***
В ту пору преступник Ртуть, прославившийся своей неуязвимостью, повадился терроризировать Токио и его окрестности. Когда Ртуть активировал квирк, всё его тело становилось похожим на каплю ртути. Его невозможно было пробить — он легко пропускал сквозь себя любые снаряды, обволакивал кулаки и орудия — у противника не было шансов ему навредить. Героями было предпринято уже больше десятка попыток его поймать, но он каждый раз утекал то в кран, то в канализацию, то в обычную щель в стене. И вот, наконец, на его пути оказался сам Всемогущий. Однако и он спустя четверть часа борьбы понял, что совсем непросто будет одолеть мерзавца. Вёл себя этот Ртуть совершенно неуважительно: хохотал и плавал вокруг, издеваясь над мощными атаками Всемогущего, от которых любой другой герой давно бы уже дух испустил. Если бы в этот момент рядом с ним оказался Герой, способный парализовать или замораживать живых существ, Всемогущему это очень пригодилось бы, но в этот момент Героев с подобными квирками поблизости не было, и Всемогущий продолжал гонять паршивца по улицам, разнося витрины воздушной волной от ударов, надеясь, что в один прекрасный момент тот хотя бы выдохнется. В тот воскресный день Айзава Шота — студент первогодка UA — приехал в Токио с Ямадой и другими ребятами из класса прогуляться по магазинам, посидеть в парке и в общем-то отдохнуть и развлечься, а не вляпаться в опасное приключение с риском для жизни и дальнейшей учёбы, ведь лицензий у них ещё не было, да они даже имён геройских себе ещё не придумали. К тому же вступительные испытания Айзава прошёл хуже всех и думал всерьёз, не пойти ли ему на другой факультет или в другое учебное заведение. Но тогда, увидев преступника и оценив ситуацию, Айзава отреагировал на удивление быстро. Опасность была лишь в одном — он ещё не до конца умел контролировать собственный квирк, и риск промахнуться, взглянув не туда, был очень велик. Особенно учитывая тот факт, что он впервые, как и многие в этот день, увидел Всемогущего в непосредственной от себя близости. И всё же Айзава справился с этим: под его взглядом преступник в один момент потерял все свои способности и получил от Всемогущего удар такой силы, что его потом еле достали из бетонной воронки в стене дома через четыре квартала от места событий. Выходные Айзавы были безнадежно испорчены: после победы над преступником, пришлось сопроводить его до отделения полиции (он думал, без глаз останется — столько смотреть, не моргая), куда как раз подоспел Герой с парализующей способностью, а потом ещё долго выслушивать нотации от комиссара за то, что он пренебрёг уставом. Айзава был с ним согласен. Будь он сам классным руководителем или директором UA, он бы точно себя исключил за такое, однако в стенах родного учебного заведения с ним обошлись слишком мягко, даже выговора не сделали. И почему-то Айзаве казалось, что без заступничества Всемогущего не обошлось, очень уж эмоционально тот отзывался о его квирке, трещал всю дорогу над ухом, мешая сосредоточиться. Айзава его даже к чёрту едва не послал, когда всё закончилось, но устал с непривычки до такой степени, что уехал домой и проспал целые сутки. С одной стороны это было справедливо — он же помог, вот и ему помогли в ответ, но с другой, почему-то было ужасно неловко смиряться с таким покровительством. Айзава не считал свой поступок правильным, а себя не считал чем-то лучше других, поэтому не хотел чтобы с ним обращались подобным образом. И когда Всемогущий явился в UA посмотреть на подрастающее поколение, гордость Айзавы сыграла с ним злую шутку — он сбежал на весь день с занятий, только бы не встречаться с шумным придурком Яги. Правда, тогда он и за глаза-то не мог его так называть. Это случилось потом, много позже, когда Айзава выпустился из академии, поступил в штат одного из агентств, и они начали пересекаться на важных собраниях, или даже ещё позже, когда Всемогущий пришёл в UA преподавать. А тогда, будучи совершенно неопытным, он всех называл по геройскому имени, прочерчивая между собой и Героями-про невидимую границу. После того случая с Ртутью Айзава по-прежнему уважал Всемогущего, как Героя, и бесконечно им восхищался, но в жизни старался с ним не контактировать, считая его замашки чудаковатыми, а шутки откровенно дурацкими. И это было печально, потому что пока Яги не открывал рот, он в принципе Айзаве очень нравился. Может быть даже чуть больше, чем нравятся обычные коллеги или близкие друзья. Но какой толк был думать об этом, если Яги неадекватен: то серьёзен, как смерть, то орёт, хохоча, как тропический попугай. Это потом до Айзавы медленно начало доходить, что Яги ведёт себя так только с ним, а ещё он ведёт себя так, когда его что-то сильно смущает, и это ударило по голове так сильно, что сам Айзава посмел на что-то надеяться. Конечно, их разница в возрасте была серьёзной преградой, но в тот момент и Айзаве было уже двадцать пять, и мальчишкой себя он совсем не считал. Он не послушал бы ни чьего мнения на этот счёт, случись у него роман со взрослым мужчиной. Однако мужчина этот сам повёл себя, как сопляк, не знающий, чего хочет на самом деле. Он то намекал на что-то расплывчато и туманно, то прятался снова, изматывая подозрениями, беспочвенной ревностью и тоской. Не понимая его, Айзава злился ужасно, порою даже дерзил при встрече, а, когда наконец-то понял, в чём дело, ему стало грустно, потому что причина, по которой они с Всемогущим оба не делали первого шага, была до банального проста — они боялись дать слабину. Яги с такой серьёзностью нёс свой вселенский титул, что в жизни его вряд ли осталось место чему-то другому, и Айзава справедливо полагал, что он туда при всём желании не втиснулся бы. И он смирился. В том числе и с тем, что в свои тридцать лет до сих пор был один. Потому что к тому моменту понял, что любит старого придурка Яги, каким бы трусом тот ни был. Чёрт возьми, вокруг были толпы чудесных людей, а ему из всех этих толп приспичило выбрать самого недоступного, самого лучшего! Айзава на мелочи не разменивался, вот уж точно. Он переехал в корпус общежития к своим ученикам сразу, как тот был достроен. Стол с лампой, компьютер, стул и футон, на котором он спал — вот всё, что он перевёз с собой, большего ему было не нужно, Айзава привык к пустоте. Хотя помещение новой квартиры оказалось намного просторнее прежней, и из-за этого пустоты, даже по меркам Шоты, было теперь с избытком. Да ещё планировка немного сбивала с толку. Первые пару дней, встав в туалет среди ночи, Айзава спросонья пытался уйти в чулан, но потом разобрался с этим и привык окончательно. Его вроде всё устраивало, но иногда всё равно становилось тоскливо. Айзава с радостью завёл бы себе кота, но животных в общежитии держать запретили — только Коде директор лично дал разрешение на кролика, чтобы парень тренировался, — поэтому вечера, как всегда, Айзава проводил у компьютера за чтением или просмотром любимого шоу, и это вечер ничем особенно не отличался. Свет в комнате не горел. Шота сонно щурился в экран, время от времени закапывая увлажняющие капли в глаза и попивая из кружки чай. Получив вместо очередного глотка последнюю каплю, он со вздохом нехотя встал с рабочего стула, разогнулся, потягивая затёкшую поясницу, и направился в кухню. Здесь, как и в комнате, шторы были задёрнуты наглухо. Айзава жил на первом этаже, по дому привык шататься в трусах и футболке, и его совершенно не прельщало стать объектом для наблюдения кого-нибудь из особо отбитых студентов. И хотя таковых в своём классе он пока что не наблюдал, никто не мог гарантировать, что гипотетический маньяк-извращенец не шифруется. Дождавшись чайника, Айзава залил кипятком пакетик, побултыхал его в чашке и прихлебнул на пробу. Чертыхнувшись на кипяток, он выключил свет и медленно ушёл обратно в комнату, смотреть очередную серию «Кошачьего психолога», в которой милаха сиамка невзлюбила беспородного соседа, подобранного на улице; проблема не решилась с первого посещения психологом, и Айзава переживал, что будет дальше. В какой-то момент ноги начали замерзать, и он подтянул одну к груди, примостив пятку на сидении, а подбородок положив на колено. Но почти сразу Айзава сообразил, что сквозняка в доме быть не должно, потому что окна он не открывал. При этом с кухни явно тянуло прохладным воздухом. Айзава напрягся. Медленно развернувшись на стуле он взял ленту, лежавшую рядом с ним на полу и медленно, тихо переступая, направился в кухню. Чем ближе он подкрадывался, тем отчётливее звучали шорохи, скрипы и недовольное бормотание. Голос казался Айзаве знакомым, но он не успел развить эту мысль — выскочив из-за угла, активировал квирк и метнул ленту во тьму, сразу затягивая на попавшемся взломщике. — Бфммфм! Попытки что-то сказать прервались до боли знакомым надсадным кашлем, раздался грохот, звон, плеск воды и непонятный шорох целлофана. Дотянувшись до выключателя, Айзава зажёг свет. — Всемогущий? Секундное облегчение сменилось растерянностью, а следом за ним навалился весь груз их невыясненных отношений, как бывало с Айзавой всегда, когда Яги ему улыбался во все тридцать два, и на душе стало тягостно-пусто, как в его новой квартире. — О! Ты дома? — улыбнулся Яги с какой-то преувеличенной даже для него жизнерадостностью, когда лента поперёк его рта ослабла. — А я вот… В гости решил заглянуть. Яги действительно был прилично одет. Даже слишком прилично для простого похода в гости в коллеге и старому другу. В таком костюме в пору было сходить на прессконференцию, или в очень дорогой ресторан на деловую встречу, или… Айзава вспомнил о звоне стекла и специфическом шорохе и заглянул под стол. … на свидание… Он медленно поднял взгляд на Яги и так же медленно выгнул бровь. Яги как будто уменьшился под его взглядом и уставился в ответ такими разнесчастными глазами, как будто ему сказали, что никаких квирков больше не существует и преступников надо ловить своими силами, голыми руками. — А это что? — голос у Айзавы был ровный, но казалось, он сам вот-вот взорвётся. Он-то всё понял в один момент, как только увидел цветы, но ему было важно, чтобы мужчина, который принёс их, сказал ему всё в лицо, а не прятался за дурацкими выдумками и байками, как он это делал с ним всю его жизнь. Яги поёжился, подумав, что наверное, так же строго Айзава разговаривал с провинившимися учениками. — Что? — тупо переспросил он, всё так же глядя ему в глаза. — Букет, — уточнил Айзава и лёгкая тень улыбки скользнула по тонким губам. Лента немного ослабла, и Яги, тут же воспользовавшись, почесал пятернёй в затылке. — Нуууу… Я это… Шёл мимо… Возвращался… Не важно откуда… Мне по пути попалась девушка… У неё какой-то негодяй сумочку украл. А она была с цветами! Я его догнал, сумку вернул, а она мне цветы подарила! — он замер, проверяя насколько его враньё сработало, но по выражению лица Айзавы трудно было хоть что-то понять, и Яги продолжил самозабвенно выдумывать дальше. — А потом мне показалось, что к тебе пробрался кто-то чужой, я решил устроил засаду… — И забить его букетом до смерти, — закончил за него Айзава. Яги понял, что перестарался. Он никогда не был силён в сочинительстве. — А термос тебе зачем? — Яги молчал, не найдя, что соврать. А Айзава явно был не в настроении слушать подобное. — С тебя новый. Надеюсь, тебя никто из студентов не видел, — добавил устало он. — Когда соберёшь осколки и воду с пола, можешь выйти со своим орудием через дверь. Лента сползла с Яги, полностью освобождая. Оставив на кухне свет, Айзава шагнул в направлении комнаты. — На самом деле это тебе. — Прозвучало так неожиданно резко в образовавшейся тишине, что Айзава застыл, подумав, что кажется. — Я хотел сначала войти через дверь, но там ребята никак не улягутся, а у тебя свет не горел, вот я и подумал, что тебя нет дома, и лучше мне через окошко залезть и оставить его на столе. — Зачем? — спросил Айзава, и сам удивился до чего глупый вопрос он задал. — В честь переезда! Чтобы поднять настроение! Боевой дух, так сказать! — с присущей его речам потетикой воскликнул Яги, но под ироничным взглядом Айзавы тут же захохотал, подавился и принялся кашлять, да так тяжело, что сердце Айзавы не выдержало — он подошёл и протянул полотенце. А когда на белую ткань с губ слетело несколько капель крови, внутри у Айзавы закололо от леденящего душу страха. — Давно это у тебя? — спросил он взволнованно, но, наверное, по нему волнение было не особо заметно, и Яги тоже его, скорее всего, не заметил, потому что продолжил дурачиться: — Это не кровь, просто соус, отрыжка замучила! — и только взгляд от Айзавы в упор, холодный, как дуло, стёр гримасу наигранной радости с его болезненно худого лица. — Прости, я отвратительно неуклюж в объяснениях. Не представляю, как ты это терпишь, — с горечью произнёс он, понурив плечи и потупив глаза. Айзава застыл, как вкопанный. Ему не верилось, что спустя столько лет Яги сподобился, наконец, объясниться с ним по-человечески. Но и теперь это выходило неловко, учитывая его состояние. Что за болезнь у него, излечима она или нет, сколько осталось Яги — Айзава не знал, и это кололо до боли в самое слабое слабое место — в его одиночество. Всемогущий ушёл с арены, все это видели, а журналисты на весь мир раструбили о его истинной форме — высохшем до состояния скелета больном человеке с почерневшими склерами. И именно этот момент он выбрал, чтобы прийти к нему — слабым, утратившим способности. Но это и согревало. Не важно, сколько у них оставалось времени. Это было теперь их время. В конце концов, каждый из них в любой момент мог умереть и без всяких болезней. Так не всё ли равно. — С трудом, — признался Айзава. — Каждый раз так и хочется врезать, а потом смотрю на тебя, какой ты убогий, и жалко становится. Яги на это хмыкнул и улыбнулся, всё ещё глядя в пол. — Да, — произнёс он вдруг невпопад после неловкой паузы. — Точно, — кивнул он каким-то своим мыслям. — Прости, — он, нагнулся и поднял букет. В лицо Айзаве пахнуло свежими тонкими ароматами. — Они всё равно тебе, — в глазах едва уловимо блеснула влага. — Я пытался найти хоть какую-то ёмкость, но кроме термоса и чайника ничего не нашёл. О термосе не беспокойся, я завтра же принесу тебе новый… Он продолжал трещать, рассуждая, какой термос лучше купить — чтобы он сочетался с костюмом Айзавы или его спальным мешком, а Шота, совсем перестал его слушать, заворожённый чудны́м сочетанием цветов в нежном букете. Розы и незабудки он узнал моментально, и те, с чередой бутонов на длинных веточках, тоже, но что за цветы порхали, как птички, над всем этим великолепием, он не имел понятия. — Что означает этот букет? — спросил он, прервав Яги на полуслове, тот стушевался. — Ну… — усмехнулся, коротко кашлянул в кулак. — Это тебе от меня, хотя это и так, наверно, понятно. В общем, белая фрейзия — инфантильность, моя инфантильность, ты же знаешь меня. — Айзава скептически повёл бровью, Яги смутился ещё сильнее и снова отвёл глаза. — Белые розы символизируют преданность и безмолвие, — он ненадолго запнулся. — А незабудки… это моя любовь к тебе. Настоящая. Несколько долгих секунд длилось молчание, которое не решался нарушить ни тот, ни другой. — А что за белые птички? — спросил Айзава, сумев, наконец, проглотить застрявший в горле упругий комок. — Где? — удивился Яги и посмотрел на окно, но там шторы были задёрнуты, он сам же их и задёрнул. — В букете, — Айзава ему улыбнулся, и в тот же момент воодушевлённый до нельзя Яги с красноречивым «пуф» раздулся, как шар, во все стороны, приняв геройскую форму. Верхние пуговицы на рубашке не выдержали давления и разлетелись в разные стороны, зато пиджак теперь был по размеру. — Не смей уходить от темы. Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не примешь нормальный вид, — заявил Айзава. — Но почему, Сотриголова? — с широченной улыбкой прогрохотал Всемогущий. Айзаву так и подмывало ответить, потому что меня мутит от этого вида, но это было неправдой. Он любил Яги в любом его проявлении, но Всемогущий — не тот Герой, что мог остаться с ним рядом, он многих спасал, но не его разбитое сердце, и Айзава хотел попрощаться с ним, как все остальные. — Потому что мой Герой — Тошинори, — произнёс он, сложив на груди руки, — а не его гора мышц. Яги сдулся, костюм привычно повис на нём, как на вешалке. — Как ты назвал меня? — растерянно спросил он. — Горой мышц? — улыбнулся Айзава, играя на нервах. Он прекрасно знал, что именно Яги хочет услышать. — Нет, нет, до этого, — замотал головой тот, снова краснея скулами, он действительно иногда был похож на подростка — такой же чувствительный и непосредственный, как и его преемник, Мидория, но в этом было всё его очарование. Но Айзаве всё это порядком поднадоело. Он расправил руки, медленно подошёл к Яги и накрыл ладонью гладко побритую впалую шёку. — Тоши, — вкрадчиво проговорил он, глядя в глаза. — Давай ты сейчас уберёшься на кухне, я найду, во что поставить цветы, а потом мы пойдём досматривать шоу, которое стоит у меня на паузе уже десять минут? — М, — кивнул Яги, стоя столбом. — А что за шоу ты смотришь? — «Кошачий психолог». — Ух ты! Ты тоже? — затараторил он, как обычно. — А на каком сезоне сейчас? — На четвёртом, — Айзава уже пожалел о своём предложении, но на душе при этом ему стало так тепло, что занудство своё он решил припрятать до худших времён. — Надо же! Я только два посмотрел! Надо будет догнать! — Вместе догоним, — пообещал Айзава и нежно погладил щёку и подбородок. Они потянулись друг к другу, чтобы поцеловаться, и тут… «Пуф!» — Ты меня расколдовал! — Я убью тебя! — Только когда сможешь вырваться из объятий. Хэй! Так не честно! — Это как раз и честно! — Я не смогу убраться со связанными руками! — Ничего не знаю, придумай что-нибудь, ты же Всемогущий. — Вот всегда ты так… Утром Айзаве встать было тяжелее обычного, то ли из-за того, что давление поменялось, то ли уснул непривычно поздно. Слева, под боком, посапывал Тошинори, слегка присвистывая на выдохе через нос, справа стояло ведро с букетом цветов — ничего более подходящего после падения термоса на пол, в доме он не нашёл, а идти к девочкам 1-А среди ночи за вазой было бы чересчур подозрительно. — М, — вздохнул Яги с улыбкой. — Ты проснулся раньше меня. А я так хотел разбудить тебя поцелуем в ушко. Айзава скосил на него насмешливый взгляд, но ничего не ответил. Он снова взглянул на букет, поднялся на локте, дотянулся рукой и тронул одну из живых белых птичек в букете. Птичка упруго дёрнулась на стебельке и закачалась, паря. — Что это за цветы такие? Первый раз вижу, — спросил он и повернулся к Яги. Было заметно, как тот с любованием разглядывает его в полумраке: голые плечи и спину, длинные волосы, упавшие на одну сторону. Это смущало. Айзава себя не считал красавцем, он мог неделю не бритым ходить, а весь уход за собой сводился к мытью головы и увлажняющим каплям, без которых он просто прожить не мог. — Это орхидея. Белая цапля. — Надо же, какая красота, — с умилением прошептал Айзава и вновь невесомо коснулся цветов рукой. — Самый красивый цветок в этой комнате — ты. Айзава не выдержал и рассмеялся. — Ты что, сходил на какие-то курсы пик-апа? — он улёгся рядом с Яги, глядя ему в глаза. — Что тебя надоумило прийти, наконец? — Мидория. — Мидория? — Да. Он спросил у меня, возможен ли брак между героями. — Брак? — удивился Айзава. — Я всегда думал, этот парень из нашей лиги. Он заметил, как Яги раздумывает над чем-то, как будто хочет сказать, но не может найти таких слов, чтобы не выдать воспитанника. — Не надо. Нет такой необходимости, ради которой тебе стоило бы выдавать чужую тайну, — и он положил ему руку на сердце. — Спасибо, — искренне поблагодарил его Яги с видимым облегчением. — Спасибо! — он поднял его руку с сердца, поцеловал, а потом приподнялся на локте и навалился сверху. — А знаешь, что означают эти цветы? — спросил он, как будто вспомнив. — И что? — Они означают: я буду думать о тебе даже во сне. — Ох, Тоши… Тем утром они опоздали на пары.*
13 августа 2021 г. в 02:37
Всё началось с того, что юный Мидория задал ему серьёзный вопрос…
Хотя, нет, началось всё намного раньше, но именно вопрос Мидории и разговор, последовавший за ним, сдвинули ситуацию с мёртвой точки, на которой она находилась не первый год.
Правда и Мидория не прямо вот так взял и спросил с порога. Сначала он долго молчал и краснел, как спелый помидор, и собирался с мыслями, пока они шли от здания университета к корпусам кампуса, потом ещё дольше откашливался, прочищая горло, потом извинился, спросил разрешения, и, наконец, произнёс:
— Всемогущий, а если… если герой встретит особенного человека… в общем… скажите, близкие отношения совместимы с геройством? — пролепетал он и чуть не шарахнулся в сторону, когда Тошинори к нему подскочил со своей широченной улыбкой и заорал от радостной неожиданности:
— Мидория, мальчик мой, ты влюбился?!
Слегка побледневший было от волнения Изуку снова залился густым румянцем и замахал на него рукой:
— Всемогущий, пожалуйста, не так громко, нас могут услышать! — заскулил он не менее эмоционально, в любую секунду готовый свалиться в обморок от переизбытка чувств.
— Ахгм, — кашлянул Тошинори и по-отечески обнял его за плечи одной рукой. — Прости меня, юный Мидория, признаю, был неправ, — проговорил он хорошо поставленным голосом с теплом и искренней заботой, как говорил со всеми большую часть времени. — Так позволь у тебя спросить, ты интересуешься для себя или для друга?
Изуку робко поднял глаза, покраснел ещё гуще и, вновь опустив их, ответил:
— Для себя. Я стою перед трудным выбором, Всемогущий. Тот человек… замечательный друг. Я боюсь потерять нашу дружбу, признавшись ему… Ой, — он вдруг закрыл рот рукой, поняв, что сболтнул лишнего.
Тошинори подумал, что он ослышался и осторожно спросил:
— Мидория, мальчик мой…
— Ой!
— …Я правильно понял, ты сейчас сказал «ему»? Мы говорим о юноше? — он постарался произнести это как можно тише и мягче, чтобы не напугать Мидорию, хотя и тут чуть не заорал от волнения: не каждый день преемник устраивал ему такие вот каминг-ауты.
— О-ой! — Изуку сделал шажок назад, видимо, намереваясь сбежать, но понял, что рука Всемогущего по-прежнему лежит у него на плечах, и обречённо остановился. А потом вдруг лицо его стало очень серьёзным, брови нахмурились, а в глазах засверкала та самая отчаянная смелость, с какой он обычно бросался в бой.
— Да, Всемогущий. Вы правильно поняли, — ещё краснея, но уже почти без стеснения ответил он.
«Неужели речь идёт о юном Бакуго?» — подумал Тошинори с тревогой, и эта мысль заставила его собраться, отбросив излишнюю эмоциональность. По правде сказать, он беспокоился за дружбу этих двоих, считая её и без того слишком хрупкой. Влюблённость одного из этих ребят, по его мнению, могла подорвать их отношения окончательно.
Настало время для очень серьёзного разговора. И хотя Яги ждал его не так скоро, курсе на третьем, в крайнем случае — на втором, но, видимо, молодёжь такая пошла, активная. Благосклонно улыбнувшись с высоты всего своего жизненного опыта, он заговорил:
— Мидория, мальчик мой, не имеет большого значения, какого пола твой избранник. В твоём случае намного важнее, насколько сильны амбиции этого человека. Путь Героя не самый лёгкий. По правде сказать, это очень сложный и требующий высочайшей самоотдачи и самопожертвования путь. И чем ближе к вершине, тем сильнее между Героями конкуренция. Порой не обходится без откровенной зависти, а это чувство с любовью и уважительным отношением не совместимо. Ибо если завидуешь человеку, значит считаешь, что он получил свои силу и славу незаслуженно. Но если ты уважаешь и ценишь чужую работу и способности к совершенствованию, чувства твои к человеку будут чисты от зависти, а в душе твоей будет одно восхищение. К сожалению, не все люди задумываются об этом. Часто, из-за неспособности признать чужие заслуги, люди, избравшие путь Героя, намеренно лишают себя радостей семейной жизни, потому что даже внутри уже созданных пар и семей может случиться ожесточённая конкуренция. А бывает, случается так, что один человек приносит свою карьеру в жертву другому.
Возможно, он поступал некрасиво, намекая Мидории на непростые взаимоотношения в семье его друга и одноклассника, но зато Тошинори отметил для себя кое-что любопытное: при упоминании семьи Тодороки плечи Мидории дрогнули, напряглись и больше не расслаблялись, как бывало обычно, когда его храбрый наследник готовился к столкновению с противником. Выходит, Изуку не просто понял намёк, он ещё и воспринял его близко к сердцу. И, хотя сердце у Изуку было огромное, Тошинори, как один из ближайших к нему людей, как его наставник, уверен был, что такого сильного, безотчётного желания защищать удостоились бы немногие. Из этого он сделал вывод, что избранником Изуку, скорее всего, был другой его друг — Шото Тодороки, и это в корне меняло дело. Но предупредить о возможных трудностях стоило в любом случае.
— Помимо возможных проблем внутри семьи, есть и внешние. Герои часто рискуют жизнью при исполнении. Не каждый способен справиться со столь высокой нагрузкой. Лишь великодушный человек с сильной любовью в сердце и верой в победу может совместить две важных задачи — стать защитником для людей и опорой для семьи, особенно, если партнёр такой же Герой, как ты сам. В таких равноправных союзах, любовь и долг идут рука об руку, — улыбнулся Тошинори преемнику. — Но и отказ от близости и семьи не всегда означает, что человек слаб духом или чувства его сильны недостаточно. Иногда вступает в игру проведение. Как это случилось со мной, например. Хотя, по правде сказать, — он почесал в затылке и усмехнулся, — не предназначен я для семейной жизни.
— Так у вас тоже был человек, с которым вы хотели быть вместе? — встрепенулся юный Мидория. В его огромных, сверкающих глазах отражалось полнеба с солнцем и всеми звёздами. Яги задумчиво в них поглядел и честно ответил:
— Был.
Юный Мидория вдруг ужаснулся чему-то, проговорил очень тихо:
— Неужели…? — и тут же запнулся.
— О, нет, — поспешил успокоить его Яги. — Такие Герои в руки легко не даются. — Тут же вспомнились многочисленные шрамы Сотриголовы, его скорость, маневренность и невероятно действенные приёмы с лентой.
— Но… почему тогда?..
Действительно. Почему?
Яги задумался.
Наверное, потому, что это Айзава. И этим всё сказано.
— Я избрал лидерство, потому что хотел стать символом Мира, и бросил все силы на это. Я выбрал путь одиночества, потому что всегда был на страже порядка и не мог позволить себе расслабиться ни на секунду. Но ты не обязан идти по моим стопам, юный Мидория, — поправился тут же Тошинори, видя, как его драгоценный мальчик становится всё серьёзнее. — Видимо, кое в чём я оказался невероятно труслив. За столькие годы я так и не решился открыть своё сердце, опасаясь, что чувства мои останутся без взаимности. По правде сказать, я выбрал довольно прохладного человека, иногда у меня складывалось ощущение, что он меня недолюбливает… до недавнего времени… — размышляя вслух, забубнил себе под нос Тошинори в лучших традициях своего преемника, но сдавленное восклицание практически на ультразвуке прервало его рассуждения:
— О… О…ОН?! — проверещал Мидория и всё-таки хлопнулся в обморок.
Ну что за зайка-переживайка!
Тошинори едва успел его подхватить.
С другой стороны, Мидорию тоже можно понять — не каждый день узнаёшь, что твой учитель, наставник, кумир твоей жизни, Герой #1 и Символ Мира (пусть и в отставке) играет за твою лигу.
Вздохнув, Тошинори понёс юного Мидорию прямиком в медпункт.
По пути им попался юный Тодороки, который к радости и умилению Тошинори очень настойчиво и даже довольно требовательно интересовался, что произошло с товарищем, а, получив довольно размытый ответ (не мог же Тошинори выдать преемника), пообещал, что навестит Мидорию, как только освободится. Судя по всему, у него было какое-то важное дело, не терпящее отлагательств, и, как человек обязательный, Тодороки решил разобраться сначала с ним, а потом уже заниматься решением личными вопросов.
Тошинори такие ребята нравились. Они вселяли уверенность в завтрашнем дне. Юный Тодороки был очень ответственным человеком, серьёзным, уважающим свои и чужие границы, но при этом и пылким. Люди с такими качествами попадались нечасто. Если только у Айзавы он помнил нечто подобное в юности. Сейчас же Айзава был слишком измотан работой, чтобы проявить хоть какой-то душевный пыл, но Тошинори всё помнил…
Доставив Мидорию до медпункта и передав его в руки заботливой Исцеляющей Девочки, он сбежал подобру-поздорову. Он знал, что с Мидорией и так всё будет в полном порядке, а когда на выходе из корпуса снова столкнулся со спешащим в медпункт юным Тодороки, это стало ясно, как день.
Тошинори улыбнулся вслед убегающему по коридору парню с двухцветными волосами и задумался о своей молодости и своих чувствах, спрятанных в дальний угол, затёртых, как старая фотография, может быть даже слегка потускневших, но таких же милых и дорогих сердцу, как любые приятные воспоминания о тех далёких годах. Хотя, если задуматься, не так уж и далеки были эти года. И вообще, чем он хуже этих эмоциональных малолеток? Неужели не заслужил своего счастья он — человек отдавший всё своё сердце и чуть не простившийся с жизнью в борьбе с преступностью?
Засунув руки поглубже в карманы широченных штанов, рассчитанных на размер Всемогущего, Тошинори медленно зашагал по дорожке, ведущей на выход с территории академии.