Ballade No. 1 in G minor

— Классные ботинки, — раздался знакомый голос. Ботинки были и правда классные: массивные, добротные, какой-то популярной модели — Махито долго о них распинался, но Чосо его не слушал. Первые дни после распечатывания жутко болела голова, и ему было не до обсуждения преимуществ странной обуви с человекоподобным проклятием. Тогда всё казалось непонятным и незнакомым, а бесконечный трёп сливался с шумом в ушах от бегущей по сосудам крови. Но ботинки сопровождали его на всём пути от винтика в тщательно выстроенном плане Кенджаку до полупроклятия, невесть как оказавшегося на стороне победителей. Шаманов. Носы ботинок были заметно сбиты, то тут, то там на потрёпанной коже виднелись глубокие порезы и ссадины. И не вспомнить уже, сколько ударов нанёс ими Чосо, сколько получил сам, и металлический подносок здорово ему пригодился. Да, ботинки были что надо: стоило поблагодарить Махито хотя бы за это (а потом изгнать, ведь он причинил боль Юджи). Послышался смешок, и Чосо вспомнил, что от него ожидают ответа. Пришлось оторваться от разглядывания потёртых ботинок и вскинуть голову, чтобы увидеть то, что он и так знал: над ним нависал Годжо Сатору. Стоило ему пересечь ещё только самый первый барьер, как это отозвалось покалыванием в затылке и лёгкой дрожью, а других посетителей в Хранилище почти не бывало. — Классные очки, — сказал Чосо первое, что пришло на ум. В конце концов, он впервые видел Годжо в очках: до этого — только в маске, и однажды, в Шибуе, без неё. Тот раз до сих пор казался частью нездорового сна, и разъярённые глаза такие голубые, что Чосо так и не встретил ничего похожего на них, были его частью. — Ага, — хмыкнул Годжо. Кажется, он развеселился ещё больше: может, Чосо сказал что-то смешное? Или нужно было добавить в голос хоть каплю заинтересованности? В любом случае, он не собирался этого делать. Солнце уже меркло, значит, совсем скоро барьер Тенгена должен был переключиться в ночной режим. С реалистичностью заката Тенген особо не заморачивался — Чосо ценил уже то, что для него здесь создали подобие суточного цикла. Он любил сидеть так, на открытой веранде его — их — дома, и подставлять лицо солнечным лучам: тепло ощущалось совсем как настоящее. Поначалу он брал с собой Норансо, Сёусо, Тансо, Сансо, Коцусо и Сёсо, но быстро перестал — почувствовал, что им больше нравятся покой и полутьма. Чосо прикрыл глаза, выдохнул, надеясь вернуться в состояние той отрешённости, которое гость нарушил. Когда Годжо присел рядом, задев коленом его бедро, эмоции Чосо остались непотревоженными. Это в первый раз, когда Годжо просто появился и бесцеремонно уселся на дощатый пол веранды, Чосо едва не вскочил. Разом перестало хватать пространства: присутствие кого-то вроде Годжо Сатору ощущалось монументально — из-за заключённой в нём силы или того, как много места он занимал, или потому, что Чосо вообще не привык к человеческой компании. Теперь же Чосо постепенно к ней приучался. — Снаружи льёт. Повезло, что тут нет синхронизации. Теперь, когда на изнанке век плясали лишь разноцветные пятна, звуки обрели больший объём. В голосе Годжо, хрипловатом и протяжном, Чосо вдруг послышался шум дождя и шелест ветра — смутное воспоминание о том времени, когда они с Юджи скитались по Токио и вместе уничтожали проклятия. На второе утро полило, но уже к обеду они вышли на охоту. От асфальта пахло прибитой пылью и свежестью. Очищением. Пожалуй, Чосо порадовался бы дождю. Вслух он этого не сказал. — Юджи вернётся с Хоккайдо через пару-тройку недель, — прервал Годжо затянувшуюся паузу. — Просил передать, что в порядке. — Знаю, — кивнул Чосо. Внутри что-то довольно заурчало: Юджи о нём вспоминал. — Чувствую. Послышался тихий вздох и шелест формы — Годжо устраивался поудобнее, так, словно собирался пробыть здесь ещё долго. Надежда на то, что он заскочил только передать привет от Юджи, ускользала. — На что это похоже? Вопросы Годжо то и дело ставили его в тупик. Вот и сейчас Чосо пришлось всерьёз задуматься — сперва о сути вопроса, затем в поисках ответа. Хотелось ограничиться тяжёлым взглядом и молчанием, но на Годжо они не действовали. В конце концов пришлось признаться: — Мне не с чем сравнивать. У тебя есть братья? — Не-а. И вряд ли это похоже на обычную родственную связь. — Да уж. Чосо вспомнился бой с Наоей, который говорил о своих старших братьях так, словно они были мусором под его ногами. И то, что он сделал потом, он и весь клан Зенин… Нет, он не мог этого понять. Ответа у Чосо по-прежнему не было, но Годжо будто хватило его попытки — он поёрзал, устраиваясь поудобнее, снова задел коленом Чосо, на этот раз распутывая конечности и вытягивая ноги перед собой. Чосо не нужно было этого видеть, чтобы в точности представлять. Потом Годжо замер и затих так надолго, что Чосо почти успел забыть что не один. Последние солнечные лучи почти не грели. — Не надоело? — спросил насмешливый голос, когда солнце погасло, и под веками перестали плясать цветные пятна. — Надоело, — ровно ответил Чосо, открывая глаза. Небо усыпали искусственные звёзды. — Ты не мог бы поискать другое место, чтобы там отлынивать от обязанностей? Годжо хмыкнул. — В другом месте Совет меня найдёт, — объяснил он очевидное. — А здесь — даже искать не станет, и Тенген меня не сдаст. — Я — сдам. — Хорошо, что скорее ад замёрзнет, чем кто-то из стариканов станет о чём-то тебя спрашивать. Так что я в полной безопасности. Пора было возвращаться в дом, в Хранилище — заняться ужином под разговор с братьями, хотя они никогда не отвечали. Да и рассказ был одним и тем же, но не сегодня и не в те пару раз, когда приходил Годжо. Чосо повернулся к нему — и напоролся на пристальный взгляд поверх матово-непрозрачных очков, сползших на самый кончик носа. Должно быть, по меркам людей без проклятой силы, в глазах Годжо не было ничего особенного: их было два, вопреки названию техники, без раздвоенных зрачков или особенных пятен. Для Чосо, любой из его сущностей — доставшейся по матери или по отцу — было очевидно, как много силы они таят. Тем удивительнее было то, что Годжо просто продолжал на него смотреть, внимательно и немного устало. Он не использовал силу, чтобы надавить или запугать, хотя явно чего-то хотел. — Пора возвращаться, — сказал Годжо со странным сожалением. Его улыбка тоже получилась блеклой: — Спасибо за компанию. Чосо только пожал плечами. Его уже заждались. *** Иногда Годжо приходил по делу: доставлял проклятые артефакты, попавшие в руки шаманов на миссиях, или брал манускрипты из Хранилища. Действия, санкционированные Тенгеном и Советом, он превращал в представление. — Уважаемый Хранитель, — говорил он почти нараспев, дурашливо кланяясь, — не соблаговолите ли вы доверить мне свиток с третьей полки шкафа номер тридцать три? Взамен… Взамен он приносил обычные человеческие книги. Чосо уже прочёл «Путь воина», два сборника рецептов и томик хокку, пару детективов в мягкой обложке, три романа. Внутри барьера не работали электронные устройства, что безмерно огорчало Юджи — он постоянно рассказывал о любимых фильмах и смартфонах, с помощью которых они могли бы общаться. Зато Юджи приносил томики манги и ранобе, которые Чосо всегда прочитывал первыми, хотя не всё понимал. На этот раз Годжо притащил какой-то тонкий справочник в яркой обложке, а поверх него положил конверт с печатью клана, герб которого Чосо не мог не узнать. — Это что? — он с неприязнью ткнул пальцем в конверт. — В Хранилище? — Письмо от Норитоши Камо, — мгновенно отозвался Годжо. Должно быть, Чосо перекосило, потому что Годжо тут же замахал руками: — Да нет же, не того! От малыша Камо, вы ведь знакомы? Долго вспоминать не пришлось. Во время их первой и единственной встречи Чосо оценил эту жестокую насмешку: назвать ребёнка в честь худшего из его предков. А ещё он тоже владел техникой крови и что-то лепетал о том, что никогда не видел её такой сильной. — Пересекались в Шибуе, — кивнул Чосо и направился в комнату с манускриптами, зная, что Годжо как обычно последует за ним, нарушая регламент. — Мельком. — Как мы с тобой? — донеслось у него из-за спины. В голосе Годжо слышался смех. — Нет, это было после сражения с Юджи, мы не враждовали, — терпеливо ответил Чосо, отыскивая нужный шкаф. Хотелось сосредоточиться на задаче и закончить этот идиотский разговор. — Хотел бы я на это посмотреть, — мечтательно протянул Годжо. Чосо схватил манускрипт, с которым уж точно стоило обращаться нежнее, и обернулся. Не смог промолчать: — Ты так легко об этом говоришь! Беспечность Годжо, с которой он вспоминал о той ночи в Шибуе, раздражала. — О чём? Чосо знал, что это его шанс пойти на попятную, перевести тему или замолчать вовсе. Но это давно не давало ему покоя: — О Шибуе. Ты прекрасно видел, что я там делал. — Изнывал от скуки? — улыбнулся Годжо так широко, что, казалось, ему должно было свести скулы. Чосо невыносимо захотелось ему врезать: и за тупые шутки, и за то что заставил произнести вслух: — Убивал людей. Должно быть, свиток, опасно зашелестевший в сжавшемся кулаке, подсказал Годжо прекратить паясничать: дурашливая улыбка на его лице сменилась понимающей. — Хватит того, что об этом помнишь ты. — А помощь в запечатывании? Понравилось сидеть во Вратах Темницы? По лицу Годжо словно прошла рябь: на мгновение его перекосило, как от фантомных болей. Ответ был исчерпывающим. Чосо немедленно пожалел о том, что поддался на провокацию и заговорил о том времени, но Годжо очень быстро взял себя в руки: — Не понравилось. Пустота, неизвестность и безвременье. Чосо нервно дернул плечом, почесал нос, не зная, что сказать. Он не любил, когда Годжо дурачился, но ещё хуже переносил его серьёзность. Пустота, неизвестность и безвременье: точное описание тех ста пятидесяти лет, что Чосо разделил с братьями. Но он, по крайней мере, был не один, вместе они создали собственный мир — в нём Чосо тренировал техники и учился быть старшим братом. Иногда он даже скучал по тем временам. — Одиноко было? — зачем-то спросил Чосо, передавая Годжо помятый свиток. — В основном — скучно, — отшутился тот. Вспомнился их недавний разговор: у Годжо не было братьев, он не знал, как сильна может быть кровная связь. Значило ли это, что он привык к одиночеству? Мог ли такой человек как Годжо Сатору, вокруг которого словно бы вертелся весь шаманский мир, о котором с таким восторгом рассказывал Юджи, за которого сражались другие шаманы, рискуя жизнью, — быть одиноким? Ответа Чосо не знал. Он плохо разбирался в человеческой жизни, потому что никогда ею не жил. Но на мгновение он в это поверил. — Хочешь чаю? — предложил Чосо неожиданно даже для самого себя. Годжо покачал головой будто бы с сожалением: — Нужно поскорее передать манускрипт. Предложишь в другой раз? Взгляд Годжо, заинтересованный и смеющийся, ощущался даже сквозь повязку. Его эмоции вообще было очень легко прочитать по губам и мимике. И, хотя Чосо совсем не был уверен, что прочитывает их правильно, думать так было приятно. — Может быть, — пожал он плечами, зная, что лукавит. Годжо улыбнулся шире. *** Большую часть своих тренировок Чосо проводил как и раньше: в особой медитации, умозрительно. Но человеческое тело требовало внимания, так что каждое утро он начинал с пробежки и комплекса упражнений, который посоветовал Юджи. И этого хватало. Вот только когда снова объявившийся Годжо предложил спарринг, кулаки зачесались так, что отказаться Чосо не смог. Это было очевидно плохой идеей: даже без использования техник, которые запрещалось применять внутри барьера, Годжо был слишком силён со своими Шестью глазами, к тому же, выше на голову, а единственным недостатком Годжо Сатору был дерьмовый характер. Так говорила Юки, а человека с характером хуже Чосо не знал. — Думал, придётся тебя уговаривать, — широко улыбаясь, заявил Годжо. Он стащил обувь и носки, довольно ухнул, когда голые ступни коснулись травы. Затем избавился от форменной куртки. — Зря придумывал аргументы. — Например? На самом деле Чосо хотелось спросить другое. Зачем бы Годжо Сатору планировать спарринг с ним, да ещё уговаривать — чтобы оценить силу? Без проклятых техник в этом не было никакого смысла. — Зачем тратить время на разговоры, — заявил Годжо, к удивлению Чосо стягивая ещё и маску. Кажется, к нему и правда отнеслись всерьёз: глаза Годжо горели азартом. — ...когда ты уже стоишь напротив. Первый удар оказался неожиданным — Чосо успел его заблокировать, но с трудом удержался на ногах, потому что не принял удобную стойку. Только что они разговаривали, — Чосо, по правде, больше смотрел, — и вот уже сцепились в схватке. Годжо заслуживал пару пинков за такую хитрость. Не то чтобы отвесить их было так уж просто. В основном приходилось уклоняться и блокировать: контратаковать не получалось. Казалось бы, шаман с такими техниками и бесконечной проклятой энергией должен полагаться в основном на них, но Годжо двигался так естественно и легко, будто тренировался целыми днями. Чосо всегда двигался рвано и резко, у Годжо был иной ритм — текучий, как вода, плавный, он стремительно менялся, стоило только Чосо решить, что он научился читать движения противника. И вот — удар уже выходил смазанный, и Годжо получал мгновение для атаки. — Открылся! — довольно вскрикивал Годжо. — Снова! Даже со своим особенным телом Чосо ощущал каждый его удар и меньше всего хотел подставляться под следующий. Он очень старался ответить Годжо тем же, и иногда это получалось. После особенно удачной попытки Годжо показал порозовевшие от крови зубы — осознав, что он улыбается, Чосо замешкался и получил коленом под дых. — Не тормози! Лёгкие горели, но он смог вывернуться из цепкой хватки, отскочить и выиграть время, чтобы прийти в себя. Годжо тоже воспользовался возможностью отдышаться; Чосо было приятно, что ему удалось заставить его дыхание сбиться, и даже пролить первую кровь. — Неплохо, — сказал Годжо, потрогав разбитую губу. — Уже и забыл — как это. Пришлось напрячься, чтобы вытолкнуть из себя связные слова: — Драться без техники? — Вроде того, — уклончиво ответил Годжо и бросился в нападение. На этот раз Чосо был готов: уже знал, что тот любит использовать болтовню для отвлечения, и внимательно следил за положением его ног. Это помогло избежать первого удара, отбить второй и замахнуться самому — вот только Годжо ловко поднырнул под руку. Чосо попытался хорошенько двинуть его по коленке, и, судя по шипению, преуспел. А затем мир качнулся, и в спину ударила твёрдая земля — трава совсем не смягчила падение — и перед глазами оказалось небо. Сверху его прижало тяжёлое тело Годжо, разгоряченное, живое, но твёрдое, как камень. Контраст оказался поразительным: острые углы суставов, стальные канаты мышц и прерывистое дыхание, дрожь от выплеска адреналина, загнанное биение сердце. Всё это, Чосо знал, можно было сказать и о нём. — Я победил, — выдохнул Годжо, бессмысленно пройдясь ладонями по бокам Чосо, словно пытаясь найти в них опору. Чосо не стал говорить, что, пока они валялись вот так, он мог использовать Копьё крови раз десять. Если бы они применяли техники — у него с самого начала не было бы и шанса. Вместо этого Чосо просто толкнул Годжо в плечо, и тот откатился в сторону, растянулся рядом. Дышать сразу же стало легче, в голове прояснилось, и пришла приятная мысль: спарринг получился что надо. — Ещё раз? — предложил Чосо, едва отдышавшись и найдя в себе силы привстать. Пока Годжо не мог использовать техники, стоило попробовать взять его измором. — Не-а, — отозвался Годжо. — На собрание опоздаю, ещё нужно успеть переодеться. Вопреки собственным словам он не сдвинулся с места — так и остался лежать, раскинув руки и подставив солнцу лицо. Чосо его понимал: валяться вот так в траве, чувствуя, как гудят размятые мышцы и затихает бурлящая кровь, было приятно. Он и сам улёгся обратно, решив, что ему-то уж точно некуда спешить. — Беспокоишься за Хранилище? — спросил он, когда молчание затянулось, а Годжо, рискующий опоздать, так и не пошевелился. — А? — отозвался он. — С чего ты взял? — Проверяешь меня. Ты ведь поэтому?.. Чосо сам не понимал, что именно: предложил спарринг или вообще появляется здесь. Годжо насмешливо фыркнул: — Брось! Раньше тут дежурило три шамана второго ранга, так, для галочки — потому что найти Хранилище не так уж просто. А ты — особый ранг. Тенген утверждал, что если бы не хитрость Кенджаку и не особая связь Чосо с братьями, никто сюда так и не пробрался бы. Это теперь порядок доступа к Хранилищу изменили для доверенных лиц — Годжо и тех шаманов, которые уже бывали в этом месте. — Наоборот, — продолжил Годжо. — Ты зря растрачиваешь здесь свой потенциал. — А ты — время, — не остался Чосо в долгу. — Ты просто не был на собраниях Совета — вот где настоящая трата времени. Годжо рассмеялся, и Чосо вспомнился его оскал во время боя, порозовевшие от крови зубы. Капля крови осталась на вороте футболки — переодеться Годжо и правда стоит. — Всё время жалуешься на Совет и собрания. Зачем ты делаешь то, чего терпеть не можешь? Годжо вдруг привстал, склонился над Чосо, загораживая от солнечных лучей. Цвет его глаз был всё ещё ярче небесного. Наверное, потому, что небо было искусственным — не может быть, чтобы и во внешнем мире оно оказалось таким же тусклым. — Не то чтобы у меня был выбор. Он кривовато улыбнулся — нижняя губа ближе к левому уголку рта распухла. Как только Годжо покинет барьер, сможет использовать обратную технику, но пока что рана чуть кровоточила и наверняка саднила. Лёгкость, с которой Годжо говорил об отсутствии выбора, была плохой маскировкой. — Юджи вернётся через неделю, — он перевёл тему. — Просил узнать, что тебе привезти. — Понятия не имею, — признался Чосо. — Ничего не надо. — Значит, путеводитель ты так и не открывал — про Хоккайдо там тоже есть: достопримечательности, сувениры, еда. Почитай, подумай, а то Юджи расстроится. Книгу, которую Годжо принёс последней, Чосо и правда ещё не читал — только взглянул на обложку и отложил. Отчего-то виды японских островов и Золотого храма, как гласила подпись на обложке, навевали тоску. — Ладно. Чосо пообещал себе сегодня же прочесть главу о Хоккайдо и выбрать хоть что-нибудь — лишь бы порадовать Юджи. Тот и правда любил приносить ему вещи из внешнего мира, особенно из новых мест, которые посещал. Юджи называл это «сувенирами», и каждый из них Чосо берёг, хотя не всегда понимал их назначение. Юджи впервые уезжал так далеко и надолго из Токио — и впервые спрашивал, что привезти. — Если нужна будет помощь — обращайся, — предложил Годжо, всё ещё нависавший над ним. Облизал кровоточащую губу, и Чосо вспомнил своё намерение напоить его чаем. Годжо успел раньше: — Теперь точно пора. — Ну так иди, — только и сказал Чосо. Небо над головой оставалось таким же блеклым. Вглядываться в него так же долго, как раньше, оказалось невыносимо: Чосо полежал ещё пять минут и отправился читать о Хоккайдо. *** Чосо вышел из дома едва рассвело: на этот раз Годжо явился намного раньше обычного. Покидать нагретый футон не хотелось, но проигнорировать Годжо было невозможно так же, как и не заметить его. Он сидел на веранде, в углу, который обычно занимал Чосо, и выглядел непривычно потрёпанным: рукав куртки в земле, на вороте не хватает пуговицы. Чосо не представлял, какой должна быть миссия, чтобы Годжо Сатору вернулся с неё в таком виде. По какой причине он пришёл не к себе, а в Хранилище, думать было и вовсе бесполезно. Сердце беспокойно сжалось, хотя Чосо знал наверняка: Юджи в порядке. Годжо тоже был жив и не истекал кровью, только выглядел как большая нахохлившаяся птица. Чосо вернулся в дом и взял одеяло, которое выручало его холодными ночами. — Все целы? — всё же спросил он, подойдя. Были ещё и другие: Фушигуро, Маки и Оккоцу, которые иногда передавали с Юджи приветы. Юки, с которой, конечно же, ничего просто не могло случиться. Другие люди, которыми дорожил Юджи. Даже Кугисаки, о которой Чосо старался не думать — для Юджи она тоже была важна. — Все, кроме двух проклятий особого уровня и пары гражданских, — Годжо неубедительно усмехнулся. — Пришлось повозиться. Не ожидал. Чосо молча накинул одеяло ему на плечи — солнце только-только включилось и ещё не грело. Годжо тут же вцепился в края и закутался плотнее, будто его знобило. Чосо не знал, остаться или уйти. Возможно, Годжо хотел побыть один. Если бы он вернулся в школу, ему пришлось бы сразу отчитаться Совету. Здесь ему это не грозило. Годжо точно искал одиночества. Потому что если это не так, то он пытался найти компанию в странном месте, у полупроклятия, которое понятия не имело, что с этим делать. И всё же Чосо остался. Просто сел рядом, привычно прислонившись к стене дома. К тому времени, как солнце загорелось на треть, Чосо слегка продрог, а Годжо — уснул, прижавшись к нему горячим боком. От него пахло пылью и потом, намного сильнее — кровью проклятий и слегка человеческой. Пахло битвой и остатками проклятой силы, которая совсем недавно резонировала в его клетках. Чосо невольно вспомнил время, проведённое с Юджи в полуразрушенном Токио. В конце концов голова Годжо оказалась у Чосо на плече, а чуть позже — на коленях. Сопротивляться этому было всё равно, что пытаться остановить цунами. Годжо весь был слишком большой и длинный, а стоило ему расслабиться — ещё и нескладный. Его было попросту много, не только физически: много болтовни, много смеха, бесконечно много проклятой энергии; его присутствие всегда казалось Чосо всеобъемлющим. Тем удивительнее было чувствовать его размеренное дыхание на колене и то и дело поправлять край одеяла, сползающий с плеча. Чтобы не рассматривать вновь и вновь хаос на голове Годжо, чёрную ткань маски, бледную щеку и покрытую испариной шею над широким воротом, Чосо уставился на ясеневую рощу перед собой. Ветви деревьев, покачивающиеся на слабом ветру, впервые не приносили умиротворения: не каждый день ему доверял свой сон человек. Будить его не хотелось, поэтому Чосо оставался неподвижен до тех пор, пока Годжо не проснулся. К счастью, это произошло до того, как он перестал ощущать ноги или умер от жажды: Годжо завозился, перевернулся на спину и приподнял повязку, уставившись на него одним глазом. — Думал, приснилось, — хрипло сообщил он. — Лучше бы, — буркнул Чосо. — В следующий раз — спи дома. — Впервые вижу тебя без хвостиков, — невпопад сказал Годжо, привычно проигнорировав его недовольство. Поднял руку, коснувшись волос: — Красиво. Чосо моргнул, не зная, как реагировать. Годжо улыбался, но не шутил, и продолжал сокращать дистанцию. Никто прежде не касался его волос, кроме Эсо — Чосо не позволил этого даже Махито, когда тот притащил яркие пластиковые заколки, чтобы повеселиться. — Чай будешь? — предложил Чосо вместо того, чтобы шлёпнуть его по руке. — И снова вынужден отказаться, — вздохнул Годжо, наконец-то оставив в покое его волосы, а затем и колени. — Скорее всего, снаружи меня уже хватились. Нужно отчитаться о задании. Чосо с трудом встал, чувствуя, как кровь с покалыванием растекается по ногам. Годжо уже лениво потирал шею: спать на дощатом полу и чужих коленях тоже было не слишком удобно. На языке вертелся простой вопрос, который Чосо всё же решился задать: — Ну и зачем тогда приходил? Годжо улыбнулся особенно мягко и не ответил. Только махнул рукой на прощание и поспешил прочь — наконец-то выполнять свои прямые обязанности, а не валять дурака. Вопрос, на который Чосо так и не получил ответа, преследовал его весь оставшийся день. *** — Ваши свитки, господин Хранитель! — заголосил Годжо, едва переступив порог. — Они не мои, — лениво отмахнулся Чосо, но свитки забрал. Несмотря на шум, который неизбежно производил Годжо, Чосо был ему рад: прошло целых три дня с того утра, когда Годжо уснул на его веранде. На форменной куртке уже красовался полный комплект пуговиц, а сам Годжо сиял, как начищенная монета. — Зато дораяки точно твои, — он помахал небольшим бумажным пакетом. — На этот раз всё-таки угостишь меня чаем? — Пошли, — вздохнул Чосо. Пришлось отложить свитки, чтобы разобраться с ними потом, — искать сейчас нужную секцию не хотелось. Чосо толкнул неприметную дверь, ведущую в коридор к жилой части, и Годжо последовал за ним, не скрывая своего любопытства. — Никогда здесь не был. — Раньше ничего кроме Хранилища и не было. Тенген расширил пространство, чтобы мне было, где жить. — Очень мило с его стороны, — хмыкнул Годжо. Коридор всегда был разной длины: иногда достаточно было открыть дверь, чтобы переступить порог собственной кухни, но чаще, как и сегодня, путь тянулся и тянулся. Будто нарочно, когда за ним тенью следовал Годжо, почти наступая на пятки. — Уже близко, — сказал он, и Чосо невольно позавидовал его Шести глазам. В постоянно меняющемся барьере Тенгена эта способность была бы очень кстати. За очередным изгибом коридора и правда оказалась кухня. — Минималистично, — немедленно оценил Годжо. — Места Тенген мог бы и не жалеть. Чосо лишь пожал плечами. Тенген и без того постарался: преобразил глухое здание Хранилища в дом с широкой верандой, одной жилой комнатой, кухней и ванной; не забыл про обстановку. Даже продукты регулярно появлялись, свежие и достаточно разнообразные. Большего и не требовалось: пока Чосо мог оставаться рядом с братьями, размер жилища и быт его не беспокоили. Годжо благоразумно уселся за стол, и кухня словно бы сразу стала вдвое просторнее. Чосо занялся приготовлением чая. Годжо устал молчать раньше, чем нагрелась вода: — Решил, что заказать Юджи? Последний шанс. — Нет, — вздохнул Чосо, ополаскивая вторую чашку, которой почти никогда не пользовался. — Всё, что я понял из путеводителя — на Хоккайдо популярны медведи. — Тебе нравятся медведи? Чосо бросил взгляд через плечо — Годжо точно над ним насмехался. — В общем, это не проблема: чашка с медведем, фигурка медведя, — перечислял он, картинно загибая пальцы, — что угодно с принтом медведя... — Звучит странно, — фыркнул Чосо, едва не просыпав чай. — Одежда может быть с медведем? — Легко, замечательный выбор, — ещё больше воодушевился Годжо. — Наконец-то посмотрю на тебя в нормальной одежде. — С медведем, — кисло заметил Чосо, залив чайные листья водой. На самом деле он с трудом сдерживал смех. Годжо сдерживаться не стал и гнусно захихикал, спрятав улыбку в ладони. Чосо поставил две пустые чашки, наполненный заварочный чайник и тарелку для сладостей, уселся рядом, стараясь удержать лицо. — Я не очень хорош в приготовлении чая. — С детства ненавижу чайные церемонии — скукотища смертная, — заявил Годжо, пересыпав дораяки в тарелку. — Так что и чай любой сойдёт. Лучше попробуй это. Годжо так надкусил дораяки, что сразу стало ясно: делиться ему не очень-то хочется. Тесто и правда оказалось вкусным и воздушным, а паста — приторно-сладкой. — Нравится? — Слишком сладко. — Как может быть слишком сладко?! Они так и переговаривались — совершенно ни о чём, перескакивая с темы на тему. Годжо спрашивал о незначительных мелочах, будто барьер между ними был магическим, и для того, чтобы его разрушить, нужно докопаться до самых мелких деталей. И с каждой минутой Чосо чувствовал, как этот барьер тает — вот он уже смеётся над историей из детства Годжо, а вот — сам рассказывает о том, как Махито учил его играть в монополию. И даже когда Годжо затронул тему, говорить о которой не хотелось, ничего не сломалось. — А что насчёт малыша Камо? — спросил Годжо, когда Чосо налил им по второй чашке чая. — Ничего. — Ладно, — кивнул Годжо. Слизнул след пасты в уголке рта. — Последний дораяки — мой, ты всё равно ничего не понимаешь в сладостях. С ним и правда бывало… хорошо. *** Юджи пришёл, когда Чосо совсем заскучал: даже Годжо не появлялся уже пять дней, хотя обещал вернуться через два и с шоколадом. В подарок он привёз смешную футболку с принтом медведя-символа Хоккайдо (даже более нелепого, чем представлялось), снова притащил стопку манги и пакет продуктов. — Ужин? — спросил Юджи так, словно они готовили вместе каждый день. — Ужин, — кивнул Чосо, даже не пытаясь сдержать улыбку. После они толкались локтями у маленького кухонного столика. С появлением Юджи даже аскетичная кухня становилась уютной и тёплой: он много смеялся, рассказывал обо всём, что придёт в голову, и одновременно управлялся с готовкой. Чосо, как и в прошлые пару раз, оставалось лишь быть на подхвате: почистить лук и порезать как можно мельче, нашинковать капусту, тщательно промыть рис. А Юджи продолжал трещать без умолку, пока его руки творили настоящую магию. Иногда Чосо сам не верил, что ему повезло увидеть Юджи таким. В те дни, что они провели вдвоем в разрушенном Токио, он был совсем другим, разбитым и бесконечно несчастным. Но даже тогда, забываясь, Юджи улыбался — и только после конца Игры, когда они снова встретились, Чосо услышал его смех впервые. Теперь же он смеялся очень часто. — Надеюсь, ты сможешь это есть. Кажется, я насыпал слишком много перца… Нобара терпеть не может, когда я так делаю. Иногда — специально. Юджи коварно хихикнул и подмигнул — Чосо отвернулся к плите, чтобы проверить рис, который не нуждался в его внимании. В желудке словно появился камень, что случалось всякий раз, стоило ему вспомнить о Кугисаки. Она была дорога Юджи и в тот раз просто выполняла обязанности шамана вместе с ним, но Чосо не мог простить её по-настоящему. К счастью, им не приходилось встречаться, а изредка слышать о ней от Юджи было почти не больно. — Так ты любишь острое, братец? Сердце Чосо мгновенно оттаяло. Он пожал плечами: — Вот и проверим. В основном Чосо был равнодушен к еде: ему нравилось всё, но ничего — особенно, и приём пищи был для него лишь необходимостью. Любой, кроме ужинов с Юджи, потому что они всегда были особенными. Окономияки получились волшебными. — Кажется, я больше никогда не смогу встать, — заныл Юджи, откинувшись на спинку стула. Чосо хмыкнул и отправил в рот последний кусочек. Вид сытого и довольного Юджи доставлял ему такое же удовольствие, как и эта еда. — Можно вопрос? Юджи со странной неловкостью почесал нос. Чосо немедленно насторожился: обычно Юджи мог открыто и прямо спросить даже о самых глупых или сложных вещах, без предварительного разрешения. — Давай. — Может, это не моё дело… Но что ты думаешь о Норитоши, который из клана Камо? Вопрос был неожиданным. Чосо тут же вспомнил письмо, написанное предельно аккуратным, сухим почерком. Его содержание было странным. Норитоши предлагал встретиться, ведь в каком-то смысле в Чосо текла кровь клана Камо. И главное, он владел клановыми техниками — тут Норитоши выражал надежду, что они даже могли бы вместе потренироваться. Где-то в ровных рядах иероглифов прочитывались волнение и неловкость, из-за которых Чосо так и не написал ответ, суть которого сводилась бы к отказу. «Лучше бы Годжо никогда его не приносил», — то и дело думал он, цепляясь взглядом за широкий конверт с ненавистным клановым гербом. К слову, о Годжо… — Некоторым стоило бы поменьше трепаться, — вздохнул Чосо. — Вечно Годжо лезет не в своё дело. — Годжо-сенсей? А он тут причём? — захлопал глазами Юджи. Чосо тут же понял, что прокололся, ведь Юджи не стал бы ничего утаивать. — Так ты не от него про письмо узнал? — Да нет, я перед отъездом Камо встретил, мы разговорились. Он очень классный, правда! Так он всё-таки написал? Чосо кивнул и отложил палочки, которые едва не переломил надвое. Юджи проводил их взглядом. — Мне нельзя было говорить, где ты, так что я только намекнул, что смогу передать письмо, — сказал он. Нахмурился: — Не надо было, да? — Не бери в голову. Теперь стало понятно, почему Норитоши написал это письмо: Юджи мог убедить кого угодно и в чём угодно, таким уж он был. Даже младшего Норитоши Камо в том, что ему может быть полезно какое-то там полупроклятие, над которым потрудился его предок. — А что, сенсей часто здесь бывает? — снова оживился Юджи. — Чаще, чем стоило бы, — эта тема была куда безопаснее. — По-моему, он прячется здесь от обязанностей. — Думаешь? — с сомнением протянул Юджи. Широко улыбнулся: — Хотя это на него похоже. Наверное, стоило ценить Годжо хотя бы за то, как сильно его любит Юджи. Или как относятся к нему другие ученики: все они рисковали жизнями ради его спасения, но не вынужденно, не только из-за того, что он был единственным, кто мог остановить Кенджаку и эволюцию. Просто Годжо Сатору был одним из них, а не только руководил. Иногда Чосо казалось, что он может понять их чувства. — Кстати, я рассказывал, как Тодо поспорил с Мегуми и проиграл желание? Чосо улыбнулся: сейчас он об этом узнает. Прощание каждый раз давалось ему тяжело, зато после него наступало умиротворение. Чосо подолгу сидел на веранде, закутавшись в одеяло, и смотрел на звёзды. Так он поступил и в этот раз, зачем-то натянув на себя подарочную футболку, которая в отличие от туники совсем не грела. Ему всегда было жаль отпускать Юджи, но его место точно было не здесь. И, хотя часть сердца всегда рвалась за ним, а часть требовала вцепиться и не отпускать, Чосо никогда не мечтал, чтобы Юджи был одним из тех его братьев, что занимали полки стеллажа. Хотя, наверное, тогда ему было бы проще. Иногда Чосо боялся собственных мыслей, таких, как эта. Принадлежала она его человеческой части или проклятию, возможно ли было отделить одну от другой? Ответа не существовало, и размышлять над ним было бесполезно. Тем лучше, что у Годжо была раздражающая привычка мешать его одиночеству: — Ну и холодина здесь у тебя. Чосо впервые почувствовал приближение Годжо не сразу — настолько глубоко ушёл в свои мысли. Но ещё удивительнее оказалось другое: за прошедшие дни Чосо успел заскучать по его несносной физиономии особенно сильно. — Одеяло — моё, делиться не собираюсь, — проворчал Чосо, не собираясь выдавать свою радость. — Жадный, как и всегда, — фыркнул Годжо, усаживаясь даже не рядом — напротив, загородив собой и вид на тени ясеневой рощи, и на луну. — Как день? Чосо окинул его взглядом: чёрную рубашку и штаны, почти сливающиеся с ночью, белый хаос на голове в ореоле слабого лунного света, круглые очки. Годжо казался уставшим. — Приходил Юджи, — улыбнулся Чосо. Отделаться парой слов оказалось выше его сил: — Мы вместе готовили окономияки, Юджи рассказывал про Хоккайдо и последнее задание, и как выбирал всем сувениры. А ещё там был первый особый уровень, и… Хотелось говорить и говорить: едва ли не впервые ему было что рассказать. Годжо смотрел на Чосо как-то странно, но слушал с неподдельным интересом. — ...а потом он выболтал финал манги, которую я ещё не дочитал. Это называется «спойлер», да? Ненавижу спойлеры, но Юджи не специально, так что… — Хорошо провели время? — вдруг спросил Годжо, прервав его поток слов. — Было весело, — кивнул Чосо, чувствуя, как губы сами собой расползаются в улыбке. — Тогда почему ты… Вместо слов Годжо протянул руку к его лицу. Чосо замер, позволив коснуться своей левой щеки. Хотя Годжо и жаловался на холод, его пальцы были горячими, как раскалённые угли. На них оказалась кровь. — Бывает иногда, — пожал он плечами, чувствуя, как горит щека. Словно на ней уже расцветает ожог. — Похоже на слёзы, — задумчиво протянул Годжо, рассматривая пальцы. Поднёс их к губам: — А на вкус… Чосо успел перехватить его руку прежде, чем он слизнул кровь. Кисть Годжо казалась хрупкой, но лишь по контрасту с огромными ладонями и длинными пальцами. На мгновение Чосо захотелось её сломать — так сильно его разозлила беспечность Годжо. — Ты в курсе, что моя кровь ядовитая? — Вот как? — Годжо дурашливо вскинул брови: не понять, издевался или всерьёз. — Ты правда приходишь к полупроклятию, даже не зная всё о его способностях? — Нет, — улыбнулся Годжо, одновременно ответив и уйдя от ответа. Точно, издевается. Чосо с удивлением понял, что Годжо на взводе. Тот демонстративно пошевелил пальцами, и Чосо немедленно отпустил его руку, уверенный, что на светлой коже останутся следы. Пока Годжо не излечит их Обратной техникой. — Так почему ты сидишь здесь, если хочешь быть рядом с Юджи? — спросил Годжо, растирая запястье. Чосо мог бы просто встать, забрать давно сползшее с плеч одеяло и уйти в дом. Он не был обязан отвечать на вопросы Годжо — но тот столько раз начинал этот разговор, так или иначе спрашивая: — Не надоело? Врать самому себе. — Я должен быть с братьями, — наконец-то ответил Чосо. — Юджи — не один, а у них есть только я. Годжо покачал головой. По затвердевшим скулам и холодному взгляду поверх очков становилось ясно: он и правда не в духе. — Твои братья — не живут в обычном смысле и никогда не будут, — сказал он без запала, отстранённо и холодно. — Даже если бы можно было воплотить их в человеческом теле, это было бы негуманно и по отношению к ним самим: Юджи рассказывал о Кечизу. Чем младше Картина смерти, тем больше она похожа на проклятие и тем сильнее страдает. Каждое его слово звучало как приговор, давно уже Чосо известный. — Ты не сказал ничего нового, — сквозь зубы процедил он. Хотелось двинуть Годжо в нос, хотя бы попытаться: правда, произнесённая вслух, будто становилась единственно возможной. Она делала Чосо больно. — Тогда зачем ты здесь? Братья, должность Хранителя — это всё ширма. Ты просто боишься вылезти из кокона, потому что снаружи — страшная настоящая жизнь. — Заткнись, — Чосо угрожающе сжал кулаки. — Думаешь, они хотели бы, чтобы ты сидел здесь один и плакал? — Я не… Годжо ткнул его пальцем в грудь, и Чосо опустил взгляд — на новую футболку уже упало несколько капель крови. Неожиданно гнев, сжигающий его изнутри, стал слабее. Подарок Юджи было жалко. — Это не слёзы, — упрямо сказал Чосо. — Ладно, — слишком легко согласился Годжо. Не по-настоящему. — И я не один. Со мной Норансо, Сёусо, Тансо, Сансо, Коцусо и Сёсо. Юджи иногда заходит. И… ты. Чосо не должен был включать Годжо в этот список, не теперь, когда так сильно на него злился. Но такова была неприятная правда. — Хорошо, — неожиданно сказал Годжо. По его лицу невозможно было что-то понять, но одно Чосо видел отчётливо: оно переменилось. — Иди сюда. Он приглашающе раскинул руки. Чосо не пошевелился, и тогда Годжо придвинулся сам, уложил горячие ладони на его лопатки и прижал к себе. — Кровь… испачкаю, — беспомощно пробормотал Чосо, уткнувшись носом в его плечо. — Забей, на чёрном не видно, — только и сказал Годжо. Это было… странно. Как и всё, что делал Годжо, разрушая барьеры и стирая границы. Чосо обнимался только один раз, с Юджи, после окончания Смертельной Игры. Тогда он так же естественно обнял его в ответ и застыл, не понимая, что делать дальше, как только следом за рефлексами включилась голова. Для его человеческого тела, которое ещё помнило навыки прошлого хозяина — благодаря им Чосо умел читать и писать, готовить, дрочить, в конце концов, — это было фантомным воспоминанием, остаточным теплом, давно уже закрашенной надписью на стене подворотни. Чем-то забытым, но важным. Сам Чосо не знал, где заканчивается тоска его человеческого тела и начинается его собственная, но объятия ему точно нравились. Даже с Годжо, хотя они и казались другими. — Прости за всё, что я наговорил, — сказал Годжо. Тёплое дыхание гладило волосы на макушке. — Это не моё дело. — Да. Злиться больше не получалось. Чосо чувствовал жар ладони на своей спине и слышал громкое биение сердца — своего или чужого — не разобрать. — Если когда-нибудь захочешь об этом поговорить — скажи. — Ладно. — Точно не сейчас. Годжо вздохнул, потёрся о его макушку острым подбородком и прижался щекой. Продолжил: — Я просто злюсь, потому что теперь смогу приходить только по официальным причинам — старики взбесились после того, как потеряли меня после миссии. Причинно-следственная связь ускользала: зачем приходить, если теперь его могли найти и здесь? — Какая-то бессмыслица. — Думают, что ещё могут меня контролировать, — Годжо тихо рассмеялся, истолковав его слова по-своему. Чосо решил не объясняться. — Ты невыносим. — Я знаю. Возможно, Годжо решил восполнить все объятия, которых лишился, пока сидел в Темнице, — или потратить все, которые были отмерены Чосо на оставшуюся жизнь. Они так и сидели, пока Чосо не осмелился спросить: — Отпустишь? — Ты тёплый, — пробормотал Годжо. «Ты тоже», подумал Чосо и неохотно разжал пальцы, вцепившиеся в чужую рубашку. Годжо выпустил его из объятий, напоследок скользнув по спине горячей ладонью. — Надеюсь, смогу заскочить через пару дней, — сказал он с улыбкой. — Постараюсь не забыть шоколад. Чосо фыркнул: он всё равно не любил сладкое. *** Цилиндр из толстого стекла, заполненный мутной жидкостью, каменные ограничители у оснований и маленькие скукоженные плоды, в которых едва угадывались человеческие очертания — такими были его братья и сёстры. Чосо смотрел на них часами. Тратил пять минут на то, чтобы смахнуть несуществующую пыль, а остальное время — смотрел. Часто рассказывал о прошедшем дне или о том, что вычитал в книгах; реже читал их вслух, сидя на полу у стеллажа. Норансо, Сёусо, Тансо, Сансо, Коцусо и Сёсо молчали. Чосо помнил их голоса очень отчётливо, лучше всего из того времени, когда был таким же плодом в пробирке, как и они. Месяцев, проведённых в барьере Тенгена, было достаточно, чтобы понять: больше он их не услышит. Годжо был прав: его братья не жили в обычном смысле этого слова, а он — жил. Именно поэтому они больше не могли общаться: Чосо лишился доступа в их измерение, хотя связь оставалась. Медитации тоже не помогали. — Если бы я мог быть с вами, — жалко сказал Чосо, коснувшись пальцами сосуда с Тансо. Во рту стало кисло и гадко: имеет ли он право так говорить? Он, обладающий настоящим человеческим телом, знающий, как ощущается ток живой крови по венам и артериям, что такое — дышать, по-настоящему сражаться, проигрывать и побеждать, есть вкусную еду и чувствовать человеческое тепло, смеяться. Он, которому было дано то, чего никогда не получат остальные. — Хотите ли вы, чтобы я был с вами?.. Повезло ему одному: он был старшим, а потому самым сильным. Наиболее приспособленным к человеческому телу. Даже Эсо страдал и прятал спину, не говоря о Кечизу, который и вовсе не походил на человека. Пытаться воплотить остальных братьев и сестёр означало обречь их на боль и страдания. Чосо отмёл эту идею даже раньше, чем получил разрешение жить в Хранилище и принял Контракт. Согласно Контракту, он был волен покинуть Хранилище в любой момент, но не взяв с собой ни одного артефакта. Чосо точно знал: его долг — быть их проводником в этом мире. Но был ли он им, сидя здесь, в безопасности и забвении? Было ли им лучше от его присутствия? «Думаешь, твои братья хотели бы, чтобы ты сидел здесь один и плакал?» — Вопрос Годжо всё не выходил из головы. Хотели бы они?.. — Я не знаю, — вздохнул Чосо. Прижался лбом к стеллажу, легонько ударился, но мысли не прояснились. — Ничего не знаю. Снаружи был Юджи, которому — Чосо знал точно — не нужно было ни за кем следовать. Присутствие Чосо рядом могло лишь обременить его и доставить проблем. Скажи Чосо такое кто-то другой, и он лишь недоумевающе фыркнул бы: брат не может обременить брата, но Юджи был другим. Чосо знал, что никогда не станет для Юджи тем же, кем он был для Чосо: их кровная связь работала лишь в одном направлении. Но они всё-таки были связаны теми днями в Шибуе, когда сражались плечом к плечу, разделёнными вместе трудностями. Достаточно ли этой связи Юджи, чтобы он захотел видеть его рядом, Чосо не знал — но по крайней мере её было достаточно, чтобы Юджи навещал его в барьере, и это дарило надежду. Снаружи было общество шаманов со своими правилами и законами. Снаружи был Норитоши Камо, который писал странные письма. Снаружи была Кугисаки Нобара, с которой Чосо желал никогда не встречаться. Снаружи был целый мир, которого Чосо не знал и который узнать боялся. Раньше Чосо казалось, что ему там нет места. Теперь же, вспоминая слова Годжо и тепло его объятий, смех Юджи и вкус приготовленного им ужина, он начал сомневаться. *** Чемодан в руках Годжо не сулил ничего хорошего: настолько крупные артефакты попадались редко. За сотни лет в Хранилище таких не набралось и десятка. А с редкими проклятыми предметами всегда были связаны опасность и смерть: кто-то из шаманов мог пострадать. — Вообще-то я рассчитывал на приём потеплее, — обиженно признался Годжо. — Мне всего лишь нужна одна маленькая, но кусачая книга — ничего такого. — А это? — А, это-о-о, — загадочно протянул тот. — Это тебе. Годжо поставил чемодан на пол, даже не попробовав отыскать в Хранилище свободный стол. Чосо уставился на него с возросшим подозрением. То, как Годжо закатил глаза, было видно даже сквозь повязку. — Какая книга нужна? — Она реально кусается. Захвачу перед уходом — лучше как можно дольше её не трогать. Чемодан был старый, даже старинный: на тёмно-синей коже остались следы времени. На металлическом замке были царапины и пара вмятин. Годжо уселся рядом с чемоданом, бережно уложил его плашмя, щёлкнул механическим замком и откинул крышку. Чосо уставился на незнакомое устройство, перебирая в памяти свои скудные знания о человеческих изобретениях. — Я всё думал, чем могу с тобой поделиться, кроме книг. Иди сюда. Чосо покорно сел рядом, разглядывая внутренности «чемодана», который оказался не так-то прост: большой плоский диск по центру, какая-то металлическая трубка и квадратные конверты, зафиксированные у откинутой крышки. Годжо щёлкнул металлическими переключателями у края диска, вставил в отверстие сбоку ручку и принялся её крутить, оборот за оборотом, заводя некий механизм. Чосо решил не спрашивать, а просто смотреть, как Годжо ловко управляется с машиной. В конце концов ручка начала проворачиваться с заметным усилием, и Годжо остановился, отпустил её, достал один из конвертов, а из него — тонкий чёрный диск с отверстием в центре, в точности повторяющий размерами тот, что был в чемодане. — Это называется «пластинка», — сказал Годжо так, словно это что-то объясняло. — С ней нужно осторожно, хрупкая. Годжо, касаясь лишь краёв пластинки, уложил её на диск и щёлкнул одним из переключателей. Диск начал медленно вращаться, на глазах набирая обороты; Годжо взялся за трубку: — А здесь мембрана и игла. Сейчас поймёшь. Он переместил механизм на пластинку, к самому её краю, и отпустил. Раздался тихий скрежет. За секунду до этого Чосо понял: это будет звук. Это была музыка. Первые звонкие ноты разорвали тишину Хранилища, и Чосо невольно вздрогнул. Пластинка быстро вращалась, будто пытаясь его загипнотизировать. Он слегка жалел, что не успел прочитать надписи ближе к центру, пока она была неподвижна. Музыка словно дышала: то набирала громкость, то затухала, смолкала, чтобы зазвучать вновь. Сначала неуверенная, она вошла в ритм, неустойчивый и беспокойный, а затем сорвалась и ускорилась до предела, и сердце Чосо — вместе с ней. Он невольно прижал ладонь к груди, будто мог этим помешать сердцу выскочить, вывалиться прямо на пол, под прицел Шести глаз. И, когда накал стал невыносимым, мелодия вновь успокоилась. Чосо с удивлением поднял глаза на Годжо — тот улыбался и смотрел прямо на него. Без маски. На его лице читались жадное любопытство и восторг. Наверное, это было то же самое, что ставить эксперименты на мышах, как, по рассказам Юки, делали люди: Чосо был так же неискушён и не властен над происходящим. Наверное, за его реакциями было забавно наблюдать. Чосо открыл было рот, но Годжо приложил палец к своим губам, призывая его к молчанию. Мелодия из печальной стала ласковой, яркой и звучной, наконец-то радуя сердце. Чосо не смог заговорить, разрушив момент. В глазах Годжо теперь были тепло и солнце. Чосо больше не чувствовал себя лабораторной мышью — так нельзя смотреть только из любопытства. Музыка оборвалась на высокой ноте, игла заскребла по пластинке — Годжо моргнул и первым разорвал зрительный контакт, отодвинул трубку и остановил диск. На его скулах отчего-то расползлись красные пятна. — Это полностью механический проигрыватель, так что работает даже здесь, — ровно сказал он. Осторожно снял пластинку: — Всё очень старое, первой трети прошлого века — даже пластинки особенные, потом появились виниловые. Так что современной музыки, записанной для этого проигрывателя, не найти. — А… это? — Чосо невнятно махнул рукой, не в силах отыскать слова. — Баллада, европейского композитора. Тут ещё есть — уже наше, тридцатых годов. Послушаешь, скажешь, что понравилось больше. Годжо убрал пластинку в конверт, отложил, явно собираясь оставить Чосо один на один с этим устройством. Похоже, времени у него было мало, хватило только на официальный визит. — А что нравится тебе? Чосо не знал, почему это кажется ему важным. — Этого нет на таких старых пластинках, — ответил Годжо, стряхивая с чемодана несуществующую пыль. Возможно, причина его спешки была и в другом, но Чосо никак не мог опознать странную перемену. — Я бы принёс тебе рок или джаз, и ещё Битлов, потому что такое надо знать. И хип-хоп, который нравится Юджи, — он наконец-то взглянул Чосо в глаза. Подмигнул: — Или заставил бы тебя танцевать со мной танго. Чосо понятия не имел, что это значит, — и что значит участившееся без причины сердцебиение. — Мне понравилась баллада, — невпопад сказал он. — Мне понравился ты, — неожиданно парировал Годжо. Продолжил: — Музыка тебе идёт. Чосо и подумать не мог, что сердце может зайтись ещё сильнее всего лишь от каких-то слов. Или дело было в том, как выглядел Годжо, когда их говорил. — Жаль, не могу послушать с тобой остальные. Нельзя задерживаться. — Так в каком шкафу та жуткая книга? — схватился Чосо за возможность перевести тему. — В третьем, в секции зооморфных проклятий. С зубастым корешком. «Мне понравился ты», — мысленно повторял про себя на все лады Чосо, поворачивая фразу то так, то эдак. И что бы это могло значить?.. *** С появлением проигрывателя в доме стало громче. И чуть-чуть веселее. По краткой инструкции, заботливо составленной Годжо в дополнение к путаной печатной, всё оказалось очень просто. Постоянно музыка играть не могла, за пластинками приходилось следить, постоянно их менять и заводить механизм заново, но каждый вечер Чосо устраивал мини-концерт. Он не знал, нравится это братьям или нет. Хотелось думать, что они тоже слышат эти чудесные звуки баллады, которая так и осталась его любимой, или весёлые голоса на других записях. Чосо не знал ничего. Он мог лишь говорить с ними, только догадываясь, какими могли быть ответы. Ставить в очередной раз пластинку и представлять, что её слушает не он один. Читать книгу вслух — вдруг им тоже интересно, кто же убил любовницу главы клана. В такие вечера Чосо не знал, чувствует он себя абсолютно счастливым или столь же несчастным. Песня сменилась шуршанием: игла дошла до звуковыводящей дорожки. Чосо остановил диск раньше, чем сработал автоматический тормоз; снял пластинку, бережно сунул её в конверт и убрал; отжал тормоз, чтобы ослабить пружину. Возиться с техникой ему, как оказалось, нравилось. Наверное, ему бы понравилось ещё очень многое из того, о существовании чего он пока ещё просто не знал. В такие вечера Чосо не мог игнорировать эту мысль. Чосо вынул ручку для заведения механизма, убрал ее на место и закрыл крышку, сдвинул чемоданчик на край стола, вновь остановившись взглядом на дурацком письме. Даже если это Юджи надоумил Камо написать ему — каким нужно быть человеком, чтобы это сделать? И с какой целью? Он сам не заметил, как зачитал письмо до дыр. Иногда ему чудился между строк скрытый мотив, высокомерие и притворство. Куда чаще, как и сегодня, Чосо ощущал чужое одиночество. Может, из-за обострения своего. По той же причине Чосо уселся за стол с намерением написать ответ. Взял лист бумаги, ручку с фигуркой тигра на конце, которую когда-то оставил Юджи, и завис. Что можно написать незнакомому человеку, кроме: «Спасибо за письмо, но нет»? Нужно ли смягчить отказ или лучше написать прямо и без утайки: твой предок был величайшей мразью, и иметь что-то общее с ним для меня — пытка; устанавливать связи с кланом Камо мне бы не хотелось; в техниках крови я вряд ли буду хорошим советчиком, ведь я не человек, но всё же лучше сосредоточиться на усилении контроля и медитациях. Камо начинал своё письмо с формального вопроса о погоде, и даже на него не получалось ответить. Погода здесь всегда была одинакова: солнце либо светило, либо нет. Чосо ограничился тем, что зачеркнул первую же написанную фразу, скомкал лист и выбросил в мусор. От того, чтобы отправить следом и письмо от Норитоши Камо, он едва удержался. *** Годжо в очередной раз прервал своим появлением медитацию. Чосо уже и не помнил, когда в последний раз за это искренне на него злился. Годжо принёс шоколад: кучу маленьких плиток в ярких обёртках. Пришлось перепробовать все, пока не стало понятно, что Чосо всё-таки не любит сладкое, но горький шоколад — ничего. — Ты разбиваешь мне сердце, — заныл Годжо, когда Чосо отказался снова пробовать «наслаждение для вкусовых рецепторов с кокосовым кремом». — Тебе же больше достанется. Годжо рассмеялся, хлопнул его по плечу: — И то. На этот раз Годжо явился без официального повода и не торопился уходить. Чосо было любопытно, как он смог это провернуть, отыскал ли новую лазейку или надавил на Совет. В конце концов, Годжо мог просто заявить: «Попробуйте меня остановить», — и никто бы не попытался этого сделать. Что заставляло Годжо приходить вновь и вновь — вот вопрос, который по-настоящему занимал Чосо. Что заставляло его забегать на десять минут, чтобы притащить чемодан, или часами просиживать рядом. Или завалиться на нагретый за день дощатый пол, как сейчас, закинуть руки за голову и довольно вздохнуть, будто собираясь остаться здесь навсегда. — Кстати, виделся недавно с Юки, — сказал Годжо, прерывая бесполезные размышления Чосо. — Передавала пожелание не сдохнуть со скуки. — Уверен, ей самой скука не грозит. — Само собой, — хохотнул Годжо. — Тем более она взяла Кугисаки на пару недель в ученицы — с ней точно не соскучишься. Чосо промолчал. Перевёл взгляд на ясеневую рощу, мерно покачивающую ветвями. Где-то там, в Токио, томилась осень и начинала золотиться листва, как на иллюстрации из путеводителя. — А ты недолюбливаешь Кугисаки, да? — не давал ему покоя Годжо. — Я с ней не знаком. — Но я предложил отличное начало истории, а ты его проигнорировал. — И продолжу это делать, — твёрдо заявил Чосо, надеясь, что этого хватит. Годжо хмыкнул. Всерьёз рассчитывать на то, что он перестанет развивать эту тему, было глупо. Годжо слишком любил объяснять, что чувствует Чосо, ему самому. Может, это и было полезно, но всё равно раздражало. — Если вы когда-нибудь встретитесь, тебе не придётся её прощать, — сказал Годжо очередную раздражающую вещь. — Она не станет извиняться. — Мне всё равно, — Чосо закрыл глаза. Юджи не извинялся тоже: только спрашивал, как Чосо может быть на его стороне после того, что он сделал с Эсо и Кечизу. У Чосо не было исчерпывающего ответа; его внутренний инстинкт, физически ощутимую связь никак не удавалось облечь в убедительные слова. Потому он просто был рядом с Юджи, не пытаясь ничего объяснять. Его отношением к Кугисаки руководил здравый смысл: она была другом Юджи. И делала тогда свою работу, как и он. Но это не означало, что Чосо сможет хорошо к ней относиться. — Если бы ты узнал о ней что-то кроме того, что она убила твоих братьев, тебе было бы легче. А в обычных условиях тебе пришлось бы узнать. Чосо мог бы сказать, что слышал от Юджи достаточно, но это было не так. Юджи очень редко заговаривал о Кугисаки и всегда — вскользь, случайно, наверняка ощущая неприятие Чосо. — Иногда я тебе завидую, — сказал вдруг Годжо. — Отгородился от всего мира и чувствуешь себя на своём месте. Никаких встреч с неприятными тебе людьми и моральных дилемм. Никаких обязательств. — Хочешь так же? — спросил Чосо, взглянув на него. Ему хотелось увидеть глаза, скрытые повязкой — было ли в них осуждение? — Даже не представляю. Я родился в клане Годжо с техниками Шести глаз и Бесконечности. — Но сейчас тебя ведь никто не может заставить? — Я и сам хорошо с этим справляюсь, — фыркнул Годжо. Чосо тоже не сдержал смешка. Если бы такой сильный шаман как Годжо отказался от ответственности — миру пришёл бы конец. Или если бы он сделал неправильный выбор, тот что попроще. Что стоило Годжо Сатору не подчиняться Совету, особенно теперь, после битвы с Кенджаку?.. Сейчас многое изменилось и меняется до сих пор — так ему говорил Юджи, повторяя слова Фушигуро. Годжо оставался ключевой фигурой в этих переменах, и он выжидал. Чосо знал, что это даётся ему не так уж просто. Вспоминая раннее утро на веранде, он до сих пор ощущал фантомную тяжесть на своих коленях и тепло дыхания. И острое осознание чужой беззащитности и доверия. Казалось справедливым довериться в ответ, хотя это и было трудно. — Расскажи про Кугисаки, — в конце концов попросил Чосо. — Какая она? Годжо довольно вздохнул. *** Войдя в комнату, Юджи первым делом бросил взгляд на стеллаж; неуверенно протянул: — Простите за вторжение… Вроде как. Чосо украдкой улыбнулся: попытки Юджи сделать вид, что его не пугает вид его кровных родственников, заключенных в пробирки, заслуживали признания. То, что сделал Камо, было бесчеловечно и жутко; Чосо никогда и не ждал, что Юджи почувствует привязанность к братьям и сёстрам, которых не мог узнать. — Так вот что ты хотел показать! — воскликнул вдруг Юджи. — Откуда это у тебя? Он тут же оказался у столика, коснулся откинутой крышки проигрывателя так осторожно, словно тот мог рассыпаться в любой момент. Чосо никогда не задумывался о ценности этой вещи в мире людей, но, похоже, она была велика. — Годжо принёс. — Обалдеть, и где только достал? — протянул Юджи, рассматривая проигрыватель со всех сторон. От его замешательства не осталось и следа. — Тут механика, да, потому и работает? Хитро. Надо будет купить тебе виниловых пластинок… — Годжо говорил, что виниловые не подходят — эти другие. Очень старые. — Настоящий раритет, — с ещё большим восторгом заключил Юджи. — Включишь что-нибудь? Покажи, как! Юджи уселся рядом со столиком, захлопал в ладоши, когда Чосо сел рядом — как ребёнок малый. Отказать ему было невозможно и незачем. Под аккомпанемент десятка уточняющих вопросов и восторженных вздохов, Чосо привычно завёл механизм, положил пластинку на диск и наконец установил иглу. Тихий скрежет быстро сменился незамысловатым мотивом: Чосо не знал, почему не поставил балладу. Это было глупо — скрывать от Юджи музыку, которую Чосо любил больше остальной, но она словно бы принадлежала другому моменту. Моменту, разделённому с Годжо. — Такое необычное звучание! — сказал Юджи, стараясь перекричать музыку. Чосо было не с чем сравнивать, но, судя по радости Юджи, — слушать музыку на пластинках было и правда круто. Наверное, это было то же самое, что и владеть коллекцией старинных картин. Люди любили старые вещи, это он понял из детективов. Высокий мужской голос пел о луне, храбрости и любви, и глаза Юджи восторженно сияли. Было в музыке что-то невероятное: она зажигала сердца даже тех, кто мог слушать её постоянно. — Давай ещё! — попросил Юджи, неугомонный, как и всегда. Чосо поставил другую, повеселее — девушка пела о скором цветении сакуры и весне. Юджи вскочил на ноги и принялся танцевать, то ли дурачась, то ли всерьёз. После плотного ужина, вновь приготовленного Юджи, Чосо не хотелось даже лишний раз шевелиться, не то что учиться танцам, так что он просто смотрел. Пластичные движения Юджи совсем не подходили этой музыке, и он смеялся — и Чосо смеялся вместе с ним даже после того, как пластинка закончилась, и пришлось остановить проигрыватель. Юджи, даже не запыхавшись, снова уселся рядом с Чосо, наполовину завалившись на низкий столик. Улыбнулся: — А Годжо-сенсей и правда заботится о тебе, да? Чосо растерянно пожал плечами. Покатал на языке: “за-бо-та”. Наверное, то, что делал для него Годжо — приносил вещи из внешнего мира, передавал сообщения от немногочисленных знакомых, рассказывал о делах Юджи — очень хорошо описывало это слово. — Он классный, я всегда это говорил, — заявил Юджи. Чосо с немалым удивлением понял, что готов с ним согласиться. — Хотя иногда он невыносим. Хочешь, расскажу про мою первую миссию? — тем временем спросил Юджи. — Тогда мы встретили на вокзале Нобару, и Годжо-сенсей пообещал накормить нас суши... О том, что он уже слышал эту историю, Чосо говорить не стал. Оказалось забавно сравнивать шутливую и последовательную речь Годжо с сумбурным рассказом Юджи, полным подробностей и эмоций. О Кугисаки Юджи говорил с лёгким раздражением и восторгом. Она была сильной, прямолинейной и наглой, даже невыносимой — Чосо представлял её немного похожей на Юки. Хотелось увидеть её лично и сравнить. Сравнивать Норитоши Камо было не с кем, о нём Чосо не спрашивал ни Юджи, ни Годжо, но узнать его тоже хотелось. Был ли образ чересчур сдержанного, слегка неуверенного, но решительного юноши из письма хоть немного близок к нему настоящему? Правдиво ли его одиночество или Чосо прочёл между строк лишнее? Чосо с удивлением понял: он действительно готов к этим встречам, а не хочет любым способом их избежать, как было раньше. Там, снаружи, его наверняка ждало множество встреч и открытий. Может быть, Чосо даже мог бы окружить себя людьми так же, как это сделал Юджи. У него были одноклассники — Мегуми и Кугисаки, были семпаи, учителя, друзья из других городов, как Тодо. Были те, кого он хотел защищать и кто мог защитить его. — Эй, ты не слушаешь, — надулся вдруг Юджи. — Прости, — немедленно повинился Чосо. Неловко улыбнулся: — Подумал, что у тебя очень много друзей. К тебе тянутся люди. — Да не то чтобы… — Юджи удивленно почесал затылок, покачал головой: — Так было не всегда. До магической школы я даже ни с кем близко не дружил, а потом, последние слова деда — и история с пальцами, Мегуми и Годжо-сенсей… Чосо понимающе кивнул: Юджи рассказывал и про пальцы Сукуны, и о последних словах своего единственного родного человека. «Помогай людям и не умирай в одиночестве». Многим ли мог помочь Чосо, сидя здесь? — Иногда мне всё равно бывает одиноко, — сказал вдруг Юджи. Тут же улыбнулся, будто извиняясь. «Мне тоже», — подумал Чосо, но не сказал этого вслух. Сегодня Юджи то и дело впадал в странную меланхолию: сперва чуть не порезал палец, пока шинковал лук, а потом не захотел спойлерить мангу, хотя Чосо сам его попросил. И сейчас сказал то, чего никогда не сказал бы раньше — и отчего-то выглядел виноватым. Хотелось его обнять, но Чосо не мог решиться. Пусть его тело точно знало, что делать, он не был Годжо, чтобы просто сказать: «Иди сюда», и не бояться отказа. — Сегодня мы с Мегуми и Нобарой идём в кино, — вздохнул вдруг Юджи. Ещё виноватее улыбнулся: — Если опоздаю — мне крышка. Надо бежать. Чосо лишь кивнул. Иногда ему просто невыносимо хотелось быть таким же решительным, как Годжо. *** Годжо пришёл, когда солнце уже выключилось. Он выглядел уставшим после долгого дня, но заходить в дом отказался: — И так целый день взаперти, совет кланов как всегда затянулся. Хочу тут. Спорить Чосо не стал, только привычно зажёг свечу, чтобы стало хоть немного светлее. Луна с освещением справлялась едва-едва. — Здесь тихо. А снаружи поют цикады. — Не могу представить, — признался Чосо. Годжо лишь вздохнул, прислонившись спиной к боковой колонне. Теперь Чосо всегда оставлял ему самое удобное место. Он выглядел не столько уставшим, сколько задумчивым. И казался чересчур тихим. Снова стянул повязку, едва появившись, и теперь волосы небрежно падали на лицо, особенно бледное в лунный лучах. Огонёк свечи слабо подрагивал, её свет почти не касался его скул, только красил тени на шее и подбородке. Юджи вчера казался почти таким же — временами, лишь на мгновение, но в нём проступала всё та же странная грусть. — Снаружи всё нормально? — не удержался Чосо от вопроса. Годжо бросил на него удивлённый взгляд, и он поспешил объяснить: — Вчера Юджи заходил — вёл себя как-то странно. Грустный какой-то. — Может, уходить не хотел, — пожал Годжо плечами. — Брось, — фыркнул Чосо. Годжо уставился на него, как на диковинную зверушку. В наклоне его головы читалось любопытство, а в поджатой нижней губе — раздражение. — Что? — Как всегда обесцениваешь чужие чувства, — Годжо хмыкнул с деланым весельем и покачал головой. — Думаешь, Юджи нравится оставлять тебя здесь одного? Чосо нахмурился: Годжо опять ступал на опасную тропу. И все сомнения, все идеи, овладевшие Чосо в последнее время, от этого только крепли. — Юджи просто слишком добрый. — Добрый, — согласился Годжо. — Но дело не в этом. Вообще-то Итадори отстранённый малый, но к тебе он привязался. Он замолчал и мягко улыбнулся. Чосо вздрогнул от осознания: сейчас Годжо скажет что-то убийственное. — Итадори хочет, чтобы ты был рядом. Ты же его старший брат. Годжо был беспощаден, как и всегда. — Юджи… — Чосо с трудом сглотнул, ощущая, как предательски сжимается сердце. — Юджи никогда этого не говорил. — Он и не скажет, не будет давить. Это же твой выбор. Слова Годжо были хлёсткой, отрезвляющей пощёчиной. С ней пришло осознание: выбором Чосо было спрятаться и трусливо оставаться здесь. Выбором Юджи — позволить ему это сделать, ничего не просить для себя. А выбором Годжо — приходить сюда вновь и вновь. Чосо в очередной раз задался вопросом: что приводило Годжо в барьер Тенгена. К нему. К полупроклятию, которого до Шибуи даже не существовало по-настоящему; к тому, кто помог погрузиться Японии в хаос; к тому, кто даже сейчас понятия не имел, что такое жизнь, — и почти всегда не знал, что рассказать, чтобы показаться интересным. К тому, кто совершенно не понимал чужие чувства — даже чувства собственного брата. И Годжо. Так что насчёт Годжо? — А ты — скажешь? — спросил Чосо, сам не зная, какой хочет услышать ответ. — Хочешь — скажу, — пожал он плечами. — А могу промолчать и дальше таскаться сюда, как бездомный пёс. Я приму любое твоё решение. Его улыбка, казалось, вот-вот пойдёт рябью и исчезнет. Чосо с неожиданной ясностью понял, что Годжо выглядит несчастным. — Что думаешь? — спросил Годжо с неискренним смешком. Иногда казалось, что Годжо со своими Шестью глазами может и в голову заглянуть, но пока у этой теории не было подтверждения. А может, дело было в том, что мысли Чосо давно уже стали настолько странными и путаными, что он сам перестал их понимать. Но сейчас вопрос выкристаллизовался и стал предельно ясным: — Что ты здесь делаешь? Чосо задал его, не рассчитывая получить ответ сразу. Так и случилось, Годжо лишь насмешливо вскинул брови: — Разве непонятно? Прячусь. — Тебя давно нашли. — Ой, забыл придумать новую причину, — шутливо развёл руками Годжо. В отличие от губ, глаза его не улыбались, а словно бы что-то искали в лице Чосо. Он ощущал повисшее в воздухе напряжение. Пусть у Чосо совсем не было опыта в общении с людьми, во взаимоотношениях, в привычных для людей вещах — он точно знал, что прямо сейчас может свернуть их разговор в безопасное русло или добиться ответа. Прятаться ему надоело: — Так скажи настоящую. На мгновение Годжо прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, и тут же их распахнул. В них была решимость, как и в его словах: — Из-за тебя. У меня много вопросов. — Например? — Чосо собирался пройти этот путь до конца. Годжо развернулся к нему, придвинулся ближе. — Что ты чувствуешь, когда я к тебе прикасаюсь? Пальцы Годжо, скользнувшие от запястья к предплечью, забравшиеся под широкий рукав туники, обжигали. Чосо не собирался отстраняться, то ли из принципа, то ли потому, что разорвать прикосновение не было сил. Он уставился на руку Годжо, наполовину скрытую рукавом — казалось, она вот-вот загорится. Чосо даже мельком взглянул на свечу, чтобы убедиться, что та стоит на безопасном расстоянии и настоящий огонь ни при чём. — Насколько ты похож на человека? — задумчиво спросил Годжо. Сам же ответил: — Внешне совсем не отличаешься и вообще человечнее многих, кого я встречал. От его задумчивой меланхолии не осталось и следа — глаза его тоже горели. — А физиологически? Что насчёт… Вторую руку Годжо положил Чосо на бедро, погладил и крепко сжал — Чосо тряхнуло так, словно в том месте прошёл электрический разряд. Появилось знакомое чувство, оно то и дело преследовало его по утрам. Чосо с интересом узнавал его среди книжных строк, в описаниях тягостного томления, перерастающего в жар и желание. Оно почти не появлялось, когда Чосо достаточно выкладывался на тренировках и медитировал, хотя иногда приходилось дрочить, чтобы избавиться от напряжения. Сейчас же Годжо будто сорвал какую-то сдерживающую печать. Сорвал — уложил огромную ладонь прямо на пах, сжал пальцы на вставшем члене — и Чосо впервые по-настоящему понял, как это должно ощущаться. — Так и знал, — хрипло выдохнул Годжо, вновь переместив руку на бедро. Тут же стало её не хватать. Чосо наконец решился вновь посмотреть ему в лицо. Не удивился, увидев улыбку, но безнадёжно завис, заглянув в глаза. Они были почти чёрными из-за расширенных зрачков — похожий симптом Чосо наблюдал у врагов, отравленных его кровью. Но это другое, Чосо знал точно. У Годжо были лихорадочные пятна на щеках, поплывший взгляд и совершенно безумная улыбка, и отчего-то это было хорошо. — Позволь мне… Чосо кивнул, даже не дослушав — сейчас он хотел всё, что может предложить Годжо. Даже когда лицо Годжо оказалось так близко, что он смог разглядеть выпавшую светлую ресницу на щеке, Чосо не захотел отстраниться. И когда его вторая рука легла на затылок, а губы накрыли рот — тоже. Всего на мгновение, мягко, но очень отчётливо — и сразу же Годжо отодвинулся, чтобы шепнуть: — Это поцелуй. Я покажу. Второе прикосновение было другим, длинным и неразрывным — Чосо почувствовал не только горячую кожу, её мягкость, но и влажное прикосновение языка. Стоило тому пройтись по линии сомкнутых губ, и Чосо инстинктивно приоткрыл рот. Понял, что всё сделал правильно, по довольному стону Годжо и углубившемуся поцелую. Это было приятно. Не похоже ни на что из всего, что испытывал Чосо до этого. — Дыши, — сказал Годжо, почти не отрываясь от его рта. — Дыши. Чосо судорожно вдохнул, только теперь сообразив, что не мог найти подходящий момент. Лёгкие уже горели, как и всё внутри, как и лицо, и шея, как он весь — как губы Годжо, кажущиеся раскалёнными углями. Сам Годжо дышал часто и поверхностно, словно только что сражался — совсем как в конце того единственного их спарринга. Годжо прикусил его нижнюю губу, и это оказалось так приятно, что Чосо попробовал это повторить. Они столкнулись зубами, Годжо хихикнул: — Лови ритм. Чосо в отместку запустил пальцы в спутанные волосы у него на затылке и потянул, Годжо охнул прямо в поцелуй и вновь застонал — звук прошёл через всё его тело волной удовольствия. Чосо и представить не мог, что способен ощущать нечто такое. Он и представить не мог, что однажды подпустит кого-то так близко — и это будет Годжо Сатору. Что Годжо Сатору будет стонать в его рот и пробираться руками под футболку, гладить бока и рёбра, шептать идиотское: «Такому я ещё никогда не учил», и смеяться, смеяться, смеяться между поцелуями и укусами. Чосо хотелось то ли уронить его на пол, приложить хорошенько затылком, чтобы не портил момент, то ли просто целовать до тех пор, пока не заткнется. Второй вариант был хорош, но Чосо слишком любил пробовать новое. Он сжал стояк Годжо прямо сквозь ткань форменных штанов, и это почти сработало: Годжо задохнулся и толкнулся навстречу. Смех сгинул где-то в его груди, но слова ещё оставались: — Способный ученик. Чосо всё-таки уронил его на пол, но подложив под затылок собственную ладонь. Годжо притянул его ближе, снова целуя. Они едва не снесли свечу, но вовремя её отодвинули. По правде говоря, Чосо не имел ни малейшего представления, что будет дальше. Знал только, чем должно всё закончиться. У Годжо было другое мнение на этот счет — он остановил руку Чосо, едва тот коснулся живота и захотел спуститься ниже: — Не спеши. Сегодня у нас только поцелуи. — Почему? — спросил Чосо и сам не узнал свой голос, упавший на пару тонов. — У тебя должно быть время подумать. Большего бреда он в жизни не слышал. — Как ты мог заметить, у меня здесь полно свободного времени. Годжо вскинул брови, не скрывая удивления: — Ты думал обо мне… так? Чосо смерил его взглядом: растрепавшиеся светлые волосы, которые он мог сжать в кулаке прямо сейчас, лихорадочно горящие щеки, яркие зацелованные губы. Почти всё это он видел и раньше, но и подумать не мог о Годжо как о сексуальном партнëре. О ком угодно, если быть честным — этот вопрос просто находился за гранью его познания. До этого дня. Сегодня многое изменилось, потому он сказал: — Допустим. — Врёшь ты тоже очаровательно, — рассмеялся Годжо, погладив его по щеке. Чосо пообещал себе, что в другой раз обязательно соврëт убедительнее. А пока… — Скажи. Чосо много раз представлял внешний мир — собирая его из обрывков фраз, описаний в книгах, кадров манги, телесных впечатлений и той сумбурной информации, которую успел получить в Шибуе. Тот получался странным кадавром, наверняка не похожим на мир настоящий — страшным, непонятным и хаотичным. Мир, в котором его ждали Юджи и Годжо, стоил того, чтобы его узнать. Чосо знал, точно знал, что его братья и сёстры будут за него рады. Вместо ответа Годжо обхватил пальцами его запястье и поцеловал ладонь. Чосо глубоко вдохнул, будто решаясь на прыжок с моста. Попросил настойчивее: — Скажи. — Что? Улыбка Годжо говорила сама за себя: он дразнил нарочно, не давая решимости Чосо угаснуть. — Ты знаешь, — упрямо сказал Чосо. — Мне не надо ничего говорить, — мягко сказал Годжо. — Ты ведь ещё раньше всё решил? Чосо с удивлением понял: он действительно принял решение уже давно. До того как Годжо поцеловал его и прежде, чем так и не смог обнять Юджи. Ещё в тот вечер, когда Годжо высказал ему всё, что думал о его трусости, и после просил прощения. Или чуть позже, совсем чуть-чуть. Чосо улыбнулся. Глаза Годжо сияли. Чосо в очередной раз подумал, что снаружи он точно найдёт что-то такое же голубое, как они, — но это уже не будет иметь никакого значения.