Никто не заметит подмены

Если бы Хесус умел врать хоть чуточку хуже, он вряд ли оказался бы там, где находился сейчас. Всё-таки, публичным личностям время от времени приходится тут слукавить, там недоговорить, ещё где-то приукрасить. Честность постепенно теряет любую ценность — искренность это якорь, который тянет любого успешного человека ко дну, ровно как и совесть. Тем сложнее быть честным с самим собой, ведь и здесь можно по привычке притвориться, использовать навык вранья не по назначению, просто потому что это удобно. Однако реальность от этого не меняется, об этом Хесус прекрасно осведомлен, не раз он наступал на одни и те же грабли, убеждая себя в одном, а затем под влиянием момента делая совершенно противоположное. «Могу хоть сегодня улететь, меня здесь ничего не держит», — говорил он себе, отдавая задаток за квартиру на полгода вперед. «Мне никто не нужен», — и тут же вешался на шею человеку, которого знал от силы пару месяцев, клялся в любви до гроба. Поэтому когда очередная неудобная правда начинает маячить на горизонте, Хесус решает для разнообразия её не отрицать хотя бы для самого себя. Да, он неровно дышит к Вове Братишкину, это неоспоримый факт. Честно говоря, Хесус и сам без понятия, когда раздражающий и недалёкий Братишкин успел стать в его глазах очаровательным и привлекательным. Возможно, совсем недавно, после очередного разочарования в женщинах, из-за которого отчаянно захотелось попробовать что-то новое. А может, и во времена первых совместных прогулок по Москве, когда Хесус ещё привыкал к Вовиному гиенистому смеху в ответ на свои неловкие попытки шутить. Вероятно, чувства и вовсе теплились в нём с тех пор, как он впервые заметил Братишкина на Твиче, увидел, как тот старается приздумывать что-то новое и совершенствовать старое, создать себе уникальный образ, набрать собственную преданную аудиторию. Начинал Вова не совсем с нуля: изначальную популярность он получил в основном как брат-близнец стримера ксго Влада Флейма, но по словам самого Братишкина это родство было для него скорее клеймом, чем успешным пиар-ходом. Именно поэтому он начал с реакций на видео вместо того, чтобы стримить игры, вёл себя намного сдержаннее брата, даже волосы осветлил и очки стал носить, чтоб и визуально никаких сходств не осталось. В итоге, за агрессивное поведение и неоднократные проёбы Флейма забанили на неопределённый срок, после чего он куда-то пропал, а Братишкин умудрился по количеству фолловеров обогнать и самого Хесуса. Тот в одинаковой мере завидовал и восхищался. Но не упорством единым Вова подкупил Хесуса. В нём было много неоценимых качеств — например, его по-детски наивное чувство справедливости, его неожиданная мудрость в некоторых аспектах жизни. Он мог поддержать разговор о чём угодно — о твиче, о хуях, о смысле жизни, — и хоть Вова казался легкомысленным, он на самом деле много думал и рефлексировал, имея своё мнение на любой счёт. А ещё Вова был очень красивым, и хоть Хесус сам не мог объяснить, что именно в нём так привлекало, он не принимал возражений. Даже от самого Вовы — каждый раз когда тот самоуничижающе шутил по поводу своего уродства, у Хесуса появлялся соблазн рассказать ему, как перехватывает дыхание каждый раз, когда он видит его улыбку с очаровательной щербинкой, как хочется запустить пальцы в его лохматые редеющие волосы, поцеловать его фактурный нос, а затем и пухлые губы. Рассказать, как резко нахлынуло возбуждение, когда он спросонья полез листать ленту в инстаграме и первой высветилась та самая фотка Вовы в юбке, не говоря уже о том, чем всё закончилось. Но Хесус будет вечно хранить молчание, ведь несмотря на любовь к женской одежде, шуткам про отсос и гейскому фансервису, Вове нравятся исключительно женщины, и после подобных откровений Хесус рискует в лучшем случае отделаться сломанным после дорогой операции носом, а в худшем никогда не заговорить с Вовой снова. Ставки чересчур велики, и здесь даже такой азартный человек как Хесус выбирает пасовать. В целом, удаётся смириться со своей судьбой и принять, что хоть в какой-то вселенной, в другой жизни что-то может и срослось бы, однозначно не в этой. Однако бывают всё же моменты, когда жалость к себе захлёстывает, и Хесусу крайне тяжело становится жить с осознанием того, что в их отношениях не случится сдвигов никогда, вообще никогда. Они так и останутся в подвешенном состоянии недодружбы, подкаты на стримах не перестанут быть рофельными и за их рамками всё ещё будут звучать неуместно, и Хесус никогда не будет нужен Вове в том смысле, в котором Вова нужен ему. Иногда Хесусу будто тычут в лицо его же ничтожностью. Однажды, например, он по привычке включает на фоне стрим Братишкина, пока готовится к своему, и по-мазохистски внимательно вслушивается в каждое слово Вовы о том, какая у него замечательная девушка, как ему с ней повезло, об очередной забавной ситуации, которую они пережили вместе. Хесуса не должно это задевать, но в этот раз почему-то задевает, и он ходит туда-сюда по своей необъятной квартире, захлёбываясь своим одиночеством и накручивая себя всё больше. В тот вечер Хесуса так хуёвит, что он чуть ли не вываливает весь ворох своих мыслей и переживаний прям на аудиторию, забывая о том, что для неё всегда нужно оставаться сильным, надёжным и непоколебимым. Маска почти слетает, держится на четверти волоска, и, как только Хесус вырубает стрим, с треском разбивается о дорогой паркет. А потом ему ещё и звонит Вовин брат, и Хесус в шаге от того, чтобы разъебать об этот же паркет телефон, пока выслушивает его просьбу. Она звучит, мягко говоря, сомнительно, — говорит, мол, выгоняют из квартиры, остановиться негде, так и так, можно у тебя на ночь остаться? Родители не ждут, друзья игнорят, день сегодня вообще пиздецовый, а ты вроде бы живёшь как раз недалеко, Хесус, спасай, в долгу не останусь. Они не то чтобы совсем незнакомцы — пересекались в твичовской тусовке ещё во времена, когда Влад стримил разные игры, в основном хорроры, и контент у них был в общем схожим. Наверняка, с тех пор у него и остался номер Хесуса, да и неудивительно, если он следит за жизнью и окружением брата, даже когда они перестали общаться. Но о таком всё равно не просят у людей, с которыми не пересекались несколько лет, это даже помощью другу не обосновать, ведь Вова его ни о чём не просил. Поэтому Хесус рад бы отказать — просьба откровенно наглая, да и неизвестно, какие за ней на самом деле скрываются мотивы, — но сам не уверен, как проведёт эту ночь в одиночестве, и от присутствия в квартире хоть кого-то отказываться не хочется, так что он и не отказывает. Влад мнётся на пороге, пока Хесус вешает его куртку, и от неё так прёт сигаретами, что в горле встаёт неприятный ком — его и так тошнит оттого что он за день почти ничего в рот не положил, а табачный запах это чувство только усугубляет. Но Хесус ничего по этому поводу не говорит, светские беседы вести не особо хочется, и он молча проходит в гостиную, оборачиваясь, чтобы проверить, идёт ли за ним Влад. Он показывает ему ванную и туалет, направляется в комнату для стримов чтобы подготовить ему постельное место, но Влада с ним уже нет. Хесус находит его в гостиной, уставившегося на ночную Москву, что отражается в панорамных окнах. — Ебать у тебя тут красиво, прям как в Нью-Йорке каком-то, — сравнение, мягко говоря, забавное. — Ты так говоришь потому что в Нью-Йорке не был, там конечно круче раз в сто. — Это ты зажрался, а мне и тут нравится. — Пойдём покажу тебе, где можно лечь, — преждевременно прерывает их беседу Хесус, он не в настроении для дискуссий. Хесус притаскивает из спальни подушку и тупо пялится на неё, думая, что ещё может понадобиться, когда чувствует, как что-то врезается в него со спины. Включается инстинкт самосохранения и он слабо машет локтями, затем хватает одну из ладоней, сцепившихся на его груди, с твёрдым намерением их от себя оторвать, но зависает, глядя на них. Он-то знает эти руки, только часов на левой руке нет и заусенцы на некоторых пальцах до крови вырваны, а в целом они ему так знакомы, частенько он на них засматривался. — Ты чего? — спрашивает, когда наконец находит в себе силы вырваться из объятий и взглянуть охуевшему Владу в лицо. Это звучит приглушённо и растеряно, а не уверенно и с предъявой, как задумывалось, и если Хесус собирается брать себя в руки, то пора начинать сейчас, а то потом будет слишком поздно. Влад виновато пожимает плечами — ему бы кто сказал, что он творит, — и до Хесуса вроде как доходит. — Тебя не выгоняли из квартиры, — без намёка на вопросительную интонацию. — Нет, — он даже не пытается ничего отрицать. — Чел, я же совсем без вещей пришёл, да и отель мог бы снять, если бы хотел, — блять, Хесус только сейчас осознаёт, что при нём даже рюкзака не было. — Ну и нахуя тогда? — Я сидел на твоём стриме и слышал, что ты говорил. Подумал, что, может, ты из-за него такой грустный. Захотелось тебе помочь. — Как? — это не тот вопрос, который нужно задавать, стоит спросить, с каких пор он вообще смотрит его стримы, спросить, почему ему не похуй, но Хесус так вымотан и ему так надо отвлечься, что крыша едет. Влад не отвечает, по крайней мере, словами — тянется руками к его лицу, подаётся вперёд и прижимается своими губами к его. Хесус видит всё как в замедленной съёмке, при желании на кадры можно разложить, и у него сердце удар пропускает оттого, что в одном из них смазанное лицо напротив кажется более знакомым, более родным. Поцелуем это назвать сложно — Влад попросту упорно слюнявит его губы, как школьник, не имеющий представления о том, как это делают взрослые. Хесус решает ему показать, мягко отталкивая его за плечо и почти сразу целуя по-своему, со знанием дела, уверенно и напористо. Влад старается за ним успевать, но всё равно иногда шевелит губами невпопад, и Хесус задумывается, первый ли это для него поцелуй. Оказывается, что да. Влад сам в этом признаётся, стоит спросить у него напрямую, после того как он в первый раз кончает в трусы от нескольких минут обжиманий в одежде. Ему очевидно неловко, и Хесус пытается успокоить его признанием, что тоже впервые поцеловался в двадцать три, невольно задумываясь, кто из них более жалок — он, который пытается закрыть дыру в груди сексом с копией своего друга, или Влад, готовый потерять девственность с малознакомым мужиком, для которого он не более чем минутная слабость и которому он уже завтра вряд ли будет нужен. Хесус приходит к выводу, что оба, ведь по сути они — это два тактильно изголодавшихся идиота, две заблудшие души, ищущие утешение друг в друге хотя бы на одну ночь. Большую часть времени они даже не трахаются, а просто целуются и обнимаются — Влад доверчиво жмётся к нему, пока Хесус нависает сверху, выцеловывая его шею и оглаживая худые бока. Иногда получается абстрагироваться от абсурдности ситуации, больное воображение помогает замазать несовпадающие детали и дорисовать необходимые, но Влад в основном всё только портит. И дыхание его слишком тяжёлое, и голос, когда прорезается, чересчур прокуренный, а его «Лёш, подожди», когда Хесус растягивает его двумя пальцами и собирается добавить третий, злит так сильно, что он сам пугается своей реакции. Этим голосом его по имени бы никогда не назвали, у него для Хесуса другое прозвище на все случаи жизни припрятано, и Хесус в ответ несколько раз раздражённо толкается во Влада уже тремя пальцами. Ему очень везёт, что под ним такой же больной ублюдок, как и он сам, потому что Влад болезненно морщится, но затем насаживается на его пальцы самостоятельно и, кажется, возбуждается от этого ещё сильнее. В итоге до конца они дойти так и не могут, потому что Влад под ним сжимается и не может его принять, как ни старается, а Хесус всё ещё понятия не имеет, что такое гейский секс, и слишком вымотан, чтобы попытаться исправить ситуацию. В конце концов Хесус сдаётся, он всё-таки не насильник какой-то, и Влад кончает во второй раз с его пальцами в заднице, а он сам падает на кровать рядом, злой и неудовлетворённый. Кажется, ему ещё хуже, чем было до этого, потому что теперь хуёво не только психологически, но и физически — мышцы во всём теле ноют от нагрузки, как и всё ещё наполовину стоящий член. Хесус шипит, когда чувствует неуверенное прикосновение к нему, и сдвигает предплечье с лица, чтобы посмотреть на Влада, который глядит на него виноватыми глазами и неуверенно начинает ему надрачивать. В какой-то момент тот пытается запустить ему руку под кофту, но Хесус успевает схватить его за запястье и Влад понимает намёк, вместо этого поглаживая его рёбра поверх одежды. То, что ему в результате удаётся кончить — это ничто иное, как чудеса его воображения, и Хесус даже удовлетворение почувствовать не может, лишь облегчение оттого, что это наконец закончилось. Он не успевает сбежать, пока Влад чем-то их вытирает, и когда тот укрывает их одеялом и перекидывает руку через талию, сил сопротивляться совсем не остаётся, Хесус отрубается почти мгновенно. Будит его грохот из соседней комнаты, и он с удивлением замечает, что за закрытыми шторами светло — давненько он в такое время не просыпался. В ванной Влад так занят судорожным расставлением упавших на пол с раковины баночек, что не замечает щелчка открывающейся двери. Увидев Хесуса в отражении зеркала, он вздрагивает и чуть не смахивает всё по-новой. — Я-я всё уберу, — тихо обещает, немного заикаясь, и Хесусу любопытно, действительно ли он выглядит так устрашающе по утрам. Он не отвечает, вместо этого присаживается на корточки и подбирает с пола оставшуюся косметику. Заметив трещины на одной из недешёвых бутылочек, Хесус тяжело вздыхает, но на Влада, молча расставляющего остальные в какое-то подобие порядка, злиться нет смысла. Тем более ещё слишком рано, чтобы ульта у Хесуса уже успела накопиться, поэтому он так ничего не говорит. Уже потом, закрыв за Владом дверь, Хесус осознает, что за утро вообще не проронил ни слова — даже на неуверенное «Я пойду?» ответил лишь кивком головы и неловкой улыбкой, — но не то, чтобы это имело хоть какое-то значение. Он убеждает себя, что всё равно они никогда больше целенаправленно не встретятся, и поэтому незачем беспокоиться о приличиях. Конечно же, это пиздёж полный, ведь Хесус всего-навсего жалкий человек, разменивающий остатки чувства собственного достоинства и понятия не имеющий, что просходит в его жизни. Гедонист во всём, он и здесь идёт на поводу у своих желаний просто потому что может и потому что не умеет по-другому. А ещё потому что Вовы в какой-то момент в его жизни становится очень много — буквально за неделю они пересекаются и на череде дней рождения, и на совместных рекламных стримах, и даже в его постели Вова раз оказывается, хоть и не совсем в том смысле, в котором хотелось бы. В то ленивое утро после совместной ночёвки в одной квартире так хорошо и спокойно на душе, что потом приходится постоянно напоминать себе: это вообще-то была одноразовая акция. Слезать с этой иглы не так уж и просто, так что какое-то время приходится утешать себя заменителями, вызывающими не столь сильное привыкание. Поэтому, как только заканчивается «запойный май» и их с Вовой общение опять сводится к редкому взаимодействию на стримах, в один из вечеров Хесус пишет его брату с очень заманчивым предложением, от которого тот, конечно, имеет право отказаться, но так им и не пользуется. Тем более, Хесус всё ещё должен ему за хуёвый первый секс, хотя бы ради приличия. Так что до прихода Влада он усердно изучает матчасть в режиме инкогнито, а позже в коленно-локтевой втрахивает его в кровать, на которой пару недель назад отдыхал Вова. Действия Хесуса продуманы до мелочей, он чувствует себя намного уверенней оттого, что полностью контролирует ситуацию и ничего не способно застать его врасплох, но от былой чувственности не остаётся и следа. Хоть физиологическое напряжение спадает, эмоциональное так и остаётся на пике, и это очень хуёво. Он даже уснуть в своей холодной пустой постели не может до глубокого утра, а когда просыпается, за окном уже темно и в квартире кроме него никого нет. В дальнейшем они встречаются раз-два в неделю, со временем сообщения Хесуса сводятся к скудному «Приедешь?», но Влад всё равно очень редко отказывает. В итоге эти встречи перерастают в рутину, но эта зависимость не худшая из возможных — Хесус не помнит, когда в последний раз пил в одиночестве, и на том спасибо. Когда чтобы сосчитать все их ночные встречи перестаёт хватать пальцев обеих рук, Хесус впервые предлагает Владу вместе сходить поесть. Естественно, это не свидание, потому что они не в отношениях и даже думать о таком странно, но скорее банальная вежливость, он же не совсем мудак в конце концов. Этого мальчика с рёбрами, выпирающими чуть ли не похлеще, чем у самого Хесуса, накормить не помешает. В рестике Влад в который раз его удивляет — Хесус предлагает ему что угодно на его усмотрение из меню, предлагает кальян, а тот говорит, что от такой пидорской хуеты после нормальных сиг его только тошнит, и заказывает официанту лишь не самое дорогое мороженое ассорти. Вот дурак, думает Хесус, мог же нормально нажраться за чужой счёт, такую возможность упустил, но вслух не спорит, ему же лучше. Ожидаемо, говорить им особо не о чем, и неловкую тишину в основном разбавляет Хесус, Влад инициативы не проявляет, только периодически кивает или усмехается. Из некоторых историй выкинуть Вову просто не получается, и Хесус с любопытством наблюдает, как при упоминании брата Влад поджимает губы, как ложка в его руке неестественно долго зависает над пиалой с мороженым. Хесусу не стоит лезть в их санта-барбару, но ему правда очень интересно. — Почему вы так друг друга не любите? — Он же наверное тебе рассказал уже, зачем ты у меня спрашиваешь? Потому что я урод, мразь, ему жизнь испортил и ещё дохуя кому, потому что он не хочет иметь ничего общего с таким долбоёбом как я. Мало что ли? — тон его насмешливый, руки скрещены на груди, но в то же время он кажется открытее, чем когда-либо был при Хесусе, будто только и ждал этот вопрос с их первой встречи, и Хесус решает давить дальше. — Просто хотел услышать ещё и твою версию. Ты реально так про себя думаешь? — А что, хочешь услышать мою грустную злодейскую предисторию, как я докатился до такой жизни? — приподнимает брови и зачёсывает пальцами густую чёлку. — Обязательно должны быть какие-то причины? Может я просто уёбок и всё, ты не думал? — «Просто уёбки» не признают, что они уёбки, так что вряд ли всё так просто. — Ты вроде стример, а не психолог, нахуя мне в голову лезешь? — спрашивает Влад не с наездом, а скорее игриво, поэтому Хесус невинно улыбаясь пожимает плечами и откидывается на спинку диванчика. — Ну ладно, раз уж тебе типа не похуй, поведаю эту охуительную историю. Короче появились у наших родителей жарким весенним вечером два сына, один нормальный, а второй… ну, с сюрпризом. Ну, не с тем сюрпризом, а в смысле болезненным я пацаном был, там с сердцем проблемы и ещё хуйня какая-то постоянно, короче возиться со мной всегда приходилось, по больницам таскать и так далее. — Влад выдаёт это на одном дыхании, бросает на Хесуса взгляд, чтобы убедиться, что тому ещё не надоело слушать, и, по-видимому удовлетворённый реакцией, продолжает. — На улицу погулять меня естественно особо не пускали — а вдруг что случится, лучше пусть дома под присмотром — ну конечно, блять. Думали, что человеком стану, книжки читать начну, ага, куда там, нахуй, когда компик есть. Стал стримером, — усмехается и комично разводит руками. — А дальше и сам, в принципе, догадаться можешь. «А как же учёба…», «А вот брат твой…», блять, ну и ради чего всё это было? Вовочка их любимый в итоге и рыбку съел и на хуй сел, когда увидел, что с этого реально бабло рубить можно, и сам влился, а я как был неудобным, так и остался. Конец. Влад натянуто улыбается глядя куда-то в потолок, а Хесус и сам с ним взглядами встречаться не особо желает, поэтому неловко смотрит на свои пальцы и мысленно ругает себя за то, что полез на эту территорию. Любопытство любопытством, но в эту драму он встревать не должен, на это Хесус точно не подписывался, когда всё закрутилось, и сейчас в эти дебри лезть не собирается. Больше они об этом не разговаривают, чего и стоило ожидать. Хесус не высказывает своего мнения, не принимает чью-то сторону, он вообще старается принять услышанное как ничего не меняющий факт и делать вид, что ничего не произошло. По сути-то ничего и не произошло, и хоть тишина между ними теперь временами носит иной характер, более давящий и гнетущий, в целом всё остаётся по-прежнему. Статус-кво не нарушен. До поры до времени. После успешного ирл-стрима на волне эйфории Вова вызывается отвезти Хесуса в Сити и провести там ещё одну коллабу уже на его канале в качестве сюрприза, на бис так сказать, а Хесусу уже и лень набивать себе цену наигранными отмазками. Он нехарактерно для себя сразу соглашается, на автомате оправдываясь онлайном, контентом и бла-бла-бла, но знает же, что главная причина далеко не в этом, что давно он с Вовой столько времени не проводил и неизвестно когда ещё подобная возможность появится, отказываться попросту глупо. Братишкину он в этом естественно не признаётся — молчит всю недолгую дорогу домой и тихо ненавидит себя за то, как спокойно ему, когда Вова за рулём, как быстро он расплывается на переднем сидении, убаюканный приглушённым фонком из Вовиного плейлиста и урчанием мотора его драгоценной машины. Боится, что Вова услышит, как отчаянно его сердце бьётся о грудную клетку, когда удаётся украдкой взглянуть на прекрасный Вовин профиль в неподходяще романтичном свете фонарей. Без камер намного сложнее, есть соблазн смотреть на него, такого непозволительно красивого, вечность, и надеяться, что он этого не заметит. Однако всё хорошее имеет свойство заканчиваться, поэтому спустя недостаточно долгий промежуток времени Вова осторожно расталкивает Хесуса за плечо, пока тот притворяется задремавшим, и они вместе поднимаются в его съёмную квартиру. Братишкин пялится на огни вечерней Москвы так восхищенно, будто видит их впервые, и Хесуса накрывает ебейшим дежавю — приходится пару раз тряхнуть головой, чтобы спугнуть наваждение. Внезапно появляется абсурдное желание проверить, не лежат ли рядом чужие вещи, не заметно ли, что здесь кто-то был, кто именно здесь был. Хесус чувствует себя женой из анекдотов, которая изменила мужу и пытается не подавать виду, но эти мысли откровенно бредовые — он ни в чём не виноват, да и Вова ни о чём не догадается, это всё глупая паранойя, Вова не знает, не знает, не знает… Хесусу приходится долго бить себя по щекам, дабы прийти в себя, когда он отходит в ванную, чтобы поправить башню и подготовиться к стриму. Конечно же Вове ни о чём не известно, это же очевидно, эти две части его жизни никогда не пересекутся, пытается себя логически образумить Хесус, пока Вова за дверью громко переговаривается с кем-то по телефону. Но логика его уже подводила, а интуиция никогда: как только Хесус заходит в стримерскую, Вова замолкает и начинает разглядывать его нечитаемым взглядом, будто пытаясь отыскать что-то ранее невиданное. И лишь затем Хесус обращает внимание на трубку у его уха. Это не Вовин телефон, он у него в чехле и без царапинки, это телефон Хесуса. Вова поворачивает его к Хесусу экраном вперёд, так, чтобы тот безошибочно смог прочесть чужое имя, и едва слышно спрашивает: «А когда ты собирался мне сказать, что трахаешь моего брата?» Хесусу хочется в прямом смысле провалиться под землю, на все сорок с лишним этажей, упасть и разбиться с концами, чтобы не видеть этого нездорового блеска в восхитительных Вовиных серо-зелёных глазах, не чувствовать, как в висках пульсирует от тяжести его взгляда, не чувствовать этой тошнотной к нему привязанности, вообще больше никогда и ничего не чувствовать. К сожалению, летит в пятки и разбивается только его сердце. Остаётся лишь диву даваться оттого, как всё совпало: надо же было забыть подкорректировать планы на вечер после спонтанного их изменения, оставить телефон не в нужном месте не в нужное время, не догадаться по-другому подписать контакт, чтобы в любом случае не вызвать подозрений. Карма настигла его, не иначе. Оцепенение, схватившее Хесуса как только он осознал ситуацию, не отпускает его даже когда Вова бросает телефон на кровать и подходит ближе. На периферии Хесус видит поднятую руку, инстинктивно прикрывает глаза и сжимается, ожидая, что ему вмажут, но вместо этого чувствует, как пальцы едва весомо касается его щеки, плавно переходя на подбородок и направляя вниз. — Смотри на меня, — Вовин голос безэмоционален, от этого пиздец как не по себе, но веки всё равно непроизвольно подымаются. Взгляд расфокусирован, потому что смотреть на Вову сейчас физически невыносимо, но ослушаться Хесус не может. — Почему он, Хес? Из всех мужиков, которых можно было выебать, ты не мог выбрать того, кто, сука, не похож на меня как две капли воды? Тебе обязательно делать всё странным? Вова обязан знать ответ, иначе он не задавал бы таких конкретных вопросов, так что Хесус даже не пытается скрыть жалкое отчаяние в своём ответном взгляде, надеясь получить наконец в ебало, закрыть за Вовой дверь, нажраться до отключки и больше ни о чём не думать. Но Вова не настолько милосерден, он тихо отчеканивает ему прямо в губы «Больной, блять, ублюдок» и целует. Добивает самым жестоким образом, даже глаза не закрывая, старается понять до конца, пока Хесус наивно пытается целовать в ответ, медленно умирая изнутри. И только после этого уходит, оставляя Хесуса на том же месте осознавать, что его мир только что рухнул, что ничего не будет как прежде, и всё из-за жадности, из-за тупости, а ещё из-за… Телефон вибрирует как раз когда Хесус берёт его в руки с твёрдым намерением разъебать, отвратительный лучик надежды не позволяет проигнорировать пришедшее сообщение, но оно не от нужного человека, а от того, кому на удивление хватает наглости спросить: «Так мне ехать или нет?» «Едь», — односложно пишет в ответ Хесус, надеясь уместить в трёх буквах всю злобу, обиду, боль, которые скопились внутри и изо всех сил давят на грудную клетку. Этот уёбок даже не пытается притвориться испуганным, когда у самого порога его хватают за шиворот и прикладывают затылком об стену. Для убедительности Хесус встряхивает его ещё раз и вновь слышит глухой стук, но лицо напротив выглядит всё так же безразлично. У Хесуса в животе что-то болезненно сжимается, когда он осознаёт, что мир разрушился сегодня только у него — метеориты не падают с неба, реки не вышли из берегов, жизнь несмотря ни на что продолжает течь своим чередом, и даже тому, кто его в это всё втянул, заставил потерять всё ради маленькой прихоти, абсолютно поебать. Хесус сжимает его руки своими ладонями и впивается зубами в шею с единственной целью — сделать больно. Но наверное этот ублюдок всё-таки хорошенько ударился головой, потому что он молча терпит, лишь громко втягивает носом воздух, когда клыки впиваются в кожу, и оттягивает от себя Хесуса только чтобы взять его за руку и самостоятельно повести в сторону спальни. Он совсем не похож на того мальчика, который испуганно поднимал косметику с пола его ванной, и это выводит Хесуса из себя ещё сильнее. Он уже растянут и не сопротивляется — потом Хесус будет этому рад, но сейчас чувствует будто проигрывает в игре, которую сам же затеял. Каждый его ход, кажется, просчитан; каждый удар безошибочно отражается. Хесус болезненно кусает чужую губу, но вместо того, чтобы оттолкнуть, его притягивают к себе ближе. Это уже меньше похоже на месть, и больше на обряд экзорцизма — глаза напротив будто высасывают из него весь гнев, и Хесус хотел бы оставаться злым, причинить как можно больше боли, ведь это единственный проверенный способ, но влага на чужие щёки капает именно из его глаз. Его голову прижимают к себе с беспочвенной нежностью, и против его же воли толчки его бёдер постепенно замедляются. Наверное, они всё-таки друг друга заслуживают, ведь Хесус и правда даёт шанс привести это всё к логическому завершению, молча уйти, громко хлопнув дверью, но этим шансом никто не пользуется. Когда Хесусу надоедает отсиживаться в ванной и он возвращается в спальню, Влад всё ещё там, но теперь завёрнут в одеяло так, что торчит одна темноволосая макушка, и отвёрнут лицом к окну. Видимо и не думает, что Хесус вернётся, он ведь никогда не возвращался. Вздрагивает, чувствуя, как его спину поглаживают поверх одеяла, но не вырывается, когда его крепко обнимают, прижимая к себе. Какая же это нездоровая хуйня, только и успевает подумать Хесус, и почти сразу засыпает. Он подумает об этом завтра. А может, и они подумают, вместе.