В моменте

Когда в Мэя отлетает отбитый мяч, у Масатоши сердце ухает в пятки и всё в груди замерзает. Он сидит на позиции кэтчера, поэтому как бы молниеносно не разворачивались события, видит и траекторию мяча, летящего не больше секунды, и самое страшное — момент попадания. Мэй не успевает вообще никак отреагировать, не говоря уже о том, чтобы нормально увернуться, он даже не до конца вышел из завершающей фазы броска и, наверное, в какой-то степени это его и подводит. Стадион испуганно охает, судья за спиной громко кричит об остановке игры, Мэй хватается за голову; всё происходит одновременно и ледяной страх сменяется на полноценный ужас. Секунда — Масатоши сбрасывает маску и вскакивает на ноги, секунда — Мэй покачивается, заваливается вперёд, и ситуация становится ещё хуже. Восемнадцать метров от горки до дома Масатоши преодолевает так быстро как никогда в своей жизни, но всё равно едва успевает подхватить Мэя, прежде чем тот упадет на землю. — Мэй, — в миг пересохшими губами зовёт он, слыша гул болельщиков и крики сокомандников как через слой ваты, а вот стук крови в ушах звучит просто оглушительно. — Мэй! Всё плохо. Мэй не отвечает и виснет на плече мёртвым грузом, похоже он вообще потерял сознание. Попытки не паниковать приводят только к тому, что Масатоши исполняет распоряжение подбежавших супервайзеров и помогает им уложить Мэя на горку. — В сторону, — коротко приказывает один из медиков в яркой форме и отталкивает его назад, но на то, чтобы послушно уйти подальше, выдержки уже не хватает. Впрочем, никто не обращает на это внимания. Народу вокруг становится больше, судьи и врачи толпятся перед Мэем, стоя на коленях, супервайзеры приносят охапку полотенец и, кажется, на каких-то из них есть кровь. Гомон просто чудовищный. Масатоши прикрывает нижнюю часть лица ладонью, не зная, что делать, затем механически оглядывается в дагаут на менеджера, но не видит практически ничего: игроки обеих команд, болельщики, вывески — всё превращается в водоворот мелькающих пятен и смешивается воедино. — Эй, Харада, дай им работать, — низко говорит Ото и кладёт руку ему на плечо, пытаясь увести с горки. Не понятно, в какой момент он очутился рядом, но спросить хоть что-то не получается. И Масатоши действительно пробует сделать шаг назад, освободить ещё немного пространства для работников стадиона, но ничего не выходит, а потом Мэй вроде бы приходит в сознание. По крайне мере его веки подрагивают, губы начинают шевелиться, и один из медиков склоняется над его лицом, что-то медленно объясняя. Масатоши накрывает опустошающим облегчением, тело становится слабым, будто из него вынули все кости. — Пойдём, — повторяет Ото, но Масатоши сглатывает, пытаясь смочить сухое горло, и тупо качает головой. — Я не могу. Конечно, он не может. Он не может взять и уйти, да сделать хоть одно движение в сторону, когда Мэй лежит на земле в окружении врачей, потому что полминуты назад ему в голову прилетел мяч на скорости под сто километров. Ото никак не комментирует ответ, только сжимает плечо в знак поддержки и уходит, потому что к горке едет машина с медицинскими носилками и людей как будто бы становится ещё больше. — Что с ним? — глухо спрашивает Масатоши у судьи, который каким-то образом оказывается рядом. — Пока не могут сказать, но сотрясение должно быть, — в тон отвечает тот и сочувственно косится. — Тяжело видеть как парень, с которым каждый день тренируешься, получает травму, особенно такую серьёзную. — Точно. А когда это не просто парень, а твой любимый человек — вообще невыносимо. Масатоши даже не может взять Мэя за руку, хотя ужасно хочет дать ему понять, что он здесь, рядом. И даже не важно, если Мэй не в сознании, не важно, если не вспомнит об этом, когда очнётся, потому что дело не в "потом", а в сейчас. В конкретной ситуации и моменте, где он лежит на земле и имеет полное право на поддержку от того, с кем делит постель. Но ещё в их мире есть чёртова куча условностей, которая не позволяет этого сделать. — Может это прозвучит не очень красиво, — с тяжёлым вздохом продолжает судья, — но надеюсь, его семья сегодня не здесь. Не хотелось бы мне стоять на трибуне, пока моего сына кладут на носилки. Масатоши поворачивает голову и в упор смотрит на печальное пожилое лицо. Интересно, — заторможено думает он, — что бы сказал этот старик, если бы узнал, что семья Мэя не на трибунах, а прямо здесь, стоит среди всех этих людей рядом с ним самим? Осталось бы хоть что-то от его сочувствия, или оно испарилось бы без следа из-за предрассудков? — Эй, Харада! — громкий голос зовёт из-за спины, и Масатоши вместе с судьёй резко оборачиваются. Ото подбегает к ним, переводя взгляд с одного на другого, но в конце всё же становится корпусом к Масатоши, намерено оттесняя судью, и понижает голос. — Менеджер сказал, что если понадобится госпитализация, можешь ехать с ним. Госпитализация точно понадобится, а глаза Масатоши округляются. Он и так понимал, что вряд ли сможет играть дальше, и собирался подойти к тренерам с просьбой о замене, но даже представить не мог, что его вообще отпустят с матча. Нельзя сказать, что для этого есть какие-то весомые основания. Видя его растерянность, Ото поджимает губы и склоняет голову на бок. — Ты всё равно не сможешь играть, поэтому менеджер считает, что так будет лучше, — подумав, он добавляет. — Если хочешь, конечно… — Хочу, — на выдохе твёрдо перебивает Масатоши, потому что нечего тут обсуждать. Кроме разве что мотивов этого решения, но о них можно подумать позже. И какими бы они ни были, Масатоши собирается обязательно поблагодарить за них. — Хорошо, тогда передам в дагаут, — кивает Ото, ещё раз жмёт плечо и напоследок советует не забыть снять защиту. — Ох, так этот парень твой друг? — с участием спрашивает судья, когда они снова остаются вдвоём. Супервайзеры разгоняют лишних людей, Мэя осторожно перекладывают на носилки, и тревога Масатоши опять начинает возрастать, потому что лицо того кривится от боли. — Лучший, — бросает он, прежде чем начать пробираться к носилкам, невзирая на недовольство врачей. По крайней мере в последнем он не врёт.