Упрямый, саркастичный, родной.

      Хаус несчастен, Кадди несчастна тоже, но когда он рядом ей легче. Даже смеяться иногда хочется.       Она устала, ей невыносимо плохо, да и человека в ней уже никто давно не видит, но Хаус уставший тоже. Кабинет главврача кажется тюрьмой, самым родным домом.       Она рукой закрывает глаза, чтобы не видеть напротив стоящего придурка с безумными глазами. У него потрёпанный вид, её любимый пиджак и трость, наверное, новая, Лиза её раньше не видела, а она многое видит, замечает, запоминает. У него в глазах азарт, он решает свои любимые головоломки, а Лиза просто устала.       – Да, отец тоже думал, что, если долго на меня не смотреть, я исправлюсь или сделаю вид, что меня нет. Но, увы, – он картинно пожимает плечами. – Я здесь и пока не освоился со своими навыками в области телепортации.       Она выдыхает, отнимая ладонь от лица – и не ждёт даже, что он исчезнет, глупые надежды она оставит Кэмерон.       Жизнь. Для Лизы важнее всего жизнь, а не дурацкие задачки от Хауса. Она хочет ему сказать, что он хладнокровный придурок, самовлюблённый идиот, эгоист, что она устала, блять, устала, напоминать ему, что здесь, в её больнице, жизнь важнее всего. Хочет влепить пощёчину и вытащить из этого болота боли и отчаяния, в котором он по кадык.       В кабинете пахнет, кстати, корицей. Хаус этой корицей живёт. Приходит с утра на работу и заглядывает к Лизе, чтобы дышать. Чтобы видеть, как она, всё ещё сонная, снимает пальто и пахнет корицей. Видеть, слышать, чувствовать её запах. Его новая команда, которая, несомненно, состоит из одних идиотов, считает, что у них роман. Хаус обычно говорит им, что они, несомненно, идиоты, потому что... да потому что они идиоты, Хаусу большего и не надо.       У Хауса нет ничего, во что он мог бы верить, что он мог бы ценить больше всего остального. Хаус пуст, холоден и эгоистичен. Хаусу больно. В особенности, когда Лиза хочет, а он точно знает, что она хочет, сказать ему, что здесь, в её больнице, жизнь важнее всего.       Нахуй жизнь, думает Хаус. У него нет депрессии, он не зависим, родители где-то счастливо попивают чай, Уилсон его тоже иногда терпит, что несомненно является чудом, ведь Хаус – хладнокровный придурок, самовлюблённый идиот и эгоист. И Кадди, вроде как, ещё не уволила. Но жить совсем не хочется.       – Хаус, это безумие. Ты явно не осознаёшь всей ответственности, масштаба, – она хмыкает, ровно так же, как и всегда. – Мальчик умрёт, даже инвалидом остаться шанс слишком мал. Мы не можем так рисковать. Я не могу.       Кадди смотрит на него, и ему кажется, что глаза у неё немного темнеют, становятся глубже. Хаус не романтик, он любит только, когда она злится, остальное – глупости. Но сейчас он думает, что всё-таки нужно присесть, чтобы голова не кружилась, потому что у неё в глазах всё самое важное.       Просто выпил слишком много кофе. Да, точно, кофе.       – Он уже умирает – почки отказывают, лёгкие тоже, ко вторнику его мозг можно будет подавать, как горячее с беконом и каким-нибудь соусом, – раздражённо почти возмущается.       А она смотрит. Во взгляде прячется вера в него. За болью, за пониманием, за знанием, за усталостью.       – Хаус, – не жалобно, но тихо.       Кадди не глупая и его глупым никогда не делает, Кадди рациональная – поэтому они никогда не вместе и никогда не по-отдельности. Она рядом, когда нужно быть рядом, когда нужно его заставить ей это всё доказать, когда нужно, чтобы он думал, потому что она думает тоже. А она думает постоянно, расчётливый разум не затихает, даже когда Хаус играет в девятиклассника, проявляющего свои лучшие качества. Кадди понимает, что вера в Хауса – чушь, неправда, бессмыслица полная. Знает, как врач, как человек, что он снова прав, что выхода нет. Никогда по-правде не было.       – Так надо, Лиза, – произносит он тише, чем нужно, чем должен, может.       Она кивает. Разве они оба не знали, что так всё закончится? Она прогнётся, он окажется прав, все будут живы и счастливы, а если он ошибётся, она просто купит бутылку сухого красного, чтобы утопить чувство вины, потому что с Хаусом она забывает, что жизнь – самое важное в её больнице, её мире.       Он говорит что-то нелепое про её задницу, и ей становится хорошо, просто потому что он сейчас рядом и сейчас настоящий.       А потом наступает четверг, и Хаус, кажется, ошибается. Джеймс приходит в обед к Кадди и говорит, что Хаус ошибается, Форман приходит спустя час и говорит, что Хаус ошибается. Хаус ошибается, Хаус приходит и говорит, что он, чёрт возьми, ошибается. Кадди молчит, потому что она разрешила Хаусу ошибаться. Она разрешила ему играть в диагноста, разрешила дорогие операции, неэтичные методы, холод и сарказм. Она разрешила ему ошибаться. Она снова и снова это повторяет, потому что она разрешила, она позволила, и она знает, что у всех вольностей есть цена. И даже если Хаус в последний момент находит все нужные ответы, Кадди знает, так будет не всегда, и она за это заплатит самую высокую цену.       – Он пытается, знаешь, – задумчиво говорит Уилсон, сидя у неё в кабинете.       Кадди вздрагивает мысленно, поднимая на онколога взгляд.       – Да, я вижу, из Формана выходит хороший начальник, – устало поправляет волосы.       Уилсон едва хмурится, и Кадди вспоминает с кем играет, кому проигрывает эту гонку. Кадди здесь надолго не останется, её сметёт очередной волной сумасшествия Хауса, а Уилсон останется навсегда, выиграет.       – Да нет же, Хаус пытается.       – Ты так думаешь? – безучастно спрашивает, перебирая бумаги.       – Да, думаю.       Кадди вежливо ждёт – выучила уже давно, Джеймс Хауса знает, как облупленного. Он способен его психологический портрет описать в два счёта.       Но Джеймс молчит.       – И это всё?       – Быть может, это ваш шанс, – выдыхает, наконец, он.       А Лиза горько усмехается, возвращаясь к работе.       Она сталкивается с ним везде, как и прежде, но почему-то видит в нём совсем другого человека. Да, ублюдок, да, придурок, но такой родной и свой.       В какой-то момент её это ломает. Осознание того, что она никогда не сможет быть уверенной в том, что он рядом, что он не сорвётся.       Она влюблённая дурочка или любящая идиотка – в этом весь вопрос. Она выбирает его и неопределённость или кого-то другого, надёжного. Они вместе или никогда больше не рядом?       У Кадди дефицит надёжности, защиты и тепла, у Хауса тоже, но Уилсон говорит, что он пытается, поэтому Кадди ему доверяется. Она позволит ему ошибаться, но никогда не позволит отступить.       А Хаус снова ошибается. И Кадди знает, что вскоре ей нечем будет платить, но отступить не позволяет упрямство, которое они делят на двоих.       Стейси ему тогда сказала, что это прекрасно, что он всегда считает что прав и ужасно, что он действительно почти всегда прав, сказала, что он талантливый, веселый, необычный, сексуальный, но с ним ей всегда было одиноко, а с Марком всегда тепло. И он это запомнил. Поэтому, когда видит, что Кадди плохо, он рядом. Он рядом, когда у Рейчел болит живот и когда у Кадди не хватает сил на банальный вдох. Он рядом. Он держит её за руку. И она за это готова отдать всё, что угодно.       Он просит никогда его не любить, почаще надевать эту блузку и разрешить кого-то почти убить. А она любит, снимает и запрещает. Она любит, и ей тепло.       И, если честно, Хаусу тоже.       А Уилсон улыбается своей самой красивой улыбкой и забирает их дочь к себе на выходные, потому что знает, что его лучший друг, всё такой же саркастичный придурок, заносчивый кретин, неэтичный грубиян, Грегори Хаус теперь счастлив, и это ни капли не делает его плохим врачом.