И очень глупо. Знаешь, как в той фразе: «назло кондуктору пойду пешком и отморожу уши». На зло тебе попросился в самое опасное на тот момент место на земле, подумал, идиот, что вот меня ранят, а еще лучше — убьют, и ты пожалеешь, о том, что сказал. А я не просто умру, а как герой! — Олег дергает плечом, Сергей замечает, как от этого движения у него по всему телу проходит судорога и он вцепляется в подоконник, все еще не поворачиваясь лицом. — На мое счастье, меня не убили, даже не ранили, рядом со мной умирали люди, десятками, сотнями, а я все был жив, цел. Только внутри все перемололо к чертям, я понял, что ты был прав: война — не такое классное место. Но я не мог так просто все бросить и вернуться к тебе с повинной. И гордость не давала, и обязательства, я же сразу на два года подписался и… И ребята, я не мог их бросить. Да и деньги… К тому же адреналин, я ловил кайф от этого, это ужасно, но так и было. И я остался. Одно место, другое… Иногда приезжал в Питер, но чаще просто мотался по стране, то у одного товарища торчал, то у другого, нигде не было для меня места, и как только появлялась возможность отправиться на задание — сразу ехал.              Сергей внимательно слушает его, но еще внимательнее смотрит и замечает, как опускаются плечи Олега, как сам он горбится, словно из него выпускают воздух, словно вытягивают металлический стержень — чего? горя? боли? вины? — что держал его до того. Сергей думает встать, подойти к Олегу, обнять его, показать, что он рядом, поддержать, но потом решает не делать этого: Олег просто дал ему выговориться, не требуя большего, Сергею надо поступить так же.              — Так несколько лет прошло, я заработал неплохо денег и неплохо — шрамов. Мне дали отпуск на месяц, я поехал в Питер. Не любил там бывать, а тут поехал, и, не поверишь, но как тебе грезилось, увидел тебя. На Невском, у Дома книги, ты был такой красивый, модный, с девушкой-блондинкой рядом. Вы смеялись над чем-то, я видел, что к вам подходят люди, вы с ними фотографируетесь…              Сергей вспоминает тот день: открытие публичного интернет-кафе при офисе «Вместе», их первый проект с Марго, выстреливший и подаривший им обоим новый уровень славы и любви. Он улыбается непроизвольно, а потом закусывает губу: Олег был там, он мог его увидеть, и тогда все было бы иначе. Наверное… Олег продолжает рассказ, все еще не меняя позы и крепко держась за подоконник, словно уберет от него руки — упадет:              — Я знал, что у тебя крутой проект, что ты знаменитостью стал. Но думал, что если я явлюсь к тебе такой вот повзрослевший, возмужавший, с деньгами и медалями, ты поймешь и примешь меня. А когда я увидел тебя там, я понял, что ошибался, а ты был прав: мы люди разных миров, и были, и стали ими еще больше, куда мне, тупому вояке без образования, без ничего — ты, такой умный, успешный, счастливый, знаменитый. И я не стал подходить и вскоре вообще уехал. А потом случилось то, что вообще все перечеркнуло, и я бы никогда не посмел бы приблизиться к тебе, если бы не…              Олег замолкает, шумно вздрагивает, Сергей все же встает, делает несколько неуверенных шагов, пока не оказывается рядом, плечом к плечу с Олегом, касается его руки, сжимающей доску подоконника, робко, кончиками пальцев, поддерживает, просит закончить рассказ, сбросить этот тяжелый груз наконец. Олег смотрит на него, потом отводит взгляд:              — Я убил ребенка. И не одного, а троих сразу, — его голос срывается, Сергей сам издает полузадушенный писк, но лишь сильнее сжимает руку Олега, показывая, что он рядом, что он не бросит, выслушает, постарается понять. Олег откашливается, трет лицо другой рукой, кажется, на ресницах что-то блестит… — Это вышло… Я вышел из себя, обезумел! Хотя это меня не оправдывает… Мы с ребятами укрывались в одном из домов поселка, там не было, по сведениям, боевиков, только женщины, старики и дети, я и пятеро моих ребят, совсем молодых, новичков, торчали там в ожидании дальнейших приказов. Не заметили, как к нам подобрались эти… И просто закидали нас гранатами. Я не знаю, как меня не затронуло почти, лишь порезы да синяки, а мои ребята все… Я вылетел на улицу с автоматом, увидел этих мальчишек. Они совсем мальчишки были, лет по двенадцать, но уже звери. Я видел, что это они сделали, они не скрывались. И я… выпустил в них весь рожок. Они не успели убежать… После этого я не имел никакого права не то что вернуться к тебе, даже о тебе подумать. Да и… меня затаскали потом по разбирательствам, как, что, люди погибли же, мои люди…              Сергей прижимается лбом к плечу Олега, шумно выдыхает, обхватывает его за талию, замирает так, грудью прилепившись к его спине. Олег, Олежик. Как же так! Почему все так? Олег не пытается отстраниться, лишь дышит как-то часто, поверхностно…              — Ты же… был вынужден… — словно ему нужно его оправдание, говорит Олегу Сергей, поднимает руки выше, уже обхватывая грудь, чувствуя, как ускоряется у Олега сердцебиение. Олег кивает:              — Был. Не хочу оправдываться, это целиком моя вина, что не уберег ребят, но это была вообще подстава, я потом узнал. Надумал уволиться к херам, больше не мог там находиться, все, во что я верил, за что боролся, оказалось одной большой профанацией, но не успел. Не знаю, случайно так вышло, или это была тоже часть какого-то адского плана кого-то сверху, политика, но наша БМП, в которой я и другие ехали на базу, откуда я мог отправиться домой, в Питер, налетела на ловушку, подорвалась и…              Сергей плотнее обхватывает Олега, словно он сейчас вот растворится, исчезнет. Словно «погиб» будет взаправду. Нет, не отдам! Мой! Он вжимается лицом в затылок Олега, дышит им, его теплом. Даже если они расстанутся, сейчас Олег — его, вот сейчас… Олег осторожно накрывает руки Сергея своими, гладит их:              — Я лежал там, в луже крови, не чувствуя рук, ног, слушал стоны умирающих товарищей и думал о тебе. Думал, вот ты сейчас сидишь где-нибудь в своем чистеньком офисе, за компьютером, а может, на каком-нибудь банкете пьешь шампанское, смеешься и не знаешь, что я умираю. И хорошо, что ты не знаешь, хорошо, что я тебе больше не важен, не нужен, что ты не переживаешь за меня, за такого урода и убийцу. Я уходил легко, тебя видел перед собой…              — Но ты же не умер! — это вырывается само, Сергей стискивает пальцы Олега между своими, вжимается в него сильнее. Олег же не умер, он же тут, реальный, живой. Не призрак, не безумие!              — Не умер, — Олег усмехается, ерзает, Сергей отпускает его немного, но не выпускает из рук вовсе. — Меня подобрали представители третьей стороны, «частники». Подлатали, ввели в курс дела, я наивный был, многого не понимал, они открыли глаза, через них я узнал, что признан погибшим. И не просто погибшим, а изменником Родины. Куда мне было идти? Когда они сделали мне предложение стать частью их команды, я, конечно, не отказался, не было других вариантов, хотя не очень-то я разделяю их идеи, не все. Конечно, ни о какой активной работе больше нет и речи: осколочные по всему телу, ногу собирали по кускам, рука работает на пятьдесят процентов, легкие — на восемьдесят, но аналитика, подготовка операций, тренерство…              Сергей смотрит в глаза Олега, он уже повернулся и теперь они лицом друг к другу, и не знает, что и сказать. Вот и все, вот все тайны и разрешились, вот они и попросили друг у друга прощения. И что теперь? Перед ним, похоже, преступник, убийца, что попрал все принципы, что были дороги Сергею, может даже террорист. Когда-то Сергей не захотел его понять и потерял. А теперь обрел снова и…              — Ладно, теперь ты все знаешь и… — Олег высвобождается из объятий, просто убирая руки Сергея, обходит его, свистит псу, у которого только морда торчит из-под стола. — Идем! Нам пора. — Пес смотрит на хозяина, но слушаться, похоже, не собирается, лишь дальше забивается под стол. — Что, не хочешь уходить? Но надо, идем, Дружок...              — Олег, — Сергей рвется за ним, замершим на пороге кухни, терзает подол своей футболки, не зная как сказать, как донести все, — постой! — вновь касается его руки, хватает за запястье — не отпущу! — Олег хмурит брови, шрам наползает на щеку, но не обезображивает, лишь делает строже. — Я не хочу, чтобы ты уходил, чтобы ты снова…              — Сереж, — он снова его так называет, и все тело затапливает нежностью, любовью, как годы назад, Сергей выдыхает со стоном, подаваясь к Олегу. — Зачем?..              Зачем? Сергей бы хотел знать ответ на этот вопрос. Потому что любит, потому что не может без Олега жить, потому что готов простить ему все, лишь бы Олег был рядом. Пронзает страшная догадка, и очередной стон срывается с губ, но уже стон боли: Олегу это не нужно. Он-то не страдал по Сергею, он-то уже смирился с утратой давно.              — Прости, — голос срывается. — Ты прав: действительно, «зачем?». Просто если снова тебя потеряю, то точно мне уже ничего не поможет, ни лекарства, ни терапия. Но я опять рассуждаю как эгоист, и, конечно, ты волен уехать, я не имею права манипулировать тобой…              — Я не об этом, — Олег мотает головой, седая прядь падает на лицо, он убирает ее резким жестом. — Зачем тебе я? Старая развалина, живого места нет, преступник, живущий под чужим именем, человек, что оставил тебя, хотя обещал никогда не оставлять и не бросать и всегда быть рядом. Зачем я тебе? Тем более, сейчас…              Сергей улыбается: он чувствует, что он не одинок в своих чувствах, что Олег, совсем как его пес, как сам Сергей хочет остаться, хочет чтобы…              — Потому что я люблю тебя! Всегда любил. И никогда не прекращал. Потому что я вырос и многое понял, что на самом деле важно. Потому что я хочу попробовать что-то наладить, еще ведь не поздно. Знаешь, говорят: поздно, когда умер, а ты не умер, и я — не умер, значит… — он шепчет это срывающимся голосом почти что в губы Олега, крепко держась за его плечи. — Если ты бы тоже этого хотел. Стать хотя бы снова друзьями…              Вместо ответа Олег лишь теснее прижимает Сергея к себе за талию, долго смотрит в глаза, — Сергей, кажется, забывает, как дышать, — а потом нежно целует. Осторожно, примеряясь, вспоминая, каково это — быть вместе, изучая заново, вышибая воздух из легких. У Сергея ватные ноги, он почти висит на Олеге, руки трясутся, сердце заходится в неровном ритме, кажется, он умирает. Но все это неважно, ничто не важно, кроме губ Олега, его рук, его нежности и любви…       

***

      Дорога идет под уклон, и спускаться довольно удобно, знай переставляй ноги, а инерция сама придаст скорости, главное, не запнуться о камни. Обратно будет сложнее, но еще раннее утро, и воздух осенний, уже прохладный, так что… Дружок с шумом носится вокруг, сует нос в газоны, в калитки чужих дворов, гоняет голубей и кошек. Олег усмехается, наблюдая за ним, оборачивается к Сергею, идущему рядом:              — Совсем как ты, такой же деловой.              Сергей, терзающий телефон, почти не смотрящий под ноги, лишь угукает, пальцы быстро набирают что-то на клавиатуре. Олег мягко забирает у него мобильный, и только тогда Сергей осознает, что он на улице, что он куда-то идет:              — Эй! — фыркает он, тормозя и пытаясь добраться до телефона, что Олег держит на вытянутой вверх руке. — Отдай!              Олег качает головой, прячет мобильный себе в карман, перехватывает одной рукой обе руки Сергея, чтобы тот не забрал себе собственность, целует пальцы, трется о них щекой:              — Нет! Хватит работать! Мы вышли за продуктами и посмотреть ваш город, а не… И вообще, ты же сказал, что в отпуске! И я в отпуске. Так что никакой работы…              Сергей вздыхает, но смиряется. Встряхивает рыжими волосами, что на солнце как пожар, прижимается поближе к Олегу, щурится довольно, разглядывая любимый профиль:              — Ты прав. Больше не буду. Я в отпуске. И в счастье. Наконец-то…              Олег ерошит его волосы, вызывая шутливый гнев, подзывает к себе расшалившуюся собаку. Втроем они шагают гордо к пекарне доньи Аурелии, где их ждет уже любимая выпечка с апельсиновым джемом. А потом — целый день счастья и нежной любви, которую они, наконец, осознали и допустили в свои жизни.