L'amore masculino

Маленькая лодка медленно переплывает Сену у дальнего её берега, дабы никто не заметил. Он молча сидит на корме и гребёт, изредка поглядывая на своих молчаливых спутников. Грозный мрачный мужчина, чье лицо скрыто чёрным капюшоном и худенькая смуглая девушка, в грязных тюремных лохмотьях. С ними обеими его связывало одно — долг. Мэтру он был обязан своим образованием, Эсмеральде — вдохновением. Но когда выбор стоял между — помочь учителю овладеть предметом его страсти или помочь предмету бежать — он боялся. Ему было страшно встать на сторону одного из них, тем самым предав другого. Он встретился взглядом со своей музой, умоляющей его не оставлять её на едине с архидьяконом. Посмотрел на Фролло, который молчал, но было ясно — стоит Пьеру ослушаться и ему крышка. Он не знал что делать, а как мы знаем, лучший способ избежания проблемы — побег. Стоило их скромному судну причалить к берегу — он спрыгнул на землю и припустил со всех ног, оставив цыганку и священника позади. Он бежал так, словно на него спустили несколько разеренных гончих псов. Бежал как последний трус от собственной совести и больше всего страшился остановиться. Спустя пол часа он оказался в своей комнатке на Складовой улице, которую снимал за пять Су в месяц до того, как женился на цыганке. Хозяева казалось забыли о существовании этого крошечного пристанища так же, как и о квартиранте, ибо денег на оплату у Гренгуара не было. «Ну и чёрт с ним» — подумал поэт — «Не выгнали тогда, не выгонят и сейчас. А если и позабыли — так мне же от этого легче» Он тяжело упал на жесткую койку и закинув руки за голову. В ту ночь ему спалось плохо. Перед глазами проплывали образы жены и учителя, а их голоса повторяли: «Трус, жалкий, ничтожный — трус! Не бывать бы нам сейчас на том свете, если бы не ты!» Сон поэта в ту ночь оказался вещим. Утром к нему прибежал мальчишка, которого он обучал грамоте во Дворе Чудес: — Мэтр Пьер, мэтр Пьер! — он ворвался в комнату, запыхавшись. — Что случилось, Яцэк? — (произношение польского имени мальчика всегда давалось Гренгуару с трудом) — Там Эсмеральду нашу, повесили!.. — со страхом и горечью в голосе выкрикнул мальчик, пытаясь подавить слёзы. — а учитель ваш кажется умом тронулся. Как только она повисла — засмеялся так, будто в него бес вселился и звонарь его с башни толкнул… Мир Гренгуара словно бы остановился в один миг. Слова Яцэка отдавались в его голове далёким эхом: «Эсмеральду повесили. Мэтр рухнул с собора.» Двое самых близких ему людей мертвы и виноват в этом никто другой, как он сам. Не будь он таким трусом — защити он Эсмеральду — всё было бы иначе, но он — трус. Жалкое ничтожество, думающее только о спасении собственной шкуры. — Я хотел сразу к вам бежать, думал вы успеете — со слезами на глазах продолжил мальчик — но на конуне казни стража патрулировала город и Клопен боялся, как бы меня не поймали и Двор Чудес не обнаружили. В этот момент в голове у Гренгуара были тысячи мыслей, которые никак не отражались на его лице, которое сейчас выражало полнейшее безразличие и всё же он раскинул руки и легко обнял ученика, который прижался к нему и заплакал пуще прежнего.  — Эсмеральда была мне дороже всех на свете… — прерывисто говорил он — когда мама умерла — она заботилась обо мне. Гренгуар молчал. Он не знал, что сказать Яцэку, дабы облегчить его боль, ибо самому казалось, будто кто-то беспощадно рвёт его сердце на части. Он лишь успокаивающе гладил его по голове и обнимал сильнее, чего ужасно хотелось ему самому. Несколько месяцев после произошедшего Яцэк провёл с учителем. Мальчику казалось, что он сошёл с ума. Дни и ночи Пьер проводил за поэзией, практически не делая перерывов на сон, а если и засыпал — просыпался в холодном поту. Раз за разом цыганка и священник приходили к нему в кошмарах и повторяли, что именно он виноват в их кончине. И с каждым разом он чувствовал себя всё более виноватым — именно эту вину он и пытался искупить в ночной поэме авторства собственной совести, которой не было конца. Спустя ещё пару дней в душе поэта наконец пробудилась воля. Он твёрдо решил, что станет делать дальше. Оставив Яцэка на хозяйстве, он направился в склеп смертников, стащив попутно у торговки цветами алую розу. И вот. Он уже на пороге каменного склепа. Словно приветствуя его в этом царстве смерти — его обдувает противный холодный ветер. Он страшась, делает несколько неуверенных шагов внутрь. Розу сжимает в руке всё сильнее, причиняя себе боль, как доказательство того, что ОН жив. Дойдя до конца этой мёртвой алеи — он видит её. Эсмеральда не пугала его. Посмертная бледность ни чуть её не испортила. Поэт был готов поклясться, что она стала ещё прекраснее. — Здравствуй, — тихо начал он — я пришёл просить прощения. Прости, что бежал, прости, что предал. Страх завладел мной и мне попросту не хватило мужества остаться и защитить тебя. Это из-за меня ты здесь, прости… — в следуйщее пару минут гробовую тишину склепа не нарушало ничего, кроме разбивающихся о каменный пол тяжёлых слёз. — Я пишу не переставая с тех пор, как вас с мэтром нестало, но в этом нет моего искупления. Я слыхал много о Флоренции — прекрасном городе, где людьми правит исскуство. Там такие как я находят своё пристанище и там, моя душа наконец обретёт покой. — он положил цветок на грудь своей музе и мимолётно коснувшись холодной руки покинул склеп. Спустя пару дней Яцэк забежал в каморку учителя со свитком в руке. — Мэтр, вам из Флоренции послание! — Гренгуар внезапно оторвался от горы бумаг и взял его из рук мальчика. «Мсье Гренгуар. Я получил ваше послание с просьбой об обучении и честно говоря — приятно удивлен. Ваши поэтические наброски впечатляют и мне будет крайне приятно обучать вас. Буду ждать вашего приезда и прошу поторопиться. С уважением. Леонардо ди сер Пьеро да Винчи» Уловив сосредоточенное выражение наставника, Яцэк растерянно спросил: — Это то, о чём я думаю?.. — Да, мне придётся покинуть Францию с первым же торговым судном.- на лице мальчика появилась какая-то странная растерянность. — Я понимаю, ты напуган — продолжил поэт — но пойми и меня — Париж рано или поздно прикончит меня, здесь мне не обрести чистоты собственной совести. Я должен уехать. — последовала длительная пауза, после чего Яцэк снова спросил: — Но вы ведь ненадолго? Вы ведь вернётесь, правда? — Я не знаю — поэт тяжело вздохнул. Этот разговор давался ему с трудом. За те пол года, что он обучал Яцэка — по-настоящему его полюбил и испытывал вину за то, что оставляет его практически одного сейчас, но по-другому он просто не мог. В ответ мальчик лишь обнял учителя и прошептал: — Пишите мне, пожалуйста… — Обещаю. Прошло около двух недель, прежде чем парижский поэт сошёл с торгового корабля в порту Флоренции. Ступив наконец на твёрдую сухую почву, он попытался вдохнуть, но не вышло. Конечно, он знал об особенностях климата этого священного для творцов места, однако привыкнуть к этому всё равно было трудно. Теоретических знаний итальянского оказалось достаточно, чтобы без труда отыскать мастерскую будущего учителя. (Гренгуару показалось, что каждая флоренцийская собака знает, где искать Леонардо да Винчи). Оно и не удивительно. Об этом гениальном человеке говорили почти все творцы не только в Италии, но и за её пределами. Разыскав наконец нужный дом, он нервно сглотнул и постучал, внезапно осознав, насколько большая честь ему предстоит. Дверь ему открыл сам да Винчи несколько минут спустя. Был он довольно высокого роста не смотря на возраст, черты его были острыми и даже черезмерно правильными, а глаза выражали очевидную мудрость. Увидев его перед собой — Пьер замер, не в силах сказать и слова осознавая, что перед ним — гений современного искусства за которым (в чём он был абсолютно уверен) — будущее. — Вы — Мсье Гренгуар, верно? — начал да Винчи поняв, что самостоятельно представиться пришедший не в состоянии. — Дда. — голос поэта дрожал от волнения — я прибыл из Парижа, как только получил ваше послание. — Что ж, — творец приветливо улыбнулся — тогда проходите, будет очень приятно с Вами пообщаться. Они прошли в небольшую гостиную по центру которой стоял стол и два стула, расположенных друг напротив друга. На столе стоял канделябр с несколькими наполовину сгоревшими свечами и два позолоченных кубка. — Вина? — приложил да Винчи. Ответа не последовало. Пьеру было неловко принимать это предложение, однако не смотря на это, ему всё же налили. — А теперь расскажите мне, чем вы занимаетесь в Париже? Почему решили приехать? Почему рассматриваете именно меня в качестве вашего наставника? Гренгуара смутил столь внезапный расспрос, однако виду он не подал: — В Париже я довольствовался карьерой бродячего поэта — Леонардо удивлённо свёл брови, но не стал перебивать — дело в том, Сеньйор, что я рано осиротел и до тринадцати лет был вынужден жить на улице. Потом я встретил своего первого учителя — Мэтра Фролло, архедьякона собора Парижской Богоматери. Он обучил меня чтению и грамоте, греческому и латыни, в общем — всему, что было нужно, дабы построить карьеру поэта. Я написал мистерию ко дню Крещения, которая должна была быть представлена на суд зрителей в день приезда в Париж кардинала. С публикой мне не повезло, и все, кто собрался, чтобы лицезреть мой труд — в итоге предпочли ему выборы папы шутов. Я остался без гроша и последовал за толпой, в надежде согреться у праздничного огня, ибо идти мне было некуда. Там, на площади перед костром, я стал свидетелем чудного танца прекрасной юной цыганки, которую щедро наградила толпа. Я последовал за ней, чтобы попросить помощи. В одном из тёмных переулков на неё напали. Как я узнал позже — это был подопечный моего учителя — горбатый соборный звонарь Квазимодо, посланный по его приказу, чтобы похитить девушку. Я поднял шум и на помощь поспел капитан королевских солдат, который спас её. Я же, по своей трусливой натуре решил потеряться в толпе и забрёл в нищий район, куда направлялась цыганка. Там меня поймали и хотели повесить, но у них был обычай — если приговорённого возьмёт в мужья женщина из их общины — приговор отменяется. В последний момент — Эсмеральда (так звали цыганку, за которой я увязался) спасла меня. — Так вы женат? — да Винчи удивлённо вздёрнул брови: — Почему вы не написали об этом в своей рекомендации? — Прошу вас, Маэстро, выслушайте меня до конца. — Леонардо выдохнул и кивнул. — Я предложил ей разделить со мной ложе, но получил отказ. Тогда же я узнал, что она влюблена в капитана, спасшего её тем вечером и собирается на свидание с ним. Как же я был глуп, что не попытался остановить её — Пьер замолчал, чтобы перевести дыхание и сдержать слёзы. Да Винчи понял, что конец у этой истории отнюдь не радужный и подошёл к собеседнику, положив ему руку на плечо, в знак поддержки. За всё время его рассказа, он не сводил с него глаз. Поэт показался гению через чур грубо говоря — искусно сделанным. Строгие и тонкие черты, тёмные кудри и по-лисьи прищуренные карие глаза — будь его гость статуей — безусловно сотворённой руками мастера. Пьер продолжил свой рассказ, однако слушали его не так внимательно, как могло показаться на первый взгляд. В одну секунду «человека из Винчи» озарило вдохновение. Ему захотелось написать это «дитя парижских улиц», перенести его чудные черты на холст. Он смотрел на его хмурое лицо — густые брови, тонкие губы и диву давался… Было ли это любовью с первого взгляда? Нет. Определённо нет. Леонардо точно знал, что это ничто большее, чем творческая очарованность — слишком слабая, чтобы признаться и поклясться любить этого человека перед лицом господа и достаточно сильная, чтобы без какого-либо страха или смущения коснуться тела, дабы удовлетворить своих внутренних демонов. В этот же момент ему захотелось попросить гостя снять плащ, рубаху и уложив на софу прошептать: «не двигайтесь, Мсье, позвольте запечетлить вас…» — а самому быстро взяться за иглу и краски, ловя каждый момент своего бесценного вдохновения, но сейчас этого делать никак нельзя. — Когда моя муза попала под арест — продолжал поэт — я узнал, что мой учитель пытает к ней отнюдь не приличный интерес и попросил помочь ему вытащить её, чтобы спасти от повешения, ибо как он сам выразился: «Хочу взять вашу жену под свою защиту, Гренгуар» — я дурак, ему поверил. Он попросил помочь переправить её через Сену и той же ночью мы сели в лодку. Однако мной овладел страх. Я сбежал… — он не смог сдержать слёз. Да Винчи не выдержав, обнял его, что показалось Пьеру странным, но находясь в абсолютно разбитом состоянии — возражать не стал. — В Париже у меня остался ученик — мальчишка из табора, которого Эсмеральда воспитывала ещё задолго до нашей с ней свадьбы. Я обучал его грамоте и мы заменили ему родителей, хотя как муж с женой связаны не были. Он прибежал ко мне на следующее утро и сообщил, что моей музы и Мэтра не стало. — он громко вздохнул — И это всё моя вина. Да Винчи понимал, что ему нужно любой ценой поддержать поэта и осторожно спросил: — Могу я звать Вас по имени? — почувствовав кивок, он заговорил снова: — Пьер, — он говорил тихо, но тон его был уверенным и спокойным — в том, что произошло твоей вины нет. Так распорядилась судьба и ты не виноват, что испугался. — он осторожно коснулся длинными пальцами его волос. Пьер напрягся. Он никогда ещё не принимал подобных действий со стороны мужчин, а припомнив слова Мэтра о том, что мужеложство — грех (о чём он в первую очередь подумал после такого действия мастера) — ещё больший, чем похоть — испугался не на шутку и поспешил отодвинуться. Да Винчи понял, что поспешил даже с таким незначительным телесным контактом. — Прости, я не хотел пугать тебя.- он понял, что если хочет сделать этого по истине искусного человека своим натурщиком — спешить никак нельзя тем более, что прибыл он из тех мест, где любое проявление любого вливания считают грехом и ему нужно привыкнуть к отсутствию этих «оков для чувств» Поэт опустил глаза и интуитивно сжал кулаки. Его собственные чувства были ему сейчас совершенно непонятны. Мэтр Фролло никогда не вёл себя с ним подобным образом, даже когда Пьер приходил на исповедь в абсолютно разбитом состоянии — был холоден и лишним словом не спешил обмолвиться, не говоря уже о прикосновениях, если упоминать выше описанное его убиждениие. — Тебе нужно отдохнуть. Иди наверх, там для тебя готова свежая ночная рубаха и постель. — он улыбнулся — тебе нужно выспаться после долгой дороги. Гренгуар в ответ благодарно кивнул и вышел из комнаты. Комнатка у него была маленькая, но довольно уютная: кровать, стол, стул и платяной шкаф (много лучше его прежних «апартаментов» в Париже, где из всего вышеперечисленного была только жёсткая койка). Он переоделся и накрывшись одеялом, погрузился в свои мысли. Его удивляло буквально всё произошедшее за этот до ужаса странный день. То, что да Винчи безоговорочно согласился его обучать, имея на руках только рекомендательное письмо, то как пристально он на него смотрел во время разговора и его желание прикоснуться… Задумавшись об этом, Пьер закрыл глаза и на мгновение снова почувствовал прикосновение длинных тонких пальцев к своим волосам. Он вздрогнул и резко открыл глаза. В его голове промелькнула мысль, которую он поспешил отогнать: «Нет… Этого не может быть! Он же человек искусства — посланец божий, он не может лелеять этот грех!» — от мысли о том, что он может оказаться неправ он отвернулся к стене и стал читать про себя молитву. Немного успокоившись после последнего «аминь», Пьер подумал, что просто слишком утомился и не желая предаваться дальше тревожным мыслям — поспешил уснуть. С момента первой ночи Гренгуара в доме знаменитого творца прошло чуть больше месяца. Маэстро вёл себя крайне профессионально и старался не проявлять излишней нежности к своему подопечному, а Пьер наконец успокоился. Поначалу он просто много гулял по городу и наблюдал за работой учителя, дабы свыкнуться со своей новой жизнью и вскоре ему перестали сниться кошмары. Он расслабился и полностью отдался исскуству: усовершенствовал свои навыки итальянского, понемногу обучался живописи под руководством Леонардо и читал ему свои сочинения, принимая то искреннее восхищение, то сдержанную критику. Да Винчи же в это время продолжал наблюдать за учеником и понемногу готовился к тому, что попросит его себе позировать. Он с каждым днём всё больше влюблялся в черты и статуру молодого поэта и ничего не мог с собой поделать. Однажды он всё-таки решился. Послав под вечер Пьера но рынок он подготовил холст, иглы и краски, передвинул софу в центр гостиной и закрыл шторы, зажёг несколько свечей, создав таким образом идеальную локацию. — Маэстро, я вернулся! — послышался мягкий высокий голос из прихожей и да Винчи невольно вздрогнул от волнения. Вдруг молодой человек ему откажет? — Я здесь, mio caro, оставь всё в прихожей и поднимайся, пожалуйста. Гренгуар ошарашенно оставил свёртки с провизией на столе и поднялся по лестнице в гостиную. Когда его взору предстало весьма по-интимному обустроенное помещение, он непонимающе уставился на учителя, который раскладывал материалы на маленьком столике а углу. Поняв, что ему самостоятельно предстоит начать разговор да Винчи вздохнул: — Пьер. Понимаешь, у меня в планах давно был один набросок… — он замолчал на мгновение, пытаясь подобрать слова — для которого я никак не мог найти натурщика и мне показалось, что ты бы идеально подошёл — он сделал паузу — не согласишься ли ты мне попозировать? Гренгуар застыл в удивлении. Ему приходилось видеть другие работы Маэстро и люди (вне зависимости мужчины или женщины) часто представали на этих полотнах обнажёнными, что очень напугало поэта. Однако, подумав, что он уже достаточно давно знает Маэстро и поняв, какая часть ему предстоит, он понадеялся на его профессионализм подошёл, и коротко кивнув, присел на диван. Да Винчи был на седьмом небе от счастья. Его давняя мечта практически сбылась и от волнения, он закусил губу: — Ты не мог бы… — он замялся поняв, что его сейчас скорее всего пошлют к чёрту. — раздеться?.. По-правде говоря, это первое, что пришло Гренгуару в голову, как только он услышал эту просьбу, но вспомнив, опять же, о большой чести, да и из банального уважения к Леонардо — он её выполнил. Когда натурщик предстал перед художником абсолютно обнажённым, Леонардо невольно затаил дыхание. Не было в его комплекции чего-то сверх мужественного или божественного, однако да Винчи испытывал к нему неоспоримое притяжение, причину которому найти бы не смог. — Чудесно… — едва слышно проговорил он — а теперь, ложись и, немного облокотись на спинку. Руку держи немного касаясь волос — вот так — он отзеркалил нужное уму движение — смотри на меня, не улыбайся. Пьер выполнил все эти инструкции как марионетка. Он был напряжён и не на шутку напуган пристальным взглядом мастера, в котором, как ему показалось, была искорка одержимости. А Маэстро казалось был действительно одержим. Он резкими и судорожными движениями проводил линии, боясь, что консервативный натурщик может передумать. Он любовался его обнажённой натурой и старался с точностью передать все его черты такими, какими они были. Тело Гренгуара стало покрываться мурашками и он задрожал, то ли от страха, то ли от холода и терпение художника дало сбой. «Я должен это сделать и да простит меня господь!» — пронеслась мысль. Художник мигом отложил материалы и в долю секунды отказался совсем рядом с учеником. Гренгуар, не успев толком среагировать, испуганно посмотрел на учителя и только хотел спросить, что тот хочет сделать, как его заткнули хищным, страстным поцелуем. Леонардо стал жадно «вкушать» минутную близость прекрасного парижанина, пока тот не понял, что происходит и резко отстранился. В его глазах грусть смешалась с гневом. Он смотрел на него не отрываясь. — Прости… Я не мог сдержаться… — начал оправдываться да Винчи, опустив взгляд, но его даже не стали слушать. Гренгуар тут же соскочил с софы и накинув длинную рубашку, выбежал за дверь, оставив мастера в полном одиночестве. «Ему нужно побыть одному. Подумать.» — на тот момент, как казалось художнику, это было единственное правильное решение и догонять Пьера, чтобы поговорить он не стал. Несколько минут просидел в тишине и оставив не законченный рисунок на столе, направился в свою спальню. А зря. Оказавшись в своей спальне, Гренгуар тут же собрал все свои пожитки в узелок. Нет! Этого просто не могло произойти! С кем угодно, но не с ним! — с этой мыслью он опустился на пол по стене и прижал к себе колени. «Нужно бежать.» — промелькнула мысль — «Пускай лучше Париж меня уничтожит, чем я буду жить под одной крышей с исчадием ада, что именует себя гением» — его переполняла злость, в ту минуту, не задумываясь больше не о чём, он открыл окно и выпрыгнув (благо оно было не высоко и никаких увечий поэт не получил) — скрылся в вечерних сумерках. На утро Леонардо проснулся и собрав волю в кулак, решил поговорить с Пьером, но в его спальне никого не оказалось. Поэта и след простыл. Творца вмиг переполнила жуткая тоска, но он понимал, что она бесполезна. Исход этой истории был вполне очевиден и в том, что он не смог сдержаться — вина только его. Он тяжело вздохнул и медленно поплёлся в зал, где ещё вчера созерцал своего прекрасного натурщика. Увидев на столе не законченный набросок, он не смог сдержать слёз и несколько из них упали на полотно, оставив тёмные влажные следы. Мастер тяжело сел за стол, и взяв перо, написал на обратной стороне. «L'amore masculino». А в своём дневнике тем вечером, Маэстро написал лишь одну строчку: «Если нет любви, то что же тогда есть?»