Хуже смерти

На юге говорят, что смерть похожа на короткий, приятный сон. Ты закрываешь глаза, опускаешь на землю тело, полное боли и тяжести, а затем тьма окутывает тебя целиком. Ни зазора, ни щелочки, чтобы подсматривать за этим миром. Поэтому Микель не любит засыпать. Он боится. Смерти, забвения, холодной черноты. Боится этого «ничего», в котором исчезает пространство и время, остается лишь пустота. Любой из друидов сказал бы: «Это ты зря», но их нет рядом. Есть только несколько странных спутников. Последовательница темной богини, воительница из другого измерения, неунывающий волшебник, человек, заключивший сделку с дьяволом, раб жестокого хозяина и вечного голода. И он сам — друид без круга, вечный скиталец, давно утративший веру в богов. Прелестная компания. — Как бы ты хотел умереть? — спрашивает Астарион в первую ночь в лагере. Его глаза сверкают от нервного возбуждения и ужаса, пальцы мелко подрагивают. Микель не хочет умирать. Никогда. У него нет ответа на этот вопрос, но есть чувство, медленно зарождающееся где-то под ребрами. Будто кто-то все внутренности выворачивает от одного взгляда Астариона или его чудовищной, прекрасной улыбки. Микель никогда не любил прежде, но ему кажется, что это она. Любовь. Невозможная, жестокая, обречённая на провал. Поэтому он подходит ближе и отвечает: — От ножа. Надеюсь, твоя рука не дрогнет. — Ох, дорогуша, можешь не волноваться! — глаза Астариона вспыхивают ярче. Он хлопает друида по плечу и улыбается ему — мягко, лукаво. Кто такой Микель, чтобы противиться этой улыбке? Ему невыносимо хочется, чтобы Астарион улыбался чаще. Чтобы смотрел — так. Чтобы его голос смягчался, когда он отвечает Микелю, а глаза сверкали. Микелю хочется очень многого, и он это даже получает, когда предлагает Астариону свою кровь и встаёт на его сторону в лагере. Микелю даже врать не приходится: глупая, почти детская влюбленность застилает его мысли. Ему действительно плевать, что Астарион — вампир и что он будет пить кровь их врагов; друид готов прогнать каждого, только бы Астарион остался. А затем Микель соглашается помочь тифлингам. И берет у Нетти яд, оставляя взамен обещание убить себя, если что-то пойдет не так. И подбадривает ребятишек на тренировочной площадке. Несколько добрых слов там, пара хороших поступков здесь. Гейл начинает улыбаться ему чаще, Уилл по-дружески хлопает по плечу, но Астарион… Если бы разочарование Астариона было заклятием, ним можно было бы уничтожить небольшой городок. Вампир едва не рычит, когда Микель пытается с ним поговорить в лагере. — Ты мягкотелый и глупый, если надеешься спасти всех и каждого на своем пути. Я разочарован в тебе, дорогуша, — скалится вампир и демонстративно прячет взгляд в книгу. Да он лучше бы на камень пялился или в пустоту смотрел, чем на Микеля! Тонкая нить взаимопонимания рвется с противным треском, а вместе с ней — что-то внутри Микеля. Астарион его игнорирует. Вампир дерется все так же хорошо, отсыпает каждому немного своих колких шуток, достает Лаэзель, флиртует с Уиллом и ведет себя так, будто идеальная прическа — единственное, что его волнует. Тава он не видит в упор. Даже собаке, которую Микель приводит в лагерь, достается больше внимания — его вампир хотя бы хочет сожрать. — Смотришь на него, как побитый гнолл на кусок мяса, — брезгливо сообщает Шэдоухарт после мелкой стычки с гоблинами. А затем добавляет, немного смущенно: — Мне жаль, что он такой придурок. «Нет, придурок здесь только я», — обреченно думает Микель, а затем, ещё более обречённо, требует у тифлингов награду за спасение. И у друидов — тоже. Он знает, что Астариону это понравится, но иллюзорные обещанные деньги неприятно жгут кожу, позвякивают в кошельке так громко, что Микелю кажется: он сходит с ума. Вина гложет его, ввинчивается в мозг тонкими иглами. Он всегда был хорошим полуэльфом, никому не вредил, не проливал кровь без надобности. Микель поэтому и подался в друиды: чтобы понимать животных и быть способным им помочь. Защитить. Но Астарион говорит: — Радует, что мы будем убивать гоблинов не зря. Деньги никогда не бывают лишними. А то я подумал, что ты решишь помогать им просто так, — он лукаво улыбается, и головная боль Микеля отходит на второй план. Живот сводит от приятного волнения, а сердце колотится где-то в горле. Это похоже на приворот, и будь Астарион волшебником или жрецом, Микель бы его заподозрил. Но вампиру магия чужда. Все его волшебство — это острые клыки, которые прелестно выглядывают, когда он улыбается, и капризный насмешливый голос, который хочется слушать, слушать… Когда Микель стряхивает с себя оцепенение, Астариона рядом нет. Только сердце все так же танцует под ребрами. * Микель подсаживается на одобрение Астариона, как на наркотик. Он похож на дворовую собаку, которая получила каплю ласки после долгих лет побоев и голода, и теперь готова за нового хозяина перегрызть глотку целому миру. Жизнь его превращается в прекрасный, горячечный кошмар. Спутники Микеля боятся превратиться в раба иллитидской личинки, Астарион страшится, что Казадор вновь обретет над ним власть, Микель же не боится ничего. Его рабство ужаснее прочих — оно добровольное, поэтому причиняет намного больше боли. Но и радости — тоже. Микель видит, как разгораются алым глаза Астариона, а тонкая, лукавая улыбка трогает губы. Он отдал бы за такую улыбку многое. Многим бы пожертвовал, поэтому он распахивает двери и щерит зубы. Внутри развлекается гротескная парочка, вокруг все бело от костей и буро от засохшей крови. Друид почти убеждает себя, что делает это ради благой цели — убивает чудовищ, очищает мир от скверны, мстит за незнакомых ему смертных, которые стали пищей для огра. Почти. Когда троллиха умирает, боггарт склоняется над ее мертвым телом; в его глазах место ярости занимает тоска, дикая, неукротимая боль. Астарион добивает его одним точным ударом, слизывает с губ капли крови. Он весь — воплощение разьяренного божества: одежды в крови, свежий порез на скуле, сытая улыбка и что-то незримое, ускользающее во взгляде. Что-то, заставляющее сердце Микеля биться быстрее. Астарион вытирает оружие об одежды мертвого боггарта, хлопает Тава по плечу и тянет довольно: — Ох, это было прекрасно! Такая мерзость… Я восхищен, — его прохладные губы почти касаются острого уха полуэльфа, дыхание щекочет кожу. — Восхищен тобой. Микель отвечает что-то незначительное. Говорит, что им нужно убираться, пока на набежали гоблины. Превращается в волка и скрывается в чаще. Но превращение не помогает избавится от вопля раненного боггарта над телом подруги. Волк заходит в ручей, опускает под воду морду и старается не дышать. Прохлада окутывает его тело, путает мысли. Шелест ручья, рокот водопада вдали, мерный гул земли, скрежет камней — он хватается за эти ощущения, но они ускользают, оставляя после себя лишь запах крови и вопль. Так вопит его совесть, глупая жажда любви от существа, который в этой любви не смыслит ни слова. В кустах слышится шорох, и Микель выныривает из воды, трясет мокрой мордой. — Ах, вот ты где, — ухмыляется Астарион. Он сменил одежду, вымыл волосы, достал где-то бутылку красного вина и теперь выглядит как всё, чего Микель когда-либо хотел. Такая глупость… Сломленное создание с жаждой крови и тягой к разрушениям, с этими невозможными, жестокими улыбками и почти детским восторгом перед смертью. Волку легче. Для него охота — дело привычное: он смог бы говорить с Астарионом на одном языке, но друиду Микелю — сложнее. Поэтому он не спешит превращаться и не выходит из проточной воды. — Молчишь? Что ж, такая компания мне даже больше по душе, — фыркает Астарион и садится на замшелый валун. — Знаешь, волчья кровь отвратительная на вкус, но достать ее — целое испытание. Это делает ее слаще. Немного. Волк недовольно скалится и бьёт лапой по воде. Брызги летят в разные стороны, несколько капель падает на холеные пальцы Астариона. Вампир выпускает из рук бутылку, и она с противным «дзынь» разбивается о камень. — О, так ты зол! Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое! — кричит Астарион, стряхивая со штанов остатки вина и осколки. Волк скорее чувствует, чем видит — алое теплое облачко крови окутывает пальцы эльфа, бордовая туча ярости кружится вокруг головы. «Он не заслужил подобного отношения. Астарион никогда не врал и не притворялся, в отличии от тебя», — мелькает в голове мысль, слишком тяжелая для волка. Зверь знает, что Астарион — часть стаи, нелепый белый волчонок, которого нужно защищать. Он выходит из воды и осторожно отряхивается, а затем подходит к эльфу. Сухой горячий нос тычется в ладонь, шершавый язык зализывает ранки. Кровь вампира на вкус словно тина — затхлая, болотистая и горькая. Волк чувствует отголоски чужой боли, загнанное дыхание, сладковатый запах страха, а ещё — разочарование. Густое, тяжёлое, оно кутает фигуру эльфа в прочный доспех и вытесняет другое чувство — замешательство. Для волка все просто, для Астариона — нет. Эльф рассеянно касается жёсткой шерсти, осторожно чешет за ухом и молчит. От его веселья или ярости не осталось следа. Так они сидят несколько минут, прирученные друг другом хищники. Микелю хочется о многом рассказать, покаяться, волку же нравится все, как есть: его чешут за ухом, солнце греет спину, а воздух пахнет привычно, хорошо — лесом. Но воля друида сильнее. Секунда, две — и под пальцами Астариона не шерсть, а мягкие рыжие волосы. Вампир одергивает руку, но вставать не спешит. Здесь, вдали от людей, маска медленно сползает с его лица, обнажая уязвимость, усталость. Страх. Вампиру, может, и хочется съязвить. Возможно, этого хочется и Микелю. Чтобы все было как раньше — привычно, до нелепости жестоко. — Я врал тебе, — выдыхает Микель. — Я не хочу умирать. Это больно и страшно. Убивать тоже не хочу. Я… я совсем не такой, Астарион, — Микель говорит, но легче почему-то не становится. Ему казалось, что ложь — неподъемная ноша, и как только он от нее избавится, будет проще. Легче, правильней. Но все, что он чувствует — это боль. Своя, чужая, она окутывает их, берет в тугое кольцо. Во взгляде Астариона что-то сильнее боли: однажды его обманул Казадор, и его жизнь превратилась в кошмар. Ложь Микеля будто добавила поверх шрамов на спине новые — кровоточащие, такие, что никогда не заживут. Эльф молчит. Опускает руку на голову Микеля, рассеянно перебирает его волосы. Его пальцы мягкие, касания осторожные, но заостренные ногти царапают кожу. Микелю хочется, чтобы Астарион сделал ему больно, чтобы вонзил ногти в голову, попытался прирезать, как в первую встречу. Сказал что-то злое. — Я знаю, — наконец отвечает Астарион. Его пальцы сжимают волосы на затылке друида, поворачивают его голову к себе. На мгновение Тав зажмуривается — от накатившей боли и страха посмотреть Астариону в глаза. Он трус. Трус во всем, что касается любви. — Ты собирался притворяться, пока мы не переспим? Или же… Это твоя программа соблазнения? Жалкое зрелище. Микель только смотрит Астариону в глаза и отрицательно качает головой. Не отвечает. Ему не нравятся ответы. «Я надеялся измениться ради тебя». «Я люблю тебя». «Прости меня, я на все готов, только не отталкивай». Жалкие слова жалкого существа. Вот кем он стал, рабом нелепых чувств, построенных на лжи. Астарион слишком гордый и слишком травмированный для прощения, он скорее Микелю глотку перегрызет, чем примет извинения. Уйти, напоследок сказав что-то колкое, рассмеяться — это было бы очень в духе Астариона. Пырнуть ножом — так, на память. Прогнать Микеля. Но вампир поступает иначе — он отвечает на честность честностью. — Ты мне, правда, нравишься, Микель, — это «Микель» вгрызается клыками в сердце друида. Не «дорогуша», не привычное «ты» или «друид». Собственное имя из уст Астариона теперь звучит как насмешка. — Ты красивый. Не настолько как я, конечно, но эти твои крапинки в глазах и веснушки… И ты отлично справляешься с тем огненным мечом. Я не был честным с тобой вначале. Ты отплатил мне тем же. Думаю, мы в расчете. Но если обманешь меня еще раз… Астарион уходит, напоследок клацнув зубами. Микель — остаётся. На юге говорят, что смерть похожа на короткий, приятный сон. Влюбленность же напоминает кошмар. Микель наконец чувствует, что проснулся.