Traurig (Печальный)

      Жизни людей подходят к концу в мгновение ока. Даже самые мелкие, самые ничтожные из ёкай, знают: люди не стоят того, чтобы тратить на них время. И все же время от времени появляется такой человек, что ёкай не могут не приглядывать за ним, не могут не привязаться к нему, не могут не смотреть с широко раскрытыми глазами, как огонек человеческой жизни становится все слабее и слабее. Все же время от времени появляется какая-нибудь Нацумэ Рейко — или, в данном случае, какой-нибудь Нацумэ Такаши.       Честно говоря, человеческие способы измерения времени не слишком-то интересны Мадаре и никогда не были, так что он не может сказать, сколько уже минуло с тех пор, как мальчонка умер. Правда, в конце он уже не был мальчонкой (по крайней мере, он продержался дольше, чем Рейко — но с другой стороны, Мадара не слишком-то и защищал Рейко. Эта могла позаботиться о себе сама).       Могила Нацумэ Такаши такая простая — чистое серое надгробие и букетик белых лилий у его подножия. Они симпатичные, но пахнут плохо; их оставил глава клана Матоба. Кто-то еще наверняка скоро придет и, надо надеяться, отодвинет эти лилии подальше. Подбородок Мадары лежит на его скрещенных лапах. Сегодня много людей пришли навестить это место, так много, что он вернулся к своему истинному обличью, чтобы обычные люди не смогли его увидеть.       — Предаешься воспоминаниям? — слышится глубокий голос из-за его спины. Мадаре не нужен характерный перезвон колокольчиков, чтобы узнать этот голос.       — Чепуха, — фыркает он, раздраженно дергая хвостом. — Тетрадь друзей теперь моя — мне от нее теперь огромная польза, имен-то в ней больше не осталось.       Мисудзу хмыкает, бьет копытом.        — Думается мне, многие бы обрадовались, увидев тебя в твоем теперешнем состоянии.       Мадара глядит на Мисудзу искоса. Имя Мисудзу было тем, которое Нацумэ вернул одним из последних, прикованный к постели, но все еще полный решимости довести до конца дело, на которое решился так давно. Мадара даже не стал изображать попытку его остановить, но если кто-нибудь спросит его об этом, он этого никогда не признает. Не очень-то незначительная часть его мыслей занята вопросом, действительно ли он так предсказуем, как ему иногда кажется.       — Ты вообще хоть раз уходил отсюда?       На самом деле нет нужды отвечать на этот вопрос. Все внезапно стало таким скучным, надоедливым, и Мадара не видит смысла заставлять себя передвигаться, когда вместо этого он может просто навсегда остаться здесь. У него нет никаких обязанностей, как у Мисудзу, которому нужно оберегать свой лес. Ему нечего делать — только выпивать, да лентяйничать, да как-то пристыженно пытаться услышать знакомый голос, в котором раздражение смешивалось с нежностью.       — Бенио… беспокоится, — замечает Мисудзу тактично.       — Нет причины. Я в полном порядке. Передай ей, что она может прийти и убедиться в этом.       — Ты мог вы встать и сам навестить ее... — но он останавливается на полуслове, потому что в горле у Мадары клокочет предупредительное рычание. Мисудзу — друг, ну, почти, но бывают случаи, когда даже друзьям не следует вмешиваться. Если он начнет настаивать, то, думается Мадаре, он может и потерять терпение.       Но другой ёкай только вздыхает, выдыхая сильный поток воздуха, который ерошит Мадаре усы и траву под носом у Мисудзу.       — Твердолобый дурак, — ворчит он, и Мадара притворяется, будто не слышит жалости в этих словах.