Gooey

В пределах этой скудной на великое удивление кухни, в захламлении одноразовых стаканчиков, и в дополнении с аккомпанементом мигающей под потолком лампы, похожей на бездарную светомузыку, нашлась на радость третья бутылка ананасового сока. Проводя столь явный контраст между тем пойлом, что глушит местный контингент, Фред мог по своей сути назвать это детским садом, и совсем не с жалостью к себе, а даже напротив. Питьё покалывает гортань, но приятно охлаждает в концепте всего душного особняка. Даже Гвен с ними не поехала, так почему он тогда тут. Потому что солист, и должен держаться группы даже в самых отбитых на голову обстоятельствах? Навряд ли, честно говоря. Но чего уж сетовать на расклад событий, если таков уже как час к ряду идёт своим поспешным чередом. Народу жарко и весело, в отдельных ото всех углах преспокойно устроились ценители особого вида курительных причуд, и ничуть своего пристрастия, кажись, не стесняются. Не Фредди судить, правда, он и сам грешил желанием попробовать в свои годы, но его эта скользкая дорожка чудом и крепкими родительскими уставами с опаской обошла. Чего о Уайте, к слову, не скажешь. Едкий редковатый дым растекается горечью в лёгких и даёт о себе знать лишь пару секунд погодя. Не то чтобы ему было куда спешить на самом деле. Всё слишком хорошо для каких-либо резких телодвижений, а диван слишком уж мягкий, чтобы покидать насиженное часами место. Взгляд плывёт по комнате, подмечая для отдельной периферии мутного сознания знакомые детали и черты. Шумно и так тихо одновременно. В нём разом смешивается кола с виски, как два несовместимых по своей сути вещества, но почему-то всё равно друг другу странно подходящих. Сноу косится на парня в широком худи из-за барной стойки порой очень недовольно, но как и было ранее озвучено в его собственной голове — не ему судить. Макс сам себе хозяин, и рамки сам себе выставить вполне в состоянии. Хотя смотря в каком состоянии их выставлять, и каков вообще предел может быть дозволен, это уж никому из них двоих неизвестно. Да и неважно, наверное. Все творцы грешат чем-то порой, и раз у Уайта грех заключается в том, чтобы губить временами свою дыхалку посредством сомнительных веществ, это его сугубо личное, взрослое решение. Пускай Фредди и старше его на год. Всего лишь. Он вдруг цокает сам себе под нос и сдвигает брови близко. С чего ему вообще задумываться о том, что можно, а что нельзя. Побочные эффекты в виде обострённого чувства морали, вроде как, никогда не входили в усилители вкуса тропических фруктов. Лампочка над крохотной барной стойкой перестаёт раздражающе мелькать, Фред выдыхает, и становится как-то спокойнее. Что-то прохладное ложится на его худое плечо, и приходится повернуть голову, чтобы столкнуться с мутным взглядом чуть выше уровня собственных глаз. Порой казалось, что Уайт умеет читать мысли и буквально чувствует, когда о нём думают другие. Как будто мысли для него нечто материальное, чего можно запросто коснуться. Именно по этой причине Фредди предпочитает отвести свой взгляд снова, притворившись, что Макс его совершенно не смущает своим нежданным присутствием. Не смущает ни капли. Лампочка вновь начинает мигать. — Что-то ты не весело отдыхаешь, — он тушит тот самый травяной свёрток о дно полу-пустой пепельницы, и встаёт рядом, опираясь на стойку. Кольцо на среднем пальце звонко цокает о кухонный шест, когда Уайт берётся за него рукой. У него на удивление обычный голос, да и жесты тоже своей привычной повседневности не растеряли. Будто бы всё это наркотическое мероприятие лишь помогает его личности быть такой, какая она и должна быть постоянно — по-детски беззаботной и стоически меланхоличной. Безумно странное сочетание. Точно такое же, как мелкое покалывание от сока во рту спустя секунды. Фредди думает про себя о том, как хорошо Макс вписывается в эту реальность; в его жизнь и существование в общем. Закрадываются нелепые размышления о смысле и судьбе, точно их свели в нужное время в нужном месте. На этой самой кухне, пока сам басист в такой уж расслабленной кондиции, насколько это вообще может быть возможно. Может, Фред и сам становится слишком спокойным рядом с ним. Слишком, раз позволяет себе думать о... — Знаешь, это ведь твой шанс, — звучит приглушённо, как будто звук убавили умеренно, чтобы фраза читалась между строк — вставленной случайно, но имеющей при этом свой неповторимый смысл. — О чём ты говоришь? — Ты знаешь. Он не знает. Ровно как и не знает того, знает он на самом деле, или нет. Макс всегда любил говорить намёками, путать и загадывать, а Сноу не любил быть в недоумении. Рука с края барной стойки скользит на талию, сминая лёгкий хлопок цветастой рубашки. Уайт всё молчит, и улыбается одними кончиками тонких губ. — Никогда толком не мог понять, что у тебя в голове творится... — Я тоже. И вновь повисает стоическое молчание в три или больше секунд, которое нарушается внезапным звуком разбитого о пол стекла. Парни одновременно смотрят на источник общего беспорядка, Фред закатывает глаза, а Макс просто чему-то про себя усмехается. — Вовремя я от них отошёл. — Точнее и не скажешь. Компания в нескольких метрах от них обсуждает что-то на редкость бурно, и обоим становится не очень по себе. — Там, наверху, вроде бы, есть гостевые комнаты... — Ни слова больше. Помещение встречает их приятным сквозняком и ароматом постиранного белья. Уайт плюхается на постель без каких-либо зазрений совести, словно это его собственная квартира. Фред, напротив, скромничает, и предпочитает сесть лишь на край их совместного, очевидно, лежбища. — Брось ты, нас никто не видит. — Это ты о чём?.. Ответа не последовало. Последовали руки, которые снова норовят схватить такую уж привлекательную талию и притянуть поближе. Чтоб неповадно было. — Я понимаю, что... ты выпил, и не только, но... Матрас скрипит под весом передвигающегося под кайфом Уайта. Прохладное дуновение мешается с запахом выпитого им алкоголя, чувствуется некая неловкость, и мятежное наивное прикосновение сухих губ к напряжённой шее. Фред всегда пах чем-то по-особенному пряно. Этот аромат не описать словами, если не почувствовать однажды самому. Они оба всегда были щепетильны касательно запахов друг друга. На холке и в районе шеи они ощущались особо остро, при том, что ни один из них не пользовался ни духами, ни одеколоном. Макс быстро мельтешит перед глазами, сползая куда-то вниз. Спонтанное решение на самом деле, но в его голове засела навязчивая идея, точно раздражающий своей яркостью на трассе огонёк, поэтому за тяжёлым выдохом Фред слышит, как звякает молния его собственных джинсов. Вот что означал тот самый шанс. Теперь до Сноу дошло окончательно. Он ощущает новое прикосновение чужих шершавых губ, Уайт нарочно делает неаккуратные размашистые мазки по всему низу живота, специально выдыхает под рубашку, так, что тепло чувствуется в разы острее. Наглец. Губы плотно примыкают к чувствительному месту под нижним бельём, от чего Фред чуть ли не жалобно всхлипывает, кажется, находясь в самом постыдном и в то же время изнеможённом своём настроении. Уайт никогда не считал чем-то сверх зазорным вот так приставать к нему откровенно, наоборот, почти что принимал за норму. Его сознание то и дело норовило постоянно хоть как-нибудь поддразнить солиста, и будучи не скованным в своих желаниях человеком он изрядно охотно им зачастую потакал. Нагло и пошло порой, но никогда не выходя за мнимые рамки адекватности, и если бы Фред сказал ему остановиться, он бы тот час извинился и перестал все свои выкрутасы здесь и сейчас. Но Фред смиренно продолжал молчать, пребывая эфемерно в эйфории от всего происходящего. Его рука судорожно сминала покрывало на краю постели в попытках тела справиться с подкатывающим томным комом возбуждения. Он бы ни в жизнь не признал себя извращенцем или кем-то подобного рода, и всё же вид не менее распалённого Макса меж его ног, любовно ведущего кончиком языка влажную блестящую дорожку по неровной спешащей траектории вверх, к груди, его знатно заводил. Пуговицы мягко поддавались велению явно умелых пальцев, оставляя худой торс без малейшего намёка на былую скромность. Макс не любит, он совершенно точно боготворит своими жестами то, что может ощутить посредством зрительного и тактильного контактов; наваливается с особой свойской симпатией на солнечное сплетение, да так, что матрас под Фредом издаёт приглушённый, наравне с шипящими полу-стонами оного, скрип, а самому парню приходится облокотиться рукой о мягкое пространство позади. Он подаётся вперёд по чистому инстинкту, тонко прогибается в пояснице и вновь стонет под натиском возникнувших вдруг мыслей о том, что их могут застать врасплох. Разум Макса такие рассуждения обходительно не беспокоят. Он источает собой вселенское спокойствие в своих движениях и мыслях, плывя по течению собственного мирского "я". Которое под узурпатором-властью жаждой отдаётся ласкам к выступающим ключицам. Он оставляет на них невыносимо мало еле красноватых следов, немедленно извиняется за них ловкими поцелуями, и вторично следует пути обратно, добираясь до заветной области. Пах нарочито нежно оглаживает рука, как будто предвещая своим затишьем о чём-то зверски неясном, от чего Фредди ведёт пуще прежнего, и даже в хорошо прохладной комнате ему как назло становится трудно дышать. По грудной клетке набатом бьёт вымученный ритм сердце, и громкость его нарастает у парня в ушах сродни шуму приливающей крови к нижней части распалённого тела. Предел подкрадывается тайком, когда Уайт горячим ртом прислоняется к тонкой ткани, скрывающей колкое физическое возбуждение. Его ухмылка говорит сама за себя, а взгляд, которым снизу вверх он смотрит на и без того смущённого Фреда, сулит лишь новый поток бурной фантазии в его негодном растаявшем сознании. Невероятно, как за считанные минуты Макс сумел довести до кондиции такого масштаба доныне трезвого в рассудке парня, поровняв его в желании с собой. Если бы после всех своих выходок он бы включил дурачка, пойдя на попятную, Фред бы точно возненавидел его до мозга костей. Но оба они прекрасно знают, что каким бы дураком Уайт порой ни был, сейчас такого точно не произойдёт. И как в доказательство их общим смелым размышлениям, он приспускает чуть намокшее бельё, прикусив зубами край бордовой резинки. Пульсирующая покрасневшая головка выпускает каплю смазки в этот же момент, и, остановившись на половине пути, Уайт бережно ловит её языком, поднимает по стволу, ведя по местами видным тонким венам. Фред рвано втягивает в обгоревшую гортань порцию такого необходимого сейчас кислорода, не в силах сдерживать трепетный высокий скулёж. Картина басиста, обхватившего твёрдую плоть члена почти наполовину, не выходит из головы, даже когда Фредди нервно отворачивается в сторону, стараясь как можно дольше не смотреть. Его ступня стукается о деревянный каркас кровати, а сам Фред уже нетерпеливо мычит сквозь плотно сомкнутые губы, пока Уайт выдыхает коротко куда-то в пушистые встревоженные волоски, вбирая всю длину. Язык мерно касается теперь уже знакомых вен, пылко одаривает вниманием каждый миллиметр кожи, делая её мокрой для последующих ласк. Он двигается необычайно мягко, точно дразнит или по крайней мере пытается это сделать, так по-детски необузданно и по-взрослому глупо. Этот контраст поглощает общий тон, как нечто густое и плывучее; смешивается в потоках неровных вздохов и постепенных рывков. Холодные руки ползут по позвонкам, ощупывают каждый с необычайным обожанием, на которое только способны, гладят поясницу, позволяют себе запредельно много и спускаются под расстёгнутые джинсы. Фредди заходится крупной дрожью в тот момент, когда длинные пальцы туго потирают чуть выше ягодиц. От напряжения в руках ощущается тянущая живая боль, ему хочется откинуться назад, но тело парализует в вязкой неге, будто кровь в жилах обернулась чем-то тягучим, по консистенции напоминая ныне слайм. Он мысленно умоляет Уайта лишь об одном — чтоб не решился подключать к процессу зубы. Пара болевых уколов довела бы его до разрядки мгновенно, но Фред всем телом, и даже головой в тумане, желал, чтобы это продолжалось; чтобы время замедлилось, делаясь по составу таким же липким, и текло лишь по желанию рук, что так трогательно вновь проходятся по нижним позвонкам. Ему бы в пору зайтись кашлем от далеко не первой длительной нехватки воздуха, но стоны, как барьер, мешают сорвать уже пылающую глотку. Макс всё набирает темп, но продолжает осторожничать. В его характере вот так беспричинно мучить парня, который и так на пределе сдерживается, чтобы не застонать во весь голос. Ощущать дрожащие пальцы в своих волосах; чувствовать, как они стягивают пряди и направляют — вот чего он добивался. Он влюблён в такого Фреда: до ломки уверенного в том, чего ему действительно хочется, до мороза в коленях просящего не останавливаться ни за что. Уставших связок хватает лишь на хрипы вместо стонов, но Фредди вновь пробивает до безумства крупная дрожь, а приглушённый крик сам рвётся из грудины, потому что Уайт берёт до основания и втягивает, с силой проводя языком по и без того эрегированному стволу. — Б-блять... — тонко сипит парень и жёстче тянет за тёмные пряди. Макс прерывисто хохочет, смех волной вибрации прокатывается от твёрдой головки по всей смоченной слюной длине, и это стаётся последней каплей. — Блять, ты... я... я с-сейчас... Уайт крепко придерживает Сноу за бёдра, чувствует, как всё его тело поддаётся тряске, пока собственный рот наполняет водянисто-вязкая жидкость. Ему изысканно льстит то, что Фреда так трогают его прикосновения. Он не отстраняется до последнего, а когда обеспокоенные мышцы стягивает усталостью, поднимается, флегматично заглядывает в чужие глаза с подрагивающими ресницами и касается покрасневших губ своими. Сноу от чего-то даже не мерзко, не противно. Слюна мешается с семенем в равных пропорциях и стекает по краешкам подбородков, язык двигается порывисто, воинственно мешая сделанным вздохам выдохами выйти назад. Глаза сами закатываются и норовят закрыться. Фредди, кажется, понимает где-то глубоко внутри себя Уайта чуть лучше. Понимает, его жажду быть охваченным подобным состоянием без боязни, что что-то пойдёт не так. Та обида на него медленно пропадает и больше не даёт о себе знать. Ото рта ко рту тянется тонкая полу-прозрачная нить в то время, как их взгляды снова сталкиваются друг с другом, впервые за долгое время. Уайт смотрит так тягуче, словно из-под закрытых своих век заставляет зрачки в глазах напротив растекаться, сплавляться с ярко-карей радужкой и торопливо плескаться, безвозвратно утопая. Их губы снова соприкасаются в мелко дрожащем дуэте, ласкают друг друга, будто бы в последний раз. Постель под парнями верно прогибается, удовлетворённо скрипит. К сознанию солиста подкатывают старые размышления: о том, что они должны были оказаться здесь, в такой обстановке, позе, с таким настроением. Мысли, как на льду, поскальзываются, но вновь захватывают уставший разум, превращаясь в нечто, похожее на формалин, в несколько заходов. Ему безумно хочется знать, что думает Уайт по этому поводу, но слова, будто сами понимая, что не время, никак не хотят воедино складываться в полноценные вопросы, и Фред бросает попытки, не желая портить момент. Макс не тот, кто много говорит, он всегда выражал себя жестами, и Сноу становится ясно и без ответов каких-либо, что во мнении они совершенно одинаковы. Одинаковы в касаниях, поцелуях, и в остальном тоже, по крайней мере сейчас. Макс правда согласен, но отмечает про себя — нужно отписать Гвен, что они сегодня точно не вернутся. И закрыть дверь. А то на продолжение Фредди точно не согласится.