Игра

— Итак, — Гэвин встряхивает небольшую бутылку жестом фокусника и улыбается так, что у него зубы сводит, — кто готов повеселиться? Кто тут самый смелый? Самый смелый тут на самом деле он — пара бутылок пива сказывается, в голове приятно шумит. Внутри клубится кураж, перемешанный со странной робостью. — Мы оба довольно смелые, — рассудительно говорит Девятка. Он скрещивает ноги и устраивает руки на коленях, как примерный мальчик. — Но Коннор, конечно, смелее, — добавляет он с неодобрением. Коннор только ухмыляется в ответ: о да, он смелый, все в курсе. Так что Гэвин без лишних рассуждений плещет из бутылки в два стакана и предлагает угощаться, со скрытым удовлетворением глядя, как Коннор морщит нос, отпивая из стакана. Девятка ничего не морщит: вид у него задумчивый. Это… ну, наверное, можно сказать, что это алкоголь — добавка к тириуму, вызывающая у андроидов легкую эйфорию (без похмелья, как завистливо думает Гэвин). И им всем точно нужно что-то, чтобы расслабиться. Он сам вон уже расслабляется, так что дело за Девять и Коном. Сегодня они сами предложили прийти к нему — Девять предложил, если точнее, — и все же… Гэвин видит, как Коннор ненароком, будто случайно, касается руки Девять, и в груди сжимается кислое чувство. Осталось понять, кого и к кому он ревнует. И ревность ли это вообще. Он знает — уверен — Девять хочет его только из-за Коннора, но вот почему Коннор захотел быть с ним — мучительный вопрос, на который нет ответа. Он никогда не думал, каково чувствовать себя капризом, вещью… какая ирония. Но сейчас Гэвин хочет веселиться. — Чем займемся? Сыграем? — предлагает он и снова глотает из бутылки. Кажется, он уже пьян, хотя выпил не так уж много. — В приставку? — оживляется Коннор. Он расслабленно откидывается назад, улыбаясь, — и похоже, на него подействовало, — рубашка обтягивает его торс, и Гэвин залипает ненадолго, пытаясь не выглядеть при этом так, будто залип. Коннор любит приставку Гэвина и может весь вечер задротить в какую-нибудь странную инди-игру с переусложненным сюжетом, и почему, в таком случае, он не покупает приставку себе и не играет дома у Девять? Очередная загадка, но Гэвин слишком пьян, чтобы решать ее. У него вовсе не приставка на уме. — Правда или вызов? — предлагает он. — Ну, это такая игра… — Я знаю, что это за игра, — Коннор облизывает губы, пальцем трогает диод — ну точно, на него подействовало. — Но я что-то не особо хочу в такое играть. «Не собираюсь говорить правду» — вот что это означает. Гэвин другого и не ждал. Обида пробивается даже через алкогольный туман. — А мне нравится идея, — неожиданно поддерживает Девять. Он смотрит только на Коннора. Гэвин видел вчера, как они ссорились, но считал — судя по всем этим нежным якобы случайным прикосновениям, — что ссора позади. Но она, может быть, не позади. — Давай сыграем? Гэвин замечает ответный взгляд Коннора. Все вроде бы хорошо. Но не очень. Это должно беспокоить его, а на деле будоражит. — Давай, Кон, — тянет он, — не порть веселье! Девятка задевает коленом ногу Гэвина, и того бросает в жар. Что-то подсказывает ему, что это не будет целомудренная игра в фанты на желания типа «принеси мне кофе» — ставки слишком высоки. — Давай, Коннор, — повторяет Девять. — Ладно, — Коннор демонстративно закатывает глаза и снова отпивает из стакана. У него «румянец» на скулах — смотрится одновременно странно и возбуждающе. — Если вы так хотите. Какая покладистость. «Вы об этом еще пожалеете», — как бы говорит его улыбочка. — Я начну, — тут же радостно заявляет Девять — и обращается к Гэвину: — Правда или вызов, напарник? Гэвин размышляет — старательно, — потому что слишком уж испытующие у них обоих взгляды. Будто только и хотят Гэвина на чем-нибудь подловить. И почему он не предложил… ну, другие развлечения? Обтягивающая рубашка Коннора и теплое колено Девять наводят его мысли на другие развлечения, да… А, черт, они играют — вспоминает он. — Правда! — Когда ты понял, что тебе нравятся мужчины? — глаза у Девять — инквизиторские, будто он задает вопрос неимоверной важности, в ответ на который Гэвин должен тут же выбежать в слезах. Тот прыскает пивом. — Когда Джеки Симпсон — был у нас в школе такой капитан футбольной команды, самовлюбленный засранец, совсем как наш Кон, — он подмигивает невозмутимо слушающему эти откровения Коннору, — снял майку в душевой, а сисек-то у него и не было… точнее, не в том смысле сисек, в котором все имели эти сиськи в виду… точнее… Черт, да я тогда сразу все понял. Просто Гэвин не любит о своей личной жизни (возмутительно скудной) разговаривать. Но они же типа напарники. И они же — типа — теперь его личная жизнь, уже не такая скудная? Ему срочно нужно еще выпить! — Правда или вызов? — спрашивает он у Девять, откупоривая новую бутылку. Пиво холодит зубы. У него и андроидское бухло еще есть. — Правда. — А ты когда понял, что тебе нравятся мужчины? — тут же возвращает вопрос Гэвин. Девять хмурится — на его расслабленной и немного нетрезвой физиономии такое выражение выглядит потешно. — Мне мужчины не нравятся, — возмущается он. Как будто Гэвин уличил его в измене. Оскорбил, можно сказать, прямо в лицо. — Что, бля, это значит? — совсем путается Гэвин, — я не мужчина, что ли? Хрена себе откровения. — Но это же совсем другое, — Девять как будто искренне не понимает, — ты мне нравишься не потому, что ты мужчина… Гэвин едва подавляет желание засунуть руку в штаны и проверить, не отвалилось ли у него там что-нибудь. Раньше с ним как-то не спал никто, кому было бы все равно, что там у Гэвина между ног. Мысль странная, но почему-то не отталкивающая. И Девять, только сейчас соображает Гэвин, и правда на мужчин внимания не обращает — как и на женщин, андроидов, гиноидов и бестелесный ИИ. Только на Коннора. И Гэвина. Кровь приливает Гэвину к лицу, и тот спешно опускает голову. Это пиво. Просто пиво. Ага. Ход переходит к Девятке, и тот поворачивается к Коннору. Коннор его прямой пронзительный взгляд встречает усмешкой. — Что, дорогой? — тянет он почти насмешливо. — Правда или вызов? — Вызов. — Выбери правду! — вспыхивает Девять. Но Коннор только качает головой, ухмылочка никуда не девается. — Сними рубашку, — говорит Девять, — и файрвол. У Коннора глаза становятся на мгновение огромные и круглые, и Гэвин напрягается даже сквозь алкоголь — нахрен надо такие развлечения, — но сказать ничего не успевает. Улыбка возвращается на лицо Коннора. — Ты об этом пожалеешь, — обещает он и выпрямляется. Медленно расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, потом вторую… Гэвин следит, как завороженный, за этим импровизированным стриптизом, и у Девять лицо — он успевает заметить — такое же ошарашенное. Минуту спустя рубашка скользит по плечам Коннора и падает на пол. Девять поднимает руку, его пальцы почти касаются груди Коннора. Почти. Пауза длится, полная напряжения, но Девять опускает руку, и это как будто воздух выпустили из шарика. Гэвин хватается за бутылку и делает большой глоток. — Что ж, — Коннор прикусывает губу, будто бы ничего и не случилось, но его диод крутится как бешеный и мелькает то голубым, то желтым. Гэвину начинает казаться, что он гораздо пьянее, чем старается показать. — Правда или вызов? — Правда, — упрямо говорит Девять. — Ты считаешь себя лучше? Девять отшатывается — буквально, словно Коннор его током ударил. Все дело в тоне, думает Гэвин, в тоне — а еще этом опасном блеске глаз. У Гэвина, по идее, не должно на него стоять, но кого он обманывает? — Нет! — выпаливает Девятка. — Просто ты… просто иногда… — он поднимает взгляд в потолок, потом смотрит на Гэвина словно в поисках поддержки, отпивает из стакана и с силой хлопает им по полу, похожий на гротескную картинку раздражения и растерянности. — Иногда ты очень странный. Это, мягко говоря, преуменьшение века. Гэвину жутко хочется узнать, из-за чего они вчера поссорились. — А почему ты отступил? — продолжает Коннор. — Потому что ты заставишь меня пожалеть, — хмыкает Девять, — а еще потому, что я люблю тебя. И я не могу… — Кто-то выучил слово «границы»? — бормочет Коннор себе под нос. Но он не кажется злым. — Когда-то нужно, — в тон отвечает Девять. — Кто-то задает три вопроса подряд. Впрочем, он никак не комментирует, что почему-то на них ответил. — Правда или вызов? — спрашивает он у Гэвина. И… — Правда! — Кто нравится тебе больше? — спрашивает Девять, глядя Гэвину в глаза — взгляд прожигает до самого дна души, и если бы Гэвин уже не был так пьян, серьезность вопроса застала бы его врасплох. Испугала бы даже. — Я или Коннор? — Ты, конечно! — тут же выпаливает Гэвин и невольно ржет в ответ на сложное лицо Девятки, — что за вопрос! Странно даже спрашивать такое: засранец Коннор, от которого все время ждешь подлянки, или Девять, который просто золото, а не напарник. Коннор тоже опрокидывается на пол и подпирает голову рукой. — Мог бы спросить меня, — он хихикает, и Гэвин взгляда не может отвести от его лучащегося весельем лица, — не тратил бы вопрос. — Ой, да идите вы, — бормочет Девятка, и Гэвин только сильнее смеется. — С вами невозможно разговаривать. — Бедняжка, — притворно жалеет Коннор. Он, похоже, уже не раздражен, что согласился играть. — Правда или вызов? — спрашивает Гэвин, хотя заранее знает ответ. Коннор облизывает губы. — Вызов, — тянет он, — естественно. Естественно. Говнюк. — Поцелуй Девять, — предлагает Гэвин первое, что приходит в голову. Ну, не совсем первое… Но так тоже хорошо. Коннор улыбается ему, переводит взгляд на Девять — у того одновременно настороженный и предвкушающий вид, и мгновением позже они целуются как в последний раз, словно еще хоть одна секунда без прикосновений их убьет прямо тут, у Гэвина на полу. Возможно, вместе с Гэвином. Он точно готов умереть в любой момент от недостатка крови в голове. Коннор наконец-то отстраняется, у них с Девять у обоих одурманенный вид, и хрен поймешь, дело тут в алкоголе — или в чем-то другом. Гэвин ловит взгляд Коннора: затуманенный, томный. — Правда, — Коннор облизывается, — или вызов? И Гэвин, уже готовый выпалить: «правда!» — резко меняет мнение. — Вызов! — Да ты что, — Коннор смотрит из-под ресниц, на скулах голубые пятна, голос как патока. Гэвин горит весь целиком. Целиком. — Хорошо… реализуй свою самую тайную фантазию. Гэвин давится пивом. Его фантазию? Он… он может, конечно, сказать что-нибудь вроде «и как же я могу внезапно стать капитаном полиции?» — хотя Коннор явно не о таких фантазиях говорит, — и попытаться изобразить Фаулера… но сейчас, когда в голове все танцует, мир расцвечен всеми цветами радуги, а возбуждение туманит мысли, ложь кажется очень глупой затеей. Гэвину хочется быть откровенным. Он слишком пьян, чтобы бояться. Бояться он будет завтра. Подавшись вперед, он нажимает Коннору на плечо, укладывая его на ковер, нависает сверху — в глазах Коннора мерцают золотые искры, а может, это просто плод нетрезвого сознания, сейчас Гэвину все равно. Наклонившись, он прижимает свои губы к его губам, целует медленно, без напора, почти невинно. А потом наклоняется и шепчет Коннору на ухо: — С добрым утром, Коннор. Коннор вздрагивает под ним, и Гэвин запоздало в шоке от своей откровенности и широты этого внезапного признания, но даже делать вид, что ничего не было, уже поздно. Он скатывается с Коннора, садится и поворачивается к Девятке. Тот следит за происходящим так внимательно, что от хищного блеска его глаз у Гэвина окончательно встает. Кажется, Гэвин видит даже, как все записывается в процессор где-то там у Девятки в голове, внутри, наматывается на волшебные катушки. — Правда или вызов? — спрашивает Гэвин. У него севший, надломанный голос. Все дело в холодном пиве — говорит он себе. Девять на мгновение переводит взгляд на свой стакан, но не пьет. — Правда. Гэвин начинает чувствовать, что правды на сегодня достаточно. Пора переходить к другим активностям. И все же… — Почему ты не ревнуешь меня? — спрашивает он. Вопрос до отвращения уязвимый, и пиво внезапно горчит у Гэвина во рту. Но Девятка дико ревнует Коннора — далеко за границами своей хваленой логики и рациональности, а вот Гэвину сцен и требований не достается. Не то чтобы он жалуется, но… Но кому-то все равно? Девятка наклоняется вперед, цепляет его за перед футболки и тянет к себе — не грубо, но настойчиво. Их лица внезапно очень близко, и удержаться от поцелуя очень сложно. Невероятно сложно. — Миллер вчера улыбнулся тебе двенадцать раз, — говорит Девять ровно, спокойно, — принес кофе в одиннадцать двадцать четыре… И при этом назвал Гэвом. — У Гэвина мурашки пробегают по спине, но он не может понять, в хорошем смысле или плохом. — Я взломал его компьютер и испортил отчет. Черт побери, думает Гэвин, ты чудовище! Я хочу трахнуть тебя на полу. Но… отчет Криса… — Не беспокойся о Крисе, — воркует Коннор, — я все исправил. — С чего это вдруг?! — вскидывается Девять. — Потому что Крис мой любимый коллега, — заявляет Коннор спокойно. И Гэвину как-то тревожно становится за судьбу Криса — жизнь там его, здоровье… Но голова кружится от признания Девять, от всех этих подсчетов — значит, ему не все равно? — и думать о Крисе сейчас не так уж и просто. — Правда или вызов, Коннор? — требует он. Он знает, что Коннор выберет вызов — знает и хочет попросить: «Скажи, что любишь меня. Так, чтобы я поверил». Ему кажется, дело совсем не в алкоголе. — Правда, — говорит Коннор. Что? Правда? Нет, Гэвин просто не может превратить свою просьбу в вопрос. Но Коннор сам тянется к нему — без всяких просьб — ловит его лицо в ладони и прижимается губами к его губам, и только что Гэвин о чем-то там думал, как-то там рассуждал, но вот в голове блаженная пустота, и только горячий рот Коннора, и… Коннор легонько отталкивает его, но взгляд у него такой, что сразу понятно — продолжение неизбежно. Прямо сейчас. Возможно, прямо тут. — Предлагаю на этом закончить, — Девять улыбается. Его глаза сейчас почти такие же темные, как у Коннора. И Гэвин согласен — с играми пора заканчивать.