Высшая степень

      — Стой!       В ответ звучит пронзительная тишина. Так молчать умеет только Антон. Выразительно, чуть склонив голову влево, распахнув тёмные, как вода в ночном океане, глаза.        — Не делай этого! Не надо.       Ода Сакуноске хотел бы умолять, но его голос звучит тепло и сухо, как всегда. Он видит-видит-видит будущее и отказывается в него верить.       Он много раз видел это. Как под огнём, прижавшись спиной к бетонной стене, чтобы спрятаться от пуль противника, Антон лёгкими штрихами набрасывает рисунок. И, когда он закончен, автоматная очередь прерывается — автомат (или автоматчик) больше не существуют. В этой реальности.       Картинка в блокноте обрастает деталями, фоном. Объект способности «Перелётные вóроны» проявляется где-то ещё. Где-то, где нет ни Портовой Мафии, ни их врагов, ни разборок. Возможно, там в небе другие созвездия, а листва на деревьях — розовая. Каждый раз по-разному.       Если Антон не может нарисовать происходящее, Антон пишет. В своём собственном неповторимом стиле, который раздражал бы, принадлежи он кому-то другому. Одасаку видел и это: в том же самом блокноте обгорелыми спичками Антон выводит «дурацкая пуля и дурацкая дыра в дурацком Дазае». Блокнот захлопнут раздражённым жестом — рубашка Дазая перестаёт пропитываться кровью, он удивлённо косится на свой живот одним глазом.        — Ого, уже не больно! Спасибо, А-антон-сан, — наигранно слащаво тянет он, и убирается подальше, пока Антону не приходит в голову выписать и его в мир, где нельзя безболезненно убиться.       Ода помнит усталый взгляд и лёгкую покровительственную улыбку, которой Антон провожает Дазая. Кажется, между ними пробегают тонкие электрические разряды взаимопонимания. Ода морщит лоб и берёт руки Антона в свои.        — Спичками-то почему? — на подушечках длинных «музыкальных» пальцев остались отпечатки там, где углы квадратной деревяшки впивались в кожу.        — А чем надо было? — из-под мягкой чёлки непонимающий взгляд. — Ничего больше с собой не оказалось.        — Кровью? — полушутит Ода и видит, как серьёзно хмурятся тёмные брови.       Антон качает головой:        — Неаккуратно. Фиг прочитаешь потом.        — А ты перечитываешь?        — Нет.       Одасаку помнит, как Антон применяет способность. Одасаку знает, чего ждать. Одасаку не хочет дожидаться.        — Остановись.       Антон тоже много чего помнит.       Тёплые глаза Оды. Его заботу, такую искреннюю, что порой даже стыдно. Антон помнит, как в одиночестве становится душно от каждого запечатлённого в памяти мгновения. От себя в эти мгновения. Антон может листать кадры со щелчками школьного проектора.       Щёлк. Огонёк зажигалки рассекает тьму. Пахнет табаком.        — Поделишься?       Ода даёт сигарету, дожидается, пока Антон зажмёт фильтр губами, и наклоняется, подкуривая тлеющим кончиком своей. Антону нравится этот жест. Такой интимный и вместе с тем вежливый. Ода выпрямляется, как ни в чём не бывало. Антон незаметно подшагивает ближе и берётся за клапан кармана его пальто двумя пальцами. Близость такого уровня уже приятна и ещё выносима. Когда Антон отшагивает, Ода делает вид, что ничего неловкого не заметил. Сердечко Антона преисполняется благодарностью.       Щёлк. Антон получает рану на задании. Просто падает от толчка, мешающего применить способность, и рассекает кожу головы о валяющийся на асфальте осколок кирпича. Кровь склеивает волосы, заливает глаз, боль мешает думать и воспринимать реальность. В отдалении эхом звучит выстрел. Антон думает, что умрёт, и отчаянно этого не хочет.       Ода оказывается рядом, когда Антон уже готов отключиться. Прижимает к ране чистый носовой платок, останавливает кровь.        — Эй, смотри на меня, — отрывисто говорит он. Кажется, тревожится.       Антон послушно переводит взгляд с темнеющего уже неба на лицо Одасаку. Намётанный взгляд художника подмечает, как красиво тень ложится на его лоб и подбородок. Рисовать бы и рисовать. Антон представляет, как Ода исчезнет, оставив только изображение под пером, и вдруг страшно пугается.        — Я не умираю, — в голове это скороговорка, в реальности же Антон еле ворочает языком, — но ты всё равно не уходи.        — Куда я денусь? — в тёплом хрипловатом голосе слышится улыбка.       Шорох шин — кто-то приехал забрать пострадавших — Антон и Ода эвакуируются.        — Домой хочу, — шепчет Антон, лёжа головой у него на коленях. Договорить «с тобой я чувствую себя дома» не успевает, и водитель, повинуясь указанию, везёт их в маленькую квартирку Антона.       Щёлк. Одасаку сам промывает рану.        — Заштопать тебя? — у каждого в аптечке есть полный хирургический набор, Мафия они или нет?        — Можно не надо? — со вздохом просит Антон.        — Можно, — Ода поливает голову Антону перекисью, становится очень горячо, из глаз брызжут слёзы.        — Ура, пенная веч-черинка, — голос Антона дрожит, а рука тянется за кровать. Там стоит гитара. — Как думаешь, блонд мне пойдёт?       Щёлк. Нежные руки Оды бинтуют голову Антона, пока гитара печально постанывает вместо пациента.       Ода и Антон встречаются взглядами. Антон начинает петь что-то очень-очень грустное, но в глазах Антона при этом пляшут искры. Оду захватывает мелодия, и они покачиваются в такт, потом песня меняется. Антон поёт проникновенно, ни разу не сбиваясь, так, как обычно получается только наедине с собой.       Высшая степень доверия.       Щёлк. В небольшом кафе зажигается гирлянда. Йокогама засыпана снегом. Антон сидит за столиком и уже минут двадцать мелко трясётся, никак не отогреваясь. Чашка кофе обжигает ладони, но тыльные стороны рук всё такие же холодные, а когда Антон отхлёбывает, с пищеводом происходит та же фигня. Как же холодно!       Одасаку пьёт какао с зефирками, ностальгируя по детству. Он снимает зимнее пальто и тянется к вешалке, стоящей за сиденьем напротив, но петелька случайно выскальзывает из его пальцев, и Антона окутывает мягкое, пахнущее табаком и мужским дезодорантом облако. Неслучайно.       Антон закутывается поплотнее и начинает оттаивать. Ода, не сбиваясь с тона, продолжает рассказ о зиме в его пять лет. Он описывает заледеневшее крыльцо, с которого упал, поскользнувшись, и вдруг смешно оттягивает нижнюю губу пальцами. На внутренней стороне белеет шрам. Антон кивает, встречается взглядом с Одой и начинает безудержно хохотать, настолько дурацкое у него выражение лица. Ода смеётся тоже. Потом Антона начинает мучить совесть и, честно говоря, мучает до сих пор. Негоже смеяться над чужими шрамами. Хоть порой и хочется.              Антон не думает-не думает-не думает, какой шрам останется в душе у Оды.       Щёлк.       Щёлкает ручка в руке у Антона.       Одасаку беспомощно смотрит, как её кончик касается бумаги. Он не знает, что появится на бумаге: рисунок или иероглифы. Он знает только то, что произойдёт с Антоном. Он боится того, что потом произойдёт с ним.       Антон начинает писать. Образы в голове смутные и вместе с тем чёткие, ох уж эта эсперовская фантазия. Река и дома непривычной формы, зелёные лужайки и странного вида храмы с куполами-луковицами. Антон не видит текста на бумаге, лишь чувствует, что нужно уйти. Называйте это побегом. Называйте это трусостью. Антон знает, что в следующий же миг сердце начнёт яростно и болезненно рваться обратно, точно так же, как требует сейчас…       исчезнуть.        — Эй, Одасаку, — поднимает глаза Антон и улыбается ярко-ярко, чувствуя комок в горле. — А я люблю тебя.       Когда блокнот захлопывается, Одасаку мгновенно забывает, что только что прощался здесь с… кем? С кем-то дорогим. С напарником. С другом. С человеком, которого любил.       Странная душевная боль без причины сковывает его на месте, он стоит с протянутой к пустоте рукой и не может вспомнить. Но почему-то ему всё ещё больно, когда он уходит с тихой заснеженной набережной. Больно и хочется напиться. Он заворачивает в «Люпин».       Антон стоит в незнакомом городе. Другой мир, другое имя, и печальные воспоминания пеплом ссыпаются сквозь пальцы. Блокнот куда-то исчез, видимо, потерялся при переходе. Хочется плакать. Хочется домой. Правильные вещи всегда так трудно делать. Антон достаёт пачку чужих сигарет из кармана и закуривает, пытаясь вспомнить, какая там была прописана жизнь. На ум идёт почему-то только увиденное на пачке сигарет предупреждение на русском языке: «Инфаркты и инсульты».       Перечитать свою собственную АУ-шку негде, а хочется. Впервые.       Антон делает пометку в голове: если найдётся тот блокнот, неплохо бы вернуться. Впрочем, тут тоже неплохо, без мафии, сверхспособностей и перестрелок.       Когда выходит аниме, Антон искренне плачет над смертью любимого персонажа.       И всё ещё понимает Дазая.