Все пройдет

У всех есть свои слабости. Даже у самых сильных и стойких, даже у самого холодного человека есть что-то, что тот ласково хранит, оберегает от посторонних глаз, лелея свою немощь. И немощь эта такая гнусная, что ни справляться с ней нет сил и желания, ни забыть невозможно, хоть так хочется. Каждый знает не понаслышке, но воротит нос — неправда, я не такой. Или в самом деле так считает. Может кто-то своим слабостям противостоит? Или у него их нет? Счастливый человек. Он бы назвал это не слабостью, а уродством, с которым не справился, но принял, научился жить. Тобирама лениво перебирал бумажки: это сюда, это Хашираме занести, это вообще какой-то бред и не ясно, как у него оказалось… Он устало вздохнул, откинувшись на спинку кресла. Работа, бумажная, казалось бессмысленная, утомляла. Вечерело, по стенам ползли яркие лучи закатного солнца, скоро можно и домой. Неуверенный, тихий, стук, будто кто-то и вовсе ошибся дверью, заставил его подняться. Он удивился: посетителей не ждал, брат не стучался, а если и делал это, то исключительно из напускного приличия, сразу же распахивал и входил, как к себе. Его тут как-никак всегда ждали. — Да! — он крикнул, медленно потягиваясь. Тяжелая дверь открылась аккуратно. Молодой человек вошел, озираясь, плотно прикрыл за собой. Он нерешительно шагнул вперед. Руки держал за спиной, а зубы нещадно терзали пухлую губу. Тобирама чуть вскинул бровь: — Шимура? Что-то случилось? Тебя Хокаге прислал? — он обошел стол, подбирая среднюю из стопок и сложил ее аккуратнее, размеренно ровняя о столешницу края. — Нет. Я сам, — он опустил голову. — По какому делу? — Тобирама скрестил руки, оперся на стол расслабленно. Шимура его всегда забавлял, но особой симпатии не вызывал. Неуверенный, но способный, часто заискивал, хотя был очень преданным. Он сдружился с Сарутоби, кажется, но все равно чаще был один, над книжками корпел и Тобираме всегда он казался излишне напускным. Впрочем, брат с ним не соглашался. И вот теперь он стоял с абсолютно непонятным выражением, прятал взгляд и неловко выкручивал пальцы, будто желая вырвать их с корнем, уже перед собой. Тобирама окинул комнату скучающим взглядом, дожидаясь ответа. — Тобирама-сама, я по очень личному делу! — вскрикнул он громче нужного, стыдливо прикрыл рот ладонью, — то есть… я хотел с вами поговорить. У вас есть время? — Говори, — он махнул ладонью. Данзо прикусил кончик пальца, муслявя и отгрыз что-то. Тобирама внутренне содрогнулся, перебарывая желание хорошенько хлопнуть ему по рукам. — Я… — он вдруг резко шагнул вперед и замер, — а вы не возьмете меня к себе в ученики? — Я не занимаюсь таким, — спокойно выдохнул Сенджу, — да и зачем тебе наставник, ты уже не маленький. — Но послушайте… — Что тебе нужно? Я могу посоветовать литературу или кого-то, кто в этом разбирается. — Мне нужны именно вы! — он вычеканил на одном дыхании. Сенджу только искренне усмехнулся: — Ты переоцениваешь мои способности. — Нет! Тобирама-сама, зачем вы так говорите? Вы же сами знаете, что вы самый сильный и самый талантливый, вы очень много можете и вы… — Лестью ты не поможешь, — он покачал головой. — Это правда! Послушайте, я… — Данзо замялся. — Шимура, ты несешь как-то вздор. Говори прямо, что тебе нужно. — Прямо? — он снова потянул обкусанный палец в рот, — я… знаете… думал, вы мне поможете… я слышал, мне говорили… Я очень вами восхищаюсь! — он впервые посмотрел куда-то выше пояса, — И я… Он шагнул быстро вперед, резко и неожиданно, чуть приподнялся на носочках и неловко ткнулся в губы. Прижался совсем неумело, лишь чуть задевая, больше промазал по щеке. Но мигом исправился, поцеловал нормально. Пару раз попытался обхватить сомкнутые сухие губы, совершенно забывая дышать, жмуря глаза. И эти пара секунд показались ему самыми сладкими в жизни, как вдруг сильные руки вцепились в плечи, резко отстраняя. — Ты что творишь? Он держал на расстоянии локтя и смотрел прямо, не отводя глаза с кровавым блеском в радужках. Данзо дрожал, то ли от еще живого ощущения на губах, то ли от его близости. — Тобирама-сама, — промямлил Шимура, — я вас очень… — Замолчи, не неси этот бред, — хватка на руках ослабла. — Это никакой не бред! — он вывернулся, — вы просто потрясающий! И я, конечно, не рассчитываю ни на что, я все понимаю. Но позвольте мне хотя бы раз… Он опустился на колени, решительно потянулся к поясу. Тобирама его руки мигом перехватил. — Поднимись немедленно и приди в себя, — он прошипел, оглядываясь на плотно закрытую дверь, явно опасаясь, что его услышат снаружи, — что ты себе позволяешь? — Прошу, дайте мне это сделать. Никто не узнает… — Шимура, встань сейчас же! У тебя еще есть шанс уйти, и я сделаю вид, что ничего не слышал! — Мне этого и не нужно! Я же знаю. Какая вам разница… — Ты ребенок! Ты не понимаешь, что несешь! Быстро прекрати! — Я не ребенок! И вам не все равно? Я молодой, симпатичный и я готов вам отдаться. Для меня это будет честью. — Замолчи! — Если вы не хотите так, только скажите и я сделаю все, что угодно. Я же знаю, что вам нравятся мужчины, так что… Взгляд Сенджу мигом переменился и Данзо осекся. В глазах мелькнуло бешенство, которого он ни разу не видел в нем. Обычно спокойный, холодный, он не мог быть способен на такие эмоции. — Я никому не говорил, — торопливо пробубнил Данзо. — Кто тебе сказал? — Я просто слышал… — Немедленно поднимайся, — он рывком дернул его вверх, чуть было не вывернул руки, — и чтоб больше я подобного не видел и не слышал! Пошел вон! Тобирама его оттолкнул, и Данзо, не оборачиваясь выскочил за дверь. Сенджу обошел комнату раз, два, глубоко вздыхая. Плюхнулся в кресло, запустил пальцы в волосы, сжимая. Нет, так не пойдет. Он разочарованно скользнул взглядом по полкам. И почему же он не хранил у себя ничего крепкого. Поднялся, быстрым шагом рванул в кабинет Хокаге. К брату он зашел без особых приветствий и почестей. Без стука, здрасьте и сразу же ринулся к заначке, без предупреждения и разрешения. Точно, рядом со списком шиноби ранга… нет, ниже. Теперь привычка брата хранить алкоголь на рабочем месте казалось не дурной прихотью, а жизненной необходимостью. Мало ли, что ему приходит выслушивать, неся тяжелое бремя главы деревни. — Что ты ищешь? Нашел. Заветная бутылка успокоила одни своим видом. Он откупорил мгновенно и хлебнул, даже не отходя от стеллажа. — Тобирама, что случилось? Хаширама поднялся, оглядел его с беспокойством. Младший без слов отхлебнул еще раз и отошел к дивану, тяжело садясь на него. Голова гудела нещадно. — Брат, ты говорил кому-нибудь о моих наклонностях? — мрачно спросил он, делая еще один глоток, морщась и отставляя бутылку. Хаширама охнул, неспешно двинулся в его сторону. — Даже жене сам не говорил, ты же знаешь. Что произошло? Конечно, он не говорил и не мог сказать. И вопрос был глупый, но Хаширама этого не заметил. Тема была для брата больной. — Шимура сейчас зашел. Лепетал какую-то дрянь, на колени грохнулся и в штаны мне залезть пытался. — Ты же не… — сзади послышался взволнованный голос. — Конечно, я нет! Он же дите неразумное. Сказал, что слышал от кого-то… кто мог растрепать? Найду — языку вырву. — Может кто-то из твоих? — на напряженные плечи опустились руки, чуть разминая, — ты не переживай. Это ничего не значит. Ничего страшного. — Думаешь? — Тобирама откинул голову, чтобы взглянуть на брата. — Думаю. Тобирама цокнул. Алкоголь действовал как надо, он уже был спокоен. Хаширама рядом только усиливал это. Он всегда был такой, искренний, простой, что хотелось в нем раствориться. Тобирама знал свою слабость как нельзя лучше, а потому понимал, как с ней обращаться. Он выстроил высочайшее ограждение вокруг, обил его самыми мягкими тканями, чтобы не удариться, не пораниться опять. И своим изобретением был доволен. Принял, как есть, без обид, злости. Не без помощи, но в итоге сделал. Шимуру он избегал. Он — проблема, и ее он предпочел обходить, чтобы новых не нажить. Пацан отличался удивительной напористостью и, чего таить, наглостью. Его целеустремленности можно было позавидовать, а одержимости — лишь посочувствовать. — Тобирама-сама! Данзо бежал к нему. Тобирама не остановился, ускорил шаг, делая вид, что не слышит. Не к лицу ему — бегать от малолетки. Но парень нагнал, совершенно бестактно хватая его за запястье. — Тобирама-сама, пожалуйста, подождите! Простите, я сделал глупость! — Я уже забыл. — Мне так стыдно! Как мне искупить свою вину? Тобирама опустил взгляд на руку, одним касанием убрал чужую ладонь с истерзанными пальцами, чуть пренебрежительно дернул носом. — Никак. Это лишнее. — Прошу, давайте сходим вместе пообедать, — он заломал свою ладонь, — мне очень-очень нужно с вами поговорить. — Шимура… — Пожалуйста! Это правда очень важно для меня. Мне нужно у кого-то спросить, кроме вас никто… — Послушай, это все — дурь малолетняя. С возрастом пройдет. — У вас же не прошло… Тобирама мигом плотно зажал ему рот, озираясь по сторонам. Быстрее среагировал, чем подумал. Грубо, даже больно. Данзо от неожиданности распахнул глаза, но быстро пришел в себя, вывернул все в свою пользу. Чуть выпятил губы, изобразив поцелуй и горячим языком скользнул по пальцам, облизывая. Сенджу ладонь отнял, будто ошпарился, незаметно обтер о штанину. — Ты испытываешь мое терпение. И оно на грани. — Мне больше не у кого просить. Пожалуйста. Один разговор. — Кто тебе сказал? — резко спросил Тобирама. — Что? — он удивленно ойкнул. — Кто тебе сказал, что я предпочитаю мужчин? — он понизил голос почти до шепота. — Я вам скажу, обещаю. Но поговорите со мной. — Шимура, ты не с подружкой разговариваешь и не на базаре торгуешься. — Неужели вам так сложно… Тобирама вскипел. Ухватил его за плечо, до синяков сжимая, и поволок прочь. Тащил все дальше и дальше, в закоулок, глухой и темный, где точно ни одного лишнего глаза и уха не будет. Воистину, еще никому не удавалось вот так разыграться на его нервах и настолько вывести из себя. Данзо перечить не смел и противиться тоже. Смиренно плелся за ним, еле поспевая за широкими шагами. Только оказавшись в отдаленном месте, он с размаху отшвырнул его. Данзо налетел спиной на стену с глухим звуком и осел. — Слушай внимательно, — начал он, грозно смотря сверху, — повторять не буду. Хочешь играть в эти игры — пожалуйста, но меня в них не втягивай. Мне не по статусу, я свое уже отбегал и мне хватило. Но вот тебе совет: есть возможность — думать об этом забудь. Дело твое, жизнь тоже твоя. Я тебе мозги вправлять не собираюсь и нянчиться с тобой не буду. — Но почему вы так говорите, вы же… — Заткнись. Я из-за твоих бредней себе проблем снова наживать не собираюсь. Ты думаешь, что это так весело? Так просто? Отец тебя мало бил, значит. На твой вопрос я, по-моему, ответил. А теперь будь добр, ответь мне. Кто тебе рассказал? — Один ваш бывший… знакомый… — Имя! Он его рева Данзо вздрогнул всем телом. — Такаши. — Убью паскуду, — прошипел Тобирама в полголоса. Сенджу резко развернулся и ушагал прочь. Данзо тяжело поднялся, его хорошо приложило. Слова звучали эхом в голове, но все еще он ничего не понимал. Понял только, что его отвергли окончательно и бесповоротно. Он поплелся обратно, присесть бы куда-нибудь, чтобы одному быть. Под деревом он ревел как ребенок, самому стыдно. Лишь бы Сарутоби не увидел. Он, конечно, сразу знал, что ему ничего не светит, но маленькая, совсем крошечная, надежда все равно теплилась. А теперь валялась, потухшая, среди осколков гордости. Хотя гордости у него давно не было, только какие-то грустные остатки. Почему кому-то доставалось все: внимание, любовь, а ему даже частички этого не упало. Не было ни капли сожаления, только большая обида на весь мир. Не сочувствовал он и злополучному Такаши, будь что будет, он ведь сам виноват. И не потому что языком трепал. Данзо ведь сам выпутал, он лишь неосторожно, пьяно, бросил ненужную фразу, уставший и разбитый. Лишь потому что Тобирама-сама на него внимание обратил. С ним что-то общее у них было. Он растирал слезы, интересно, а что бы сказал Тобирама-сама? Что у шиноби нет чувств? Он бы, наверное, снова сослался на возраст, небрежно хмыкнув, и прошел мимо. Опять оно дало о себе знать. Слабость, шрам, болезнь, уродство… как угодно называй. Оно снова причинило боль. Оно вызывало злость, отвратительное чувство, гнев, который он бы предпочел никогда не испытывать, чтобы не стать похожим. Но Тобирама был зол, быстро дошел до дома, чтобы отдышаться, умыться и постараться забыть. Столько лет прошло, кто бы знал тогда, что всю жизнь будет появляться что-то противное, заставляющее вернуться на несколько десятков лет назад. И снова жалеть. Кто же знал, что невинная детская глупость, наивность скажется на нем вот так. Он до сих пор не мог уразуметь, что же плохого он натворил. Это были просто чувства, добрые, светлые, пусть бы и жаркая страсть, но не было в них ничего плохого, зазорного. Тобирама всего лишь дурачился с мальчишкой, он приходился сыном знакомого отца, иногда бывал в их доме. Они были уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что они делают, но недостаточно опытные, чтобы предугадать тяжесть этого мимолетного счастья. Отец никогда не отличался сдержанностью, то были либо проблемы с головой, либо дурной характер, никто не пытался понять. Нет, он быть может был хорошим, заботился, но сыновья этого не помнили, в их памяти остались лишь самые страшные моменты семейной жизни. И этот был тяжел особенно, тяжел для обоих. Тобирама думал всегда, что брат — лучшее, что случилось с ним в жизни. А отец — худшее. Вот и парадокс выходит, ведь они были так похожи. Даже повзрослев ни старший, ни младший не поняли ни мотивы отца, ни его мысли. Скорее не хотели даже пытаться, для детей это было слишком страшно, чего уж говорить, они до сих пор содрогались, вспоминая. И никогда об этом прямо не говорили, несли этот груз молча, но вместе. Отец застукал их с тем пареньком, когда они не более, чем целовались. Подростковая шалость. Парень быстро сбежал, Тобирама за него был искренне счастлив, потому что ему бежать было некуда. Он собрал лицом, кажется все доски на полу, а ребра, он поражался их крепости. Когда на шум прибежал брат, он уже не мог подняться. Хаширама стоял, позади, прикрывая рот, и не мог шевельнуться. Полнейший ступор, за который он ненавидел себя всю жизнь. Отец кричал громким басом, они малолетства содрогались от его голоса, а Хаширама силился понять, за что. Он догадывался, осознание приходило медленно, хоть слова отца были доходчивые, он не стеснялся в выражениях. В голове мелькнула предательская мысль — мерзость, поделом. И за нее Хаширама ненавидел себя столь же сильно. — Мужики тебе нравятся, да? Так давай нашим прикажу, развлечетесь — на всю жизнь хватит! Мигом охоту отобьет! Это был уже не крик. Это был яростный рык дикого зверя, обезумевшего об злобы. Глаза у отца мутные, страшные, а искаженная гримаса наводила ужас даже на Хашираму. Тобирама силился приподняться, опираясь на локтях, но все безрезультатно. Его лицо больше напоминало месиво: кровь, запекшаяся и свежая, под ней проглядывались синяки, разбитые губы дрожали. Он дрожал весь, не только губы, но и руки дрожали, и тело тряслось как в судороге. Он плакал сильно. Хаширама его слезы видел впервые, сильнее каменея. Вот что мерзко — пришла запоздалая мысль, правильная. — И так проблем хватает! Еще и ты! Опозорить меня решил? Мужеложец проклятый! Он с ударил ногой, корча еще более презрительно выражение лица. Сын повалился на пол с глухим звуком. Хаширама вскрикнул, его этот удар оглушил и вместе с тем заставил сделать хоть что-то. От крика в ушах звенело. Он вклинился между ними, закрывая брата. — Пап! Прекрати! Ему хватит уже! Он все понял! Наглости его не было предела, он хватал отца за руки, пытался осадить и совладать. Это в принципе было невозможно. Успокоить отца от малейшей вспышки гнева — уже задача непосильная, сейчас же он едва ли видел грань. — Не лезь! — прорычал он, сильно наседая, — я из него сейчас всю эту дурь выбью! — Перестань, пожалуйста! Прости его! Он больше не будет! Сколько можно! Отец и не слушал, оттолкнул Хашираму, недалеко, совсем близко. И отсюда все выглядело куда страшнее. Он было ринулся назад, но отец уже присел рядом, поднимая Тобираму за ворот, смотрел злобными, сощуренными глазами. — А ты чего затих? Брат за тебя должен оправдываться? Хоть что-то понял? Он говорил тише, шипел больше и вглядывался прямо в глаза. — Чего молчишь, дрянь? Глубокая морщина от уголков кривых губ до крыльев нервно дрожала. Лицо его было отвратительным. И именно таким пришлось его запомнить. Хаширама поднялся было, как Тобирама тихо проговорил: — Я все понял. Я больше не буду. Прости. — Урод, — прошипел он, плюнув, и поднялся, откинув Тобираму. Отец в пару шагов дошел до двери, обернулся на Хашираму через плечо: — Оставь его, — и вышел, громко хлопая. Хаширама кинулся к брату, и мысли не было уйти, как бы не было страшно. Он все крутился вокруг, самого трогала дрожь, не знал с какой стороны приблизиться. Тобирама только подтянул колени выше, ладонями растирал лицо, мешая кровь, слезы, сопли, слюни — все в одно, зажимал рот и уже не плакал — протяжно выл, свернувшись в позу эмбриона. У Хаширамы кровь стыла в жилах. Отец ушел, все кончилось, но легче не стало ни на секунду. — Тобирама, — он осторожно тронул плечо, — поднимись, пожалуйста. Дай я посмотрю. Пожалуйста. Он сам того гляди заплачет, но сейчас не до этого, не до проявления своих слабостей. Тобирама не реагировал ни на слова, как не пытался Хаширама дозваться, ни на прикосновения не отвечал. Бесполезно. Это все не имеет никакого смысла. Хаширама поднялся тяжело, мигом туда-обратно, не обращая внимания на отца. Он вернулся с какими-то лекарствами, водой, тем, что успел схватить. — Выпей, — он всучил брату чашку, поднимая его за плечо. Тобирама не возразил, не спрашивал, дрожащими руками еле удерживал несчастный бокал, который ходил ходуном, пил, разливая добрую половину. Настойки трав, от них должно стать легче, так надеялся Хаширама. — Молодец. Все будет хорошо. Давай я вытру. Он что есть навыка осторожно проходился по лицу влажной тряпкой, полоскал ее, и снова вытирал. Лицо выглядело ужасно, но он продолжал, скрепя сердце. — Ненавижу его. Надеюсь, он умрет, как можно скорее, — его лицо исказилось, — не слушай ни единого его слова. Кто тут урод, так только он. Тобирама вздрагивал нервно, пытался дышать ровнее, но тело само сокращалось нервной судорогой. Он не сказал в ту ночь ни слова, смотрел все помимо, не на брата, не куда-то в стену - мимо всего. Ужасно гудела голова, да и легче сказать, что не болело. Закончив, Хаширама притянул его к себе, укачивая, как мама, шептал какой-то бред, лишь бы не сидеть в тишине, гладил волосы. Ему нужно было отдохнуть. В ту ночь Хаширама так и не ушел, спал рядом, нервно просыпаясь от каждого вздрагивая брата, от каждого шороха. Придет еще в голову этому ублюдку, который назывался их отцом, вернуться, продолжить экзекуцию, лучше он будет здесь. На следующий день отец не обмолвился и словом, лишь с обыкновением презрительно хмыкал, глядя на избитого сына. Того парня Тобирама больше не видел и был этому несказанно рад. Видел, конечно, но даже не разговаривал, только надеялся, чисто по-человечески, что подобного ему испытать не довелось. В любом случае именно эта ночь была самым страшным в его жизни, породившим эту слабость, с которой приходилось жить. Никто и никогда не должен был об этом знать. Не он неправильный, но расплачиваться за чужие уродства он больше не хотел. Тобирама тряпка: отцу противиться не хотел и не мог — боялся. А сам искал взглядом брата, но того рядом не оказалось. Он смиренно шел с отцом, почти по-семейному, но место это было далеко не образцовым семейным заведением. Бордель, конечно. Девочка та была чуть старше него и вызывала жалость. Она мило строила глазки отцу, но он ясно видел его облегчение, когда они остались только вдвоем. Тобирама сторонился ее прикосновений, вызывая у той сначала смех, а потом какое-то разочарование. — Пожалуйста, не трогайте меня. Скажите, что у нас все было, — жалобно попросил он, — и вам также заплатят. Она поняла не сразу, а как дошло, смотрела с отвращением на него. Надо же даже проститутка, чья судьба пока есть силы трахаться с кем-то вроде его отца, смотрела на него с презрением. Жалости она уже в его глазах не заслуживала. Но не выдала, кокетливо поцеловала на прощание. Он хотел бы, чтобы это был первый и последний поцелуй с женщиной. Отец тогда и успокоился, жизнь пошла своим чередом, а через несколько лет сбылось заветное желание Хаширамы. Стоя у гроба он не чувствовал ни капли грусти, только искренне хотелось плюнуть в могилу, потому что большего этот человек не заслужил. Брат по-отечески держал его за плечо и со стороны они напоминали по правилам скорбящих детей. За длинными волосами скрывалась тонкая полоса губ, сжатых никак не от злости и отчаяния, а внутри разливалось ликование. Они были уверены, что теперь большая часть их мучений канула в лету. Правдой это было лишь отчасти. Тобирама до конца жизни был приговорен бояться, как бы не узнал кто-то лишний. Как же он умудрился вот так сплоховать. Такаши, черт бы его побрал. Он, конечно, понимал, что с Шимурой он перегнул, да и его «убью паскуду» было беспочвенной угрозой, кинутой из злости. Его снова успокаивал Хаширама. Настаивал, что ничего страшного не произошло, а Тобирама лишь очередной раз поражался его мудрости и спокойствию. Он говорил, что ничего не изменилось, говорил, что никто плохого о нем подумать и не сможет. — Тебя слишком уважают. Либо не поверят, либо будет плевать. Ты так не считаешь? Вопрос был до боли риторическим. Порой голова у него отключалась, и он просто доверялся брату. В любом случае он всегда будет рядом. Тобирама сидел, сжимая виски, как же он уже устал об этом думать. Дойти до Такаши он одновременно хотел и откладывал. Он был моложе него, веселый, наивный и очень простой. Тобирама ненавидел себя, но раз за разом велся на таких, сколько бы не раздражала его часто сопутствующая такой простоте глупость. И Такаши был действительно не очень умный, зато до чертиков искренний и его улыбка снова и снова подкупала. И каждый раз он велся. Такаши был рад его видеть, неумело шутил, обнимал и искренне радовался, как обычно умел. Тобираме было жаль его расстраивать своими претензиями, а Такаши поначалу не понимал даже сути. Не помнил, очевидно. Этот обалдуй, Тобирама был уверен, растрепал, будучи в подпитии, и давно забыл. Но извинялся яростно, ничего не отрицая, почти плакал и очень сожалел. Тобирама его успокоил, уже не понимая, зачем он пришел, и даже согласился с ним встретиться. А Данзо он больше не видел. Понимал, что скорее всего избегает его. Специально без продыху хватает миссии, даже самые простые. Тобирама о нем и не думал, хоть прекрасно понимал большую часть его душевных терзаний. Те были обычными метаниями влюбленного подростка. Ему же попросту было стыдно. Ему и правда было. Данзо даже смотреть в его сторону боялся, а все отчеты по миссиям сваливал на других, лишь бы не пересечься случайно в коридоре. Его отправляли силком, а он даже против сходу уже придумать ничего не мог. Все мало-мальски приличные оправдания он успел перебрать, поэтому ничего не оставалось, как сесть за отчет. Он писал быстро, волнуясь без особых причин. Вбежал, трясущийся, в кабинет Хокаге с кучкой бумажек, чуть было не рассыпав их по пути. — Ты как раз вовремя, — он улыбнулся, не заметив его невежливого вторжения, — спасибо. Подожди секунду, пожалуйста. Данзо замер, наблюдая. Хаширама быстро перебрал его записи, щурясь и хмыкая. А потом быстро что-то черканул, добавил еще пару листов и скрутил в трубочку и протянул Данзо. — Будь добр, занеси по пути вот это Тобираме. Данзо неловко забрал листы. Он идти, конечно, не хотел, боялся. Но Хокаге отказывать было не принято. Перед дверью он долго мялся, ощущая, как бумага от влаги уже начинает идти волной. Стоял, как на эшафоте, думал, что он только туда-обратно и ничего страшного. Он постучал тихо, сразу вошел. — Здравствуйте, — дошел в пару шагов до стола, чтобы тот не вставал, положил бумажки, — вам Хокаге-сама просил передать. — Спасибо, — не поднимая взгляда он принялся перебирать, шелестя бумагой. Данзо все медленно отступал к выходу. Распоряжения уходить ему вроде как не давали, да и остаться не просили. Так и неловко двигался шаг за шагом к двери. — Как твои дела? — вдруг спросил он. Данзо вздрогнул от неожиданности, чуть не подпрыгнув на месте. — А? Все нормально. — Это замечательно, раз все нормально. Тобирама кивнул, сосредоточенно вчитываясь. Почерк у Данзо был, конечно, будь здоров. Ему бы эти закорючки верно разобрать. — Данзо, ты хотел поговорить, — он сощурился недовольно, откладывая лист, — я могу ответить на пару вопросов, пока разбираю твои рукописи. Присаживайся. Он сел, плотно сцепив пальцы. Диванчик был удивительно мягкий, а полы такие неровные. Скрещенные пальцы вдруг показались такими интересными. Он даже не знал, что может позволить себе спросить, а время уходило под размеренный шелест его отчета. — Тобирама-сама, — он, осмелев, посмотрел на мужчину, — как вы поняли, что… ну… вы понимаете… — Не было переломного момента. Мне с детства нравились мальчики. — Даже ваш брат? Ой… — Данзо опустил взгляд, — я не то имел ввиду… — Ты единственный ребенок, да? — он вдруг улыбнулся. Данзо стыдливо угукнул, заливаясь краской. — Нет, мой брат мне никогда не нравился в том плане, о котором ты говоришь. — А женщины у вас были? — Нет, — спокойно ответил он, поправляя спадающие волосы, — что ты тут понаписал… — Извините, я… — Данзо только понял, что вопрос был риторический, — а какие вам нравятся мужчины? — Разные. Это не имеет значения. — Но у вас же должны быть какие-то… ну желания… — Свои желания я предпочитаю обсуждать только с теми, с кем собираюсь заняться сексом. Данзо густо покраснел, прикусив губу и уставился в пол. У него, кажется, испарина на лбу выступила, еще чуть-чуть и потечет. Он чувствовал, что вот-вот в обморок грохнется от такого перенапряжения. Но тем не менее продолжил: — А вы… когда-то любили или только… — У меня были достаточно серьезные отношения. Можешь считать почти браком. — А сейчас? Вы не хотите там семью… детей… — Не хочу, — сказал он, поднимаясь, — я закончил. Полагаю, и тебе стоит закругляться. Можешь задать последний вопрос. Данзо вскочил вслед за ним, глупо встав посередине кабинета. Тобирама собирал его многострадальный отчет, переживший чуть ли не потоп, в папку, аккуратно складывая на полку. — Можно один ваш поцелуй? — он сожмурил глаза, ожидая чего угодно. — Один ты, пожалуй, у меня уже украл. Данзо удивленно посмотрел на него. Такого ответа он не ожидал. Состроил жалобную мордашку, ни дать ни взять — щеночек. Но Тобираму не тронуло, он к такому привык. — Был бы ты лет на десять старше, я бы еще подумал. — Пожалуйста. Тобирама еще раз глянул на него. В этом же ничего плохого, но он понимал, что они оба будут об этом жалеть: он сразу же, как выйдет парень, а Данзо через пару лет. — Только раз. Он подошел со вздохом. Легко пальцами подхватил подбородок, обведя шрам, подтолкнул голову чуть выше. Данзо забыл, как дышать, думать, чувствовать что-то кроме его пальцев на лице и его дыхания рядом. Тобирама чуть улыбнулся и мягко коснулся напряженных губ. Данзо совсем забылся, завороженный его близостью. — Расслабься, — шепнул он. Данзо покорно приоткрыл губы. Тобирама мягко обхватил нижнюю и сердце совершило настоящий кульбит, а остальные внутренности приятно сжались. Он старался запомнить каждое движение, каждое мгновение, каждое свое ощущение. Губы мужчины были такими нестерпимо приятные, гладкие — не в пору его пухлым и обкусанным. Он не касался ничем кроме губ и кончиков пальцев, придерживающих лицо, а хотелось намного большего, хотелось всем телом прижаться, ощутить его тепло, его запах, его… Данзо растерянно распахнул глаза, когда пропали губы, он ещё пару раз пытался обхватить их, уже исчезнувших. Тобирама смотрел спокойно на зарумянившегося парня.  — Найди ровесника. Я тебе не пара. Он выпустил подбородок, Данзо еле удержался, чтобы не прижать его руку обратно. — Хорошо.