Пес и Его Капитан

Первое, что Он осознал, вынырнув из приятной дремы, — это тихое безмятежное счастье. Золотое, легкое, как пыль в солнечном луче. Под щекой ощущалось что-то знакомо теплое, мир вокруг был пропитан лучшим на свете запахом, пронизан спокойствием и уверенностью в том, что вот прямо сейчас — все хорошо. Он пошевелился и тут же почувствовал тяжелую руку на затылке — широкую, горячую ладонь. Его погладили по голове, поскребли за ухом. — Потерпи, — произнес сверху низкий голос. — Полчаса и идем. Хотелось зевнуть, потянуться, но… Коснувшись рукой лица, Он нащупал маску, закрывающую его от переносицы до шеи — отлично выполненную, мягкую изнутри, но все-таки маску. Намордник. Золотистое счастье внутри медленно погасло, сменившись тревогой. Он попытался вспомнить, кто он и почему на нем намордник, — и не смог. Дернулся, ударился головой о крышку стола, закрутился, уставившись на свои босые ступни, все больше нервничая, но тут рука вернулась и, ухватив его за ошейник, аккуратно потянула вверх и вбок. Рука, вернее, тот, кому она принадлежала, явно был в курсе происходящего. Что-то случилось, и он все забыл. Но тот, чьи пальцы сейчас касаются его кожи, знает, что делать. Хозяин знает, что делать, — пришло вдруг осознание, и он успокоился. Большое кресло выдвинулось из-под стола, перед глазами мелькнули черная плотная ткань штанов и удивительно белая ладонь, тут же зарывшаяся в волосы. — Полчаса, — повторил голос, и Он снова оказался вжат лицом в пахнущее Хозяином… что-то. — Потерпи, и побежим. Погуляем. Хороший мальчик. Его чесали за ухом, уложив головой на твердое бедро, пальцы ног было приятно зарывать в ворс пушистого ковра, паника улеглась, и мысли поплыли как-то лениво, привычно. Что гулять — это хорошо. Хозяин рядом. Что жрать, конечно, хочется, но вполне терпимо, и пол теплый, и рука так приятно гладит по волосам. Но вторым слоем, в ленивой темной глубине подсознания, Он понимал, что что-то не так. Все не так. Но до поры думать и беспокоиться было лень. Хозяин рядом. Все хорошо. *** Наверное, Он задремал, потому что пришел в себя рывком, даже не успев сообразить, что его так разозлило, очнулся, когда Хозяин потянул за ошейник и металлические звенья чувствительно впились в шею. — Спокойно, — приказал все тот же низкий голос, и Он понял, что рычит. Дверь в помещение открылась, впуская неприятного маленького человечка с бегающими глазками. — Простите, что отвлекаю, Капитан, — противным голосом, ввинчивающимся в лоб, произнес он, — вот отчет о… Дальше Он не слушал. Сел на пол у ног Хозяина, пытаясь затолкать рык обратно в глотку. Выходило так себе. Когда мерзкий человечек ушел, Он еще раз рявкнул в сторону двери, не сразу заметив Хозяина, наконец поднявшегося из кресла и потянувшегося. Тот был очень высок, широкоплеч и наверняка силен физически. Он проследил взглядом, до этого не поднимавшимся выше поверхности стола, все: длинные ноги, обтянутые черной тканью формы, тяжелый пояс со множеством карманов, наглухо застегнутую куртку с кровавыми разводами смутно знакомого рисунка на груди, широкие плечи и бледное лицо с такими холодными глазами, что Ему на мгновение показалось, что в груди растет ледяной ком. — Пойдем, — позвал Хозяин, чуть приподняв уголки губ, и ком в груди растаял. — Пробежимся и домой. Иди сюда, Брок. Брок. Хозяин назвал его по имени, и от того, как то коротко, резко прозвучало, у Него разболелась голова. — Гулять. Домой, — приказал Хозяин, и Он — Брок — подставил шею, позволяя пристегнуть короткий прочный поводок. — Веди себя хорошо. Хватит с нас вырванных глоток. Хотя бы до конца недели. С этими словами он открыл тяжелую дверь, пропуская вперед, и Брок подумал, что наверняка тот, кому он вырвал глотку, это заслужил. Иначе и быть не могло. Два человека в форме, дежуривших в коридоре, вытянулись в струнку, стоило им с Хозяином выйти. Брок повел носом, но ничего интересного не обнаружил. Хозяин потянул за поводок, и он пошел рядом, чувствуя прохладу пола босыми ногами. Навстречу им то и дело попадались люди: все сплошь затянутые в черную форму с крошечными каплями крови на груди, точно повторявшими разводы на форме Хозяина. Перед ними расступались, косились на Брока, воняли страхом. Не все, но очень многие. Это было приятно и странно одновременно. Стоило задуматься, и голова начинала болеть. “Так не должно быть”, и сразу следом: “Они выглядят как я, но без Хозяина”. Думать оказалось сложно. Скользкие хвосты мыслей было никак не ухватить, они просачивались сквозь слишком редкое сито сознания, не задерживались, но успевали щекотно пройтись по самому краю, лишить равновесия и спокойной уверенности в том, что сейчас все так, как и должно быть. Есть он. Есть Хозяин. И есть поводок, накрепко соединяющий их так, что всем до единого людям, попадающимся навстречу, ясно, кто здесь чей. Выйдя на улицу, Хозяин глубоко вдохнул свежий вечерний воздух, а потом со звонким щелчком отстегнул шлейку, на которой держал Брока. — Давай, гулять. Бегом. И они побежали наперегонки. Прыгнули через какой-то забор, и, слушая, как гудит ветер в ушах, вдыхая сотни самых разных запахов, перекрывающихся одним-единственным, родным и теплым, тем, которым пропах и сам Брок, он знал, что счастлив. Они бегали до самой темноты. Хозяин кидал огромный диск — очень далеко, и Брок несся за ним, чувствуя, как уплотняется воздух, затрудняет движения, но ловил, ловил каждый раз. И Хозяин хвалил его, а потом вообще позволил уронить себя в короткую сочную траву и извалять как следует, хотя Брок знал: мог и помешать баловаться. Тонкая футболка намокла и прилипла к телу. От прохладного вечернего ветра Брок ежился и вздрагивал, хоть и лежал под боком у растянувшегося на спине Хозяина. Небо над ними темнело и расцвечивалось крошечными светящимися точками. — Пойдем домой, — сказал наконец лучший человек на свете. — Замерз? Пойдем. Ты грязный и меня извалял. Ну-ну. Хороший мальчик. Получив почесывания за ухом, Брок уже прикрыл глаза, погружаясь с головой в то особенное чувство довольства собой и миром, как вдруг напоролся на взгляд Хозяина. Острый, как лезвие, глубокий, темный взгляд человека, который о многом сожалеет. Негу и довольство сдуло все тем же прохладным ветром, и Брок поежился. — Все хорошо, — ровно произнес Хозяин. — Все будет хорошо, Брок. Чего ты? Знаешь, что хуже всего? Что еще полгода назад ты бы мне за “хорошего мальчика” голову откусил. Ну или попытался бы. Пойдем, — добавил он совсем иначе и снова пристегнул поводок. — Завтра суббота. Ты любишь субботы. Всегда любил. В большом теплом доме густо пахло Хозяином. Очень интимно, сладко и терпко. Брок жадно втянул запах, потерся намордником о плечо, жалея, что не может насладиться возвращением в полной мере. Ведь в некотором роде он был дома в первый раз. — Погоди, — Хозяин погладил его по голове, что-то щелкнуло, и нижнюю часть лица вдруг обдало прохладой. — Вот так, — теплые ладони растерли его лицо, с силой проходясь по переносице и скулам — там наверняка остались следы. — Надавил опять. Если бы ты себя контролировал, Брок, можно было бы обходиться вообще без этой ерунды. Красивое лицо Хозяина было так близко, что Брок чувствовал его дыхание: теплый воздух, касающийся губ, подбородка, щек. Наверное, он смотрел как-то так, что Хозяин вдруг перестал растирать кожу, а просто держал в ладонях лицо Брока и смотрел. Странно, будто чего-то ждал. Ах, если бы Броку хватило ума понять, чего именно. Но мысли все так же скользили, едва-едва задевая хвостами неподвижную, как зеркало пруда, поверхность его сознания. И тогда Хозяин коснулся его ртом. Щеки, носа, губ. Задышал тяжело, быстро, прижал к себе так, что Брок заскулил — голодно и тонко, всем собой ощущая жар, нетерпение и желание чего-то. Хотелось обнюхать его, так, чтобы плотная ткань не мешала, лизнуть в лицо, шею, обследовать всего, понимая, что нужен. Чувствуя отклик. — Сейчас, — хрипло сказал Хозяин, когда Брок потерся об него, почти ослепнув от остроты счастья, которое испытал при этом. — В ванную. Лапы… Ноги грязные. И я весь грязный. Хозяин поддел цепочку ошейника двумя пальцами, погладил под ней и, потянув к себе, прижался ртом ко рту, прикусил губу и сладко, пьяняще-медленно толкнулся языком. Брок заскулил снова, потянулся за ним, не глядя переступая ногами, не смея потрогать кровавые разводы рисунка на груди Хозяина. Будто привык, что руки скованы. — Можно, — разрешил Хозяин, и Брок рванул к нему всем существом, умирая от желания быть ближе. Так близко, чтобы не вздохнуть. Под кожу бы влез, если бы мог. Куртка с тревожно-красным полетела в угол, плотно облепившая торс кофта последовала за ней, выдержав натиск нетерпения Брока, и наконец он прижался к своему божеству. Куда делась его одежда, он так и не понял, не отследил, одурманенный знакомым сладким запахом, вкусом мраморной шеи, гладкостью шелковой кожи. В голове мутилось, и даже когда сверху полилась теплая вода, это Брока не отрезвило. Он дал себя намылить и скользил всем телом, терся о Хозяина, почти ослепнув от желания, не понимая до конца, что ему сделать, чтобы стало еще лучше, как дать выход напряжению, гудевшему в крови... Но тут Хозяин с рыком прижал его грудью к стене, потер между ног, сделав до боли приятно, а потом вставил ему, нанизал на себя, присваивая. И Брок закричал, подняв лицо к потолку, ловя губами струи и умирая на каждом рывке внутрь, проезжаясь чувствительными сосками по шершавым квадратикам мозаики. — Ты мой, — пообещал вдруг Хозяин, и Брок задохнулся от удовольствия, когда тот вошел особенно глубоко, обхватил рукой внизу и принялся водить вверх и вниз, медленно, сладко, так, что глаза закатывались и воздуха не хватало. — Мой, мой, мой! Броку показалось, что мир на мгновение превратился в тугой кокон, прижавший их друг к другу. И что так уже было, давно, и Хозяин ощущался тогда иначе. Брок мог трогать его сколько угодно. Он звал его Ст… *** Он проснулся на чем-то мягком, разнеженно потянулся всем телом. Чувствуя расслабленную сытость, довольство, прижался к лежавшему рядом и вдруг вспомнил — он Брок. Лениво приоткрыв глаза, он осмотрелся и обнаружил вокруг довольно просторную комнату, заставленную темной мебелью. Большое окно было наглухо задернуто коричневыми шторами. — Рано еще, — сонно произнес человек, к которому Брок прижимался, и подгреб его к себе теплой тяжелой рукой. — Все хорошо. Спи. Спать как раз таки Броку не хотелось. Оглядевшись по сторонам, он попытался понять, кто он и где, но это ему не удалось. Человек рядом тихо вздохнул Броку в шею, опалив ее дыханием, и все тело будто наполнилось огнем. Тот стек по шее к груди, мягко облизал соски и двинулся дальше, вниз, оплавляя все на своем пути, свернулся в паху, заставляя выгнуться под тяжелой рукой, вжаться задом в прекрасного человека, наполнившего его этим жаром. — Ненасытный, — мягко фыркнул человек, от которого не укрылось состояние Брока. — Всегда был. Горячий, дикий и злой. Брок не ощущал себя злым. Возможно, потому, что сейчас хотел не голову кому-то открутить, а чтобы большой сильный человек — центр его мира — тоже горел вместе с ним. Перевернувшись на живот, Брок потерся лицом о теплое плечо, лизнул солоноватую кожу и, когда его не оттолкнули, обнаглел. Он не помнил, но мог точно сказать, что обожает его всего, своего человека: от короткого ежика светлых волос до розовых пяток. И этим утром не собирался пропустить ни единого дюйма. Он заставил своего человека стонать, хватаясь руками за изголовье. Каждый стон, хриплый, тихий, будто вырванный с боем, заставлял огонь внутри полыхать еще жарче. — А ты сегодня в духе, да? — человек (Хозяин, вспомнилось вдруг) потянул за цепь ошейника, и Броку пришлось выпустить изо рта его прекрасный большой член. — Иди сюда, — губы у человека оказались ничем не хуже члена. — Хочу, чтобы ты — меня. Понимаешь? — Хозяин приласкал Брока внизу, так, что у него перед глазами потемнело от удовольствия. — Я тебя направлю. Ну же, Брок. Хороший… Мой… Давай. Брок надеялся, что он дал. И то, что его лучший на свете человек кричал, то хмурясь, то приоткрывая влажный рот, и сжимал Брока ногами, подтверждало, что хорошо тут не только ему. И его человеку, его Ст… Хозяину — тоже. Когда они сгорели в этом огне, оба, Броку на мгновение показалось, что он помнит. И этого прекрасного человека под собой, и то, что он жить не может без него, и даже то, что он сам когда-то… Но мир в который раз сжался, окрасившись алым, и Брок пропал. Провалился в глубокую пропасть, зная, что вернется. К своему человеку — обязательно. *** — Я не вижу особых изменений, — сказал кто-то чужой, хотя Броку была знакома эта манера чуть растягивать гласные и иногда глотать окончания слов. — Ты уверен, что?.. — Нет, — ответил Хозяин и погладил Брока по голове. — Но несколько раз мне показалось, что он ведет себя иначе. Более… осмысленно. — Не ест руками? Говорит? Делает предупредительный выстрел в воздух, прежде чем вырвать кадык? Брок почувствовал, что Хозяин сердится, хотя тот молчал и все так же поглаживал его по голове. — Тебе прекрасно известно, — с интонацией, которую сам Брок расценил бы как угрозу, ответил он, — что на его месте легко мог оказаться я. — Но не оказался. — Потому что он закрыл меня. — Стив. “Стив!” — озарило вдруг Брока. У его человека есть имя. — Закрыл. И именно поэтому Пирс не получил возможности натравить меня на тебя, Бак. И… — Да-да, — примирительно, но вместе с тем с сомнением сказал второй, — и ГИДРа, и весь цивилизованный мир обязаны Рамлоу своим существованием. Брок Рамлоу. Человек, закрывший Капитана Стива от угрозы и ставший таким вместо него. Это о нем и о его человеке. Голова приятно закружилась, и он уснул, убаюканный поглаживаниями знакомой ладони. *** Его вытолкнуло наверх волной ослепительной, удушающей ярости, кипевшей в груди, как расплавленный свинец. Он был готов рвать всех голыми руками, вцепляться зубами в горло, и стоило осмотреться по сторонам, как стало понятно: именно это он и делал, не обращая внимания на то, что почти задохнулся от сдавившего горло ошейника. — Хватит! — не в первый, похоже, раз крикнул Стив. — Еще немного, и ты свернешь себе шею! Черт бы вас всех подрал! Назад! Сморгнув алую пелену, Брок будто увидел себя со стороны. С голым торсом, липким от крови, почти задушенный собственным поводком, в окровавленном наморднике, наверняка помешавшем ему пустить в ход еще и зубы. Он разжал кулак, и на скользкий пол что-то упало с противным влажным звуком. Видимо, уловив смену его режимов, Стив укоротил поводок еще больше, притянув Брока к себе вплотную, спиной к груди, и погладил ладонью в жесткой перчатке — от горла до пупка, успокаивая. — Уберите здесь, — приказал он кому-то. — Но перед этим сфотографируйте в назидание врагам организации. — Да, сэр. Есть, сэр. В поле зрения Брока показалась бледная женщина в черной форме. Ее юбка, сужающаяся к коленям, влажно блестела, и Брок вдруг подумал: черный цвет идеален для спецодежды организации, где такие, как Брок, могут легко вырвать кому-то сердце. В любой момент. — Пойдем, — мягко позвал Стив и, убедившись, что Брок не собирается продолжать рвать на части то, что осталось от "врагов организации", чуть ослабил натяжение поводка. — Надо тебя отмыть. Мотнув головой — больше из вредности, чем реально собираясь оказывать сопротивление, — Брок подчинился. Уже стоя под теплыми струями в знакомой душевой и подставляя бока под ладони личного божества, он думал о том, что снова разорвал бы тех, кто угрожает Хозяину. Стиву. Имя божества приятно отзывалось внутри смесью тепла и восторга, и Брок прикрыл глаза, откинул голову на горячее плечо Стива и, почувствовав прикосновение губ к беззащитно открытой шее, улыбнулся. Лицо стянуло с непривычки, но он был уверен, что сможет научиться заново улыбаться своему Стиву, а не только распугивать оскалом его врагов. *** — Мистер Рамлоу... Женщина-доктор поводила перед глазами Брока фонариком, и он напомнил себе, почему ей нельзя свернуть шею за такую бесцеремонность. Это — его пси-хо-те-ра-певт. То есть мозгоправ, помогающий Стиву сделать человека из неконтролируемого психа с оголенными инстинктами. Так сказал этот Баки, а Брок услышал. Он в последнее время слышал много такого, что еще некоторое время назад просто не понял бы, пропустил мимо ушей, даже не попытавшись схватить за скользкий хвост. А теперь почти все слова, все сказанное при нем — и особенно о нем — обретало вполне реальный смысл. Брок понимал, о чем говорят другие люди. Не только Стив. Стива он воспринимал совсем иначе. Знал, в каком он настроении и что чувствует вне зависимости от того, говорил тот что-то или нет. С другими людьми было сложнее. Другие люди вызывали в Броке подспудное раздражение и желание вцепиться им в горло. Особенно если они имели наглость близко подойти к Стиву. Или проявить к нему малейшую, пусть хорошо замаскированную, но агрессию. Вот умением контролировать подобные проявления “звериной” натуры люди и отличались от таких, как Брок. Хотя, наверное, таких, как Брок, и не было. Другие животные не выглядели как люди. — Мистер Рамлоу, — снова заговорила доктор, пытаясь поймать его взгляд, — вижу, сегодня вы… Дальше Брок не слушал. Она всегда обращалась к нему так, будто он был человеком и мог ответить. Но, несмотря на то, что во время таких “встреч” с Брока снимали намордник, говорить он отказывался. Может, он бы смог. Если бы это было нужно Стиву. Но Стива Брок устраивал и таким, Стив понимал все без слов, да и сам не был болтуном. В отличие от того же “Баки”. — Прогресс есть, — отчиталась докторша Стиву через время, показавшееся Броку вечностью. — Но вы должны понимать… Дальше Брок снова не слушал. Красные разводы на куртке Стива вдруг сложились в рисунок — голова и щупальца. Брок смотрел и смотрел на этого… осьминога и ощущал, как от вида мерзких присосок начинает болеть голова. А Брок не любил, когда у него что-то болит, потому до того, как намордник вернули на место, он успел с намеком потереться лицом о плечо Стива. Докторша что-то говорила о важности мотивации, Брок дышал вкусным запахом своего человека, а человек, слушая надоедливого пси-хо-те-ра-пев-та, многообещающе поглаживал Брока по загривку. Кого как, а Брока все устраивало и безо всякой мотивации. *** — Тебе это нравится, — сказал Баки, и рука Стива перестала поглаживать Броку волосы. — Что именно? — спросил Стив, хотя по его интонации было понятно, что вопрос в ответе не нуждается. — То, что он такой. Брок приоткрыл один глаз и лениво оглядел Баки с головы до ног. Тот все так же расслабленно сидел в любимом кресле Брока и пил что-то из стакана. Брок на мгновение даже пожалел, что на Баки нельзя броситься — во-первых, Стиву Баки нравился; во-вторых, у Баки была металлическая рука и немеряно дури, почти как у Стива, а значит, порвать его было бы проблематично; и в-третьих… Броку тоже чем-то неуловимо нравился Баки. Хоть и раздражал иногда, да. — Нет. — Да, — чертов Баки растянул “а” как настоящий засранец. — Бак. — До этого всего, — Баки обвел комнату зажатым в металлической хваталке стаканом, — он бесил тебя своей непредсказуемостью. Тем, что ты не мог его контролировать. Он все время чесал тебя против шерсти, и… — И нравился мне именно этим. Отсутствием инстинкта самосохранения. Непревзойденной наглостью. — Ну этого ему и сейчас не занимать, — Баки поставил стакан на стеклянный столик, который Броку категорически запрещено было трогать, и подался вперед, будто с меньшего расстояния до Стива лучше дойдет сказанное. — Но вспомни, как он стебал тебя, как мастерски приводил в чувство, когда ты терял берега. Как заменял у трона и шута, и советника, и телохранителя, и консорта. А теперь? Тебе. Нравится. — Нет, — отозвался Стив совсем другим тоном, и Брок, насторожившись, поднял голову с его бедра, чувствуя, как тяжелая цепь ошейника скользнула по шее, поворачиваясь прохладными звеньями. — Но это не значит, что я оставлю его, когда он такой. Что бы обо мне ни говорили… — Жалость? Капитан Гидра и жалость? Броку не нравилось это слово. От него пахло безнадежностью. — Капитан Гидра и верность, — поправил его Стив. — Это синоним постоянства, — ехидно добавил он. — Стабильности. За это меня и ценят, если тут кто-то забыл. — Тебя ценят за аналитические способности и стальные яйца, — не согласился Баки. Брок вспомнил яйца Стива, их… материал совсем не походил на тот, из которого была сделана рука Баки, и эта ложь настолько сбила с толку, что часть разговора он пропустил, услышав только “деградирует” и “бойцовский пес, вырывающий глотки”. Наверное, последнее было про него. Баки ушел, а Брок снова задремал. Недовольство всех и каждого, кто не Стив, — не Брока проблемы. И они могут хлопать дверью сколько угодно. *** На первый взгляд ничего не изменилось. Стив бегал с ним, не давая скучать, они даже дрались — в шутку, наверное, чтобы Брок не потерял форму и всегда мог его защитить. Но если подумать — а Брок отчего-то в последнее время только этим и занимался, — то Стив стал относиться к нему иначе. Отказывался понимать намеки, заставлял Брока показывать желаемое, требовал коммуникации, в постели спрашивал — нравится или нет, как будто так не видно, что кое-кто готов умереть от передоза кайфа. Спрашивал, что Брок хочет есть, и заставлял пользоваться вилкой, хотя руками было удобнее. Говорил, не давая дремать, хмурился, если Брок садился на пол, а не рядом на диван, таскал везде с собой (хотя он и раньше не оставлял его одного), а потом спрашивал мнение Брока о том или ином человеке, хотя все они раздражали одинаково. Это продолжалось много дней, и однажды вечером Стив, устало вытянув ноги, сказал: — Ничего не выходит, да? Я скучаю по твоим тупым шуткам, тут Баки прав. Доктор Лоуренс считает, ты вполне можешь говорить, но, похоже, тебя и так все устраивает. Нет мотивации. И чем дольше ты в таком состоянии, тем лучше закрепляется неправильная модель поведения. Сыворотка восстановила ткани и мозг, но, видимо, быть человеком — это чуть больше. Ничего, — Стив погладил Брока по голове и коснулся губами губ. — Даже таким ты лучше многих людей, умеющих пользоваться вилкой и врать в глаза. С этими словами он ушел в душ, не позвав Брока с собой. Это было обидно, Брок назло ему остался в гостиной и всю ночь думал, как все исправить. Стив оставался лучшим на свете человеком, личным божеством, хотя теперь-то Брок видел и его недостатки тоже. И они ему нисколько не мешали Стива… Любить. Кажется, так это и называлось. *** Брок даже не понимал, что не прикладывает достаточно усилий, пока не остался с Баки. Стив уехал куда-то по своим охуенно важным делам, а до этого долго спорил с Баки, который настаивал, что появление главы государства со “стремным чуваком в наморднике и на поводке” спровоцирует чего-то там и “волну моды на пэт-плэй”. И что другие страны “не поймут”. Брок тоже не понимал, почему Стив должен подстраиваться под тупых, которые не могут чего-то там понять, но сам Стив признал правоту Баки и оставил Брока “всего на неделю, мне жаль”. Насколько было жаль самому Броку, никто не поинтересовался. Еще жальче ему стало, когда выяснилось, что у Баки понятия о том, как с Броком обращаться, не было от слова “совсем”. Потому что какой бессмертный идиот, видевший Брока в деле, просто отстегнет поводок, снимет намордник с настолько опасного существа и просто скажет, потрясая оплетенным кожей стальным тросом — единственным, что было в состоянии Брока удержать: — Вот это — перекладывание ответственности. Поверь человеку, проходившему на поводке и в наморднике почти всю жизнь. Пока есть тот, кто этот поводок держит, с тебя взятки гладки. Если ты кого-то порвал или покалечил — виноват тот, кто недостаточно сильно натягивал трос. Но с людьми это не работает. За свои поступки они отвечают сами. Ты не настолько животное, насколько хочешь казаться, Рамлоу. Так что кончай придуриваться. Брок взглянул на его металлическую руку и вдруг вспомнил, как неприятно та ощущается на лице. Хуже намордника и поводка вместе взятых. И бьет чувствительнее электрошокера. Он бросался на Баки? Кто ж его знает — он помнил далеко не все, даже если считать от “происшествия”, как тактично называли при Стиве второе Броково рождение. Он бросился на Баки, и у того хватило сил Броку втащить. Более того. Это никак не повлияло ни на отношения Стива с Баки, ни на отношение Баки к самому Броку. Пожалуй, это стоило ценить как пример тех самых “стальных яиц” — Баки его не боялся. Не опасался даже. Как дрессировщик не боится львов. Осознает их опасность, но уверен, что продавит. Вломит, если надо, и справится. — Нет, я не боюсь, что ты кого-то пустишь на корм червям, — Баки внимательно наблюдал за Броком и, видимо, решил озвучить свои собственные опасения. — Ты защищаешь только Стива. Его тут нет, значит, и психовать оснований нет. А если кто покусится лично на тебя — это будут уже его проблемы. Я сам на коробке, в которую соберут то, что от него останется, напишу “идиот”. Пойдем, пожрем, и я отведу тебя размяться. Пожрать и размяться Брок всегда был не прочь. *** Что ж, насчет перекладывания ответственности Баки не соврал. И, похоже, в редких, почти исключительных случаях он все же готов был ее нести вместо Брока. — Тут написано “Стрижка”, — хмуро сообщил Баки Броку, сверившись с оставленным Стивом списком. — Я бы тебя под машинку оболванил, но Стив считает, что твой фигурно выстриженный хохолок приближает тебя к хомо сапиенс. Броку нравились его волосы. И Стиву они нравились. Так что “оболванить под машинку” у Баки получится только через труп одного из них. Так просто Брок не дастся. — Острые предметы. Надо быть самоубийцей, чтобы стричь бешеного медведя. Надеюсь, мастер, — Баки снова взглянул в список, — Хуан Карлос знает, что делает. И ради чего. Доедай и пойдем посмотрим, что там за Хуан и за что его Стив так не любит. Так вот, об ответственности. Прежде чем выпустить Брока из апартаментов, запиравшихся, как сейф, Баки надел на него намордник и пристегнул поводок. — Наручники входят в комплект, — с непонятной интонацией произнес он, и глаза у него стали злыми и холодными. — Красота требует жертв. В твоем случае — чаще человеческих. И наша задача тебе в этом помешать. Кстати, — усмехнувшись одними губами, продолжил он, — знаешь, почему у Зимнего Солдата были длинные волосы? Вот именно поэтому — его красота никого особо не волновала, а дураков совать лишний раз ножницы в розетку в ГИДРе маловато. Даже интересно, этот Хуан дурак или просто без инстинкта самосохранения? О чем говорил Баки, Брок в полной мере понял, только когда его привели в небольшой бокс, изнутри обитый металлом, и, усадив на прикрученный к полу стул, пристегнули ошейник к специальному кольцу, спускавшемуся с потолка. — Это ненадолго, — пообещал Баки, и на запястьях Брока сомкнулись магнитные наручники. — Я против, но меня тоже никто не спрашивает, — поведал он, проверяя, хватит ли длины поводка, если наручники будут активированы и влипнут в стену, или Брока просто разорвет на две части: голова отдельно — остальное отдельно. Длины хватало. — Пятнадцать минут, и пойдем за мороженым. Слава богу, купание и вычесывание не входят в программу. Купать и вычесывать Брока мог только Стив. В его отсутствие Брок вполне справлялся сам. Так что да, для Хуана будет лучше ограничиться волосами. Мастером оказался невысокий мексиканец, тощий, вертлявый и болтливый. Он тараторил без умолку и, пользуясь немым охуением “пациента”, принялся раздражающе щелкать ножницами, будто и не замечая ни ошейника, ни намордника, ни наручников. — Отличные волосы, чувак, — восторженно заявил он, вздыбив отросший чуб Брока так, что тот встал, как юбка у рассерженного дикобраза. — Шикарные, густые и без седины. И пострижены классно. Я бы сделал виски короче, что думаешь? Брок выгнул бровь, намекая, что в наморднике думать он может исключительно молча. Но Хуану будто и не нужно было его мнение, он, как бессмертный, перекладывал волосы то так, то эдак, вытягивал их вверх, примеряясь, и до Брока вдруг дошло: этот чудик видит его впервые. То есть до него Брока кто-то стриг, а потом — удивительное дело, не так ли? — отказался. Быть может, даже посмертно. Но Хуану будто привели забавную болонку, которую нужно привести в порядок, и теперь он с восторгом решает, как именно ее прихорошить. — Поосторожнее, — предупредил Хуана Баки, который, в отличие от Стива, никуда на время стрижки не собирался — пульт от наручников был у него в нагрудном кармане. — Ты бессмертный, что ли? — Не-а, чувак, Бог бессмертных не создавал, все мы под Ним ходим, и, глядя на эти волосы, я почти в экстазе от Его мастерства. Так что, короче? Тебе очень пошли бы полоски на висках, сейчас это модно. Хочешь? Баки аж рот приоткрыл от подобной наглости, а Брок вдруг понял: хочет. И покороче, и полоски. Скорее всего, Стив не давал указаний менять прическу, а значит, еще непонятно сколько времени на голове Брока будет черт-те что. Поэтому он медленно, давая понять, что делает, поднял скованные вместе руки и потянулся к наморднику. Баки тут же коснулся кармана, но пульт вытаскивать не стал, смотрел в глаза напряженно, пристально и предупреждающе. Брок достал до намордника и, извернувшись, нажал непослушными пальцами на замок. Намордник сполз на грудь, повиснув на сплошном ремешке. Хуан наконец замер, вытаращив глаза, будто только заметил, что происходит что-то не то, а Брок хрипло, едва разжимая зубы, словно те были склеены, рявкнул: — Хочу! — К-классно, чувак! — тут же преодолев страх, затараторил Хуан. — Полоски — это жесть! Писк! Будешь самый на стиле, да? Ведь да? У Брока от его трескотни ныли виски, прикрыть глаза и расслабиться не получалось — ножницы вызывали подспудное глухое раздражение, стоило чуть отпустить контроль, и в голове возникала картинка: чертов мексиканец втыкает их Броку в шею, прямо в артерию. И Стив возвращается в пустой дом. Нет. Оставлять Стива Брок был не готов, а потому сидел напряженный, настороженный и старался не двигаться. Он сможет свернуть этому цыпленку шею и со скованными руками в активированных наручниках, растянутый между стеной и потолком. Но он не станет. Полоски — это хорошо. Стиву понравится. *** — И давно ты говорящий? — спросил Баки, пока Брок рассматривал в большом зеркале результат получасовых мучений Хуана. Вернее, сам Хуан замученным не выглядел, а вот Броку эта красота стоила нервов и терпения. Брок изогнул бровь, но Баки сделал вид, что не понял. — Колись, конспиратор! Брок еще раз погладил торчащий вверх андеркат и дернул ртом. Он отвык, наверное. Просто отвык. Его глотка приспособлена к тому, чтобы издавать звуки, надо просто вспомнить как. Ну и решить, что сказать — коротко, чтобы не напрягаться, и ясно, чтобы Баки отстал. — Н, — выдавил Брок. — Слушай, ну ты ж не даун. С мозгом у тебя все ок, просто не восстановились нейронные связи. Тебе надо прокладывать новые, а ты только жрешь, спишь и рвешь глотки. Послушай, — зашел Баки с другой стороны. — Тебе не кажется, что Стив заслуживает, чтобы ему говорили всякую чушь? Какой он охуенный. Какая классная у него жопа. Раньше ты единственный мог заставить его покраснеть. Брок мог бы сказать, что Стив и так краснеет — под ним. И говорить для этого ничего не нужно. И про классную жопу тоже можно не сказать, а показать. Но говорить было сложно, да и лень. Стоило признать, что кое в чем Баки был прав: Стив заслуживал иметь рядом человека, которого не стыдно показать “нихрена не понимающим” лидерам других стран. То есть способного обходиться без поводка и намордника. Кого-то, кто контролирует жгучее желание вырвать глотку всем, кто со Стивом не согласен, раздражает его или стоит к нему слишком близко. Стив заслуживает лучшего. — Счи-таешь... — с трудом выговорил Брок, и от усилий даже оперся ладонями о край раковины, — мне... идет? — Позер, — фыркнул Баки. — Но Стив всегда тащился от твоего нарциссизма. Так что думаю да, ему понравится. Чего раньше-то молчал? Брок указал ему на намордник и снова изогнул бровь. Хорошего понемножку. На сегодня он свой план по разговорам перевыполнил втрое. *** От Баки не было спасения ни днем, ни ночью: почуяв слабину, он тормошил Брока, пытался втянуть в разговор, провоцировал и бесил, бесил, бесил до белых глаз. Брок держался и считал дни до возвращения Стива. Кстати, календарь тоже оказался небольшим кусочком мозаики, рассыпавшейся во время “происшествия”. Так сказала доктор Лоуренс. Мозаика. Как паззлы, на которые был порезан окружающий мир. Взрослые люди собирают их достаточно быстро, привычно и почти не замечают стыков, воспринимая картинку целиком. У Брока же в некоторых — во многих, если уж совсем начистоту — местах были черные дыры, куда еще предстояло отыскать недостающие детали. И вот одной из них стал календарь. Неделя — это семь дней, в месяце чуть больше четырех недель. Два дня из семи — выходные у всех, кроме охраны, работавшей посменно. И кроме Стива — понял вдруг Брок. Потому что он, сколько ни вспоминал, не припомнил у того абсолютно пустого, как у Баки, дня, который можно было посвятить стрельбам, прогулкам и прочим приятным вещам. Стив был на службе все время. Всегда, сколько Брок его помнил. А помнил он теперь немало — провалов почти не было. Если Брок засыпал, то видел смутные сны, которые почти не запоминал, но просыпался всегда с четким представлением, какой сейчас день и что конкретно он делал вчера. Доктор Лоуренс была им довольна, и, наверное, еще поэтому свернуть ей шею хотелось все реже и реже. Ну или потому, что она не оттягивала на себя внимание Стива. А до внимания Баки Броку не было никакого дела. Кстати, о стрельбах. В чем Брок и Баки сходились безоговорочно, так это в любви ко всяким стреляющим смертью железкам. Пальцы, правда, ощущались, как приделанные к ладони сардельки. Схватить что-то — запросто, а вот перезарядить, поменять магазин (не говоря уже о револьвере, в который пули надо вставлять поштучно) — все это превращалось в квест. — Мелкая моторика, — говорил Баки, ловко поддевая металлической хваталкой патрон. — Если кто и знает, как непросто заставить пальцы слушаться, так это я. Но прикол в том, что сыворотка ускоряет и упрощает процесс познания нового. Так что давай, прорезай в мозге новые дорожки. Больше упражнений на равновесие и спаррингов, где надо думать, а не только массой давить. Эволюционируй, Рамлоу. Мы оба знаем, что оно того стоит. Стив задерживался, эволюция скрипела, цеплялась, застревала на поворотах, но медленно, тяжело ползла в нужном направлении. Брок по-прежнему не считал нужным озвучивать очевидное, так и не решив, чего в этом было больше — лени или упрямства. Баки все так же его провоцировал, заставлял помогать на кухне (от доставки из ресторана он отказался принципиально), таскал за собой без намордника, распугивая и без того издерганный персонал базы, подначивал, тыкал — пока метафорически — палкой в глаз и всячески издевался. Брок хотел к Стиву. После затяжной миссии — а с Баки постоянно было как на войне — Брок хотел вернуться к родным пенатам, просто подгрести любовника под себя и, убедившись, что все закрыто, муха не проскочит, все под контролем, просто расслабиться рядом с ним. Иногда вечером, когда Баки наконец убирался к себе, Брок пытался вспомнить запах Стива, но тот ускользал. Зато мысли, которые раньше почти нереально было поймать за хвост, кружили в голове и гудели, как рой. Брок смотрел развивающие и обучающие программы, и материал, загруженный почти насильно в разогнанный сывороткой мозг, не давал уснуть: то всплывали фразы на испанском, то подсвечивалась красным система топливопроводов поступившего на вооружение нового танка, то сами собой чертились, рассчитывались оптимальные углы стрельбы при заданной скорости полета снаряда, и так несколько часов, до тошноты. Если у Стива с Баки происходило так же, то понятно, почему они так мало спали — рехнуться же можно думать о стольких вещах одновременно. А еще Брок без устали крутил в пальцах предметы: от монетки до небольшого ножа, доводя движения до автоматизма. Без Стива все это было ему нахрен не нужно. Без Стива ему был неинтересен весь остальной мир, и доктор Лоуренс, хмурясь, говорила, что это последствия привязки — Стив был первым, кого увидел Брок после “происшествия”, поэтому и управление-контроль замкнулись на нем. Но, по мнению Брока, она говорила чушь. Стив был у Брока и до этого всего. Они жили вместе. Брок видел те несколько фотографий на столе в “домашнем” кабинете. Брок сидел на подлокотнике кресла и улыбался Стиву в волосы. Рта не было видно, но Брок знал — он улыбался. Не помнил — просто знал и все. Так что про привязку — чушь полная. Ну, или эта лабуда произошла с Броком задолго до “происшествия”. И — можно поспорить, да не с кем — это было добровольно. С обеих сторон. Или нет? Надо будет спросить у Стива, когда тот вернется. *** Броку снился солнечный свет, льющийся из высокого окна. Он падал на лицо, на босые ступни, щекотно проходясь по подъему и пальцам. Спать хотелось жутко, но вместе с тем свет не мешал, истончая сон, а будто делал его еще счастливее. Перевернувшись с боку на бок, Брок вдруг резко, без перехода от сна к яви осознал: он не один. Стив лежал рядом, по-домашнему одетый только в тонкие брюки, гладил Брока по волосам и улыбался. Солнечный свет действительно бил ему в спину, путался в и без того похожих на нимб волосах, золотил плечи. — Привет, — стараясь не делить слово на слоги, выговорил Брок. — Стив. У Стива сделалось сложное лицо. Он будто хмурился и улыбался одновременно, горестно приподняв брови, и Брок снова почувствовал его, сильнее, полнее, чем кого бы то ни было. Стиву говорили, что у Брока прогресс, но сам он до конца в это не верил. И сейчас он очень рад, что ему не соврали и не приукрасили, и вместе с тем немного огорчен, что это все произошло в его отсутствие. И — едва ощутимо, фоном — что, может, прогресс как-то связан с его отсутствием. Что это он что-то делал неправильно. — Для. Тебя, — раздельно произнес Брок, отвечая на все это разом. — Только. Ты. И Стив тоже понял. Позволил разгладить глубокую складку на лбу, взъерошить волосы и притянуть к себе, на себя, как можно ближе. Боже, как Брок его любил — знал бы кто. Нутром, всем собой, всегда. Теперь — не просто принимая то, что ему дают, и подчиняясь дерганью за ошейник, а вот так: с возможностью провести ладонями по спине (как он раньше не догадывался пустить в ход руки, ведь обнимать Стива — самое приятное на свете занятие?), целовать, перехватывая инициативу, решать — самому решать, господи, — где коснуться и как. И Стив, его Стив, владеющий половиной мира, ему это позволял. Еще немного времени, ему нужно совсем немного, и он снова вспомнит, как быть для него всем тем, чем он был раньше. И шутом, и консортом, да хоть адской гончей — лишь бы Стив вот так прикрывал глаза длинными ресницами и сладко стонал, одними губами, беззвучно и жарко. Ради него Брок снова станет человеком. И эволюционирует дальше — чтобы стать равным. Он сможет. Псы ради своего человека готовы на все.