нет этому названия

Уставший февраль застыл в угрюмом ожидании весны. Они вдвоём в маленькой квартире в самый тихий предзакатный час. – Комаки. – Да? – Как ты отреагируешь, если я скажу, что влюблён в Юки? – Я отнесусь с пониманием. Юки ведь удивительный! – Я знал, что ты меня поймёшь! – Но я вынуждена буду предостеречь Юки, от тебя ведь чего угодно можно ожидать. – Вот ты какая, препятствуешь любви! – Предотвращаю насилие, нечего наговаривать! – Ах, поражён в самое сердце, ослеплён сиянием чистой добродетели! Комаки-тян – защитница всех слабых и нуждающихся! Позволь ничтожному преклонить колени перед твоим благородством, не откажи в милости! Ты одна можешь меня спасти! – Перестань! Комаки шлёпала ладошками по плечам и спине Какеру в наигранных попытках оттолкнуть, а он пыхтел и бубнел в неё свои комичные комплименты, вжимаясь лицом в её живот. Они сцепились в шутливой борьбе и с хохотом повалились на пол. Комаки оказалась сверху, восторжествовав над ним в своём благочестивом сиянии, доброте, нежном румянце и очаровательной улыбке. Мягкая и тёплая, точно котёнок, доверчиво подставляющая щёку под его ласкающую ладонь, целующая запястье, одним этим нехитрым жестом обезоруживая его, – топлёное молоко и душистый букет полевых цветов с порхающими вокруг них бабочками – такой она была. Единственная, самая лучшая. Чувства, что он испытывал к ней, были его преступлением. А в моменты вроде этого, когда они лежали в свете догорающего солнца, широкой полосой исчезающего в тенях, целовались, обмениваясь улыбками, казались и наказанием. Наказанием за все те мысли, что возникали в его голове, когда она прижималась к нему, беззастенчиво и бесхитростно отдавая всё. Оглаживая её кожу под тонкой блузкой, пропуская сквозь пальцы её волосы, дыша с нею в унисон, он думал: а похож ли на неё Юки, хотя бы немного? Его кожа на ощупь такая же мягкая и гладкая, пахнет сливками? Он так же доверчиво льнёт ближе, раскрывается? Стонет так же тихо, робко? Шепчет всякие милые глупости? Да едва ли! Мягким Юки делало его естественное сияние – всамделишное сияние, возникающее вокруг него, как реакция на малейший источник света. Под ясным солнцем его охватывал ореол – а всё потому, что молочно-белая кожа отражала свет. На улице, занимаясь вместе со всеми, в такой же форме, как и все прочие, повторяя все те же упражнения, что и другие, он единственный был ярким настолько, что привлекал внимание. Находясь на другой стороне школьного стадиона, Какеру без труда находил его. Снова и снова, точно магнитом его тянуло к этим острым локтям, тонким коленкам, плоскому животу – да что ты творишь, майку задирать перед всей школой, перестань немедленно! Поздно, пара девушек за оградой с томными стонами уже грохнулась в обморок. «Дамы, я понимаю вас, как никто». Свет обманывал. Не был Юки мягким или гладким. Был шершавым, как выщербленный зимними ветрами кусок льда, был твёрдым и неуступчивым, защищённый опасно выступающими острыми гранями – коленки, локти, ключицы, вот это вот всё, кто только придумал эту стыдную форму с шортами и майками! Передать пас Какеру было ошибкой – он не знал, куда смотреть, выступив против играющего в защите Юки. Стоило лишь на шаг приблизиться к нему, как он в ту же секунду превратился в стремительный ледяной вихрь – Какеру и моргнуть не успел, как мяч оказался выбит из-под его стопы, краем глаза уловил довольную ухмылку Юки, проведшего успешную передачу товарищу по команде. – Прости, мне сегодня везёт, – успел сказать, готовый неторопливо вернуться на свою позицию. Какеру вообще-то равновесие потерял и балансировал на одной ноге, чтобы не упасть. Но передумал, раззадоренный чужим торжеством, – с воем бухнулся на землю, точно в снежный сугроб, погребя под собой не успевшего уклониться Юки. Мы ещё посмотрим, кому везёт. Разгоняющий весенние ветра март. Они вдвоём на холодной траве посреди шумного стадиона. Под ухом заполошно стучало, двигалось и ругалось словами, которые монаршей особе вовсе не следовало знать. Какеру опомнился, приподнявшись на руках. Растрёпанные волосы, несколько прядок, прилипших на лоб, приоткрытый рот – облачко пара, выражение досады на лице, а в следующий момент – голос, ворчливый, но не злой, даже словно бы обеспокоенный: – Угораздило же тебя. Ты в порядке? Он не понял, что это было сделано специально, поэтому мирно лежал и искренне справлялся о его самочувствии, в то время как Какеру торопился опознать все испытываемые в этот момент ощущения, зациклившись, как на зло, на одном: согнутой в колене ногой Юки прижимался к его бедру. А руки, руки где?! Где руки, Какеру так и не сообразил. – Прости, – пробормотал он. – Ты как, не ушибся? – Я в порядке. Вставать собираешься? Какеру собирался игнорировать время и пространство как минимум весь следующий час. Потому что руки нашлись – в них просилось рвавшееся из груди сердце. В глазах напротив возник вопрос «Ты что же..?» Выражение на лице Юки изменилось. Названия у этого выражения не было. Какеру ничего не ответил. Вместо этого убрал с лица Юки выбившиеся пряди, погладил лоб. Словно обратная реакция, возникла морщинка, устремившаяся за его пальцами, ещё один немой вопрос: «Что ты творишь?» Лучше тебе меня оттолкнуть. – Ну что вы там разлеглись?! Манабэ, Сома, сладкая вы парочка, не соблаговолите ли перестать заниматься глупостями?! Юки рывком поднялся, заставив Какеру отпрянуть, без комментариев стукнул ребром ладони по голове – Какеру даже не почувствовал. Ничего, кроме чувства утраты. – Ты в порядке? – это рыжий родственник, что соблазнил его маму, пламя посреди серого и зелёного, скучающий на воротах, проявил участие. Звучало так, будто он этого не хотел, но оно само вырвалось против воли, очень смешно. – Не волнуйся, – отозвался Юки с самой невозмутимой насмешливостью, на какую был способен. – Я не забыл про тебя. Кё ответил что-то явно нелестное по-кошачьи, Юки усмехнулся, удовлетворённый причинённым моральным ущербом, Какеру убегал воодушевлённым. Нет, он не собирался переставать. – Нелегко тебе приходится. Бедняжечка. Столько подлинного сочувствия в свои слова могла вложить лишь одна особа. Кими уселась на пустующий стул перед партой Какеру, сложив руки и устроив на них подбородок – губки бантиком, бровки домиком, влажные глазки шало блестят. У иных особей подобный вид вызывал учащённое сердцебиение, повышенное потоотделение и отказ речевых функций – разбитые сердца сверх меры впечатлительных юношей составляли основу рациона Кими последние десять лет её жизни. Какеру впечатлительным не был, а к привычкам подруги относился с некоторой долей симпатии. Ему, конечно, жаль было всех тех парней, кому не посчастливилось осчастливить Кими, но в глубине тёмной пацанской души он подозревал, что каждый второй чтит за благо оказаться под каблуком. – Йо, Кими, скучаешь? – Ужасно просто! Все такими сентиментальными становятся перед выпускным, скучными, у всех физиономии постные, не на ком и душу отвести. Утешь меня! – Утешаю тебя, бедная девочка. Какеру похлопал Кими по головке, за что был удостоен благодарным «М-мр». Кими была похожа на лесную куницу, смышлёную и юркую хищницу. Опасную. Но очаровательную. Солнечный полдень сменился серой облачностью, смешав часы и месяцы. Они вдвоём в классе, где никому до них нет дела. В прошлом был период, в который Кими выбрала его, Какеру, своей внеочередной жертвой. Успехом её кампания по соблазнению не увенчалась, зато Какеру в её глазах приобрел заслуживающий уважения вес. Потешаясь над его верностью, она загадочно улыбалась, приоткрывая зубки в ореоле ярко-алых губ, и сверкая чёрными глазами, но словно бы даже наслаждалась невосприимчивостью Какеру. Они стали дружить и никто понять не мог, как это у Какеру получилось. Так он и дослужился до текущего статуса – всесильного дзен-мудреца. То, что он спелся со школьным принцем, даже и не удивило никого. После Кими-то кто угодно по плечу. Иногда Какеру в порядке бреда фантазировал о том, как они становятся отличной парой, допуская мысль, что он мог оказаться тем самым героическим персонажем, что отучил бы Кими от людоедства. Но прежде чем подобные мысли увлекли его в край, откуда не возвращаются, на горизонте нарисовался Юки, обозначив фронт бедствия от края здравого смысла до сказочных фантазий. Бежать было некуда. И Кими, с въедливостью самореза и интуицией очень крутого агента очень тайных спецслужб, не могла этого не заметить. В смысле, Какеру и не скрывал, давно сообразив, что за нарочитой искренностью люди склонны не замечать потайного дна. Но Кими была другой. Она не верила в нарочитую искренность, но зато лучше других чувствовала расположение тайников, шутя раскрывая чужие потаенных страхи. Кими не лезла в душу Какеру возможно только потому, что он был исключением, состоял на особом счету и попытки свести его с ума она ещё не оставила. Или, может быть, по-настоящему считала его другом и заботилась о нём в своей своеобразной неповторимой манере. – Витаешь в облаках, как обычно. Неужели ничего не чувствуешь? – В смысле? – Например, жажду убийства? – С чего бы это? – Девчоночки из фан-клуба Юн-чана планируют страшную месть за то, что ты травмировал их ненаглядного принца на физкультуре. Выпускной на носу, самое время плодить и множить счастливые воспоминания, а принц травмированный! – Сказочницы. – Сам знаешь, как девочки любят придумывать ситуации, в которых объект их вожделения вызывает сочувствие. Фу, гадость. Но я всё видела. И поэтому говорю: тяжело тебе приходится, Какеру-кун. Какеру поднял лицо, ласково улыбнувшись. – Что ты имеешь в виду? Кими всё правильно поняла, прочтя с его лица невысказанное «следи за словами, пожалуйста», наклонилась к нему, оказавшись так близко, что Какеру услышал приторный запах жевательной резинки, прошептала: – Ты ведь не хочешь, чтобы я на самом деле произнесла это вслух. «Ты влюблён в Юки, растерян и раздосадован, не знаешь, что делать и как себя вести, и едва сдерживаешься, чтобы не совершить что-то такое, последствия чего и вообразить страшно», – нет, совершенно точно Какеру не хочет услышать нечто подобное. Не хватало ещё, чтобы эти мысли вышли за пределы его головы, что ему с ними делать? – Страшная ты женщина, Кими, страшная, пугаешь меня. – Прими дружеский совет. – Я весь внимание. Кими отпрянула, дождалась, когда Какеру перестанет паясничать, кривя брови, серьёзным тоном сказала, точно вынося приговор: – Научись проводить границы между дружбой и навязчивыми идеями, которые могут всё разрушить. Исчерпывающе. Какеру осознал, что до сих пор старательно избегал прямых формулировок, опасаясь их упреждающей силы. На самом деле он всё понимал. – М-м… А для тупеньких? Кими окинула его недовольным взглядом. – Тебе доставляет удовольствие прикидываться дурачком? – Я не прикидываюсь. – К примеру, – звенящим тоном, по слогам, произнесла Кими, – лично я отказываю себе в попытках подкараулить тебя в тёмном переулке, опасаясь, что после этого не смогу вот так просто болтать с тобой на перемене. Какеру усмехнулся. Это было глупо с его стороны, но отчего-то он не сумел сдержаться. Взглянув в глаза Кими, он сказал: – Брось. Он правда так думал: ничто не сможет испортить их отношения. – Допустим, – согласилась Кими, вдруг став красивее – довольная улыбка её преобразила. – Для нас с тобой нет ничего невозможного. Но смог бы ты смотреть в глаза Комаки после этого? – … – То-то и оно, милый мой. Кими оставила его наедине со своими мыслями, одарив обольстительной улыбкой и лукавым взглядом с примесью печали. Какеру пришло в голову, что с Кими было бы просто. Подумаешь – вырвали и сожрали сердце, зато никаких сожалений. Вкусить запретный плод и остаток жизни доживать, избавив себя от любого рода потрясений. Не такая уж плохая идея. Апрель подкрался. В квартире Мати словно бы стало чище и светлее, даже не пришлось организовывать археологические раскопки места для стоянки. Стало быть, уселись. – Мати. – ... – Ма-а-ти-и! – Не ори. – А ты не делай вид, будто меня нет! Ты разбиваешь братику сердце! – Не может быть. – ...Мне показалось, или я услышал нотки сарказма в твоём голосе? – Показалось. – Удивительно! Ты становишься женщиной, дорогая моя. – Не искушай судьбу. Что сказать хотел? – Да ничего особенного. Мати молча подняла на него взгляд. Так же молча опустила. Ни единого лишнего движения. Как есть сова, одновременно деловая и причудливая, городская сумасшедшая в лучшем смысле этой характеристики. Вот буквально глаз не отвести. Какеру готов был поспорить, что и Юки это самое сочетание зацепило. На маму не похожа, и слава богу. «Каково это, целоваться с принцем?» – разумеется, у Какеру язык не повернётся задать столь провокационный вопрос. Он всё-таки не настолько легкомысленный и наглый. И не бессмертный. И всё же ему так нестерпимо сильно хотелось узнать. – Какой он в отношениях, а, наш Юки? – Разве ты не знаешь это лучше других? Какеру опешил, застигнутый врасплох. Критическая степень смущения активировала защитные функции, выраженные в клоунских ужимках. С размахом хлопнув себя по щекам в притворном ужасе уличённой в блуде монашки, он пропищал писклявым голоском: – Что ты такое говоришь?! Мы не в таких отношениях! – Не паясничай. Ты знаешь, о чём я. Не то чтобы Какеру знал наверняка. Мати могла злиться из-за его беспардонности, но при этом сама ни к чему не относилась легкомысленно, полагая, что у всего есть причина. У беспардонных дурацких вопросов тоже. У Какеру, что задаёт их, есть причина. Мати была полна готовности постичь всё, что угодно, и чужие причины тоже. Она души не чаяла в «Мотеге», разумеется, она склонна всему придавать значение. В её мире попросту не существует пустяков. Какеру следовало помнить об этом, прежде чем чушь нести. – Нет, на самом деле, не знаю. – С тобой Юки другой. – Не придумывай. – Я не придумываю. Это на самом деле так. Со мной он словно бы... сдерживается. Всё ещё. Мати была недовольна. Ей давно уже хотелось сказать об этом, пожаловаться кому-то на парня, в красивейшей головке которого не доставало пары винтиков. К несчастью, у неё не было подруг, но был брат, которому искренне хотелось стать хорошим. Ему хотелось стать близким для Мати, достойным доверия. И ему по-настоящему хотелось поддержать её в вопросах любви. – Он просто стесняшка, ты же знаешь. Раскроет перед тобой свою истинную суть, так ты взвоешь. А он дорожит тобой и не хочет спугнуть. – Я не из пугливых, – сердито отозвалась Мати. – И хочу его настоящего. – … – В смысле, хочу узнать его настоящего! Она покраснела, как маков цвет, раздосадованная своей оплошностью. Но у Какеру сердце защемило от столь многих вещей разом. Она испытывает чувства, которые выбивают её из колеи, она раскрывает свои слабые стороны перед ним. Она доверяет ему, уже давно, она высоко его ценит. Она влюблена в Юки так сильно… – Я понял тебя, сестрёнка. «Я тоже этого хочу». …А чего хочет Юки? С этого вопроса следовало начать. – Где Юн-чан? – с порога вопросил Какеру, сунув голову в кабинет студенческого совета и обнаружив в нём одного только Нао. Мистер «я видел вас всех в гробу под ворохом недоделанных вами работ» одарил его хмурым взглядом. – Самому хотелось бы знать. Тут гора работы, документы на подпись, а его носит неизвестно где! – И не говори! Согласен с тобой на все сто процентов! – Вы мне зубы не заговаривайте, уважаемый товарищ зам, садитесь и делом займитесь, для вас работа тоже есть. – Почему ты, Нао, такой злой? – Я не злой! – А я скажу тебе, почему ты такой злой. Ты грустишь, потому что мы выпускаемся. Без нас тебе будет одиноко! – Ещё чего! – Но не переживай! Пока я здесь, целиком в твоём распоряжении, можешь поведать мне о всех своих бедах. Давай, расскажи братику всё. – Я на ваши провокации реагировать не намерен, отойдите от меня, пока я не заразился вашим идиотизмом! – М-м. Ну и ладно. Злюка. Какеру оставил стул Нао и его вместе с ним в покое, занял своё место, потянул из стопки случайную бумажку, а потом на него негаданно напал работун и он очнулся только через сорок минут, весь точно благовоспитанный образец трудоголика – в палату мер и весов его, для потомков! Потянулся, довольный, с удивлением обнаружил, что Нао никуда не исчез и всё так же источает раздражение в своём обычном режиме. Кабинет студенческого совета на границе миров и времён. Они вдвоём несли караул. Вряд ли бы Нао польстило сравнение с сурком, но Какеру пришла в голову такая мысль: когда настанет особенный день, Нао выберется из своей норы, вдохнёт свежий воздух и не захочет возвращаться назад, вместо этого отправится в путешествие – тогда мир по-настоящему изменится к лучшему. Но для путешествия нужны силы, и поэтому Какеру нарушил молчание: – Ты чай будешь? – Угу. Вооружившись чайником, Какеру сходил за водой, вернулся. В ожидании, пока вода нагреется, стал насвистывать что-то авторское, перебирая многочисленные баночки с заваркой разных сортов – подарки президенту от благодарных просителей преимущественно женского пола. Нао сидел тихо и даже не пожелал Какеру заткнуться. Стоило обратить на эту аномалию внимание, как Какеру услышал его голос: – Сэмпай. У вас всё хорошо? – Конечно! У меня всегда всё хорошо. Какеру мысленно похихикал, представив, как Нао может возмутиться, заявив, что с головой у него всегда всё плохо. Но ничего такого отчего-то похмурневший Нао не сказал. – Вы можете это скрывать даже от самого себя, но я знаю. Что именно Нао знал, он не сказал. А Какеру не стал спрашивать. Утомился он уже выслушивать что-то от других в свой адрес, смутные догадки, многозначительные взгляды – все эти набожные вдохи и матерные выдохи. Осточертело. Он просто он, такой же, как и всегда. Юки просто Юки. Они друзья. А Нао пусть чай пьёт и оставит при себе свои сомнительного качества сентенции. Какеру разозлился. Стыдоба. Молча допив чай, Нао стал собираться, размыто обрисовав массу ждущих его вмешательства дел, хотя Какеру ни о чём не спрашивал, самозабвенно сгущая вокруг себя воображаемые тучи. Но собирался он как-то неприлично долго, возился с сумкой, что-то в ней искал, проверял карманы, оглядываясь по сторонам. Кое-как добрался до двери и остановился перед ней с протянутой рукой. – Может быть, для вас это ничего не значит. Может быть, вам всё равно. Но, возможно, если я признаюсь, что буду немного скучать по вам, обоим, и даже по Тодо, вы… улыбнётесь. Последнее слово Нао выпалил, резко распахнув дверь и пулей вылетев в коридор. Какеру недолго думая подорвался следом, во всю глотку заорав: – Нао! Ты самый лучший! Я буду скучать по твоему вечно угрюмому недовольному лицу! Я никогда не перестану высматривать твоё вечно угрюмое недовольное лицо в толпе! Я не забуду тебя, Нао! Люблю тебя! Ответом ему было только уносящееся вдаль «А-а-а-а». Любовь зла. – Ну и чего вы дуреете на всю школу, совсем уже бешенные. – Это всё Нао! Заставил меня чувствовать чувства! Вот послушай, как сердце колотится! Ей богу, сейчас выскочит! – Уймись, дай пройти лучше. Юн-чан, Юки, явился, наконец, весь такой из себя принц – хочешь не хочешь, а начнёшь соответствовать. Какеру вытянулся в струнку, с готовностью отдал честь, прямо на месте, около двери, скороговоркой отрапортовал рапорт. Ага, разогнался. – А что это вы не торопились, уважаемый товарищ президент, как вам не стыдно-то, а? Ваши верноподданные, не покладая рук, трудятся тут, значит, в поте лица, на пределе всех сил, пока вы где-то там прохлаждаетесь. Юки покраснел и Какеру всё понял. Не прохлаждался он, совсем нет, скорее даже наоборот, вырабатывал тепло где-то в укромном месте. Все такие, и монархи и челядь, едва научившись целоваться, в себя прийти не могут. «Вытрите слюни, товарищ президент, и начните выполнять священный долг перед нашей дорогой альма-матер», – хотелось сказать. Очень хотелось сказать, но не хотелось чайником по голове получить. Поэтому Какеру сказал самому себе: «Прекрати это». Юки за столом, Какеру напротив, боком к нему, вмиг утративший весь трудовой энтузиазм. Не мог он работать, когда всё внутри вопило и тянулось к Юки, – просто смотреть на него и больше ничего не делать. Разделять дружбу и навязчивые идеи, мысленно искать другое описание испытываемым чувствам. Прав был Нао – тоска это, только и всего. Как будто этого мало! А вдруг он хомячок и может умереть от одиночества?! И Юки тогда расстроится. …Расстроится ведь? – Юки. – М-м? – Юки. – М-м… – Ты правда слушаешь? Я хочу сказать тебе что-то очень важное! – Я правда тебя слушаю. – Юки. – ... – Я думаю, что был хомячком в прошлой жизни! Или морской свинкой! Кем-то таким, в общем, милым и пушистым! – А я в прошлой жизни был крысой. – Серьёзно? – Ещё как. – Хм… А крысы и хомячки ладят, как думаешь? – Нет. Крыса бы хомячка съела. – Ж-жуть. – Остаётся только порадоваться, что мы не встречались в прошлой жизни. – Типа ты бы помнил, если бы меня съел? – Такого хомяка я бы запомнил. Какеру фыркнул, хрюкнул, рассмеялся в голос. На глазах выступили слёзы, так что хотелось жмуриться от восторга, но больше хотелось смотреть на Юки. Он тоже смеялся, весело и беззаботно. В момент, когда они отсмеялись, наслаждаясь воцарившейся после этого искрящейся счастьем тишиной, Какеру понял, что не сможет сдержаться. Это был лучший момент, чтобы сказать: – Я тебя люблю. – Я знаю. Даже головы не поднял! Какеру так и застыл, искренне возмущённый и обиженный. Нет, ну разве можно так?! Он душу перед ним раскрывает, сокровенным делится, а что получает в ответ?! «Я знаю»? Да когда ты вообще что знал?! – Эй! Ты не должен был реагировать так! Ты должен быть поражён в самое сердце, очаровательно смутиться, потерять дар речи! – Я много тренировался, прости, если не оправдал ожиданий. Сам понимаешь, никогда не испытывал недостатка в практике выслушивания признаний. Меня ведь все любят. – Ах ты! Вот и проявилась твоя истинная сучность! – Сущность, может? – Я всё правильно сказал! В порыве негодования захотелось даже из комнаты выйти, хлопнуть дверью, утопать по коридору, сотрясая стены невразумительными причитаниями – всеми возможными способами заставить Юки почувствовать вину. Вдохновлённый, Какеру почти решил, что это хорошая идея, но приступить к её реализации не успел. – Какеру. – Чего? – Не дуйся. Я тоже тебя люблю. – ... – Люблю, как никого никогда не любил. – ... – Не смей заставлять меня повторять. В моей голове это не звучало так смущающе. – … – Я в шоке от себя. Юки наклонил голову, спрятав лицо в ладонях, шумно, с рычанием, выдохнул. Украдкой выглянул из-за чёлки и по выражению глаз, которому не было названия, Какеру понял, что тот улыбается. Нет, не был он хомячком. Был он жабой, и ловил языком бабочек всю свою прошлую жизнь. Иначе непонятно, отчего сейчас в животе поднялся их рой, щекотный и смешливый, разве что не заставляющий выпрыгивать из штанов. – И что ты планируешь делать со своей любовью ко мне? – Нести её как крест всю жизнь. – Вау. Почему ты, Юки, такой классный и не оставляешь мне выбора? – Да потому что я не хочу тащить эту ношу в одиночестве. Какеру наклонился через весь стол, чтобы взять ладони Юки в свои. Юки не препятствовал, не до конца понимая, что Какеру планирует делать. Какеру и сам не знал, он импровизировал. И поэтому, когда поцеловал его пальцы, удивился этому не меньше Юки. Но в следующий миг понял, что это было самым правильным действием из всех возможных. Он научился этому у Комаки, жестам, что сильнее слов. – Ты ведь понимаешь, что это значит? Провести вместе всю жизнь? – Я это очень хорошо понимаю. А ещё я знаю, что значит, не иметь выбора. И тебя я выбираю. – Я особенный? – Очень. Какеру аж глаза прикрыл от удовольствия. Очень особенный. «Никто так не говорит, балбесина», – думал он, позволяя прочесть это со своего ехидно ухмыляющегося лица. «Отвали ты, умник», – отвечал ему Юки. Невозможные формы отношений всё равно существуют, даже если у них нет названий. Но в тот миг, когда пальцы Юки в его руках обрели силу и сжали в ответ, Какеру подумал: «Дружбы достаточно». В том виде, в каком они смогли её воплотить, – поместить в палату мер и весов, под стекло, навеки вечные, для потомков! Пусть знают. Пусть знают, что так бывает.