Упадем вместе

— Спасибо… Алые-алые губы. Влажные, полуоткрытые, зазывно блестящие в лампадном полумраке. Рефлекторно участившееся дыхание — чье? мое? ее? Алые-алые глаза. Взгляд, обычно почти равнодушный, сейчас полон вины и сочувствия, будто это не я секунду назад цеплялся за ее плечи, сдерживая стоны… будто она этого не поняла. Алая-алая кровь. Совсем немного, там, в ямке над ключицей; должно быть, она поцарапалась, и сама не заметила. Немудрено. Она так привыкла к боли, что пораниться настолько незначительно — для нее все равно что вдох сделать. …Сейчас или никогда. — Еще, — выпаливаю, вкладывая в свой голос все, что не дает мне спать, преследует, шуршит на кромке сознания алыми-алыми крыльями ее хищных бабочек, нагнетая и без того растущее желание. Жажду. Готовность подчиниться. Быть тем, кто получает право касаться этой снежно-белой матовой кожи — и не отказывать себе в радости вымаливать это право любыми способами. Увлечь за собой в тьму, рожденную сознанием куда более аморальным, чем можно ожидать от синего герба. — Что? Нет, ты не ослышалась, дочь Агриче. Прямо сейчас наследник дома Феделиан, известного своими установками пуританского толка, сидит перед тобой и просит продолжать. Ведь ты же хотела бы этого? Хотела бы дать наконец выход фамильному безумию, отбросить принципы и позволить себе быть собой? — Хочу еще… госпожа. — Т…ты спятил, что ли?! Усмехаюсь так порочно, как только могу: конечно, спятил… Разве это не очевидно? И вместо ответа разрешаю себе первую и единственную наглость — схватить ее за руку. — Касис… Не надо, госпожа. Я не хочу слышать полузадушенный писк синицы в кошачьих когтях, потому что игрушка здесь — я. Кому, как не тебе, это нужно понимать. Иначе мы ни к чему не придем, ведь если ты не будешь готова подарить мне боль, то… Касаюсь языком медово-сладкого бледного запястья, не отрывая глаз от ее лица, следя за каждым изменением. От ее рук пахнет кровью и ядом… и, боги, этот запах меня слишком заводит, чтобы терпеть и дальше. Поспешно, боясь, что она может очнуться, облизываю ее указательный палец, попутно слегка прикусив подушечку. Из ее губ вырывается вздох, и я погружаю ее палец в рот, посасывая и лаская языком. Внизу живота становится уже больно от безостановочного возбуждения. Но… мне ведь не разрешали раздеться, верно? А в остальном я не так уж и несвободен, как это может показаться. Например, я пока еще могу не запрещать себе смотреть, как загорается румянец на ее щеках, как расширяются зрачки и вздымается грудь в оковах лифа этого дурацкого светленького платьица, более приставшего пастушке какой-нибудь. Смотреть — и с жадностью поглощать каждый звук, каждое движение, доводя себя до исступления, страстно желая кончить и наслаждаясь тем, что этого не дозволяли. А еще я могу сделать так. С трудом принудив себя остановиться, берусь за цепь, сползаю с кровати и протягиваю ее госпоже: — Пожалуйста. Прошу вас. И на ее лице одновременно с пониманием расцветает и то темное-глубокое-властное, чего я так ждал. Наконец-то. Наконец ты тоже сломалась, Агриче. Долго еще мы бы могли питать иллюзии касательно того, чем являемся на самом деле, а? Сколько мы бы лгали друг другу, отчаянно желая и страшась в этом признаться? — Когда я говорила, что сын дома Феделиан будет у меня постанывать, как течная сука, то не ожидала, что буду настолько права, — понизив голос, она слегка склоняет голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Я знаю, как сейчас выгляжу. Расхристанный, взлохмаченный, с полубезумным шлюшьим взглядом. Ну же. Дерни за эту чертову цепь, заставь меня скулить и задыхаться! Я хочу этого. Я насквозь пропитан твоим ядом, я дышу им слишком долго, чтобы иметь силы оставаться безучастным. Притворяться, что я не такой, гнать мысли о плети на моей коже, судорожно и тайком самоудовлетворяться, представляя, как ты, затянутая в черную кожу, острым, блестящим, восхитительно-холодным стальным каблуком скользишь вверх-вниз… — В таком случае… — алые-алые губы изгибаются в торжествующей надменной улыбке. — В таком случае, для первого раза с моей игрушки будет достаточно лишь капли того, чего я могу захотеть, мм? Согласен. Сделай это со мной, покажи мне хоть краешек бездны, и мы упадем в нее вместе. — Да, госпожа. Первый же хлесткий удар ногтями приходится поперек груди, через сосок, и меня дугой выгибает к ней навстречу. Слишком много сразу! Стискиваю зубы, глотая вскрик. Рано. Нужно терпеть. Какое же счастье, что нужно терпеть!.. — Можешь не сдерживаться, — небрежно бросает она, и толкает, опрокидывая на пол. Даже так? Что ж. Значит, я буду не сдерживаться так, что тебе понадобится мое тело для собственной… несдержанности.