Два королевства

В некотором царстве некотором государстве некоторое время правил король Леопольдыч. Только это не тот Леопольдыч, который из сказки про Капризную Принцессу, а немного другой. Тот парик носил, а этот не носит, вот, в общем-то, и всё различие. Был у короля сын — принц Амадей, и была дочь — принцесса Наннерль. А жена у него умерла, в жизни такое случается. И довольно часто. Гораздо реже король после этого отказывается от короны, но это, конечно, не наш случай. Сказал Леопольдыч: — Пока новую жену не найду — ни в жисть на трон не сяду. И корону не надену. И бросил корону на пол прямо в зале, где заседал королевский совет. А архиепископ Коллоредо тому только и рад. — Ну и сидите, — смеётся он, принимая от графа Арко натёртую антибактериальной салфеточкой корону, — сидите не здесь, а за столом, со слугами, вы там лучше смотритесь. И балалайку какую-нибудь возьмите, играть мне будете. А на троне я буду сидеть, хоть порядок в королевстве наведу. Возмутился Леопольдыч, да поздно было: Коллоредо корону на голову надел, на трон сел, все главные королевские советники на него посмотрели и сразу поняли, что он король. Такое в жизни тоже случается. — Король умер, да здравствует король! — сказал граф Арко. — Хуявствует, это что это такое творится-то, а, блять?! — это с ноги открыл дверь и вошёл в зал королевского совета принц Амадей. Он как всегда опаздывал. Увидел он Коллоредо на троне, вспомнил все три предложения, что читал в учебнике истории про дворцовые перевороты, смекнул, что к чему, и сначала обомлел, а потом обозлился самым страшным образом. Залились румянцем его ланиты, порвал он на своей груди белую рубаху, показывая силушку богатырскую, с которой он Коллоредо с трона свергнет. — Ещё рано раздеваться, — мягко заметил Коллоредо. — Не торопись, а то успеешь. Ни в сказке сказать, ни пером описать, каким мощным потоком грязных ругательств в адрес бесстыжего Коллоредо разразился принц Амадей. Тот слушает да присвистывает, а потом говорит: — Ну, с таким-то словарным запасом вам можно сразу в хлев идти, за свиньями навоз убирать, но в честь первого дня своего правления я вас милую и назначаю на должность придворного музыканта. Будете ноты на бумаге малевать и мне на скрипочке вечерами играть. А то и на флейте, если у меня настроение игривое будет. Метафоры принц Амадей не понял и слава нотам, но от перспективы монотонной работы невольно пригорюнился и впервые задумался о революции, о которой он читал ещё и того меньше, чем о дворцовых переворотах. Долго думать он не мог, не потому, что не умел, а потому, что жизнь его резко изменилась. Так как был он больше не принц, сей же час забрали у него корону, дорогой красивый меч, деньги и привилегии, выдали скрипку и выгнали из его хором в чулан под лестницей. А хоромы занял граф Арко. Бедную Наннерль заперли в светлице и дали читать жёлтую прессу, заурядные бульварные романы и книжки по философии уровня лекций старших классов. Конечно, происходящее Моцарту совсем не нравилось, он начал проситься в отпуск, но Коллоредо над ним только посмеялся и потребовал написать концерт. Прошло три дня. Жизнь в стране улучшилась. Мечи у стражников наточились, трава зазеленела, солнце стало светить ярче, налоги стали меньше, цены тоже, а зарплаты больше — а если кто-то говорил, что это не так, его сейчас же репрессировали в сырой холодный подвал некой таинственной Оперы. Всем сразу стало понятно, что Коллоредо — талантливый и хитроумный правитель, а с хитроумными правителями в открытую не ссорятся. К этому выводу пришёл Амадей Моцарт, взявший теперь себе титул принц мечтаний. К несчастью для нового короля, способность Моцарта мечтать самым негативным образом повлияла на способность подчиняться и навык не ссориться в открытую. — Я требую послушания, покорности и дисциплины! — гулким эхом разносился по анфиладам парадных комнат голос Коллоредо. — Я этого от вас требую, а вы мне что?! — А я вам музыку, достойную гораздо более культурных людей, чем вы! — распалялся Моцарт. — А я вам непослушание, непокорность, недисциплинированность, и прочие качества свободолюбивых творческих натур! Одним словом, доводил Моцарт Коллоредо, и меньше, чем за неделю, довёл его до белого каления. — Я больше не хочу видеть у себя во дворце ни Моцарта-сына, ни его отца! — взвыл новый король, хватаясь за волосы. — Значит, моё согласие на отпуск одобрено? — обрадовался Моцарт. — Пшёл во-он! — возопил Коллоредо, но посмотрел на ноты и резко прервался. Очередная хитроумная мысль посетила его светлую голову. — Ты пошёл прочь, — усмехнулся он, — а твой отец и твоя сестра останутся у меня в темнице, заложниками моей королевской воли и твоего упрямства. И будут там сидеть до тех пор, пока ты не поумнеешь и не станешь моим послушным придворным музыкантом. — Жопу мою поцелуй, — только и сказал Моцарт, показал Коллоредо неприличный жест и ушёл из дворца. А потом и из города. И даже не заметил того. Такое тоже случается, когда человек сильно-сильно разозлится. Но рано или поздно злоба сходит на нет, случилось так и у Моцарта, да только он уже по лесу идёт. Вспомнил он, что отец и сестра в заложниках у тирана, и что выручить их он может, только придя к Коллоредо на поклон, и совсем ему стало горестно. Сел Моцарт на пенёк и приготовился уж было сыграть на спешно прихваченной из дворца скрипке что-нибудь минорное, глядь — идёт баронесса фон Вальдштаттен с корзинкой фруктов и ягод. — Пунш из них буду готовить, — спокойно пояснила она хлопающему глазищами Моцарту. — А ты чего это не во дворце? — А я бы лучше путч готовил, — вздохнул Моцарт. — Смена власти случилась. И дворца у меня больше нет. Давай вместе путч готовить, чтобы его вернуть. — Да ну это к едрёне-фене. Ничего из путчей хорошего не выходит, просто люди у власти меняются, жертв много, толку мало, — заметила баронесса, и Моцарт понял, что она очень добрая. И решил, что ей можно довериться. — Коллоредо взял власть, но хуже всего, что он взял в заложники мою семью, — вздохнул он, и начал свою печальную историю. Звёзды светили над ними, искры от костра взметались ввысь, кричали ночные птицы, баронесса варила в котелке пунш — ром у неё, как у всякой уважающей себя аристократки, всегда был при себе. Идиллия разбавлялась едва доносившимися криками из города — там тащили в сырой и страшный подвал немногих оставшихся оппозиционеров. — Я придумала, как тебе помочь, — наконец сказала захмелевшая баронесса. — Вообще я готовила воодушевляющую песню, там про принца, королевство, опасности вне королевства. Золотые звёзды падают с небес… — Апокалипсис? — насторожился Моцарт. — Нет, дурик, про тебя. Только в песне король принца отпускать не очень-то хочет, а тебя, считай, выдворили, тут немного иная ситуация. Вот и пришли мне в голову две идеи: либо ты возвращаешься сейчас к Коллоредо и молчишь… — …Не умею молчать! — Кто не умеет молчать, у того и голова с плеч полетит, и родственников за собой утянет! — ответила, сладко зевая, баронесса. — Молчи! Или всех погубишь. — Это уже какая-то магия. — Магия опасных слов, ага. — Нафиг магию… А другая идея? — Либо наутро идёшь за помощью в другое королевство, и аки принц из песни будешь преодолевать много опа-асностей… — с этими словами она легла на мягкий мох и крепко уснула. — Конечно второе, — согласился захмелевший Моцарт. — Так… а первое что было? Молчать? Первое-второе… и компот… на первый-второй рассчитай-сь… первый-первый я второй приём… между первой и второй перерывчик небольшой… нельзя говорить… первое было… всё забы-ы-ыл, — голос его становился тише, и скоро Моцарт провалился в сон. Проснулся он наутро, и понял, что ничего не понял. Баронессы и след простыл, костра тоже будто не бывало. Даже пунша нет. Почесал Моцарт голову и принялся вспоминать. И вспомнил, каким макаром баронесса советовала ему освободить семью, только вечером у него в голове всё спуталось, а за ночь спутанное укрепилось. И Моцарт, холодея, пришёл к ужасному заключению: он должен идти в соседнее королевство за помощью, и он должен молчать, иначе все погибли. «Или всё же можно говорить? А вдруг нельзя? И баронессы нет, чтобы она дала совет… А вдруг она была всего лишь сном?» Моцарт встревожился, как никогда в жизни. Он не решался произнести хоть слово, хотя хотелось ему много, и хотелось ему отборным матом. Он абсолютно не умел молчать. Тем мужественнее было его твёрдое решение стать немым на неопределённый срок. Хотя бы скрипка у него осталась! Моцарт обнял её, повздыхал, и пошёл по направлению к соседнему королевству. К вечеру он прошёл около трёх десятков километров и очень устал. Моцарт нашёл в горе пещеру и забрался туда. Едва он согрелся найденными на полу какими-то зелёными хламидами из растений, как провалился в сон. Только снится ему теперь страшное: он, Моцарт, в зеркальном лабиринте, и ни в одном зеркале не видит своего отражения. А по лабиринту ходит маленький мальчик в красном камзоле и парике — это сам Моцарт, только в юности и расфуфыренный до ужаса. И едва этот мальчик его встретит, как прикладывает палец к губам, а потом проводит пальцем по шее. Лишишься, мол, головы, коли хоть слово вымолвишь. Проснулся Амадей весь в поту и с температурой. Смотрит мутным взглядом — сидит рядом с ним ошеломительной красоты брюнет в охотничьей одежде. — С добрым утром, — промурлыкал брюнет. — Я услышал в этой пещере стоны, как от боли, поспешил на помощь, увидел вас, и всё утро сидел рядом. Как вы себя чувствуете? Моцарт чувствовал себя чувственным. Но он не мог и слова сказать, поэтому быстро чмокнул брюнета в щёку. Тот зарделся, а от входа в пещеру раздался крик. Юркий и визгливый человечек с нарумяненными щеками и в парике заскочил в пещеру и обвинительно тыкал в Моцарта пальцем. — Король Антонио, он покушается на вашу жизнь! — О нет, граф Розенберг, думаю, этот юноша покушается вовсе не на жизнь, — улыбнулся местный король (на самом деле наместник: Иосиф перекочевал на ПМЖ в южные колонии своей империи, сильно ему там кокосы понравились). И Амадей возликовал. Это был король соседней страны, а значит, он мог ему помочь. Вот только принц боялся сказать хоть слово без роковых последствий. Поэтому под пылающим взглядом красивейших карих глаз положил руку на сердце: мол, я вам предан. — Он хочет ваше сердце! — завизжал Розенберг. — Это-это… ведьма! То есть ведьмак! Моцарт прыснул со смеху, и желая доказать, что он музыкант, встал посреди пещеры и начал играть на скрипке. И от радости мелодия была столь солнечной, и игра столь чистой, что сами деревья зазвенели своими листочками, прилетели птицы послушать такое исполнение, запорхали по пещере бабочки, вышли из углов и затанцевали маленькие мыши. — Вы волшебник, чудо, гений! — восхитился король Антонио. — Вы лучший музыкант, которого только можно найти. И невероятно милы собой. Согласны ли вы ехать со мной, в мой замок? Моцарт рьяно закивал. Сели они с Антонио на одну лошадь и поскакали вперёд, а за ними остальные охотники. Последним ехал граф Розенберг, он зло сверлил глазами счастливую пару, и в сердце его таилась большая обида, и крепло желание уличить в чём-нибудь нехорошем загадочного юношу из леса. Во дворце Амадею понравилось, хоть он и был привыкшим к роскоши. Мраморные полы скользят, чудные фонтаны брызгают, вьются по белым стенам зелёные растения, слуги все улыбаются, конфеты предлагают. В его покоях король велел поместить все музыкальные инструменты, которые только найдутся, потому чтобы не таскать лишний раз рояль, покои Моцарта сделали в концертном зале, и тому он был совсем не против. Сердце его пело, душа щебетала, сел он за пианино, посмотрел ласково на Антонио и стал «Смуглянку» наигрывать. А потом сыграл испанским боем на гитаре, и окончательно покорил его сердце. Посмотрели они друг другу в глаза и кое-что поняли. — Так ты немой, общаться можешь только с помощью музыки, — изумился король. «Ну ты и тупой, как же я тебя люблю,» — подумал Моцарт, обнял его и кивнул. — Мне всё равно, что ты немой. Твои действия говорят за тебя, твоя музыка говорит громче, чем слова, — вдохновенно продолжил король, поглаживая Амадея по щекам. Всё эту романтическую картину видел в дырку, что была в картине, граф Розенберг, и сильно его одолевали зависть и злоба. К сожалению, такое случается, и очень даже часто. Но далеко не всегда человек потом начинает решительные действия, а граф решил. — Надо доказать, что он колдун, — бормотал Розенберг, ходя кругами по своей комнате. — Или уличить в чём-то преступном. Бедный Антонио, этот мальчишка его развратит и соблазнит. А потом захватит власть в королевстве. И прощай моя спокойная старость и пенсия в годовой бюджет маленького государства. И всё-таки, как же славно он играет, в точности как нравится Сальери, словно специально втёрся в доверие… И тут его голову посетила одна тёмная мысль. А Моцарту тем временем пришла светлая: он вспомнил, что роман с королём — это приятное дополнение, а его, Моцарта, главная цель — спасти свою семью читай династию и своё королевство. Он не мог рассказать, в чём дело, но он мог написать. Вот только как назло ни чернил, ни бумаги в концертном зале ему не оставили. Он решил поискать их: дворец большой, где-нибудь, да найдутся. Самостоятельно стал искать, изъясняться жестами с прислугой совсем не хотелось, тем более он не знал, как изобразить чернила. Либо в голову шло что-то неприличное, а он очень хотел быть приличным в этом чистом светлом дворце. Все и всё ему здесь нравилось, кроме человека, который шёл ему навстречу. — Ищете что-то, молодой человек? — прищурился граф Розенберг. Моцарт согласно покивал в ответ, согнул и соединил, оставив небольшую дырку, пальцы одной руки — это была чернильница, а пальцем другой руки потыкал в неё, будто чернила в перо набирает. Для верности, несколько раз. Глаза графа выпучились так, будто перо ему засунули в какое-то неподобающее место, а трость выпала из рук. — Я, право, не совсем понимаю, что вы желаете этим добиться, — робко начал он, но, так как давно жил во дворце, быстро взял в руки себя, ситуацию и трость. Момент для исполнения его жестокого плана попался просто идеальный. — Впрочем, я понял. Вы найдёте то, что ищете, в северной башне, в позолоченной шкатулке, что стоит на каменном постаменте, — пояснил граф. Моцарт, хоть и был удивлён столь тщательным сокрытием чернил, просиял, и направился в указанном Розенбергом направлении. — Вот тебе и конец, птичка, — прошептал ему вслед Розенберг и довольный аки солнышко пошёл раздать пару тумаков актёрам в местном театре. У него было на это минут десять-пятнадцать. Моцарта могли повязать ещё у входа в башню, но ему феерически везло сегодня, вернее не везло, ибо повяжи его тогда, он ещё мог бы легко отделаться. Но стражники играли в шашки, и были столь увлечены, что не заметили, как уверенно прошёл мимо них молчаливый молодой человек. Так тоже случается, в этом деле крайне важна уверенность, запомните, ребята. Но не проникайте туда, куда проник несчастный Моцарт — не заходите, игнорируя таблички «ВХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЁН» или «ОСТОРОЖНО ЗЛАЯ СОБАКА» или «ВОШЕДШИЙ БЕЗ ПРОПУСКА В БАШНЮ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ТАЙН И УЗНАВШИЙ ХОТЬ ОДНУ ТАЙНУ ПОДЛЕЖИТ СМЕРТНОЙ КАЗНИ», ту самую, которую так легкомысленно, так бездумно, так неосторожно презрел Моцарт! Он уже поднялся по лестнице и вошёл в круглую комнату — все стены были книжными полками, на всех стояли какие-то очень важные книги, и Моцарт было подумал, что зашёл куда-то не туда, и стало ему неуютно. Но он заметил золотую шкатулку на мраморном постаменте, в которой рассчитывал найти бумагу и чернила, которые могли бы дать ему объяснить ситуацию. Но едва он подошёл к ней… ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ЗЛОУМЫШЛЕННИК ХОЧЕТ ВЫКРАСТЬ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ТАЙНЫ! ПРЕДАТЕЛЬ! НАВЕРХУ ПРЕДАТЕЛЬ! Крики снизу. Бряцанье оружия. Непонимание, страх, здесь негде спрятаться. Голос Розенберга, стук множества каблуков по каменной лестнице. Что-то тяжёлое выбивает землю из-под ног Моцарта. Чьи-то руки связывают его руки за спиной, одновременно чужая рука суёт какую-то бумагу за пазуху. Что-то тяжёлое ударяет по голове. Последнее, что слышит Моцарт, шипящий голос Розенберга. — Я же говорил вам, мой король, это шпион. Пойман с поличным… *** Моцарт очнулся, и тут же захотел обратно в беспамятство. Он лежал на клочке соломы, в тесной тёмной камере, стены в которой отдавали сыростью и зловонием. Нижняя губа Амадея беспомощно задрожала, он досадливо прикусил её. Ему было очень зябко. Притянув к себе ноги Моцарт заметил, что на них, как и на руках, были металлические браслеты, от которых тянулись к стене цепи. Они, как назло, были не старыми и ржавыми, а очень даже новыми, и порвать их не смог бы даже великан, не то что принц, не бравший в руки ничего тяжелее меча. Дверь открылась, на пороге показался стражник, за ним граф Розенберг и король Антонио Сальери, что был, несмотря на итальянскую смуглую кожу, сейчас бледнее смерти. Он так жалостливо посмотрел на Моцарта, что тому захотелось расплакаться и всё-всё ему рассказать хотя бы музыкой, хотя бы взглядом. Моцарт бросился обнять Антонио, но цепи звякнули, оставляя его на месте, а стражник сильно ударил его по щеке. Король содрогнулся, шумно вздохнул. — Не двигаться! — прикрикнул на юношу Розенберг. — Ваше Величество, он даже сейчас не оставляет попыток покуситься на вашу жизнь! Хорошо, что я вызнал планы этого предателя и проследил за ним. Моцарт отчаянно замычал, мотая головой в отрицании. Это же он, Розенберг направил его туда! Выходит, интриган-граф его подставил. Злые слёзы подступили к глазам, в носу защипало. Принц неаристократически шмыгнул носом и протянул закованную руку, указывая на настоящего виновника его бед — на графа. Тот довольно фыркнул, мол, борись, если сможешь. И зашуршал некой бумагой. — Я изъял у него этот документ на ваших глазах, — напомнил он Сальери. — Какой жестокий юноша! Так обходиться с вашей искренней любовью и вниманием. Использовал вашу милость, чтобы подобраться во дворец и завладеть секретными бумагами. Если бы я мог казнить его дважды, я бы казнил его трижды. — Неизвестно, сумел ли он его прочитать! — с болью в голосе проговорил Антонио, мягко беря руки содрогающегося от сухих рыданий Амадея в свои. — Дорогой, прошу тебя, попробуй сказать, что не успел! Ведь иначе тебя казнят… Слишком много доказательств против тебя, и ни одного за! Моцарт в этот момент чуть не раскололся. Но он подумал об отце и сестре, которые так же, как и он сидят в холодных сырых камерах… И промолчал, рассчитывая на помилование, он только покивал головой, мол да, не успел. — Он успел, даже признаёт свою вину, видите, он кивнул! — взвизгнул граф. Моцарт обречённо вздохнул и посмотрел Антонио в глаза. — Я знаю, ты невиновен, ты не предатель, это какая-то ошибка. У тебя ясный взгляд, чистая душа, ты правда любишь меня, — прошептал ему Антонио. — Он пойман с поличным, и тому есть множество свидетелей, — продолжал нудить граф.— Этот мальчишка подлежит смертной казни! Я предлагаю его четвертовать. А перед этим отдать палачу, пусть он поупражняется в пытках, кричать громко немой вряд ли сможет. У Моцарта потемнело в глазах. Он рвано вдохнул, согнулся пополам. Было бы хоть что-нибудь в его желудке, его бы вырвало, но так он лишь корчился, тихо хрипя от всего коварства, всей жестокости случившегося. — Я сделаю всё, чтобы спасти тебя, — твёрдый голос короля достиг слуха, тёплые губы быстро прикоснулись ко лбу. — Даже слышать не хочу вас, Розенберг! Переведите подозреваемого в более комфортные условия, дайте тёплую одежду и хорошую еду! И Антонио, напоследок ободряюще похлопав Моцарта по плечу, удалился в библиотеку искать судебные прецеденты, поскольку очень любил англо-саксонскую правовую систему, хоть и не знал, что она существует. Розенберг, естественно, Моцарта никуда не перевёл. Хоть и страшно ему было ослушаться короля, в силу своего влияния он мог свалить произошедшее на кого-нибудь статусом пониже, с кого и спрос был поменьше. Моцарт отчаянно пытался вырваться из браслетов и цепей всю ночь. Наутро ему, обессилевшему, швырнули миску холодного бульона с костью и корку зачерствевшего хлеба. Он понял, что надеяться может только на короля, а король даже не мог проконтролировать, как с ним обращаются! Скажу честно, он приложил к тому все усилия, но лично он прийти не мог, крайне занятой спасением жизни Моцарта. Посланные им слуги неизменно возвращались с информацией, которую Антонио желал бы слышать — все они были давно подкуплены графом Розенбергом. Думая, что юноша из леса в комфортных условиях, здоров, сыт и одет, Сальери не торопился — в его интересах было затянуть следствие. Но он не знал, что с каждым днём бедный Моцарт угасает в застенках самой холодной и противной камеры. И всё ещё может, но не решается и слова сказать в своё оправдание, искренне рассчитывая на милость своего любимого. В один день Моцарту принёс в камеру скрипку сам граф Розенберг. — Тебя казнят завтра на рассвете, — холодно улыбаясь сообщил он помертвевшему Моцарту. — Как хорошо, что настоящий король нашей страны всё ещё Иосиф, а Антонио Сальери всего лишь его наместник. Хоть Иосиф и обожрался до беспамятства своими кокосами на своих островах, всё же подписывать бумаги ещё не разучился. И Розенберг показал Моцарту приказ об исполнении казни завтра на рассвете. — Поиграй хорошенечко, чудо-музыкант! Завтра твоим рукам будет совсем не до этого. Моцарт не стал плакать и не стал обвинять Антонио — что тот мог сделать, опутанный сетью лжи придворных? Что может сделать один честный человек против многих нечестных? Несколько слезинок упало на его старую скрипку. Он взял её в руки, и заиграл минорную, самую печальную, самую горькую композицию, которая только звучала на свете. — Ы-ы-ыхы-хы-хы, — раздались рыдания где-то неподалёку. — Принц Моцарт, это ты, что ли? — в небольшом окошечке, что выходило на тропу… показалась голова баронессы фон Вальдштаттен! Моцарт радостно замычал и помахал ей скрипкой. — Не он, — задумчиво произнесла баронесса, утирая слёзы платочком. — Тот пиздел, как кот мурлычет. А музыка похожа… Тут Моцарт подошёл ближе, и она его наконец узнала. И ахнула так, что рассыпала новые фрукты и ягоды для пунша. — Пресвятые ноты, это что же с тобою сделали, бедняжечка?! Моцарт мычанием и жестами попытался напомнить, что ему под страхом смерти близких нельзя говорить, но баронесса, хоть и была очень умной, напугалась и ничего не поняла. — Я знаю, что завтра тебя казнят без суда и следствия, — сказала она ему. — Я слышала о заключённом, но что это ты, не знала. Так как я против казней, то приехала из соседнего королевства, то есть из твоего, хочу просить для заключённого, то есть для тебя, политическое убежище. Моцарт заулыбался и показал ей большой палец вверх. — Ты учти, что я с Коллоредо, он ведь теперь король, ему и подписывать договор о твоём убежище. — Моцарт недовольно замычал и показал палец вниз. — Не ной, зато надёжно. Подожди до утра, я встречусь с Антонио Сальери, он отменит казнь, всё будет хорошо, — ободрила она его. — Бедный, и почему ты только мычишь, неужто язык тебе отрезали? *** Моцарт преданно ждал до утра, и очень удивился, когда вместо освобождения пришла стража, и сказала, что его симфония сыграна. И потащила его на казнь, принц едва успел схватить свою скрипку, будто собрался ей защищаться от меча или топора. Совсем переставшего понимать, что происходит, его толкнули в клетку на повозке, и та скоро покатила к центру города. «Где же баронесса? Где Антонио? — в отчаянии прислоняясь к прутьям клетки высматривал своих друзей Моцарт. — Опять проделки графа!» Повозку тряхнуло, ослабленные ноги не удержались, он повалился на колени под всеобщий злой гогот. «Смеются, — думал Моцарт. — Значит, можно и зло смеяться, и от смеха этого счастья не прибавляется.» В него полетел огрызок яблока, тухлое яйцо и старый сапог, но принц на удивление смиренно отреагировал — всего лишь показал кинувшим средний палец, повернулся задом и пёрнул что есть мочи. Показался помост — там лежала гора хвороста… Палач приветливо помахал ему факелом. Моцарт сглотнул, прижал к себе скрипку. Замотал головой. Через пару минут казнь. Ни Антонио, ни баронессы. Граф победил. Такое в жизни случается. Моцарт горько улыбнулся, а потом сжал в руках смычок. Каково всем этим людям будет жить с мыслью, что они убьют человека, который может только… Он посмотрел на скрипку. В конце концов, одно Моцарт умел идеально, и одно могло утешить его сердце в столь тяжкую минуту. Амадей заиграл свою последнюю песню, смешливую и грустную, серьёзную и легкомысленную. Повозка замерла. Если бы музыка умела говорить, она бы рассказала об этом странном мире, где люди сражаются за место метр на метр под Солнцем, не видя залитых солнечным светом полян, за мир, где люди стали делить друг друга на хищников и жертв, низводя себя до звериного облика, тогда как были людьми, за мир, где шутка карается смертью, а за смерть награждают, за этот нелепый, странный, смешной и очень страшный мир, похожий на сказку, и в то же время абсолютно реальный. — Это же мой музыкант, Моцарт! — раздался тут из неподалёку стоявшей кареты очень знакомый и очень неприятный голос Коллоредо. — Остановите казнь, немедленно! — Остановите казнь, он не виновен, — заплакали люди, чьи сердца могла растрогать музыка. — Казнь — это вообще ужасно жестоко! Цокот копыт — на взмыленных лошадях на площадь влетели сам король Антонио и баронесса фон Вальдштаттен. — Остановите казнь! — прокричали они, выбиваясь из сил. — Остановите! — Мы едва выбрались из башни, чтобы помочь тебе, — бросилась к Моцарту баронесса. — Граф Розенберг узнал… Подслушал… он запер нас с Антонио в библиотеке… а сам наверняка бежал! Слава создателю, мы успели до того, как случилось непоправимое! — она задыхалась от быстрого бега, и Моцарт лишь радостно мычал, роняя слёзы радости на её руки и на руки Антонио, подоспевшего через пару секунд. — Ну почему же ты мычишь, — смеялась сквозь слёзы баронесса. — Так ведь он немой, — похлопал глазами Антонио. — Да, любовь моя? — Он не немой, он Моцарт! — громко возмутилась баронесса. — Вы бы слышали, как он шутки про говно шутит. Моцарт, хрен тебя дери, это твоя самая затянувшаяся шутка! Ты можешь сказать, что ты невиновен, мы же не в сказке «Дикие Лебеди» или «Шесть Лебедей!» — А ЧТО ТАК МОЖНО БЫЛО?! — возопил Моцарт, и возопил так громко, что помост для казни треснул и палач упал, больно ушибившись копчиком. — ЖОПА-ЖОПА-ПИСЬКА-ПИСЬКА ТАК МОЖНО БЫЛО ГОВОРИТЬ?! ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ МОЖ-НО БЫ-ЛО ГО-ВО-РИТЬ?! ГОВНО! ГОВНИЩЕ! ПОНОС! ВОТ ЭТО Я КЛОУН ЕТИЦЦКИЙ КОНТРАБАС! БОЛЬШЕ НЕ ПЬЮ! АНТОНИО, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! БАРОНЕССА, Я ТЕБЯ ОБОЖАЮ! КОЛЛОРЕДО ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОСВОБОДИТЬ ТРОН И ПОЦЕЛОВАТЬ МЕНЯ В ЗАД ВСЁ ЕЩЁ В СИЛЕ! И КОНЕЧНО ЖЕ Я НЕВИНОВЕН! НЕ-ВИ-НО-ВЕН! — и пока незнакомая с его словарным запасом большая часть населения одной рукой крестилась, другой записывала, баронесса, король-наместник и принц Амадей нервно смеялись и чуть не плакали от облегчения. *** Когда страсти улеглись, все дела были решены, как подобает царедворцам — без шуток про говно и с этими… как их… условностями, что ли? По правилам делового этикета? Международных переговоров? Как-то так. Результатом этих дел стал указ об отмене смертной казни в обоих королевствах, объявление в международный розыск Розенберга, ратификация конвенции о правах заключённых. Под вдохновением совместно создали также Декларацию о правах и свободах любого человека. Даже не важно, к какому государству он относится: важно, что он человек, а значит, право на жизнь и здоровье у него неотъемлемо. И Конституцию написали, и королевство Моцарта сразу стало конституционной монархией. Видя такое торжество закона, Коллоредо прослезился скупой слезой лоуфул эвила и добровольно сложил с себя полномочия, правомочия отдал Моцартам, уже давно вызволенным баронессой под расписку о невыезде и живущим в уютном пригороде. Он выплатил им компенсацию, обещал выплачивать контрибуции, хоть и не знал значения этого слова, и сам себя сослал в южные колонии к Иосифу, щеголять накачанным прессом и выращивать кокосы, а также ананасы, папайю, маракуйю и другие экзотические фрукты на благо королевств. А Моцарт-старший править не захотел даже при поддержке парламента и совета. — Мне понравилось спокойно жить, — сказал он, надевая корону на голову… конечно же не Моцарта, а Наннерль, как вообще вы представляете, что Вольфганг Амадей Моцарт правит королевством?! А вот Наннерль изголодавшаяся по хорошему чтению взапой читала об управлении государством, учебники шахмат, права, тактики и стратегии, математики и теории музыки. При горячей и дельной поддержке баронессы фон Вальдшттаттен решила она взять курс на просвещение, и, как потом выяснится, не прогадала, а очень даже выгадала подходящий момент. Следы графа Арко и графа Розенберга нашли в Италии: местные говорят, они обитали там в компании ещё одного графа. Все трое пили алкоголь, жаловались друг другу на жизнь тяжёлую и рассказывали анекдоты, а потом внезапно исчезли — видимо, устраивать графский заговор, а может просто решили попутешествовать по свету. Это ведь куда приятнее, чем змеючить! Моцарт остался с наместником — читай королём — Антонио Сальери. И навсегда остался принцем, как по титулу, так и в душе. Живёт он счастливо, играет на всех музыкальных инструментах и пробуждает в сердцах людей всё самое светлое, что можно пробудить. За время молчания от так изголодался по общению, что разговаривает с Антонио даже во сне. — Я так рад, что всё кончилось хорошо, я так тебя люблю, — сонно бормочет он, лёжа на плече самого счастливого человека Антонио. Утыкается носом в плечо и крепко обнимает, и снова спит. — Я тоже люблю тебя, — отвечает ему самый счастливый на свете человек.