Тринадцать черт

Господин Вэнь — Вэнь Нин, Вэнь Цюнлинь, Призрачный генерал — на самом деле ни на чем не настаивает. Он не особенно выделяет Сычжуя среди остальных, он одинаково вежлив и приветлив со всеми. Поэтому Сычжуй подходит к нему сам. Это неловко и еще очень страшно поначалу. Сычжуй не боится Призрачного генерала — не потому, что не способен соразмерить свою и чужую силу, а потому что уверен: Призрачный генерал не причинит ему зла, — но боится той правды, что следует за ним по пятам. Ему нужно время привыкнуть к этой правде, приспособиться к ней, и это не так просто, как кажется. Даже притом, что Ханьгуан-цзюнь, как оказалось, все знал с самого начала, учитель Вэй и сам Призрачный генерал только счастливы такому стечению обстоятельств, а Цзинъи и Цзинь Лин принимают все как есть с приемлемой долей сомнения или недовольства. Мир вокруг Сычжуя не изменился — изменился сам Сычжуй. — Я — из клана Вэнь. Как и вы, — говорит однажды Сычжуй Призрачному генералу. Самое странное начало разговора, которое только можно вообразить. Во-первых, потому, что и он, и Призрачный генерал уже давно это знают, и нелепая фраза звучит так, будто Сычжуй только сейчас сообразил об их родстве. Он немедленно краснеет и опускает взгляд в землю. — Я имею в виду, — жалко начинает он, но Призрачный генерал просто говорит: — Да. — В его голосе звучит тепло, и Сычжуй поднимает глаза, чтобы увидеть его печальную нежную улыбку. — Извините, — осторожно говорит Сычжуй, — господин Вэнь... не могли бы вы мне рассказать что-нибудь? Призрачный генерал — «господин Вэнь», мысленно поправляет себя Сычжуй, — ненадолго замолкает, задумавшись, потом присаживается на корточки и берет первый попавшийся под руку прут с земли. — Клан Вэнь, — медленно говорит он. Сыжчуй опускается рядом и видит, как тяжелыми негибкими линиями господин Вэнь выводит иероглиф «Тепло»: тринадцать черт. Он кидает на Сычжуя короткий непонятный взгляд и добавляет еще один иероглиф: «Цветущий», девять черт. — Вэнь Юань, — говорит Призрачный генерал, и Сычжуй смотрит на это имя, начертанное в дорожной пыли, и чувствует, как у него сжимается сердце и как на глаза наворачиваются слезы. Он не ведал, что потерял. И он никогда не сможет этого понять. Его обретенная семья прекрасна, его друзья, наставники, Ханьгуан-цзюнь, — все, что дал ему орден Гусу Лань и клан Лань, суть неоценимое богатство. Но, глядя на это простое имя — чужое и знакомое одновременно, имя, которое дали ему при рождении, но которое никогда ему не принадлежало, — Сычжуй чувствует неутолимую тоску. Он тянется вперед рукой и повторяет линии пальцем. На пальце остается пыль, и черты как будто впитываются в саму его кожу: Вэнь Юань. Вот такая у него должна была быть жизнь. — Расскажите мне, — просит Сыжчуй увереннее, и Вэнь Нин рассказывает. Господин Вэнь рассказывает ему многое: о своем детстве, о своей сестре, об их общем времени на горе Луанцзян. Сычжуй прислушивается к каждому слову. Ему кажется, что господин Вэнь делится с ним священной тайной, хотя на самом деле все это — всего лишь бытовые воспоминания о далекой ушедшей жизни. По большей части хорошие воспоминания. Господин Вэнь рассказывает о том, как учился целительскому искусству у своей сестры. — Но я был безнадежен, — говорит господин Вэнь в конце концов. — У меня получалось не очень хорошо. До семейной одаренности сестрицы мне было далеко. — Семейной одаренности? — уточняет Сычжуй, и господин Вэнь кивает: — Да. В клане Вэнь было много изобретательных пытливых умов. Кто-то занимался созданием артефактов, кто-то — изучением военной стратегии, кто-то посвящал себя целительскому делу. В городе Цишань росло множество самых чудесных растений: невиданные цветы и деревья, — он коротко улыбается, в его словах звучат оживающие воспоминания. — Это был цветущий солнечный город. Заниматься там травничеством было очень естественно. Кто-то изучал, как с помощью этих трав убивать или вызывать какие-нибудь недуги, кто-то — как лечить и прогонять болезни. В ордене Цишань Вэнь постигали человеческое тело: из чего оно состоит, из каких болевых точек, из каких потоков энергии. Как на это тело воздействуют растительные смеси. — Вот оно что... Сычжуй думает, что нынешний глава ордена Лань очень хорош в целительском деле для человека, который не посвятил себя спасению жизней посредством трав и акупунктуры. Вспоминает, как глава пару раз рассказывал им про войну и про организацию лекарских лагерей. Сычжую все это было интересно: он читал про противоядия, про лечебные настойки и воздействие разных трав на тело и разум заклинателей. «Может, — думает Сычжуй, — это оно и есть, „семейное“?». Это случается внезапно: призраки накидываются на них целой гурьбой, и они просто не успевают среагировать. Цзинъи вскрикивает совсем рядом, и Сычжуй тут же оказывается рядом с ним. У Цзинъи повреждено плечо. Крови много, и он выглядит посеревшим и испуганным. Ранение неприятно-опасное, Сычжуй чувствует, как волной изнутри поднимается паника, которая крошит ему трахею и мешает дышать. И рядом никого: ни учителя Вэя, ни Ханьгуан-цзюня. — Что случилось? — резко спрашивает Вэнь Нин над ухом. Сычжуй беспомощно вскидывает голову, шарит ищущим отчаянным взглядом по чужому лицу. — Цзинъи ранен, я... мы не успеем добраться до деревни, я... — Ты знаешь, что делать, — твердо говорит ему Вэнь Нин. — Ты все знаешь, А-Юань, ты изучал исцеление таких ран. Ты из нашего клана, это у тебя в крови. Я позабочусь, чтобы вас не тронули. Его спокойная уверенность передается и Сычжую. Он смотрит на стонущего от боли Цзинъи и чувствует внезапную силу в своих руках. Он — Вэнь. Этими руками он волен отнимать жизни и приносить спасение. Он способен на это. Сычжуй тяжело сглатывает и принимается за работу. — Сестра, — однажды говорит Вэнь Нин, — была очень предана господину Вэю. В его голосе звучит глухая смиренная грусть. — Многие из нас, на самом деле, — продолжает он. — Я, моя сестра и все те из нашего клана, кого он забрал с собой на гору Луанцзян: мы были благодарны ему. За то, что он сделал для нас. Сычжуй не хочет его торопить, не хочет вынуждать говорить о том, о чем господину Вэню трудно говорить, но в то же время он не может сдержать неуемного нетерпения, которое вспыхивает каждый раз, когда господин Вэнь заговаривал про их семью. — Сейчас, когда мой клан уничтожен, — продолжает господин Вэнь, — этого уже никто не помнит, но мы умели быть верными своему слову. Мы умели хранить верность людям, которые стали дороги нашему сердцу. Умели искренне доверяться им, защищать их со всей силой. Господин Вэнь кидает на него смущенный и осторожный взгляд. — Я не знаю, как бы объяснить тебе получше, А-Юань, — говорит он и кажется на мгновение очень расстроенным. Сычжуй пытается улыбнуться. — Все в порядке, — отвечает он, — я... Кажется, я понимаю. Учитель говорил, что Лани влюбляются однажды и на всю жизнь, и это... особенная черта клана: сила противостоять целому миру в любви. Сила и проклятие. Думаю, у каждого клана есть такая особенность... Заканчивает он совсем невнятно и утыкается взглядом в землю. Ему кажется, что он сказал глупость, но господин Вэнь только кивает и отвечает: — Да, именно так. Так, только немного по-другому. Его обучение подходит к концу. Учитель Вэй широко улыбается и треплет Сычжуя по плечу. Его радости и восторга, кажется, хватит на весь орден Гусу Лань. Цзинъи ликует. Учитель Лань не сдерживает гордости. Ханьгуан-цзюнь коротко улыбается ему. Дядя Вэнь Нин смущенно поздравляет его. У Сычжуя в груди такое чувство, как будто именно к этому моменту он шел всю свою жизнь. Или не свою. Сычжуй сглатывает, растягивает губы в дрожащую счастливую улыбку. Вокруг него люди, которых он любит, люди, которые заботились о нем и продолжают заботиться. Поэтому он говорит им: — Я выбрал свой путь. Он говорит: — Я отправлюсь странствовать. Он говорит: — Я больше не смею называть себя учеником ордена Гусу Лань. (Сычжуй ждет неприятия и отчуждения, гнева и вопросов, но получает только затрещину от Учителя Лань, который говорит: «Маленький негодник! Имей уважение к ордену, который тебя воспитал. Ты навсегда останешься учеником Гусу Лань». Ханьгуан-цзюнь согласно кивает. Его никто не отговаривает.)

***

«Сычжуй» — это имя, которое дал ему Ханьгуан-цзюнь, когда скорбел об утраченном времени. «Вэнь Юань» — так назвали его отец и мать, которых он никогда не знал и не помнил. «Лань Юань» — так назвал его Лань Ванцзи, когда привел в свой дом после горы Луанцзян. Странствия уводят его далеко-далеко от тех мест, где он родился и вырос. С каждым шагом он оставляет все дальше Цишань, Луанцзян, Гусу. Он обходит множество деревень и городов, защищая простых людей от разных тварей и спасая жизни. Это — то, что ведет его, руководит каждым его шагом: желание отводить болезни как можно дальше от людского порога. Когда у него спрашивают имя, он отвечает: Вэнь Юань. Вэнь как «тепло», тринадцать черт. Юань как «искренний», девятнадцать черт. Он не считает ни зим, ни лет, но проходят годы, когда он наконец находит место, которое создано стать его обителью, принять его таким, какой он есть — с его непростым путем, с его именами и судьбами, сокрытыми в них. Это Долина целителей. Старейшина Чжэнь позволяет ему задержаться. Сначала его привечают как гостя. Он живет в крохотном домике на окраине, и приветливые жители Долины наведываются поспрашивать его о разном и послушать его истории. На самом деле в Долину он приходит, не до конца оправившись от тяжелого ранения, так что сначала Долина для него — только временное пристанище. Все ее жители добры к нему и относятся как к дорогому и долгожданному гостю. Он не думает оставаться навсегда — не думает, что смог бы остаться где-нибудь навсегда. Но время течет — он восстанавливается медленно, смотрит, как сменяют друг друга короткие земледельческие сезоны, и вот уже всходит посаженная недавно кукуруза. Когда слабость после ранения наконец покидает его тело, он постепенно становится частью Долины. Он рассказывает про свои странствия, про свое обучение. Про то, что он видел в пути: каких чудовищ и каких людей, какое добро и какое зло встречал. Неожиданно его рассказы собирают благодарных слушателей из тех жителей Долины, которые никогда не покидали и не покинут ее пределов. — Ах, вы так славно говорите, господин Вэнь, — вздыхает однажды молодая госпожа Гу Мяомяо, ученица мастера по растительным ядам и лекарствам. Она очень умна и знает наперечет все травы, которые только можно встретить в этих местах. Однажды, когда им было по пути, он просто указывал на все кусты и цветы, которые только попадались ему на глаза, и она рассказывала, что это за растение, как из него можно извлечь вред или пользу, для каких ядов и лекарств оно используется. А еще она красивее всех девушек, что он когда-либо видел, так что он смущается, когда она хвалит его. — Вы слишком добры, молодая госпожа Гу, это всего лишь глупые путевые заметки. Она тихонько смеется, ее глаза блестят. — Молодой господин всегда так скромничает. Это чудесные истории. Он улыбается ей. Он обживается в долине. Чувствует, как становится своим. Он находит друзей, товарищей, отовсюду слышит, как его зовут: Лао Вэнь, Сяо Вэнь, А-Юань. Имена разливаются теплом у него внутри и звонко отстукивают в голове. Он улыбается и отвечает на приветствия. Он помогает собирать травы и узнает с каждым днем все больше. Он рассказывает про технику игл клана Вэнь и про технику исцеления музыкой клана Лань. Ему в ответ показывают про способы манипуляции потоком ци и про настойки, берегущие разум. Это бесконечный обмен, которому он рад. Ему кажется, что он нашел свой дом. Он не хочет уходить. Однажды посреди дня старейшина Чжэнь подзывает его к себе и задает вопрос: — Как твое имя, странник? Вэнь Юань удивляется, но отвечает: — Вэнь Юань. Старейшина цокает языком. — Мальчишка, — говорит он, — ты давно вырос из этого имени. Он качает головой и потом строго спрашивает: — Ты хочешь остаться в Долине? Принять ее уклад и следовать нашему пути? Это важный момент, и Вэнь Юань кивает, церемонно кланяется и отвечает: — Да, старейшина Чжэнь, хочу. Старейшина молчит несколько мгновений, поглаживая жидкую седую бородку, а потом говорит: — Вэнь Жуюй. Ты не в тех летах, когда мальчишек нарекают их взрослыми именами, так что я спрошу: ты принимаешь это имя? В груди что-то вспыхивает — теплом и предвкушением. Он снова кланяется: — Да, старейшина! Вэнь Жуюй благодарен за оказанную милость. Старейшина улыбается в бороду. — Добро пожаловать домой. («Жуюй», два иероглифа: шесть черт и пять. «Подобный нефриту». Это новое имя, которое ему даровали лишь по его нынешним делам и словам, но оно так остро откликается со всеми его прошлыми именами, со всей его прошлой жизнью. Связующая нить между тем, кем он был, и тем, кем он стал. Он — эта самая нить.)

***

Старейшина Чжэнь очень добр к нему: принимает в ученики и щедро делится знаниями. Вэнь Жуюй ловит даже самые незначительные слова наставника с невыразимой благодарностью. Многие техники он уже не может постичь — и не сможет никогда из-за упущенного времени. Но разве было то время упущенным? Он никогда не будет жалеть о том, как начиналась его жизнь, каким было его детство и его юность. — Где ты был все это время, Жуюй, — бранится иногда старейшина Чжэнь сразу после того, как похвалит. Жуюй улыбается наставнику и скромно отвечает: — Я шел сюда. — Ишь, какой умник, — притворно хмурится наставник и отсылает его прочь — принести книг или трав. Жуюй смеется и чувствует себя малолетним учеником. Но, кажется, он в пору своего ученичества в Гусу Лань не был таким беззаботным. — А-Юй! — зовет его Мяомяо и машет рукой издали. — Иди сюда, молодой господин Вэнь! Он широко улыбается и подбегает к ней, она угощает его свежими рисовыми лепешками и кунжутным шариком. — Наставник велел набрать первоцветов у восточного оврага, — говорит он, жмурясь от теплой сладости мягкого теста на языке. — Пойдешь со мной? — Пойду, — говорит Мяомяо. — Ах, хорошо это — странствовать по миру, — однажды говорит Мяомяо, мечтательно вздыхая. — Хотелось бы мне тоже так однажды путешествовать. — Что же останавливает молодую госпожу? — с улыбкой спрашивает Жуюй, и она хитро прищуривается. — Молодой господин, может, еще не знает, но я не владею боевыми искусствами. Девица-целитель одна в пути, от деревни до деревни... недолог же будет этот путь! Жуюй смущается своей непонятливости, а она смеется, запрокидывая голову. — Ну а тебе, а тебе, А-Юй, — спрашивает она, — тебе разве не хочется снова путешествовать? — Не знаю, — он пожимает плечами. — Может быть, однажды... но не сейчас. У Гу Мяомяо прекрасные серые глаза, лучистая улыбка и округлое лицо, от ее смеха у Жуюя внутри все замирает. Он может смотреть на нее вечность. Время замирает, когда они идут рука об руку. Он может часами слушать ее истории о новых книгах или травах — и часами слушать, как она смеется над его собственными историями. Однажды он приходит к наставнику и выпаливает: — Наставник! Я хочу поклониться с ней перед небом и землей. Хочу, чтобы она стала моей женой! — он чувствует, с какой силой у него горят щеки. Так, что он едва может смотреть на наставника прямо. Тот вздыхает и говорит так, как будто совсем не удивлен и не впечатлен нисколько: — Наконец-то. Мне уже думалось, что я никогда этого не дождусь. Но ты медленный мальчик, Жуюй, всему свое время. От слов наставника Жуюй краснеет еще больше и опускает взгляд в пол. — Ну ничего, — заканчивает наставник мягче. — Я буду рад за тебя. Сказал ты девице Гу о своих намерениях? — Не сказал еще. — Тогда пойди и скажи. Мое разрешение у тебя есть. Сердце колотится в ушах громко-громко. Ему нужно некоторое время, чтобы сказать Мяомяо. Это, конечно, не самое страшное переживание в его жизни: он помнит смутными тенями детство на Лунцзян, про которое ему рассказывал дядя Вэнь Нин, помнит суровое время ученичества, когда подвести учителя Лань казалось самым ужасным, что может быть на свете, помнит оторванную руку в поместье Мо, мертвый город И и снова — мертвецов из клана Вэнь на горе Лунцзян. Он умеет справляться со страхом, так что попросить Гу Мяомяо стать его женой — это не самое страшное, что случалось в его жизни. Но самое волнительное. Он смотрит в ее открытое задорное лицо, в ее искристые глаза и чувствует, как от смущения пересыхает горло. Учитель Вэй и Цзинъи подняли бы его на смех. И наставник Чжэнь наверняка тоже посмеялся над его юношеской робостью в его совсем уже не юношеские годы. — Я, — говорит Жуюй, — давно покинул орден Гусу Лань. И я никогда не принадлежал клану Лань по крови. И все же, именно там я вырос, стал тем, кто я есть, узнал то, кем я был раньше... Он взволнованно сглатывает, но продолжает: — Я давно не называю себя тем именем, что дал мне Ханьгуан-цзюнь, но все-таки, даже если это очень самонадеянно с моей стороны, я считаю себя частью Гусу Лань. Он прерывается на мгновение, прочищает горло и решительно и упрямо вскидывает взгляд, чтобы посмотреть прямо на Гу Мяомяо. — Я уже рассказывал тебе про Гусу Лань. Мяомяо кивает. На ее лице непривычная сосредоточенность — она все еще не вполне понимает, что Жуюй хочет сказать. Жуюй продолжает: — И я продолжаю следовать тому пути, которому меня научили в Гусу Лань. «Будь праведным» — и я пытаюсь. И еще. И еще... Он дрожащими руками развязывает налобную ленту. Уже много лет это не знак принадлежности ордену, не символ праведности и добродетели, не то «держи себя в узде», это просто налобная лента с узнаваемым узором — последнее, что осталось у него от Гусу Лань. — В клане Лань налобной ленты дозволялось касаться только родителям, детям и спутникам на тропе самосовершенствования. Он протягивает ленту Мяомяо и чувствует, как пылает его лицо. Мяомяо принимает ленту без слов. Ее руки тоже дрожат. Подготовка к свадьбе в Долине идет полным ходом, ожидание праздника видно в каждом доме и каждой лавке. Долина сама по себе закрытое пространство, и когда здесь случается что-то радостное, оно становится поводом для всеобщего веселья. Жуюй приходит к наставнику снова. — Наставник, — говорит он, прокашливается. — Старейшина Чжэнь. Его ждет непростая речь, но, глубоко вдохнув, он продолжает: — Я не знал своих настоящих родителей. А люди, которые воспитали меня, так далеко, что я даже не могу угадать, сколько дней или лет пути нас разделяет на самом деле. Наставник, здесь... Долина стала мне домом, но у меня нет здесь родственников. Я обращаюсь к вам как к старейшине Долины целителей сегодня, и я, — Жуюй осекается, когда чувствует теплую сухую руку на своем плече. Он поднимает голову. Наставник улыбается ему по-старчески тепло. — Ты знаешь, сколько ты уже здесь, А-Юй? — спрашивает он. — Пять лет. Своих учеников я уже отучил и не думал, что когда-нибудь пройду по пути наставничества снова. И все-таки ты один из самых одаренных молодых людей, которых мне доводилось учить чему-нибудь. Я бесконечно сожалею, что я не мог обучать тебя с детства, но даже теперь ты достойный ученик. Твой наставник гордится тобой. Его речь полна душевной нежности. Жуюй чувствует, как в горле встает комок. Наставник много для него сделал: принял в Долину и позволил остаться, взял в ученики и делился знаниями. Он был так сердечен и так добр с ним все это время — За такой незначительный срок ты стал мне как сын, — наставник сжимает его плечо и отпускает. — Я дал тебе это имя по твоим заслугам и умениям. Я дам тебе имя своей семьи, чтобы ты всегда знал, что Долина — твой дом. Жуюй глубоко кланяется. (Чжэнь Жуюй. От его прошлой жизни остались только смутные призрачные тени, которые едва-едва можно различить. Но он не жалеет: это то, какие очертания принимает его путь. Он благодарит наставника до тех пор, пока слезы все-таки не начинают катиться из глаз.)

***

Они с женой отправляются в странствия через год после свадьбы. Провожают их всей Долиной. — Дурная голова, — ворчит наставник. — Как же тебе не сидится на месте, А-Юй, так ты и жену с собой уводишь. Мяомяо смеется на это: — Ну вернее же, что не в одиночку, дядюшка! Мы теперь все время будем вместе, вот и идти надо вдвоем. — Мы вернемся домой, — говорит Жуюй. — Совсем скоро. Наставник качает головой. Правда в том, что Жуюй не знает, когда они вернутся. Перед ними — целый нехоженый мир, столько мест, которые надо повидать, столько людей, с которыми надо встретиться. Теперь в своем странствии Жуюй не один. Он крепко сжимает ладонь жены в своей руке. Они идут неторопливо, никуда не спеша. Готовят простенькие мази и настойки из трав и кореньев, которые встречают на дороге, чтобы потом продать в деревнях и городах, помогают тем, кто обращается к ним за помощью. Из Долины они уходили пешими, но к исходу лета в одной из деревень они спасают жизнь единственному сыну старосты, и тот отдает им ослика. Жуюй с особенно острой ностальгией вспоминает строптивого Яблочко. — У Ханьгуан-цзюня и учителя Вэя был ослик, — говорит Жуюй, поглаживая и новое приобретение по холке. — Он был очень упрямый и капризный, но обожал яблоки. Учитель Вэй назвал его Яблочком. Наверное, они сейчас так втроем и странствуют где-то... — Прямо как мы с тобой, — улыбается Мяомяо и треплет осла между ушами. Осел на самом деле очарователен, куда симпатичнее, чем Яблочко. И куда более покладистый. — Кстати, это девочка, — замечает Мяомяо и хитро смотрит на Жуюя. — О, — откликается Жуюй. — Вот как... Мяомяо утыкается ослихе в шею, но ее приглушенный смех все равно слышен. — Как мы ее назовем? — М-м-м, — Жуюй трет подбородок. — Может быть, Редька? Мяомяо вскидывает голову и смотрит на него в притворном потрясении. — Это ужасно, А-Юй. Я ни за что не позволю тебе выбирать имя нашему будущему ребенку, не посоветовавшись со мной. Жуюй краснеет. Они называют ослиху Смородина. Не сильно лучше, чем Редька, но в этом есть смысл: настоем на листьях смородины они отпаивали сына старосты после изнурительной для тела лихорадки. Путешествие втроем намного легче и веселее. Жуюй учит Мяомяо защищаться — это не вполне изучение боевых искусств, но обучение тем приемам, которые помогут ей сохранить жизнь, если он будет недостаточно близко, чтобы помочь ей. — А-Юй всегда будет рядом со мной, — ласково говорит Мяомяо, и голос ее полон любви. Заниматься ей на самом деле нравится. В ней живет любознательный ум, ненасытный в своей жадности до новых знаний. Она с упоением читает книги, которые он для нее покупает в городках, будь это книги по лечебному кровопусканию или земледелию. Однажды на дороге между двумя городами Жуюй срезает полый тростник и прорезает несколько дырочек так, чтобы получилась простенькая дудочка. Заскучавшая Мяомяо немедленно оживает, заслышав веселый мотив его игры, хлопает в ладоши и начинает петь. Жуюй не так хорош в игре на флейте, как учитель Вэй, и уж тем более не так хорош, как глава Лань, он куда лучше работает с цинем. Все это он и рассказывает жене, когда она спрашивает. — Большая часть клановых техник Гусу Лань — это музыкальные техники, — говорит он. — Основным духовным инструментом всегда был гуцинь, но глава клана предпочитал флейту сяо. А учитель Вэй исполнял мелодии клана Лань на флейте дицзы. Он научил меня кое-чему, но на самом деле я не очень хорош в этом. Он неловко посмеивается, но Мяомяо не обращает на его смущение внимания: ее глаза сияют предвкушением и восторгом. — Как бы я хотела послушать твою игру на гуцине, А-Юй! Он играет ей на цине в ближайшем же городке. Гуцинь — массивный инструмент, который нетрудно носить с собой заклинателю Гусу Лань, но не простому странствующему лекарю. Ему приходится научиться играть на флейте чуть лучше, чтобы развлекать Мяомяо во время пути и отдыха. Жуюй покупает себе поперечную флейту, и Мяомяо дарит ему к ней самодельную подвеску с кисточкой. Странствия уводят их далеко от дома, им встречаются злые духи, проклятья, эпидемии, отравления, ужасные раны. Они помогают людям всем, чем могут. И они появляются там, где творится хаос. С каждым днем Жуюю все больше кажется, что он занимается правильным делом. И он счастлив, что не один. Проходит несколько лет, прежде чем они все-таки возвращаются в Долину целителей. (Не надолго. После того, как Мяомяо почувствовала, что значит странствие, после того, как Жуюй почувствовал, что значит странствие с любимым человеком — их не удержать на одном месте, дорога зовет их. Но они всегда будут возвращаться домой.)

***

Их супружеству, их странствиям больше десяти лет, когда на свет появляется первенец. Случается это в Долине целителей, в их любимом доме, который по праву рождения станет домом и для их сына. Наставник смотрит на младенца с улыбкой, словно глядит на родного племянника или даже внука. — Ну, Чжэнь Жуюй, — говорит он, переводя взгляд на Жуюя, — как ты назовешь своего сына? — Чжэнь Янь, — уверенно отвечает Жуюй. «Процветающий». В этом имени есть отклик от его собственного имени, в нем есть обещание светлого будущего. Они с Мяомяо долго думали. Имя определяет путь, и путь их драгоценного сына должен стать счастливым и благодетельным. Их маленький Янь-эр. Младенец не удерживает их в Долине надолго, и они вновь возвращаются к странствиям, когда Янь-эру исполняется полтора года. Их сопровождает молоденький резвый ослик, потомок Смородины, которого они называют Баоцзы. Теперь они не уходят от Долины далеко — не дальше гор на севере, это едва ли месяц пути. Однажды они знакомятся с человеком по имени Жун Сюань. Они встречаются в придорожной едальне, где Жун Сюань сначала съедает четыре миски супа и выпрашивает у проезжих лекарей средство для желудка, а на следующий день спасает их маленького сына от несущейся повозки. Это начало большой дружбы. Жун Сюань рассказывает о том, что долгое время жил на горе, вдалеке от людей, где учился боевому искусству у отца и наставника. Рассказывает, что ему захотелось изведать, чем живет мир, испытать на себе все радости и горести, учить других тому, чему выучился он сам. — И, знаешь, Жуюй, — в конце добавляет Жун Сюань, — на горе не было почти никакой еды. Когда я попробовал первую утиную похлебку, я едва не разрыдался от счастья. А первая чашечка рисового вина... Он мечтательно жмурится, и Жуюй вовсю смеется. — Понимаю тебя, Жун-гэ, я ведь тоже рос на отдаленной горе заклинателей и воспитывался в строгости. Жун Сюань живо интересуется путешествиями Жуюя, техниками Гусу Лань — по просьбе Жуюй демонстрирует ему несколько выпадов с мечом. Жун Сюань — человек по-хорошему жадный до знаний. Такой же, как Мяомяо, такой же, как сам Жуюй. И пускай он ничего не смыслит в целительстве, они втроем — вчетвером на самом деле, но малыш Янь-эр едва ли поддерживает беседу — прекрасно проводят время. Мяомяо даже зовет его проводить их в Долину. — Мы уже некоторое время не были дома, — говорит она и весело предлагает: — Хочешь пойти с нами, Сюань-гэгэ? Он соглашается, и они возвращаются в Долину. Жун Сюань остается как гость, на окраине. Они долго разговаривают, засиживаются допоздна каждый вечер, сначала — только втроем, но потом приходят и другие жители Долины. Все чаще — Юй Фэнэр. — Фэнэр-цзэ нравится гэгэ, — громким заговорщическим шепотом говорит однажды Мяомяо, когда они идут по узкой дорожке к своему дому. — М, ты так думаешь? Мяомяо кивает. — И гэгэ она нравится, — она хихикает, и Жуюй сжимает ее ладонь и переплетает их пальцы. Жун Сюань задерживается только на несколько дней, а потом говорит, что его ждет большой мир за пределами Долины. Жуюй понимает его как никто. Они тепло прощаются, и небеса разводят их пути на несколько лет. А потом внезапно сводят. Жун Сюань встречается им снова, и на этот раз он не один. С ним человек по имени Цинь Хуайчжан, у него своя школа боевых искусств в усадьбе Четырех сезонов. — Видел бы ты это место, Жуюй, — говорит Жун Сюань. — Ничего красивее я в жизни не встречал. Цинь Хуайчжан деликатно посмеивается, но видно, что ему приятны такие слова. — Усадьба Четырех сезонов всегда рада добрым гостям, — говорит он. — Тебе нужно будет непременно там побывать, — добавляет Жун Сюань. — Тебе понравится. Может, даже чем-то напомнит Гусу, как ты рассказывал. Жуюй тоскует по природной красоте Гусу, по землям орденов, так плотно слитых с естеством тех мест, где они расположены. Предложение посетить усадьбу, которая, кажется, создана по тем же принципам, очень привлекает. — Обязательно, — отвечает он, всей душой предвкушая грядущее. Двое мастеров тоже странствуют и зовут их присоединиться. Их — и Юй Фэнэр. — Почему нет, — беспечно говорит Мяомяо. — Это недолго. И недалеко. И она права. Они оставляют Янь-эра в Долине, и впятером отправляются путешествовать. Жун Сюань делится историями о том, что успел повидать и что успел напридумывать. Его пытливый беспокойный ум полон идей, которые ждут воплощения. Небеса благоволят ему, и достойные люди встречаются им один за другим. Талантливые и амбициозные мастера сами собой собираются вокруг Жун Сюаня с его восхитительными смелыми мечтами и планами. Жун Сюань называет их звездой на небосклоне Цзянху, кругом мастеров, братством: Цинь Хуайчжан и молодые наследники и старшие ученики известных школ — Лун Цюэ, Гао Чун, Чжао Цзин, Чжан Юйсэнь, Лу Тайчун, Шень Шэнь. Щедрым жестом Жун Сюань добавляет к этому перечню еще и имя Чжэнь Жуюя, но тот только благодарит и отвечает: — Я польщен твоим вниманием, дагэ, но не мне называться мастером. Я всего лишь скромный целитель, который давно в должной мере не совершенствует свои навыки владения мечом. — Какой ты упрямец, Жуюй! — восклицает Жун Сюань и качает головой. — Иди хотя бы выпей с нами. Пьют они обыкновенно все вместе: молодые мастера и целители из Долины. А-Шэнь, самый младший из них, напивается вперед прочих, и они добродушно посмеиваются над ним и его резковатыми необдуманными речами. Гао Чун, внимательный и немногословный, пытается его осаживать, но ему не всегда удается. А-Сэнь, Тайчун и Лао Лун сидят в конце стола и мирно переговариваются. А-Цзин устраивается чуть поодаль с книгами или свитками. Цинь Хуайчжана, Жуюя с женой и Юй Фэнэр Жун Сюань усаживает к себе поближе. Они всегда что-нибудь оживленно обсуждают. Гао Чун серьезный и прямолинейный, Цинь Хуайчжан осмотрительный и внимательный — этим двоим лучше всего удается удерживать неукротимое воображение Жун Сюаня в пределах границ здравого смысла. У Жуюя прежде никогда не было опыта таких братских отношений. Он с теплотой вспоминает юношеские приключения в пору ученичества — с молодым наследником Цзинь, Цзинъи и другими студентами ордена Гусу Лань. Однако тогда их сплотили не общие идеи, а неизбежная общая цель, поначалу они не ладили. И хотя, должно быть, та зарождающаяся дружба имела шансы вырасти в настоящее братство, сам Жуюй так и не узнал его. Когда Жун Сюань встает во главе стола, прокашливается и непривычно серьезным тоном объявляет: «Дева Юй согласилась стать моей женой», — никто на самом деле не удивлен. Жун Сюань кажется даже обиженным этим равнодушием. Он так и говорит: — Я думал, вы удивитесь! — Жун-дагэ, — мягко говорит Жуюй, сжимая его плечо, — прости своего неловкого друга, но правда в том, что для всех присутствующих здесь ваши с девой Юй чувства и их взаимность были так же очевидны, как то, что солнце восходит на востоке. Взгляд Жун Сюаня выражает поражение и досаду. Шень Шэнь хохочет: — Дагэ, если ты хотел нас потрясти, тебе нужно было выбирать другую новость! Цинь Хуайчжан с мягким укором говорит: — А-Шэнь, не сыпь соль на раны нашему дорогому другу. Стол взрывается легким смехом, подначками и счастливыми возгласами. Как бы ни была смешна попытка Жун Сюаня сделать из этого заявления сюрприз, они все равно рады предстоящей свадьбе, рады сияющим лицам Жун Сюаня и Юй Фэнэр. Жуюй во всеобщем гомоне и веселье находит ладонь Мяомяо и притягивает ее ближе к себе. Она мягко оглаживает его плечо. После свадьбы они как будто становятся еще ближе. Становятся настоящей семьей. Жуюй счастлив чувствовать такое единение: каждый становится ему другом и братом. Жун Сюань замышляет устроить место, где можно было бы хранить тайные знания. Он одержим идеей совершенствования, он жаждет нового. Его одержимость становится агрессивной — переходит в то самое состояние, когда жажда знаний опасна. Но Жун Сюань не один, и ему нечего бояться: Цинь Хуайчжан, Гао Чун и сам Жуюй не дают ему соскользнуть за грань благородного пути самосовершенствования. И Жун-фужэнь помогает им в этом нелегком деле. Хранилище для тайных знаний они все-таки находят. Вспоминают о некоем месте, которое связывает Цинь Хуайчжана и Жун Сюаня. — Наши странствия в свое время были плодотворными, — уклончиво отвечает на все вопросы Цинь Хуайчжан. — Однако мы создадим ключ и замок, который в свою очередь разделим на несколько частей. Идея совершенствования своих боевых искусств объединяет братство мастеров, они не только пьют, смеются и устраивают праздники. Большую часть времени они заняты изучением техник и практическими тренировками. Жун Сюань несколько раз зовет Жуюя присоединиться, но тот не соглашается. Он с Мяомяо и Жун-фужэнь занимаются сбором трав и приготовлением лекарственных настоев и мазей — для жителей близлежащих деревень и для их дорогих друзей, которые в слепом желании превзойти самих себя не замечают любые раны, сколь бы пустяковыми или серьезными они ни были. Жуюю нравится смотреть на их тренировки. — Ты не желаешь к ним присоединиться? — спрашивает как-то раз Мяомяо, когда они проходят мимо тренировочной площадки с мисками замоченных в воде листьев. Жуюй переводит взгляд с мастеров на площадке на свою жену и улыбается ей. — Нет, — говорит он. — Я давным-давно сделал выбор между путем целителя и путем воина. — Ну я же вижу, как тебе нравится за ними наблюдать, — подначивает Мяомяо, подталкивая его плечом. — Нравится, — говорит он весело, — но за тобой мне нравится наблюдать намного больше! — Бесстыдник! — Мяомяо краснеет. Ее смущенное возмущение до того напоминает ему Ханьгуан-цзюня, что Жуюй смеется. — Ну что ты хохочешь, — бурчит Мяомяо. Жун Сюань, Гао Чун, Чжао Цзин, Чжан Юйсэнь, Лу Тайчун и Шень Шэнь разделяют между собой братскую клятву и становятся названными братьями. Жуюй невольно вспоминает союз трех братьев: Чифэн-цзюня, Цзэу-цзюня и Ляньфан-цзюня. Тот союз привел к трагедиям и горю, но этот станет зерном процветания и радости, Жуюй уверен. Замок от оружейной Цинь Хуайчжан делит на пять частей и отдает пятерым братьям, наследникам школ пяти озер. Ключ достается Жун Сюаню. В имении Жун Сюаня на вершине холма ветрено и спокойно. Жуюй рад проводить здесь свой досуг. Когда дела никуда не торопят его, он любит сидеть на заднем дворе дома или на вершине холма, чтобы созерцать бесконечную прелесть раскинувшейся внизу долины. Когда Цинь Хуайчжан находит его за этим созерцанием, в руках Жуюй вертит флейту. — Играешь, господин Чжэнь? — учтиво спрашивает Цинь Хуайчжан. — Я потревожил твой покой? — Как можно, — отвечает Жуюй в той же манере. — Боюсь, моих навыков хватает лишь на то, чтобы крутить флейту в руках, но не извлекать из нее музыку. Цинь Хуайчжан смеется. — Прошу тебя, не скромничай, Жуюй. Жуюй пожимает плечами и предлагает Цинь Хуайчжану присесть рядом. — Я иногда играю для сына или для жены, — наконец, признается он. — Давно, когда мы только начинали странствовать и только начинали супружескую жизнь, случались моменты, когда я не мог развеять скуку Мяомяо историями, и тогда я старался развеять ее музыкой. Он смотрит на флейту, она не новая, но и не та, которую он купил в первый раз — та сломалась, когда на них напали разбойники. А вот подаренная первая подвеска сохранилась, она истрепалась и выглядит значительно старше даже нынешней истертой флейты, но Жуюй не хочет ее менять — даже на уговоры Мяомяо не ведется. — Ты добрый муж, — замечает Цинь Хуайчжан. — Кто-то учил тебя играть на флейте? Жуюй кивает. — Совсем немного. В ордене Гусу Лань меня учили игре на цине — это дается мне намного лучше. Но на цине неудобно играть в дороге. — Что ж, разумно, — соглашается Цинь Хуайчжан и переводит взгляд вдаль. — Техника Гусу Лань... Использование ци и музыки, да? Он вздыхает, дождавшись кивка Жуюя. — Техника осознанности, дисциплины. Мне нравится, как это звучит. Зачастую именно дисциплины и осознанности не хватает многим техникам, с которыми я в последнее время имею дело. — Тебе не нравится, что выбирает из книг Жун-дагэ? Цинь Хуайчжан неодобрительно поджимает губы. — Жун Сюань слишком... порывистый. Он все тянется к новым и новым приемам, но ему не хватает понимания сути. Он путает разные стили от пренебрежения и от незнания. Ни до чего хорошего такой подход не доведет. — На такой случай у дагэ есть ты и Гао Чун, — напоминает Жуюй. — Изобретательный разум порой нуждается в той руке, что укажет ему направление, и той, что сможет остановить в нужный час. — Беседы с тобой всегда внушают мне веру в будущее, молодой мастер Лань, — говорит Цинь Хуайчжан и поднимается с поклоном. — Теперь мне легче. Жуюй смеется, но почтительно кланяется: — Господин Цинь слишком высокого мнения обо мне. — Окажи милость, господин Чжэнь, — смиренно просит Жун Сюань, согнувшись в поклоне, — скрести со мной свой меч. — Дагэ, перестань, прошу тебя, — неловко просит Жуюй, заставляя Жун Сюаня выпрямиться. Когда их взгляды встречаются, Жуюй видит в чужих глазах хитрые искры. Он вздыхает и трет шею: — Ты будешь очень разочарован, дагэ. — А вот и нет! — возражает Жун Сюань. — Хуайчжан говорил, что твоя техника сочетает в себе очень непривычные элементы. И почему это ты согласился подраться с ним — но не со мной. — Бой со мной тебе быстро наскучит, дагэ, мне далеко до твоего мастерства — я простой лекарь, помнишь? — напоминает Жуюй. Жун Сюань не обращает внимания на его слова. — Лекарь, который отлично управляется с мечом. Брось! Ну же. Фэнэр говорила мне, какие захватывающие истории о сражениях ты рассказывал. — Это было давно, — неловко напоминает Жуюй. Жун Сюань не намерен сдаваться, так что в какой-то момент, почувствовав себя напрасно упирающейся девицей, Жуюй соглашается. Тренировочный бой проходит между ними неспешно: Жун Сюань больше обороняется и внимательно смотрит на приемы и маневры Жуюя. Им не нужно выяснять лучшего или достойнейшего мастера меча. Когда их позиции меняются, Жуюй успешно отражает атаки в низком темпе, и Жун Сюань присвистывает: — Кажется, ты зазря лил мне мед в уши, почтенный лекарь! — он делает хитрую подсечку, одну из любимых у него, и Жуюй успевает увернуться, концом лезвия изменив траекторию удара. — Дагэ бесконечно снисходителен к этому простому лекарю, — смиренно отвечает Жуюй, и Жун Сюань хохочет. Он не бьется в полную силу: не использует силовых приемов, не наращивает привычную для себя безумную скорость. Их сражение — это пересечение двух чистых боевых стилей. Жуюй привычен к тому, как сражается Жун Сюань, он видел их тренировки множество раз. Для Жун Сюаня движения Жуюя в новинку, и он с восторгом наблюдает и пробует границы чужой обороны. Они проводят так бесконечно много времени, пока их не окликают. Братство кажется нерушимым ровно до того момента, когда оно рушится. Это случается внезапно: Жун Сюань в своем восхитительном бахвальстве предлагает всем своим пятерым названным братьям сразиться против него одновременно, и те соглашаются. Бой идет яркий, динамичный, захватывающий. Мяомяо незло цокает, когда они проходят мимо тренировочной площадки с корзинами: — Посмотрите только, что они задумали, дагэ совсем совесть потерял. Жун-фужэнь смеется, прикрывая рот ладонью, а Жуюй только улыбается: у Жун Сюаня в голове достаточно смелых и безумных идей. Бой на миг останавливается, Жун Сюань кричит что-то Гао Чуну, довольно смеется, прижимая руку к плечу. — А вот и первая кровь, — вздыхает Мяомяо, наверняка предчувствуя, сколько тряпок и лекарств они опять изведут на молодых мастеров. Бой продолжается, и его исход на самом деле уже очевиден, так что Жуюй хочет сказать: «Пойдемте, подготовим все для перевязки», — но не успевает этого сделать. Он видит, как падает Жун Сюань и как в ужасе замирают пятеро его противников, слышит, как вскрикивает Жун-фужэнь, бросаясь к мужу. Они с Мяомяо кидаются следом, отставая всего на полшага. Они обступают его втроем. Жун-фужэнь окликает Жун Сюаня и пытается привести его в чувство, Жуюй вслушивается в стук его сердца и поток ци, Мяомяо осматривает единственную слабо кровоточащую рану. — Яд «Трех червей», — говорит она взволнованно, отводя перепачканные пальцы от лица. — Что?.. — Жун-фужэнь вскидывает голову. — Кто... Кто это сделал? Кто посмел! Она оглядывает всех пятерых, и в ее лице — чистая огненная ненависть, такое ужасающее горе, что Жуюй и сам чувствует оцепенение. Жун-фужэнь яростно выплевывает: — Гао Чун! Гао Чун бледнеет, переводит взгляд на лезвие своего меча — на нем все еще блестит темная кровь Жун Сюаня. — Это не я, — выдыхает Гао Чун и отбрасывает меч. — Это не я! Братья смотрят на него потрясенно, Жун-фужэнь рыдает над бессознательным телом. — Катитесь отсюда немедленно, вам не место в доме моего мужа! Убирайтесь! Жуюй переглядывается с женой. Он очень жалеет, что с ними нет Цинь Хуайчжана. — Надо перенести его под крышу, — говорит Жуюй, Мяомяо кивает. — Я подготовлю воды и трав, — отвечает она и мягко обнимает Жун-фужэнь за плечи, шепчет что-то успокаивающее ей на ухо, пытаясь увести. — Чжэнь-сюн, — несмело окликает его Гао Чун, и Жуюй оборачивается. Братья стоят неподвижно, потрясенные, испуганные. — Чжэнь-сюн, клянусь тебе, это не я... Мы... мы хотели бы помочь. Скажи, что мы можем сделать? Жуюй кидает быстрый взгляд на безутешную Жун-фужэнь, на мертвенно-бледного Жун Сюаня в своих руках и качает головой: — Ничего не поделать, — говорит он, преодолевая горечь в горле. — Яд смертелен. Я верю тебе, Гао Чун, но сейчас вам всем лучше уйти. Гао Чун кивает, и все пятеро в подавленном молчании уходят. Яд убивает Жун Сюаня медленно и мучительно. Жун-фужэнь то плачет, то злится. — Должен быть выход! — кричит она, дрожащими пальцами впиваясь в плечо Жуюя. — Должен быть! Жуюй накрывает ее руку своей. Кожа у нее ледяная и влажная. Жун-фужэнь смотрит на него в отчаянии: — А-Юань! Он вздрагивает. Так она звала его давным-давно, когда он только начинал осваиваться в Долине. — Цзэцзэ, — говорит он с тяжелым бессильным сожалением. — Цзэцзэ, что здесь можно сделать? Я не знаю. — Должен быть выход, — бормочет Жун-фужэнь. — Мой муж не может умереть вот так, как я останусь без него... Она всхлипывает, и Жуюй осторожно гладит ее по лопаткам. — Мы же целители, — говорит она, — спасать жизни — это наш долг. Мы должны что-то придумать. Мяомяо неслышно заходит в комнату. Кидает взгляд на неподвижное тело Жун Сюаня, потом — на Жуюя. На ее лице — переживание, страдание, горе. Она подходит ближе и берет Жун-фужэнь под локоть. — Фэнэр-цзэ, — начинает тихонько и ласково, — пойдем со мной, я дам тебе трав, чтобы успокоить сердце. Мы подумаем после этого вместе, ладно? Жун-фужэнь легко поддается на уговоры, и Жуюй остается в комнате наедине с телом, которому отмерены последние вдохи на этой земле. Жуюй с ужасом вспоминает истории про Луанцзян, которые случились до его рождения, и ту историю, которую он сам в сознательном возрасте пережил на Луанцзян. Ему вспоминаются лютые мертвецы: Не Минцзюэ, Сун Цзычэнь и Вэнь Цюнлинь. Разные грани. Мертвец может быть безумным убийцей, гонимым жаждой мести. Но таким может быть и живой человек. Смерть не искажает суть. Учитель Вэй однажды рассказывал, что трагедия на тропе Цюнци случилась не из-за дядюшки Вэнь Нина, а потому что сам учитель Вэй утратил контроль. «Не смерть искажает человека, а тьма», добавил он с грустью. И сам учитель Вэй — как не пример возвращения человеческой души из-за грани. Прошло тринадцать лет, но он вернулся. Именно поэтому Жуюй соглашается помочь, когда Жун-фужэнь рассказывает ему о своей идее использовать Книгу Инь-Ян для возвращения Жун Сюаня. — Это может быть опасно, — говорит он на всякий случай. Жун-фужэнь качает головой: — Я готова на все. Мой муж не заслужил такой смерти. — Ладно, — решает Жуюй. — Если ты готова нести эту ответственность, то мы разделим ее с тобой. В конце концов, Жуюй уже видел достаточно примеров успешного возвращения к жизни, почему бы и этому не стать таким же. Жун-фужэнь рассказывает им о ритуале: жизнь за жизнь, сердце за сердце. — Он хороший человек! — говорит она. — Он не заслужил смерти! Правда в том, что он был хорошим человеком: Жун Сюань мертв. У Жун-фужэнь нездоровый вид и одержимый блеск в глазах, все это настораживает, но она говорит: — Этот ритуал написан в Книге Инь-Ян, этот ритуал хранила наша Долина долгие поколения... почему бы не воспользоваться этими знаниями сейчас, почему нет? Они проводят ритуал. И он проходит неудачно. Жун Сюань обретает сознание, но теряет рассудок: он не контролирует свою силу, свои движения, свою ци. Им нужна помощь. Жун-фужэнь снова рыдает. Наставник Чжэнь запретил ей возвращаться в Долину, но им нужна помощь. Жуюй и Мяомяо собираются отправиться в Долину. Первым делом, им нужны травы, а еще Жуюй лелеет в своей голове мысли о стоящем в доме гуцине — он мог бы попытаться успокоить разум Жун Сюаня музыкой. — Я останусь с ним, прошу, поспешите, — умоляет Жун-фужэнь, нервно заламывая руки. Она передает им нечто, завернутое в холщовую тряпицу. — Вот, возьмите. — Это, — начинает Жуюй и осекается. Жун-фужэнь кивает: это ключ от оружейной. Тот, что должен был хранить при себе Жун Сюань. — Мой муж не способен сейчас уберечь его, — говорит она с горечью. — Как и я. Господин Цинь сейчас не с нами, поэтому я могу доверить его только вам. А-Юй, Мяо-мэй, берегите его и, умоляю вас, поторопитесь. Жуюй напряженно кивает и убирает ключ за пазуху. Они скачут во весь опор, но даже так им нужно несколько дней, чтобы добраться до Долины. Дурные вести оказываются быстрее них. — Что вы наделали, — с затаенным ужасом спрашивает наставник Чжэнь, вышедший им навстречу. Жуюй отмечает: в лице его прибавилось морщин, возле рта горестная складка, а взгляд неспокойный и темный. Жуюй слышит в его голосе обреченность и поспешно спрыгивает на землю. — Что случилось? — Ты не знаешь? — Наставник! — Тот, кого вы с этой дурищей Фэнэр так рвались вернуть к жизни... этот проклятый Жун Сюань — он обезумел. А в приступе безумия убил собственную жену, — наставник сжимает руки в кулаки. — Жуюй, скажи мне, что ты одумался. Жуюй закусывает губу и глубоко кланяется. — Наставник! Мне нужны травы, чтобы сдержать его безумие! Мы потратили две жизни, чтобы вернуть его... Жун-дагэ, он... он достойный человек, он не... — Достойный человек осудил бы ваши деяния! — говорит наставник, но Жуюй видит, как разжимается его рука и падает вдоль тела. Он молчит, а спустя пару мгновений добавляет: — Я не смогу уберечь тебя от твоих собственных решений, А-Юй. Это мне не по силам. Наставник уходит. Кто-то из подоспевших младших учеников придерживает под уздцы лошадь, Мяомяо спускается. Глаза ее блестят от слез. — Мы, — шепотом спрашивает она так, чтобы никто, кроме Жуюя не услышал. Голос у нее дрожит. — Мы ведь все сделали правильно? — Он наш друг, — говорит Жуюй, обнимая жену за плечи. — Наш дорогой друг. Он оставляет Мяомяо в Долине, потому что сам отправляется обратно в тот же день. Жуюй не хочет напрасно тревожить Янь-эра, мальчик очень чувствителен к чужому настроению, а он и так взволнован их постоянными отлучками. — Я, — говорит он, — совсем скоро вернусь к вам. — Правда-правда? — спрашивает Янь-эр, уцепившись за юбку Мяомяо. Мальчику восемь, но он такой робкий и тихий ребенок. — Правда-правда, — отвечает Жуюй с улыбкой и присаживается перед сыном на корточки. — Ну-ка, повернись спиной, у папы есть для тебя подарок. Янь-эр заинтригован, вся его печаль и тревога немедленно уходят, он тут же поворачивается, напрягаясь от нетерпения. Такой беспечный. Посмеиваясь, Жуюй достает длинную нефритовую шпильку из-за пазухи и осторожно вставляет ее в простенький пучок на голове сына. Янь-эр это чувствует и тут же вскидывает руки ощупать новое украшение. Он оборачивается, его лицо сияет восторгом, когда он нащупывает резьбу. — Совсем как у взрослого! — восклицает Янь-эр, и Жуюй серьезно кивает. — Ты теперь взрослый, Янь-эр, и пока меня нет, должен будешь позаботиться о своей маме, — он поднимает голову. Мяомяо светло и открыто улыбается. Наконец из ее черт ушла усталость, смягчилась скорбь. Жуюй надеется, что Долина скроет его жену от невзгод за ее пределами. — Конечно, отец, — так же серьезно отвечает Янь-эр, и Жуюй поднимается на ноги. — Мне пора. — Береги себя, — просит Мяомяо, и Жуюй обещает беречь себя. А затем покидает Долину. Когда он приезжает к Зеленому пику, все кругом залито кровью и запахом смерти. Заклинатели обозлились и потеряли всякое снисхождение в своей ярости на Жун Сюаня. Жун Сюань потерял рассудок от горя и последствий ритуала. Они совершили ошибку — вот о чем думает Жуюй, когда видит это побоище и потерявшего людской облик Жун Сюаня. Все, что ему нужно сделать — это прорваться через толпу нападающих и увести Жун Сюаня куда-нибудь. У него с собой травяные успокоительные сборы, снотворное и несколько игл. Он знает, что сумеет унять это безумие, если уведет Жун Сюаня из этого места, если доставит его в Долину... У него не получается. Жун Сюань мертв. Обезумевшая толпа — зараженная безумием, что они трое выпустили из-за грани смерти вместе с Жун Сюанем — накидывается на него, ведомая лишь одним. — Где ключ от оружейной! — Он не мог передать его никому, кроме тебя! — Всем известно, как тесно вы дружили! — Куда ты его дел! — Отвечай нам! Он не говорит им ни слова про ключ — потому что если хоть что-то еще можно сберечь, что осталось от Жун Сюаня, он сбережет это всеми силами. Достопочтенные заклинатели в попытках выяснить хоть что-то про секретные знания оружейной и про ключ, ее отпирающий, не скупятся на изобретательность. Когда Жуюй не говорит им ни слова, один из них перерезает ему сухожилия на запястьях и лодыжках, а другой привязывает его руки к луке своего седла. Жуюй не понимает, куда они направляются, пока его, измученного и обессиленного, не швыряют на дорогу. Мяомяо и Янь-эр кидаются к нему. Наставник Чжэнь смотрит на него с ужасом и тревогой. — Что происходит? — с гневом спрашивает он, глядя на заклинателей. — Скажи нам, где он! — требуют господа заклинатели. — Или смерть каждого, живущего здесь, будет на твоей совести! Жуюй едва различает звуки из-за грохота в ушах, перед глазами темнеет. Он чувствует, как Янь-эр вцепился в его локоть дрожащими пальцами, чувствует обнимающие его руки жены. Он видит высокое бледное небо — таким же высоким и бледным оно бывало в минуты рассвета над Луанцзян. (Наставник Чжэнь кидает на него быстрый взгляд, страдание в этом взгляде такое сильное, что Жуюй без слов понимает: ему больше никогда не будет позволено назвать этого человека своим наставником.)

***

Если странствие прежде было для них счастьем, то теперь стало знаком проклятья и отречения. Жуюй почти не может ходить, Янь-эр напуган и зол, Мяомяо в отчаянии. Она забирает их обоих из Долины ночью. — Мы не можем здесь оставаться, — говорит она. В ее голосе — слезы, но глаза сухие и полные яростной решительности. Жуюй не может ей помочь, не может ничего сделать: он едва способен шевелиться. Бессилие почти добивает его. — Теперь ты даже не можешь зваться госпожой Чжэнь, — с трудом выдыхает Жуюй, и Мяомяо улыбается ему сквозь слезы: — Ты так много рассказывал мне о своей семье, — говорит она, — что я почту за честь зваться вместо этого госпожой Вэнь. Он сглатывает и сжимает ее дрожащую руку в своей. Сжимает так крепко, как только может. Их странствие теперь — это бегство. Янь-эр замкнут и молчалив: он не понимает, что происходит. Жуюй и Мяомяо по очереди твердят ему, что все будет хорошо, но как ребенок может поверить словам отца, который едва ли способен двигаться самостоятельно, и матери, которая начинает сердиться, стоит им чуть-чуть замедлиться. — Все будет хорошо, мой мальчик, — повторяет Мяомяо, стискивая сына в объятиях так крепко, как будто боится, что это объятие может стать последним. Так и есть. Они не могут бежать вечность. На их счастье, первым их настигает друг, а не враг. Цинь Хуайчжан милосердно укрывает их от погони и помогает запутать след. Он не один, с ним юный ученик — почти ровесник Янь-эра, так что ему наконец становится легче. Мальчишки играют на берегу речушки около деревни и носятся с маленьким щенком ученика Цинь Хуайчжана. Детская беспечность берет верх над тяготами взрослой жизни, и Жуюй с Мяомяо наконец могут вздохнуть спокойно. — Помощь господина неоценима, — говорит Жуюй, когда Цинь Хуайчжан и Мяомяо заканчивают возиться с его искалеченным телом. — Чжэнь Жуюй, — начинает Цинь Хуайчжан, но Жуюй качает головой: — Господину не стоит так меня называть больше, — он замолкает на мгновение, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. — Может, господин Цинь знает, я пришел издалека. Там... там я принадлежал разным семьям, но по праву рождения мое имя — Вэнь. — Вэнь Жуюй, — говорит Цинь Хуайчжан, и Жуюй кивает: именно так. — Что ж... Скажи мне, что ты намерен делать теперь? Это тяжелый вопрос. Жуюй не знает, как на него ответить. — Если позволено, — говорит он спустя долгое раздумье, — я думаю, что нам стоит задержаться здесь. Сейчас я не способен одолеть никакое расстояние, я буду только отягощать свою жену, если решу идти дальше. Мяомяо гладит его ладонь. Цинь Хуайчжан кивает. — Твой сын, — говорит он, — я уже предлагал: отдай его на обучение в усадьбу Четырех сезонов. Я вижу: это добрый и отважный мальчик с пытливым умом, ему придется по душе в нашей школе. — Вот оно как, — улыбается Жуюй. — Путь всегда приводит туда, куда должно. Он обменивается взглядом с Мяомяо и просит ее: — Приведи его сюда. Янь-эр официально становится учеником усадьбы Четырех сезонов, Цинь Хуайчжан обещает быстро обернуться со всеми делами и забрать их троих с собой на обратном пути. — Ты наконец увидишь это место, Жуюй, — говорит Цинь Хуайчжан с довольным предвкушением. — И как никто сможешь оценить всю его прелесть. Жуюй и сам предвкушает этот момент: раньше ему так и не случилось навестить прекрасную усадьбу, но, наверное, сейчас — самое время, подошел срок. Янь-эр прощается с новым другом и едва не плачет. Мальчик оставляет ему щенка: это их собственное детское обещание скорой встречи. Дни начинают тянуться медленно и болезненно. Тело Жуюя восстанавливается с трудом и неохотой: сказывается возраст и долгое пренебрежение практиками самосовершенствования. Мяомяо не отходит от него ни на шаг. Они живут в стареньком хлипком домишке, и большую часть времени Янь-эр проводит внутри, как бы Мяомяо ни пыталась выгнать его прогуляться. В последнее время Янь-эр молчаливый и замкнутый. — Ты, — однажды говорит ему Жуюй, — потомок клана Вэнь. Сын смотрит на него большими глазами, в которых сомнение. — Не Чжэнь Янь? — спрашивает он потерянно, и Жуюй треплет его по голове. — Янь-эр, я не смею больше носить эту фамилию, — он дотягивается до одной из хворостин в углу и чертит на земле: «Вэнь», тринадцать черт, и «Янь», девять черт. Сын внимательно следит за его движениями и по наитию повторяет, поднимая голову: — Вэнь Янь. Жуюй кивает. — Я расскажу тебе то, что знаю о нашем клане. — Он думает о том, что уместно говорить маленькому ребенку, который и так уже пережил слишком много, которому снятся кошмары, который напуган и несчастен. Ребенку, который, наверное, никогда в жизни не будет в тех краях, где хотя бы слышали про Цишань Вэнь. Он говорит: — Это был клан талантливых целителей и артефакторов. Но в основном целителей. Тетушка Вэнь Цин была очень хороша в этом деле, она была лучшим целителем во всем клане! Она очень хорошо обращалась с иглами. — Папа поэтому хорошо обращается с иглами? — спрашивает сын с любопытством. — Да, — отвечает Жуюй. — Когда я узнал про тетушку Вэнь Цин, мне немедленно захотелось узнать побольше про техники игл. И про передачу энергий. — Мне тоже! — восклицает Янь-эр, глаза у него горят. — Я тоже хочу узнать! Жуюй посмеивается. — Хорошо, я дам тебе что-нибудь почитать, ладно? Сын кивает. Он рассказывает ему все, что знает о клане Вэнь — все, что в свое время рассказывал ему дядюшка Вэнь Нин. Рассказы эти рождают в его груди тепло и тоску. Он думает: жив ли еще дядюшка Вэнь Нин? Думает, как там учитель Вэй и Ханьгуан-цзюнь? Как учитель Лань, глава ордена, Цзинъи? Как поживают все те, кого он оставил много-много лет назад — целую жизнь назад. Он скучает по ним. И еще он знает, что в этой жизни им больше не встретиться. Жуюй так и не стал хорошим флейтистом. — Наверное, это должно быть в крови, — говорит он, с сожалением поглаживая свою старую флейту. — А мне нравилось, как ты играешь, — тихонько говорит Мяомяо, прислоняясь к его спине. — И мне тоже, папа. Янь-эр обнимает колени Мяомяо, но смотрит на него. Жуюй улыбается — такое жалостливое и умоляющее лицо у Янь-эра, как будто он сейчас расплачется, но и он, и Мяомяо знают, что это только игра. Маленький негодник куда лучше в актерстве, чем надлежит быть единственному сыну лекарей. Жуюй тянется погладить его по голове. Сейчас он уже не может играть, не с такими дрожащими руками, которые с трудом удерживают на весу палочки для еды. — Глава Лань, — рассказывает он, — великолепно играл на флейте сяо. А учитель Вэй был мастером в заклинательстве на флейте дицзы. Хотел бы я однажды приблизиться к их уровню, но это не мой путь. Может, ты, Янь-эр, превзойдешь в этом своего старика. Он коротко смеется. Мяомяо кладет голову ему на плечо. Все это похоже на затянувшееся прощание, очень долгое и очень мучительное. Янь-эр вскидывает голову, его глаза, так похожие на глаза его матери, горят решительностью и упрямством. Жуюй вспоминает, как дядюшка Вэнь Нин рассказывал ему про верность. Наверное, вот так это и случается: ты просто не можешь отступить, не можешь поступить иначе — только встать на защиту друга, и больше никак. Это свело в могилу тетушку Вэнь Цин и всех тех Вэней, что оставались на горе Луанцзян до последнего. — Послушай, — говорит однажды Жуюй сыну. Тот поднимает на него голову и внимательно смотрит. Молчаливый вдумчивый ребенок, немного беспечный, но очень нежный внутри, жадный до знаний и до чужой ласки. Такой хороший ребенок, его сын. — Послушай, Янь-эр, есть еще кое-что, о чем ты должен знать. — О чем, папа? — О клане Вэнь. — О тетушке Вэнь Цин? — глаза у него вспыхивают обожанием. Истории о тетушке Вэнь Цин он любит больше всего. Жуюй улыбается: — Нет. — Подумав, он добавляет: — Не совсем. Кажется, этих слов достаточно, чтобы заинтересовать его. Жуюй продолжает: — Это касается одной из особенностей нашего клана... Иногда случается так, что в жизни встречается на пути особенный человек, их может быть много: дорогой друг, верный помощник, возлюбленная жена. Столько прекрасных и важных людей может быть в нашей жизни, да, Янь-эр? — Как мама и папа? — Да, примерно так. И еще твои друзья и наставники. — Как учитель Цинь и шисюн? — Да. Да, именно так, — кивает Жуюй. — Если таким людям грозит опасность, мы можем пойти на все, что угодно, лишь бы защитить их. Даже на смерть. — На смерть? — шепчет Янь-эр. Жуюй не хочет пугать ребенка, жизнь у них сейчас и так неспокойная, но он хочет, чтобы его сын знал об этом: если будет нужно, он пойдет на все, чтобы защитить их, свою семью. — Да. Когда ты станешь чуть постарше, ты поймешь лучше, Янь-эр. Ты тоже когда-нибудь испытаешь это: желание довериться и защитить кого-то во что бы то ни стало. Испытаешь, каково это — любить людей вокруг тебя. — Но я люблю маму и папу. И мне нравится учитель Цинь и шисюн, — возражает Янь-эр и подается ближе, такой взволнованный, перепуганный. Жуюй привычно треплет его по голове. — Именно так, Янь-эр. — Что это значит, папа? — растерянно спрашивает Янь-эр, и Жуюй вздыхает. — Ты просто должен знать это, сын. Когда придет время, ты поймешь лучше. Янь-эр все еще выглядит обеспокоенным, и Мяомяо, конечно, замечает это в первую очередь, когда входит в комнату. — Дорогой, прекрати запугивать нашего ребенка, — говорит она укоризненно и приседает перед Янь-эром, берет его лицо в ладони. — Ну что он тебе на этот раз сказал? — Что мы защищаем тех, кто нам дорог. И что мы можем пойти на что угодно, — говорит Янь-эр и вдруг добавляет: — И папа прав. Я хочу защитить маму и папу. Мяомяо улыбается, тронутая его смелыми словами, и обнимает их сына. — Я тоже хочу защитить тебя и папу, Янь-эр. Янь-эр обнимает ее в ответ. Мяомяо поднимает взгляд и смотрит Жуюю в глаза. Он не может встать с постели, чтобы присоединиться к этому объятию. Мяомяо прижимает одной рукой к своей груди их сына, а другую протягивает ему. Жуюй встречает ее ладонь на полпути и слабо стискивает пальцы. ...Все, что угодно, лишь бы защитить его семью. (Минует только две луны, как его слова обретут плоть и Долина не целителей, но призраков станет его последним пристанищем.)