Лишний

      Кто-то несильно стукнул рукой по спине Каваки, словно по двери, заставив парня повернуться. Это получилось совершенно случайно — Каваки и не хотел двигаться, прекрасно зная, что опасности нет, но что-то — может, инстинкт или рефлекс — буквально приказали ему сделать это, невзирая на логику. А возможно, он просто нервничал. Хотя нет, конечно нет. Да ведь?       За спиной никого не оказалось, и Каваки, уже сделав гримасу раздражённее обычного, повернулся вновь, но значительно медленнее предыдущего раза. Он знал, кто окажется перед ним. Нет, тот, кто его позвал, не назвался в письме, что будто бы случайно оказалось на тумбе рядом со спальным местом Каваки. Не назвался, но парень уже успел поверхностно изучить некоторые поведенческие особенности друзей Боруто и лучше всего уже их общую команду. Текст письма был суховатым, написанным не шаблонно, но абсолютно идеально с точки зрения правил, что встречалось сейчас только в серьёзных, официальных посланиях. Автор стал очевиден почти сразу.       Каваки повернулся, оглядывая пришельца, замечая, что тот не потрудился надеть на встречу повязку с символом деревни. Этого, конечно, не требовалось, но парень ещё ни разу не видел пришедшего в таком виде. Он с ним, в принципе, не особенно часто общался.       Перед ним стоял блондин с болезненно бледной кожей, что ещё сильнее выделялась в белом свете фонаря. Волосы растрепались; это не было привычным. Одежда — некая смесь синих и белых тканей — была собрана, но выглядела какой-то слишком ровной. Этот парень что, вообще не трогает её на протяжении дня? Может быть. Каваки бы не удивился.       — Какого чёрта тебе нужно от меня? — как обычно грубым голосом спросил Каваки. — Скоро уж ночь.       — Я… — Мицуки не смог выговорить ни слова, но собрался. Не зря его родителем был сам Орочимару. — Да, я и правда должен извиниться. Седьмой наверняка будет волноваться из-за этого, — он опустил голову, чуть улыбнулся непонятно чему, приложив ко лбу костяшки пальцев, но уже через секунду вновь спокойное лицо посмотрело в сторону Каваки. Хотя нет, не совсем спокойное. Каваки всегда казалось, что обычно в глазах Мицуки пребывали либо безразличие, либо скрытый интерес. Всегда была странная усталость, от которой теперь не осталось и следа. Её заменил… гнев? Да ну, показалось, наверное.       — Не медли, — привычная интонация.       — Прости, просто мне почему-то очень уж хочется ударить тебя, — Мицуки, кажется, сам удивился своим словам.       — Это угроза? — Каваки сжал кулаки.       — Нет, — жест рукой, означающий отрицание. — Короче, что тебя связывает с Боруто?       Каваки опешил, не ожидая — а может, и ожидая — такого развития событий; он занервничал. Странный вопрос. Противный вопрос. Раздражало, что ответа у парня не было. Что он чувствует к Узумаки-младшему? Холодная логика говорила, что Каваки уже далеко не просто привязан к названному братцу. Чего уж греха таить, они даже целовались пару раз, и Каваки не мог не сказать, что иногда — возможно, часто — он представлял далеко не самую благочестивую возможную ситуацию с ними в главной роли. А иногда и просто Боруто. Но он как-то и не собирался делиться этим с кем-то.       — Ещё сам не знаю, — почему-то Каваки не подумал просто послать излишне любопытного Мицуки.       — Врёшь, — спокойный голос, чуть более быстрый, нежели чем обычно, ударил в самый мозг Каваки, заставляя вновь задуматься. Но он ведь не соврал, когда сообщил о своём незнании. Или соврал? Теперь он точно не знал и этого, но правильный ответ крутился на языке, не давая ни проглотить себя, забывая, ни ощутить вкус, наконец выговорив его. — Ты уже порядком заврался, я вижу это по твоему поведению и лицу прямо сейчас.       — К чему ты это начал? — Каваки разозлился — на себя или Мицуки? — его лицо вновь стало яростным. — Какого чёрта ты лезешь мне в душу, а?       — Почему ты? — туманно спросил Мицуки у самого себя, отвернувшись. Они стояли так секунду — Каваки не понимал, что говорить, а Мицуки собирался с мыслями, которых стало так много, словно его искусственно созданный Орочимару мозг не был рассчитан на такое количество информации и, что важнее, эмоций, которые парень не испытывал, наверное, никогда. Он поднял голову; его лицо отражало жгучую ярость, выглядящую так странно и непривычно. — Почему ты? — теперь он точно обращался к Каваки. — Ты! Человек, который оказался здесь совсем недавно, от которого столько проблем! Почему он полюбил тебя? Я ненавижу тебя!       Мицуки за доли секунды сменил стойку, рука рвано удлинилась, давая кулаку возможность ударить даже самую дальнюю цель, которая сегодня была лишь одна. Каваки еле успел отпрыгнуть в сторону, выставив руки, дабы защититься от следующего удара, не дающего даже малейшего времени на контратаку или хотя бы мысль о ней.       Шквал ударов пронёсся, Мицуки приблизился, сделал что-то вроде обманного манёвра, неожиданно ударяя по ногам, зашёл за спину и техничным ударом ступни в область под лопатками отправил Каваки в непродолжительный полёт, окончившийся разгромным падением. По лицу Мицуки текли слёзы горечи и боли вперемешку с яростью, которую невозможно было изменить.       Выдыхая, парень с жёлтыми как у змеи глазами, которым до полного подобного звания не хватало лишь более вытянутой формы зрачка, остановился. Он ожидал нападения противника, ожидал продолжения боя, который спровоцировал самолично, который хотел, который не был нужен никому, не имел смысла, ведь не был способен изменить что-либо. Но Мицуки он был необходим, и он не понимал причины.       Каваки не заставил себя ждать, медленно поднялся, лицо перекосилось от ярости, а от руки словно чёрно-красный ручей хлынула, пульсируя, Карма. Недолго думая, Каваки ринулся в бой; его и так сильные удары стали ещё мощнее. Спина выгнулась, позволяя ещё больше ускориться. Первый удар Мицуки смог избежать, даже успев достать кулаком до лица противника, но второй угодил точно ему в живот, доставляя неимоверную боль и тошноту, что были задвинуты на второй план. Каваки неожиданно ударил локтем прямо в опущенную голову, из-за чего глаза Мицуки на миг перестали видеть, но парню всё же удалось отпрыгнуть.       Он ушёл в сторону, поднялся вверх мощным прыжком и резко полетел вниз, желая нанести удар. Каваки отпрыгнул назад, ища глазами лучшую область для удара. Мицуки, приземлившись, проломил кулаками асфальт, и прямо рядом с черноволосым парнем выпрыгнули прямо из земли две руки, кои можно было спутать со змеями. Они схватили его за голову, больно потянув за короткие волосы, и с силой и размахов громко уронили на твёрдую дорогу прямо лицом вниз; нос точно разбился.       Мицуки придал рукам привычную длину и, выдохнув горячий воздух, заметил, что частично ярость спала, давая посмотреть на мир более здраво. Он подошёл к Каваки, готовясь защищаться, но тот лишь, держась за лицо, присел на холодный асфальт.       — Доволен? — Каваки, кажется, неприятно улыбнулся. — Выпустил пар?       — Извини, я не смог себя сдержать, — попытался объясниться Мицуки, понимая, как глупо звучит.       — Что мне с этого? — Каваки поднялся, стерев кровь со лба. Он постоял секунду, а затем медленным шагом отправился туда, откуда пришёл, кидая назад последнюю фразу. — Шёл бы ты на хер или хотя бы подальше от меня.       Мицуки, даже не развернувшись, махнул головой, прыгнул на забор и двинулся куда-нибудь, где он смог бы побыть один. Дурацкая выдалась ночка, но Мицуки понимал, что дальше будет только хуже.

***

      Что означает быть человеком? А Мицуки человек? Орочимару на вопрос подобного характера ответил утвердительно, но у парня остались некоторые вопросы, которые он не решился задать. А может, побоялся. Если сказать что-то, выудить из разума и привести в материальный мир, то это игнорировать гораздо сложнее, словно сама Вселенная, услышав твои слова, делает это не то чтобы реальным, но отчего-то возможным.       А у Мицуки есть личность? Глупый вопрос — конечно есть. Но насколько она искусственна? Что родитель вложил в него? Что хочет от него? Ведь все деяния — действия личности. А личность формируется из множества, казалось бы, неважных событий и, соответственно, воспоминаний о них. Насколько его личность была создана изначально, дабы прийти к какому-то определённому результату?       Мицуки присел на голую землю с небольшим количеством травы. Подвинься он ещё чуть-чуть вперёд, и его ноги свесились бы с обрыва. Рядом росло какое-то дерево, единственное, но такое большое, что при желании в его стволе можно было сделать жильё. Тесноватое, конечно, но то, что можно назвать домом. Говорят, дом — это место, где есть любящие люди. Кажется, по-настоящему Мицуки любил одного человека. Мицуки любил Боруто Узумаки. Это давным-давно стало привычной мыслью. Но теперь он сомневался в этом. Сомневался в истинности своих чувств.       Парень посмотрел на Луну. Иногда на поверхности, видимой с Земли, виднелось настоящее лицо. Да, у него не было ни носа, ни рта, ни, что важнее, глаз. Но это лицо будто смотрело, всматривалось, наблюдало, разрывая плоть своим взором, дабы добраться до истинной сущности сквозь толщу масок. А может, Мицуки и есть одна большая маска?       Мицуки любил Боруто Узумаки? Или думал, что любил? Был насильно привязан к нему ради целей других? Думать об этом так больно, словно парень пытается идти наперекор инстинктам, которые сами не понимают, что предпринять. Так страшно. А если, перестав любить, он потеряет себя, свою личность? Что, если его личность и есть любовь, болезненная привязанность к Боруто?       Но он ведь только мешается. Мешает, что самое главное, своему любимому человеку. Что уж говорить: он побил Каваки, того самого, что выбрал сам Боруто. Выбрал, наверное, даже не думая о чувствах Мицуки. Но ведь и обязан не был. Это ведь не проблема Узумаки, что Мицуки готов буквально умереть за него. Готов убить за него… Убить? Когда-нибудь он убьёт кого-нибудь из-за этой злосчастной любви… или только привязанности. Не так уж важно. Сегодня он мог убить Каваки. Почти ни за что.       Желтоглазый парень поднялся, невидяще обращая взгляд к Луне. В нём не было ни грамма решительности, но он должен был. Ведь «если любишь…». А неважно, можно вставить, что угодно.       Он должен уйти, должен оставить для безопасности, потому что любит. Он должен. Полились плохо сдержанные слёзы. Он не плакал так давно, но слёзы были пусть и странными, но привычными. Будто лились из глаз всегда. Нет, не видимых глаз, но глаз самой души, которой у Мицуки, наверное, и вовсе не было.

***

      Тёмная комната, задвинутые шторы на окнах. Право, для ночи это вполне обычный вид, но сейчас он воспринимался как нечто страшное, словно Мицуки попал туда, откуда выбраться бы не получилось. Напрашивалось слово тюрьма, но оно было бы уж слишком мягким.       Мицуки подошёл к кровати, смотря на лицо Боруто с замиранием и горечью. Интересно, где сейчас Каваки. Наверняка заклеил оставленную рану пластырем и спит сейчас в какой-то из комнат, возможно, и не думая о том, что случилось. Внутренне Мицуки даже немного обрадовался, что не застал их в одной кровати. Этого он бы не пережил.       Он аккуратно подошёл ближе, и ноги коснулись спального места. Он неотрывно смотрел, почти не думая, словно медитируя. Это помешательство; может, Мицуки болен? Нельзя исключать подобный исход. Он протянул руку, коснулся бледных желтоватых волос, к которым хотелось прикасаться ежесекундно. Рука зашла чуть дальше, перебрала локоны пальцами; сердце в груди бухнуло сильнее и не думало становиться тише, как бы Мицуки не хотел.       Боруто, чей сон нарушили, медленно приоткрыл глаза, увидел перед собой Мицуки, что уже успел присесть на корточки, дабы находиться с Узумаки на одном уровне.       — Да уж, — тихо начал Боруто, — странный, конечно, сон. И откуда тут Мицуки? — думал он вслух. — Надо бы представить полёт, но что-то как-то спать охота.       — Конечно, — опустив голову, буквально выдохнул Мицуки. — Всего лишь сон.       Вся его жизнь похожа теперь на сон без конца. На сон без сновидений. Без единого сновидения, лишь белый туман, покрывающий его.       — Знаешь, Боруто, — после недолгой паузы Мицуки всё-таки продолжил. — Я ведь пришёл не просто так. Ты ведь знаешь же, что я готов пойти за тобой, куда угодно? — Боруто, поразмыслив, кивнул. Кажется, он начинал понимать, что находится далеко не во сне. — Правильно. Но на этот раз мне всё же придётся уйти.       — Снова?       — Да, наверное, — Мицуки вновь улыбнулся; он всегда улыбался. — Но сейчас я ухожу на немного больший срок.       — Насколько?       — Пока не знаю, — снова врёт.       — А зачем?       — Потому… — говорить стало больно. Такие эмоции, такие мысли не спрячешь за улыбкой. — Потому, — голос стал таким тихим, из глаз полились слёзы; он слишком много плачет. — Потому, что я так люблю тебя.       Так тихо сказано, почти не слышно, но слова прозвучали слишком громко, ибо были направлены далеко не в уши, но в сердце. Мицуки притянул обомлевшего Боруто за волосы, поцеловал так аккуратно, стараясь сделать это ненавязчиво, но сорвался. Так же, как ударил Каваки, он вцепился в ещё сонные губы поцелуем, не желая отпускать. Просунул язык внутрь, сплёл его с языком Боруто, прижал, скомкал в пальцах желтоватые волосы. Вкус был слегка сладковатый, необычный, такой приятный. Он плакал, беззаветно целовал, не экономя воздух, который в один момент перестал представлять для него какую-либо ценность. Иногда он, конечно, вдыхал, но только чтобы ощутить его запах, запах Узумаки; Мицуки хотел бы раствориться в этом моменте, жить и умереть в нём.       Когда он понял, что Боруто уже начинает терять сознание, ему всё-таки пришлось отстраниться. Не хотелось, но и удушение Узумаки явно бы разрушило все его надежды и планы. Он смотрел в сонное лицо, что судорожно пыталось отдышаться.       И вдруг понял, что пора уходить. Он не сможет остаться здесь навечно. Это мечта, которой не суждено сбыться. Стало вновь так больно.       — Боруто, — пересилив себя, он поднялся, но сил хватило, видимо, только на это, и Мицуки откровенно расплакался, постепенно поворачиваясь к окну, говоря свои последние слова тихо, так, что становилось понятно — они принадлежат лишь им двоим. — Боруто, прости, что так люблю тебя, прости.       Прости… И Мицуки выпрыгнул, вылетел в окно, отчаянно убегая от самого себя, зная, что Боруто сейчас, когда уже не сможет его увидеть в темноте, поднялся с кровати, подбежал к открытому окну, где только что был сам Мицуки. И крик его, разрезав ночь, долетел до уха парня, уходящего, умирающего для него и частично для себя.       — Стой!       Но это не возымело эффект.

***

      На следующий день на тренировке он судорожно искал Мицуки, но внутри Боруто понимал — больше он его не увидит. Мицуки ушёл, не оставив ничего, кроме боли утраты, и искать его было бессмысленно.

***

      Он бродил по какой-то довольно пустынной местности, даже точно не зная, где он. Бродил, иногда пуская одну противную слезу. Границы страны Огня он пересёк уже давно, скорее всего, уже пересёк и следующую за ней страну, и шёл по третьей по счёту, сам не зная, куда направляется. Только бы далеко, только бы туда, куда не дотянется его любовь, где он не сможет навредить, где он сможет любить в одиночестве. Где-нибудь, где его нет.