Ещё раз, до конца

Они проигрывают. Команда в безмолвном шоке, но вокруг бурлит жизнь, соперники громко кричат, взрываются яркие фейерверки, трибуны ревут, и через какое-то время начнётся церемония награждения, на которой им не будет места. Масатоши чувствует себя раздавленным, бита в руке такая тяжёлая, что каждый шаг ближе к дагауту даётся с невыносимым трудом. Он был последним в нападении, его аут был последним, но он не смог ничего сделать. — Харада, — ровно говорит главный менеджер. — Ты всё делал правильно, наш соперник был хорош. Кто-то из бэтбоев забирает у него биту, на спину и шлем Масатоши сыплется град поддерживающих хлопков парней, которые тоже ещё не знают что сказать, и тоже пока не могут осознать, что они проиграли. Масатоши идёт по дагауту, протискиваясь через кучу народа, и в какой-то момент на пути вырастает Мэй. У него жёсткая линия губ и размазанные чёрные полоски на щеках оттеняют голубые глаза. — Прости, — выдавливает Масатоши, потому что чувствует себя обязанным это сделать. Он не извинился перед менеджером и перед Ото, который должен был выйти на биту за ним, не извинился ни перед одним человеком из команды, потому что совершенно бессмысленно говорить "прости", ведь это спорт, и на его месте мог оказаться каждый. Но Мэй — другое. Для менеджера Масатоши один из десятка игроков, для любого из парней — он всего лишь ещё один сокомандник, а вот с Мэем они бок о бок прошли столько, что страшно представить. Масатоши своими глазами видел его шаги через резервную и основную лиги, сквозь бесконечный труд, пот и травмы. Долгие восемь лет непрекращающейся работы в профессиональном спорте привели их в сегодняшний день, на вершину японского бейсбола с командой, которая терпеливо выращивала их с юности, чтобы в этот сезон, в этот год стать лучшей. Но Масатоши не смог отбить. Не оправдал надежд, отдал победу, которая по праву принадлежала его команде и Мэю, ведь тот сделал всё, чтобы достичь её. Масатоши так жаль, что он был последним, но не смог даже продлить нападение, подвёл всех и в особенности — Мэя. Извиняться глупо, но ему так невыносимо жаль, что нет сил даже на крик и слёзы. Мэй поджимает губы и слабо качает головой. Он шепчет что-то себе под нос, но Масатоши не слышит из-за орущей на стадионе музыки и топота ног игроков их команды. Кто-то из парней ругается в голос и бегает туда-сюда, кто-то молча застыл на скамейках, кто-то вытирает слезящиеся глаза. Масатоши стаскивает шлем и сжимает его ладонями, не чувствуя в них силы. Он думает, что один раз они с Мэем уже оказывались в подобной ситуации — когда всё было почти у них в руках, и стоило только протянуть их и схватить заветный трофей. Но проигранный Кошиэн в старшей школе не может сравниться с тем, что произошло сейчас. Тогда Масатоши мог хотя бы сказать разбитому Мэю, что финал — тоже хороший результат и что всё ещё впереди, но теперь он чувствует себя так, будто победа была всем, а сейчас у него нет ничего и именно он виноват в её потере. Он выпустил её из рук. Мэй медленно забирает у него шлем, кладёт на скамейку. Как и каждый из команды, он растерян и раздавлен поражением. Масатоши машинально подмечает, как подрагивают его пальцы с плотными наростами непроходящих мозолей, как липнут к вспотевшей шее длинные спутанные волосы, какая грязная у него форма. Сто четырнадцать подач он совершил как стартовый питчер и пропустил всего два рана, за семь иннингов умудрившись сыграть так великолепно против команды, побеждавшей три года подряд. Он сделал всё и даже немного больше, а Масатоши — нет. Масатоши стискивает зубы, но дурацкое "прости" так и просится наружу. Мэй проигнорировал его в первый раз, но Масатоши нужно, чтобы оно дошло до адресата, было услышано. — Прости, — вновь повторяет он, и Мэй качает головой быстрее. Он поднимает глаза, в которых такая мешанина чувств, что становится плохо. — У нас будет следующий год, — дрожащим голосом говорит он, и Масатоши слышал его достаточно раз, чтобы знать, что дрожит он от сдерживаемых эмоций. — И ещё один. И следующий за ним. Мы будем играть столько, сколько сможем, и ты будешь ловить мои подачи, и мы оба будем отбивать хоум раны и побеждать… Голос Мэя надламывается, он замолкает, чтобы сморгнуть злые слёзы, и Масатоши чувствует, что ещё чуть-чуть и на его глаза они навернутся тоже. В горле встаёт ком, а Мэй сводит брови к переносице, наклоняет голову на бок и делает полшага вперёд. — Харада Масатоши, — хриплым твердым шёпотом снова начинает он, затем кладёт Масатоши на щеку жёсткую, горячую ладонь, большим пальцем нежно проводя по скуле. — Я так люблю тебя. Лучшее, что могло со мной случиться, это выиграть сегодня с тобой… Масатоши закусывает щёку изнутри и закрывает глаза, потому что физически не может смотреть на Мэя. Ему даже всё равно слышит ли их кто-то сейчас, сколько камер репортёров направлено в их дагаут и сколько конкретно на них. У него в груди ужасно болит, царапает и жжёт и в уголках глаз начинает жечь тоже. Мэй судорожно вздыхает и притягивает его ещё ближе, крепко обнимая и утыкаясь носом между шеей и плечом. — И пускай не сегодня, но это случится, потому что у нас будет ещё раз. Обязательно будет. Мы не остановимся, пока не выиграем, а потом сделаем это снова и так до бесконечности, — зло твердит Мэй и сжимает Масатоши так сильно, что дышать становится тяжело, и тот отвечает тем же. — Клянусь, что мы сделаем это вместе, Маса. Я обещаю. — Сделаем, — горько отзывается Масатоши и шумно вдыхает знакомые и родные запахи, исходящие от Мэя: глины, пота, магнезии, запах кожезаменителя для мячей, мази от мозолей. Он вкладывает в короткое "сделаем" ещё и все сожаления, которые испытывает, но чувствует, насколько неправильно это звучит. Мэй говорит о надежде, а в Масатоши пока слишком много вины и разочарования, чтобы всерьёз рассуждать о ней. Он знает, что у них обязательно будет следующий раз, но пока ему нужно время, чтобы смириться с этим. Мэй словно слышит мысли. Немного отстранившись, он смотрит Масатоши в глаза, и тот как никогда оказывается близок к желанию забить на команду, камеры и весь окружающий мир и поцеловать его прямо сейчас. — Люблю тебя, — проговаривает Мэй одними губами, и Масатоши хватает сил только чтобы кивнуть.