Of blood, sweat n tears

Сколько он выпил — не помнит. Зачем он это сделал? Чтобы расслабиться, очевидно. Беспокойство Алекса и Дэйва он предпочел не замечать. Сегодня ему жизненно необходим алкоголь, словно глоток свежего воздуха после всего, что случилось на записи. Не будь с ним блока «Фуллерс Лондон», те же люди, что с таким осуждением смотрели на его недавнее приобретение, стали бы главными мишенями для вымещения недовольства. Очень жаль. В глубине души Грэму не хотелось вредить ни Алексу, ни Дэйву, ведь лично между ними всё было в порядке. Все было не в порядке только с Дэймоном. Ему было трудно что-то предъявить, зачастую Коксон просто проглатывал свое недовольство, как в детстве глотают горький сироп от кашля — невкусно, но надо. Надо, чтобы группа окончательно не развалилась. Не то, чтобы он сильно волновался, но все равно часто думал — с Дэймоном вообще кто-нибудь разговаривал по душам хоть раз, может, Джастин? Создавалось впечатление, что этот человек вовсе не разбирается, как работают взаимоотношения людей: что за неприятные слова извиняются, что конфликты лучше распутать, чем оставить гнить. И если у вас с вашим «бойфрендом» личной жизни не было уже больше месяца, возможно, стоит об этом поговорить, а не делать вид, что все в порядке и всех все устраивает! Конечно, не только у Дэймона в жизни сейчас происходят неприятности: Алекс чаще всех злоупотребляет веществами, Дэйв совсем закрылся, и, кажется, мало ест. Но, видимо, механизм сдерживания внутри работал не у всех — не все позволяли себе такую наглость. Но ребята упорно молчали. Группу надо спасать, пусть даже без Дэймона. Но Грэм сейчас слишком пьян и спасать группу не в состоянии. Он даже думать о перемирии не способен. А кто способен после ящика хорошего пива? Коксон сидел в кресле и ломал пальцы. По ушам короткими очередями бил смех — он включил телевизор и долго листать каналы не смог, остановился на случайном телешоу в надежде, что оно сможет его отвлечь. Не смогло, и раздражало все больше с каждой минутой. Он был слишком зол, чтобы вслушиваться и следить. Голова была забита мыслями, которых он и сам немного боялся, но и выкинуть их с концами не выходило. Грэм хоть и пьян, но помнит, где находится номер Дэймона. Помнит три цифры — «537». Наверное, он уже спит и видит сны. И ничего его не тревожит. Он не сидит в кресле, ломая пальцы в невменяемом состоянии и, пытаясь совладать с обидой и гневом, заставляет себя смотреть тупое шоу на ТВ. Коксон не выдерживает. Оправдывается перед самим собой уже на автомате — я тоже человек, я тоже чувствую! — а сам в это время встаёт, плетется к двери и тщетно пытается натянуть кроссовки. В конце концов, выбор падает на убогие, отельные сланцы.

***

Он слышит стук в дверь. Испуганно дёргается, и через секунду уже смеётся, потому что уронил сигарету с балкона. Наверное, он сейчас должен быть насторожен или напуган — какого хрена кому-то от него что-то нужно в такой поздний час — но шестое чувство подсказывает, что за дверью либо фанатка, либо заплутавший в одинаковых коридорах обгашеный незнакомец. Что первый, что второй вариант были слегка некстати — он хотел и дальше рассматривать ночную жизнь с высоты пятого этажа и наслаждаться пустотой в голове, но когда в дверь постучали ещё раз, совесть приказала Дэймону поторопиться. Надо было разобраться. Он неохотно прошаркал до двери и осторожно, не прислоняясь к ней, посмотрел в глазок. Какого было его удивление, когда он увидел с той стороны Грэма. Гитарист выглядел не очень. Очевидно хорошо накидавшийся, какой-то нервный, озирается по сторонам. Теряясь в догадках, Дэймон открыл двери и с интересом уставился на своего ночного гостя. — Грэм…? Молчание длилось недолго. За какую-то долю секунды Грэм затолкал Албарна обратно в номер и спиной закрыл двери. Они оба несколько раз споткнулись об ноги друг друга — свет Дэймон включить не успел. — Какого?! Грэм? «Пожалуйста, заткнись,» отчаянно думал Грэм, а самого себя стремительно терял. Сквозь страх и мутные сомнения он позволял себе все больше: не только толкнуть ничего не понимающего Дэймона снова, но ещё и схватить его за майку, а затем притянуть к себе. Поцеловать. Как же сильно он соскучился по его губам. Албарн застыл в полном недоумении. Не то чтобы он не хотел Грэма… но когда к тебе заваливаются за этим невесть во сколько и рушат все твои планы, это уже не кажется такой хорошей идеей. Он безуспешно попытался оттащить Грэма от себя — кажется, литры алкоголя придали ему с десяток килограммов, и даже грубая сила не помогла Дэймону разжать тиски. Грэм целовал его жадно, голодно, совсем не сдерживаясь, его уже ничего не останавливало. Начало было смело положено, отступать было если не поздно, то просто глупо. Успокаивая себя, Грэм вел Дэймона спиной вглубь номера. На самом деле, он видел буквально ничего — спасибо огням города и тонким шторам, сквозь которые в помещение просачивались лучи ночного света. Только благодаря удаче парни не наткнулись по пути на торшер и кофейный столик, миновали кресло и оказались у кровати. Дэймон, в попытках выбраться из медвежьих объятий, балластом вцепился в Грэма и весьма кстати повалил их обоих на кровать. Сегодняшний вечер благовелит Коксону во всех возможных смыслах. Дэймон так и не понял, почему Грэм пришел именно сейчас, понял только то, что его друг мертвецки пьян. Перегаром пропахла даже его одежда; хотя и он не лучше со своими сигаретами. Парень не разобрался, насколько ему нравится все происходящее. Сила, с которой Грэм вжал его в матрас, немного пугала, как и сам факт, что до своего визита он надрался в усмерть. Желание протестовать, да и вообще говорить, у обоих пропало — постепенно Дэймон поддавался и расслаблялся, позволяя Коксону вести. Обычно этого попросту не случалось, и, хоть Грэм сейчас находился где-то далеко, полностью поглощённый своими чувствами, он все равно заметил это и жутко обрадовался. Нечто странное происходило внутри него. С одной стороны гитарист был все ещё глубоко обижен на те слова, которыми Дэймон обрабатывал его без зазрения совести, а с другой он был счастлив наконец-то выпустить напряжение, которое копилось в нем долгие месяцы. Неужели все, что надо было сделать, это повалить без разрешения? Это то, что Дэймону теперь нравится? Острый запах врезался в ноздри, Дэймон еле заметно сщурился, целуя Грэма в ответ, ничуть не уступая ему в рвении. Все было похоже на то, что он чуть ли не ждал появления Грэма, или повода для его появления… Грэм не сдержал довольной улыбки, прижимаясь к парню ещё сильней, ладонями обхватив шею и слегка придушивая. Вновь забирая контроль, он буквально отодрал Деймона от себя и попытался отдышаться. От Деймона исходил жар — по крайней мере Грэм надеялся, что ему не кажется, — контуры его лица вырисовывались в лунном свете, являя перед Грэмом всю его красоту. Засранец. Коксона прошивала дрожь от накатывающих волнами спутанных мыслей. Дэймон так ничего и не сказал — ни за, ни против. Он часто прибегал к подобной практике, не только в постели, но и в жизни, когда требовалось дать скорый ответ или принять важное решение. Сейчас тем же способом он оставлял Грэма на распутье; что ему делать — продолжать или отступить, как всегда? Соленое, жгучее «как всегда» врезалось в голову острым ножом. Нет, в эту холодную ночь все изменится. Вновь осмелев, Грэм набросился на открывшуюся ему шею. Нежная кожа с лёгким загаром, на вкус она была чуть солоноватой. Грэм кусался, не разбирая, где он оставляет синеющие метки. По спине побежали мурашки, когда он ощутил, как Дэймон начал трепыхаться под ним, пытаясь вывернуться. Острый на язык, но такой напуганный, когда перед ним встаёт перспектива светить красочными синяками и засосами со сцены. Грэм спускался ниже — ладони крепче вцепились в его футболку. Чем ниже, тем сильнее становилась хватка. Он запустил ладони под тонкую ткань рубашки, в которой был Деймон, уверенно задирая ту наверх. То, как сперло дыхание у Албарна, стоило слышать — стоило Грэму прикоснуться губами к его груди, как он перестал выбиваться и выгнулся навстречу. Приподнимаясь на локтях, Дэймон внимательно, с восторженным придыханием, наблюдал, как Грэм, будучи таким пьяным, так точно и аккуратно рисует фигуры на его теле, нажимая и жадно целуя именно там, где нужно. Только Грэм знает, где его слабые места, и от этого у Албарна голова идёт кругом. Он почти уверен, что и сам опьянел — все началось так внезапно, что некоторое время он даже не мог сообразить, что с ним происходит. Резкий, грубый, но ведомый Грэм был чем-то новым и необычным, от чего возбуждение само собой возрастало. К тому моменту, когда сухие пальцы Грэма добрались до кромки шорт, на его лбу появилась испарина. Грэм помнил, что Дэймон способен возбудиться до предела только от одних прелюдий, а ещё помнил то, что он ненавидит ждать. И именно поэтому он надавил коленом на член любовника, вынуждая его подскочить, словно от удара током. Стало ясно одно — Дэймон действительно весь пылает. Подобные игры не пришлись виновнику торжества по вкусу, он сразу же раздасованно простонал, не размыкая губ, и притерся ещё ближе. Ответом ему послужил долгий поцелуй, больше похожий на соревнование «кто кого больней укусит». Дэймон кусал из нетерпения, Грэм — из обиды. И как такие привлекательные губы могли сказать ему столько обидных вещей? Дэймон не сдавался. Ему страстно хотелось большего, но Грэм намеренно держал его за пояс, потом за плечи, сжимая пальцы до побеления, не позволял пошевелиться, самолично управляя процессом. Вокалист совсем не привык отдавать контроль кому-либо целиком, но, судя по всему, сегодня у него не будет иного выбора, кроме как отдать бразды правления настойчивому Коксону. Коксону, что так рьяно жмется к нему, закрыв глаза, вновь припадает к шее и мажет губами возле уха, неаккуратно, но так горячо. Время замедляется. Отпуская попытки как-то повлиять на скорость решений Грэма, Дэймон вцепился тому в спину, как утопающий, и принялся ловить его бегающий взгляд; если не поможет сопротивление, то мольба уж точно прокатит. Между Дэймоном и наслаждением редко стояло что-то столь несокрушимое, как гнев гитариста. Он всеми фибрами души надеялся, что ему хватит выдержки не поддаться на бессвязное бормотание, обозначающее нестерпимое напряжение, поэтому, как только Дэймон попытался его поцеловать, он резко отпрянул. Красный цвет застилал глаза. Прикладывая все свои силы, Грэм одним движением перевернул Дэймона на живот, и тяжело опустился на парня, опять кусая и без того измученную шею. Дэймон простонал — ещё немного, и он спустит в штаны, как подросток. Напряжения в воздухе было так много, что его можно было резать ножом. Укусы на шее уже сейчас начинали саднить, запахло железом. Дэймон взрогнул — горячее дыхание, как у дракона, опалило чувствительный загривок. Кажется, Грэм и сам был на пределе — он исступлённо тёрся сзади, ткань его домашних штанов натянулась, и Дэймон мог почувствовать физически его желание скорее оказаться внутри. От этих мыслей он практически моментально зарделся, но в темноте это осталось незамеченным. Грэм четко ощутил, что наигрался. Этих долгих минут было достаточно, чтобы дать Албарну понять, что его сегодня ждёт. Сейчас Коксон больше беспокоился о себе и об удовлетворении потребности, от которой все внутри сводит, чем о парне, зажатом между ним и незастеленной кроватью. Устраивая споры по вопросам, ничего по сути не меняющим, открыто ругаясь с молчаливым Грэмом о содержании трек-листа, бросаясь едкими комментариями, возникших вследствие плохого настроения или остывшего полуденного чая — Дэймон выглядел так уверенно, что от досады Грэм не находил себе места. Албарн не знает, какого выходить из каждой подобной стычки проигравшим. Дэймон устраивал беспорядок, а Грэм, как губка, все впитывал. И теперь, слушая тяжёлое дыхание вокалиста, перебивающееся попытками поторопить события, Грэм чувствовал, как вся чернота медленно покидает его тело, рассыпается на молекулы и рассеивается в воздухе. Грэм был готов признаться, что даже в самом пьяном, похлеще нынешнего, состоянии, к нему никогда не приходили столь мрачные, пугающие мысли. Он потянулся к шортам Дэймона, рывком стягивая до колен. Ладонью осторожно очертил гибкую линию полумесяца, прежде чем вдавить несколько пальцев чуть глубже. Сделай он это сразу, и Албарн почувствовал бы себя слишком хорошо, что не входило в планы Коксона. Приходилось фиксировать его на месте, придерживая одной рукой в районе копчика, ведь Дэймон весь уже извелся в ожидании главного десерта. Стоически переживая саднящую боль, кусая губы и подавляя рвущийся наружу голос, он лишь тихо вздыхал, позволяя Грэму сделать всю работу. Как оказалось на практике, не иметь возможности ничего сделать, когда очень хочется, довольно унизительно. Все тело горело от нужды, и он был готов кричать к тому моменту, когда Грэм вынул из него пальцы. О, если бы Грэм был наркотиком, то Дэймон бы прямо сейчас врезал себе двойную дозу. Его съедало нетерпение, и его отчаяние лишь заводило гитариста. Невесомо, издеваясь, он водил руками по истерзанному телу, отмечая пальцами каждый горящий засос или след от зубов. Все это останется, и не на один день, и Грэм чувствует себя гребаным художником в этот момент. А если он художник, то Дэймон — его холст, и все будут видеть шедевр, который Грэм на нем изобразил. Особенно много отметин осталось на шее — прикасаясь к ней, он отмечал, насколько она теплее остального тела. Тому виной была и физиология, и выступающая сразу в нескольких местах кровь. Настоящее произведение искусства. Рывок — и из глаз Дэймона посыпались звёзды. Один толчок, затем другой — ими Грэм старательно выбивал все мысли из его головы, и она довольно скоро совсем опустела. Волна долгожданного удовольствия захлестнула Дэймона; мучительные мгновения, в которых Грэм любовался его беспомощностью, миновали. Своим разгоряченным членом Коксон остервенело вколачивался внутрь, натирая нежные, внутренние стенки. От этих чувств Дэймону ежеминутно казалось, что он вот-вот оторвётся от земли. И, скорее всего, попадет в ад. Грэм не снимал очков, но перед глазами все поплыло. Его словно накрыли теплым пледом — Коксона согревала мысль, что Дэймон сейчас под ним, в нетерпении подаётся назад и чуть не кричит от болезненного удовольствия. Чтобы напомнить, кто сегодня ведёт игру, Грэм наклонился, входя под иным углом, и сжал одной рукой член Дэймона у самого его основания. Он жаждал разрядки. Чем больше Дэймон чего-то хочет, тем меньше Грэму хочется это отдавать. Ядовитая обида завладела его сознанием, и он только сильнее сжал в своей руке влажный, горячий член. Не всегда Албарн будет получать, что хочет. Грудные стоны стали звучать громче и настойчивей. Дэймон все время норовил заглянуть за спину, насколько это было возможно вытягивал шею, пытаясь одним взглядом спросить: почему? Грэму это надоело, и он вцепился руками в его отросшие, светлые волосы — да, черт возьми, ты кайфуешь от этого, и даже не пытайся это отрицать — и потянул назад, заставляя Албарна изогнуться в неестественном положении. Громкий, жалобный стон разорвал тишину. Открывая и закрывая искусанные губы, подобно рыбе, вокалист жадно хватал ртом воздух, пытаясь отвлечься от кроющей боли ниже живота. Сухими, мозолистыми от игры на гитаре пальцами Грэм терзал его плоть, то поглаживая, то опять сдавливая; от череды неземного удовольствия и кажущейся теперь адской боли слезы сами наворачивались на глаза. Сам гитарист уже чувствовал, что находится на своем пределе. Размашисто двигая бедрами, он отпустил волосы Дэймона и вместо этого провел ногтями по бледной ягодице. Останутся царапины. Грэм терпел, и сам не знал, почему. Подсознательно он очень хотел увидеть, как Дэймон мечется, словно уж на сковородке, по кровати, ещё сильнее сминает в руках простыни и умоляет Грэма дать ему кончить. С другой стороны была реальность, и она давала Грэму звонкую, отрезвляющую затрещину; Дэймон никогда не умоляет, как и не просит прощения. Он тоже будет терпеть, ломая себе пальцы, прокусывая нижнюю губу до крови, но никогда не попросит Грэма вслух избавить его от мучений. Немного разочаровывающе, учитывая, что первоначальным планом Грэма было прийти и поговорить с ним, дабы выбить из него извинения. Так было до того, как он почувствовал, что ему недостаточно пяти банок Фуллерса. Срываясь на животный ритм, Коксон довел себя до пика — признаться, сделать это было трудно, учитывая степень его опьянения. Табун мурашек пробежал по спине, а тело вмиг потяжелело. Он вынул член из Дэймона, и через несколько секунд на его спине заблестели горячие, белесые капли. Обессилев, Грэм отшатнулся от запыхающегося Дэймона и рухнул на кровать — он был готов лицезреть шоу. Предоставленный сам себе, Дэймон с облегчением выдохнул и тут же поменял положение, переворачиваясь обратно на спину и схватив рукой свой член, дрожащий от желания. По телу словно пробежал ток: самоистязания было одновременно много и мало. Внутри все ещё ощущалась болезненная пустота, а тело болело от многочисленных укусов и царапин; смесь воздержания и сверхстимуляции не принесли ничего хорошего. Дэймон опасался, что его член может упасть в любую секунду. Но все встало на свои места, когда Грэм, не насытившись, снова припал к его губам, пальцами схватил за подбородок и надавил, вынуждая разомкнуть челюсти и впустить его внутрь. Его рука переплелась с рукой вокалиста с целью довести Дэймона до разрядки. В измученный организм Албарна резко ударил экстаз, тот, что не даёт ровно дышать и вытягивает из груди нечленораздельные вскрики. Удовольствие вспыхнуло как молния, сразив и ослепив его, и он ещё несколько секунд не мог прийти в себя. Грэм небрежно вытер запачканную ладонь о белое, мягкое одеяло. Его так неистово потянуло к Дэймону, что он не смог удержаться, чтобы не прикоснуться к нему ещё раз. Пусть он и имел свойство говорить множество глупых, обидных вещей, но его срывающийся голос, когда он кончал, стоил того, чтобы из раза в раз давать этим отношениям шанс. И как ему только угораздило оказаться в таком положении? Грэм был обречён на вечные терзания между двух огней — Дэймоном-демоном и Дэймоном-ангелом. Он один мог из-за плохого настроения сорвать репетицию или обругать материал, который Грэм лично отобрал, а потом, словно сама невинность, ластиться и улыбаться, тихо нашептывать милые комплименты и обнимать так крепко, что воздух в лёгких сам собой заканчивался. Он был неуловим, как ветер, и, чтобы с уверенностью заявить «ты мой» требовалось предоставить немало доказательств. И Грэм их разбросал по всему телу вокалиста. В темноте было невозможно рассмотреть всю созданную им картину целиком, так что Грэм надеялся увидеть их в утреннем свете. Когда дыхание Грэма разровнялось, Дэймон бесшумно выскользнул из-под одеяла, и, чуть пошатываясь, направился на балкон. Кажется, где-то там он оставил свою пачку сигарет.