Пункт 26

Болезнь Мэя выпивает их обоих. Сначала Масатоши пытается продолжать играть в бейсбол, но после того, как врачи называют шансы на выздоровление, он больше не может надолго оставлять Мэя одного. Они переезжают в Токио, потому что в Токио лечащий врач и родители Мэя, которые очень им помогают. Мать Масатоши тоже приходит каждую неделю, и Мэй шутит, что худшие вещи сплачивают лучше всего и что теперь Масатоши не боится сказать ей, что живёт с мужчиной. И что очень жаль, что она видит Мэя таким — усохшим, с посеревшей кожей и лысым, а не тем невероятным красавчиком, в которого Масатоши по уши влюбился. — Ты всегда красивый, — шепчет ему Масатоши, поглаживая заострившуюся скулу, и Мэй улыбается, притираясь к ладони, но в уголках его глаз скапливается влага, и Масатоши призывает все самообладание, чтобы тоже не расклеиться и быть сильным. Но у него ещё остались невыплаканные слёзы. Он смаргивает их, готовя для Мэя легкий суп и выщёлкивая из блистеров всё необходимые таблетки. После химиотерапии восемь пилюль Мэй принимает ежедневно. Три утром, две днём, три вечером. От шести из восьми ему плохо, но без них ещё хуже, и сейчас, на самом деле, относительно хороший этап. Масатоши с ужасом вспоминает время, когда врачи только подбирали схему препаратов, и ни сам Мэй, ни Масатоши не разбирались в назначениях врачей и с трудом понимали, какой побочный эффект от каких лекарств. Сейчас всё иначе, к своему двадцать восьмому Дню рождения Масатоши умеет ставить капельницы, ориентируется в разновидностях раковых опухолей мозга, сильнодействующих анальгетиках и знает, что если доктора говорят, что прогноз неутешителен, никакие деньги мира не исправят ситуацию. — Я всегда мечтал быть богатым, чтобы делать, что захочу, — тихо говорит Мэй после того, как Масатоши заканчивает его одевать. На улице солнечно, плюс двадцать пять, для середины мая это нормальная погода, но Мэй постоянно мёрзнет. — И планировал заниматься бейсболом, чтобы зарабатывать деньги, но сейчас сам готов заплатить, чтобы просто побегать. Я так хочу покидать мяч с горки, Маса. Масатоши надевает Мэю на голову тонкую шапку и вздыхает. Он знает, что Мэй говорит не о немощном броске с какой-нибудь горки на заросшем бейсбольном поле, а о девяностопятимильном фастболе по углу страйковой зоны на переполненном болельщиками стадионе. — Хочешь, я понесу тебя на улицу? — меняет он тему, и Мэй расплывается в улыбке. — Конечно, хочу, ещё спрашиваешь. Масатоши помогает ему подняться с края кровати и осторожно подхватывает под спину и колени, с болью в груди осознавая, насколько Мэй похудел. Не то чтобы для Масатоши это секрет — он помогает Мэю мыться, переодеваться, ходить в туалет, делать всё, но до сих пор не может привыкнуть к обтянутым кожей рёбрам и торчащим ключицам. — Смотри не перенапрягись, — хмыкает ему в шею Мэй, положив голову на плечо, когда Масатоши несёт его по коридору на задний двор. — Ты вообще перестал тренироваться. — Я тренируюсь, — цыкает Масатоши, но в словах Мэя есть доля истины. В подвале небольшого одноэтажного дома в пригороде Токио, который они арендуют, стоит беговая дорожка и тренажёр, но Масатоши уже недели две не прикасался ни к тому, ни к другому, и только выходил пару раз на пробежку по району. — Можешь тренироваться, нося меня на руках, — великодушно предлагает Мэй. Он всегда любил, когда Масатоши брал его на руки, говорил, что так чувствует себя особенно ценным. — А ты как будешь тренироваться, если вообще перестанешь ходить? — У меня отпуск по болезни, — шутит Мэй, и Масатоши ничего не отвечает. Ногой он отодвигает в сторону стеклянную дверь, ведущую на небольшую террасу, и вместо того, чтобы усадить Мэя в удобное мягкое кресло, садится вместе с ним, устроив его у себя на коленях. — Поклянись мне кое в чём, Маса, — спустя какое-то время тихо говорит Мэй и приподнимает голову, чтобы посмотреть на Масатоши уставшими, поблёкшими глазами. Тон его голоса заставляет сердце пропустить удар. — Поклянись, что не бросишь бейсбол. Ты ведь об этом не думаешь? — Нет, конечно, — Масатоши качает головой. Сейчас он не думает вообще ни о чём кроме Мэя и его шансов выкарабкаться из болезни. И своих шансов потерять его навсегда. — Можешь попробовать мне врезать, но, поверь, бейсбол последнее, что меня интересует в данный момент. — Ну нет, даже в лучшие годы я не стал бы лезть с кулаками на такую махину… — Что я слышу, Нарумия Мэй боится?.. — ...Но укусить могу. Хоть так поем мяса, — со смешком продолжает Мэй и прихватывает его за шею зубами. Масатоши берёт пальцами его за подбородок и поворачивает к себе, чтобы мягко поцеловать сухие, потрескавшиеся губы. Сегодня — один из лучших дней, которые у них были за последние месяцы. Мэй чувствует себя хорошо даже к вечеру, и Масатоши звонит его средней сестре, потому что она давно хотела приехать в гости. — Масатоши-кун, — здоровается Маю, когда Масатоши открывает входную дверь и пропускает её в дом. Они обнимаются, и Масатоши в очередной раз вспоминает слова Мэя, что худшие вещи сплачивают. До болезни он представить не мог, что будет так близок с семьей Мэя, что они вообще его примут. — Как он? — Подойди и спроси меня самого, — доносится негромкий, но сварливый голос из гостиной. — Хорошо, — проигнорировав Мэя, честно отвечает Масатоши. Маю благодарно кивает ему, сжимает в знак поддержки плечо и спешит к брату. Масатоши уходит на пробежку, давая им возможность провести время вдвоём, и заставляет себя продолжать бежать, даже когда ноги окончательно забиваются, а на улице темнеет. Ему тяжело. Он так устал от всего этого, он так хочет, чтобы кошмар, в который превратилась их жизнь, закончился. Хочет, чтобы Мэй был в порядке, чтобы мог бежать рядом, нормально ходить, а не уставать за несколько метров, пройденных от ванны до спальни. Масатоши останавливается, надсадно дыша и уперев руки в колени, чувствует подступающий к горлу комок и… Чёрт, нет, не сейчас. Он трясёт головой, но это не помогает. В уголках глаз становится мокро, Масатоши вытирает их основанием ладони, но слёз становится только больше. Хорошо, что уже вечер и что он в безлюдном месте, и его короткий срыв остаётся без свидетелей. Через несколько минут Масатоши наконец удаётся взять себя в руки. Он делает дыхательное упражнение и сверяется с трекером на запястье: пятнадцать минут назад Мэю нужно было поесть. Масатоши не сомневается, что Маю поможет ему разогреть ужин, но всё равно торопится назад. В доме оказывается неожиданно тихо. Масатоши кладёт ключи на полку возле двери, идёт на кухню и с долей облегчения видит пустые контейнеры из-под еды. Стеклянная дверь на террасу отодвинута в сторону, но плотные шторы скрывают происходящее на ней, хотя по обрывкам разговора становится понятно, что Маю с Мэем расположились там. Масатоши наливает себе стакан воды и тоже выходит наружу. Первое, что он замечает, когда двое поворачивают головы в его сторону — их покрасневшие глаза. За последний год они все плакали так часто, что это уже не вызывает беспокойства или испуга. — Я не вовремя? — Масатоши останавливается на пороге, но и Мэй, и Маю отрицательно качают головой. — Маю так рвалась ко мне, чтобы лично сказать, что я стану дядей, — улыбается Мэй и переводит взгляд на сестру. — Снова. Они с Эрикой решили устроить соревнование, кто нарожает больше. Шесть месяцев, и счёт сравняется. Маю тяжело вздыхает на это предположение, но никак его не комментирует. Масатоши впервые в жизни попадает в такую ситуацию, поэтому теряется. В отличие от сестёр Мэя, его братья ещё не обзавелись семьями и не имели детей. Ни одна женщина не приходила к нему, чтобы сообщить, что беременна. — Поздравляю, — немного неуверенно говорит он, и Мэй, видя его растерянность, спешит на помощь. — Да, в первый раз это довольно странное чувство, но в шестой я уже полностью спокоен. Надеюсь, когда он или она сможет соображать, мои волосы отрастут, потому что я не хочу быть лысым ни в чьих первых воспоминаниях. — Эрика бы сказала, что зато сейчас ты действительно блистаешь на солнце, — улыбается Маю, и Масатоши посмеивается вместе с ней над удачной шуткой и недовольным выражением лица Мэя, который всеми силами старается не показать, что ему тоже немного весело. — Заботься о себе, Мэй, — напоследок дает ему наказ Маю и целует в щёку, прежде чем уйти. Мэй не идёт её провожать, он выглядит очень уставшим, даже сидя в кресле, но Масатоши всё равно рад, что его сестра приехала к ним и привезла такие новости. Мэй любил всех своих племянников, а те обожали его. Наверное, ему было просто находить с детьми общий язык, потому что в душе он всегда был и останется ребёнком. — Спасибо тебе, — перед входной дверью Маю берёт Масатоши за руку и смотрит полным благодарности взглядом. — Мы все так рады, что ты у него есть. Если что-то понадобится, пожалуйста, не стесняйся позвонить. Мэй будет счастлив, если мы станем немного ближе. — Спасибо, — искренне говорит Масатоши и обнимает её на прощание, и пускай единственное, что ему сейчас по-настоящему нужно, не может дать никто в мире, он все равно рад поддержке. — Что там тебе наговорила Маю? — тихо спрашивает Мэй, когда Масатоши возвращается к нему на террасу и собирает расставленные на столе после ужина тарелки. — Не могла не наговорить, я знаю какая она сентиментальная. — Сказала, что я нравлюсь твоей семье. Мэй глубоко выдыхает. — Понятно. Ты всегда становишься всеобщим любимчиком, Маса, — он откидывает голову на спинку кресла и неотрывно наблюдает за Масатоши. — Не могу их винить. Как думаешь, я успею отрастить волосы за год? — Если не успеешь, купим тебе парик, идёт? — хмыкает тот. — Только не спи, ещё надо принять таблетки. — Да-да, — вяло кивает Мэй, но в противовес словам прикрывает глаза. — Знаешь, я так рад за неё. Не хочу пропустить семейный ужин по случаю прибавления, — он делает паузу чтобы передохнуть, и Масатоши терпеливо ждёт продолжения. — Помнишь, лет пять назад, когда Эрика родила, я тебя звал, а ты не пошёл? В этот раз не хочу идти один. Пообещай, что пойдёшь со мной. — Что у нас за день обещаний? — с притворным недовольством спрашивает Масатоши, но Мэй открывает один глаз и смотрит на него в немом, требовательном вопросе. — Ладно. Конечно, я пойду с тобой. Будет глупо не пойти. — Хорошо, — улыбается Мэй, но его голос звучит ещё слабее, и Масатоши всерьёз начинает волноваться, что он уснёт прямо так.