Волонтер и Бездна, съевшая солнце

      Она шла по набережной. В черном комбезе, темной майке с драконом, которого не было видно, с короткими волосами и черными губами. Черная дыра. Бездна. Подавляющая своей энергией, громогласная и непредсказуемая.       Он стоял у фонарного столба рядом с пуфиками-мешками зеленого и красного цветов уже достаточно давно. В белой волонтерской футболке, с банданой на голове и фляжкой с перемешанными газировками под столиком с денди. Волонтер. Просто парень, тот, что был ответственен за игру.       Их встреча была внезапной. Она никогда в жизни не брала в руки джойстик, видела только марио где-то на просторах интернета, и радовалась, что в той странной игре на японском, она была дейлом, а потом не понимала, как пройти уровень и смеялась.       Он тоже никогда не держал в руках джойстик. По крайней мере этот.       Потом была «кукла колдуна», которую пел со сцены студент, аккомпанируя себе на гитаре в микрофон которой был единственным, установленным на штативе: другой держал в руках ведущий, подмахивающий головой в такт.       Он щелкал колесиком зажигалки, которая все никак не хотела загораться.       Она стояла рядом и думала, что снимает сцену, и только под конец песни обратила внимание на кнопки камеры.       Он спросил, есть ли у нее бензин. Ему пришлось повторить трижды, если не четырежды, пока она услышала.       Она сказала, что не курит, и тут же спросила, не заметно ли по ней, что она не курит. С вызовом. Улыбаясь.       Он сказал, что не курит тоже. Просто у него есть зажигалка. Зиповская. Подделка, рублей за шестьсот.       А потом они пили смесь из его фляжки, точнее пила она и шутила, что скоро будет танцевать голой. Смесь, несмотря на странный коричневатый лужный цвет, была вкусной.       Она отвлеклась, когда краем уха услышала, как все тот же парень на сцене поет что-то про женатого учителя пения и его отношения с географичкой. И следом полезла рыться в телефоне в поисках файла-программки на сегодняшний вечер, вдохновенно бормоча что-то о том, что она обязана выучить эту песню на гитаре тоже.       Он тоже уткнулся в телефон. И история на этом могла бы закончиться. Но он, повышая тон, чтобы его было слышно, говорит, что это, возможно, ЧиЖ, и показывает ей, все еще рыщущей в программке, экран своего смартфона с надписью названия песни. Потом он находит ее в вк и пересылает ей. И добавляется в друзья.       Они расходятся. Дома она видит удаленное вложение с ним в диалоге. Его второе сообщение было: «Я — гей». Ее второе сообщение: «Я — тоже».       Забавно. Доминирующая лесбиянка — потому, что другой быть ей не шло, — и пассивирующий гей — потому, что пассивный слишком нейтральное слово, пусть и подходящее. Инь и янь в обратную сторону, и даже непонятно, как назвать такое сочетание. Будто задают вопрос из разряда: «Как бы назывался преступник, если бы небо было внизу, а зимой — жарко?». Антонимов будет множество, смотря в какую сторону думать.       Они не думали. Они целовались. Доминантка и сабмиссив. Не то. Все никак не придумывается, не находится подходящее описание, вот незадача. Он чувствует, как из мрака на него выползает нечто теплое и приятное. Языки пламени начинают облизывать кожу, если держаться слишком близко. Они копятся на дне ее бездонных темных глаз и их можно рассмотреть, если встать вплотную и наклониться. Они целуются, и он видит их, видит, как мерцает задушеное, но не мертвое солнце внутри нее. Она съела солнце. Полностью. Своими черными губами поглотила без остатка, потому что ей было холодно за мокрыми, вечно грозовыми облаками. Солнце начало покрываться лавовой корочкой, как в том французском мультике с чудесной графикой и таким нежным названием «Мьюн». Солнце заливало слезами из облаков, оно мерзло и поглотило само себя, превратившись в то, чем бывают звезды после смерти. Даже самые посредственные. Но хлысты кислородных вспышек все еще находили выход и в них можно было оплавиться, если форма пазла не подходила изначально. Он обнимал ее, тоже объятый арками горячих, живых выбросов, и думал, что готов оплавиться, даже если не подойдет и после этого. Готов оплавиться настолько, что больше не подойдет никому другому, только бы получить малюсенький шанс, что его примут здесь. Он соврал, что гей. Он боялся и боится до сих пор, и после отказа поступил бы так же и в следующий раз, а отказ наверняка последует, ведь целуются они лишь потому, что она считает его роль за женскую, к коей он, как она думает, стремится.       Он плавится. Слова кажутся тяжелыми, они с трудом стекают по языку, губам, как раскаленный металл, капают и прожигают скамью насквозь, оставляя ожоги на лице в дополнение к уже полученным от пламенных лепестков ее глаз. Он не сказал, что всегда был таким. Пусть думает, что это она изменила его настолько. Ее ответом было: «Я — тоже».       Однажды, каким-нибудь жарким от отопления зимним вечером, когда она, придя домой, снимет с себя черный костюм бездны и температура в квартире тут же подскочит еще на десяток градусов, а он не будет ее, горячую и обжигающую, отталкивать от себя и наоборот прижмет к себе под бок еще крепче, она, сперва выслушает правду от него, а потом со смехом расскажет свою сама. И продолжит греть его бок, а он окончательно удостоверится в том, что он уже намертво приплавился к ней. Был поглощен ею. Его личной согревающей Бездной. Навсегда.