Бутафорский лес

Кристина ждала возвращения своего маэстро там, где он оставил ее. Часов в комнате не обнаружилось, поэтому определить сколько она проспала было трудно. Возможно, всю ночь. Или сутки. Кристина устроилась возле окна, обняв колени. Зловещее голубоватое сияние, исходящее от близкой воды и стелящийся по поверхности туман не пугали ее, в душе был покой, на лице застыло выражение глубокой задумчивости. Рассказ месье Карье, рассчитанный внушить страх и заставить покинуть сырые подвалы, подействовал на нее совершенно противоположно — укрепил желание остаться. Бедный, бедный Эрик! Как могла жестокая судьба дать ему такой голос, такие невероятные способности, такое чуткое сердце, и вынудить скрывать все это в глубокой тьме? Беспощадный, слепой рок не пожалел малое дитя, обрек на жизнь одинокого зверя в огромной мрачной норе. Она представила себе малыша, тут, внизу, играющего реквизитом, который принес ему отец; мальчика с книгой, вот так же как и она сейчас, поднимающего глаза к темному потолку, но видящего перед собой не могилу, а дом; юношу, исполняющего ночами партитуры; и как сторож, заслышав прекрасный голос, не смеет высунуть носа из своей каморки и думает о призраках. Отсутствующим взглядом Кристина осматривала теряющиеся в высоте своды. Гранитные глыбы фундамента не производили должного впечатления на юное воображение — мысли были заняты человеком, погребенным заживо в этой грандиозной музыкальной шкатулке. От печальных раздумий ее отвлекли звуки флейты. Легкие, словно дыхание ветра, они казались потусторонними от вторящего им эха. Это мог быть только он: самым яростным аккордам оркестра не под силу достигнуть глубины нижних подвальных этажей. Кристина последовала за мелодией, забрав из комнаты тяжелый канделябр. Желтый свет свечей разгонял тьму, выхватывал из вязкой черноты то отсыревшую картину на стене, то огромную, в человеческий рост, вазу — попытки придать мрачным подземельям жилой вид и уют. Каменный коридор окончился массивной дверью с растрескавшейся от сырости древесиной. Безо всякой тревоги, завороженная мотивом, Кристина потянула ручку на себя. Флейта тут же смолкла, оборвав высокую ноту, маэстро, не оборачиваясь, протянул руку к маске. Обычно сдержанный и скупой на слова, сейчас он вел себя иначе, он даже выглядел иначе. Легкомысленная шляпа и тросточка никак не увязывались в ее голове с привычным строгим обликом наставника, а внезапное приглашение на пикник в лесу окончательно сбило Кристину с толку. Лес? Они поднимутся наверх? Ее улыбка вышла немного растерянной, но она легко согласилась на эту странную прогулку — ей не хотелось обижать его. Ошеломленная историей его жизни, испытывая искреннее сострадание, Кристина доверчиво положила свою ладонь на предложенную руку. Он забрал ее от свистящей толпы, скрыл от недоброжелательных глаз, от перекошенных недовольством лиц, спрятал, согрел своей добротой, отчего бы ей не довериться ему? Двери открылись перед ними словно по волшебству, впуская под сень деревьев. На мгновение Кристина засомневалась явь ли то, что она сейчас видит. Каким образом в глубоком подземелье могли вырасти деревья? Из какого невидимого источника звучала тихая музыка? Лился тускловатый свет? Эрик учтиво взял ее за руку, помогая обойти нагромождение камней. Мягко улыбнувшись ему, она подняла глаза выше и вдруг наткнулась взглядом на сову. Та сидела совершенно неподвижно, тараща круглые глаза. А чуть дальше в грациозной позе навсегда замер олень. Это были чучела. Приглядевшись внимательнее, Кристина поняла, что все здесь являлось ненастоящим, искусной бутафорией. Без солнечного света невозможно вырасти такому обилию зелени, и он его сотворил. Склеил, слепил, разукрасил каждый листок. Создал целый мир, заселил его, подобно подземному богу, воплотил в действительность невероятную фантазию. С полуразрушенных "скал" свисали веревочные лианы, скрытая иллюминация обманывала зрение, заставляя видеть дневной свет, а большие зеркала у стен создавали иллюзию бесконечности этой бутафорской чащи с пустотелыми животными, расставленными в художественном беспорядке. Сколько же все это заняло времени? Месяцы? Годы? Понимание невыносимой бездны его одиночества заставило Кристину содрогнуться от жалости. Выпустив ее руку, Эрик пошел впереди, перечисляя здешних обитателей фауны, знакомил со своими владениями. Взрослые глаза в прорезях маски блестели ребяческим восторгом, вызванным, похоже, ее присутствием. На коротком пути до поляны он постарался окружить Кристину особым вниманием, был предупредителен, трогательно заботлив. И в этой эмоциональной избыточности ей удалось уловить легкую неуверенность, опаску сделать неверный шаг: одно дело давать уроки, быть учителем и наставником, другое — вести себя так, чтобы гостье ни в коем случае не стало скучно или страшно с ним наедине. Ему было это внове. Расстелив клетчатый плед на небольшой поляне, Эрик жестом предложил ей располагаться, сам же принялся выкладывать из корзины фарфоровые тарелки, столовые приборы и снедь. Кристина наблюдала за методичными движениями рук. Сегодня они не были затянуты в перчатки. Фрак также отсутствовал, и мягкие складки свободного рукава то и дело изламывались движением острого локтя. — Вы споете для меня? Кристина смутилась. — Если пожелаете. — О... Я желаю. Очень! Ей следовало поинтересоваться, что именно маэстро хочет услышать, но она замялась, нервно затеребила кружево платья. Это напряжение не ускользнуло от внимания Эрика. Высокая худощавая фигура замерла над корзиной. — Простите... — пробормотал он. — Я что-то не то сказал? Стараясь не поднимать глаз, Кристина вздохнула. — Если я спою для вас, вы окажете мне услугу? — Нет. Не ожидавшая такого решительного отказа, Кристина осторожно поинтересовалась: — Почему? — Потому что вы должны петь от любви или ради удовольствия, а не для того, чтобы что-то получить. Я окажу вам услугу вне зависимости от того будете вы петь или нет. Скажите мне, чего вы желаете? — Позвольте увидеть ваше лицо. Слабая улыбка, едва касавшаяся его губ побледнела, истаяла, руки, откупоривавшие флягу с вином, замерли, Эрик застыл, заледенел. Тонкие губы почти слились цветом с маской. Потом плечи опустились, он справился с собой и произнес: — Боюсь, вы попросили о единственной невыполнимой для меня вещи. — Я вижу ваши глаза, я знаю какая у вас душа, почему я не могу увидеть лицо? Я не боюсь. — Потому что... Потому что лица у меня нет, а то, что у меня есть даже не похоже на лицо... На такое никому не следует смотреть. Порывисто подавшись вперед, Кристина объяла пальцами его запястье. Под тонкой тканью быстро трепетал пульс. — Но я смогу, я выдержу! — Нет, пожалуйста, перестаньте, я прошу вас. Умоляю. Он вскинул полный смятения взгляд и тут же упрямо отвел его. Длинные пальцы, державшие флягу, мелко дрожали. Она зашла слишком далеко, она причинила ему страдание своей настойчивостью, она видела как мучительно тяжело ему было отказывать ей и насколько страшно поддаться уговорам и выполнить эту просьбу. Кристина поспешила отпустить руку, отстранилась, чувствуя себя виноватой. Ей стоило вести себя более благоразумно. Маэстро столько дал ей, она не имеет права просить о большем затем только, чтобы доказать ему — или себе? — что его уродство не имеет для нее никакого значения. — Я прошу прощения. С моей стороны это было бестактностью. Клянусь больше не касаться этой темы. Он все еще был напряжен, смущен и взволнован, и Кристина попыталась сменить тему, произнесла, с повышенным интересом осматривая верхушки деревьев: — Этот великолепный лес кажется действительно бесконечным. По крайней мере по пути сюда я успела здорово проголодаться, — и улыбнулась как можно мягче, давая понять, что готова продолжить затеянную им игру в пикник. Подняв голову, Эрик глянул на нее с горячей благодарностью. Натянутость понемногу ослабевала, и он снова занялся содержимым корзины. Продукты, появившиеся на фарфоровых тарелках выглядели аппетитно и, в отличие от окружающих декораций, были вполне настоящими. Разлив по бокалам токайское, Эрик поведал ей историю о голубке, волею случая попавшей в этот рукотворный лес. Испуганная и дикая, та не давала поймать себя, чтобы снова обрести свободу и несколько дней составляла ему компанию, пока не удалось подманить глупышку хлебными крошками. Призванная позабавить гостью курьезными подробностями и самоиронией, повесть эта едва не заставила Кристину расплакаться. Несчастный! Происшествие, о котором любой другой человек не вспомнит на следующий день, стало вехой в его жизни! Событием, делящим ее на "до" и "после" того! В груди глухо заныло. Она поднесла бокал к губам, чтобы скрыть проступившее на лице выражение. К счастью, разговор быстро перешел на поэзию и литературу. В вынужденном затворничестве он много прочел и Кристина с удовольствием внимала ему — привыкла воспринимать истории на слух: отец знал много красивых баллад, а книги были им не по карману. Да и лишний груз для двух не отличающихся силой путешественников... Как много лье было пройдено, как много песен спето под старую скрипку! Эрик, напротив, совсем не видел мир, и она могла щедро поделиться с ним встреченными чудесами природы. Стоило ей начать, его глаза стали... мечтательными. Пожалуй, на всем белом свете Кристина не отыскала бы более любопытного слушателя. Им было о чем рассказать друг другу. Новые темы находились без усилий, а паузы, возникающие в разговоре, не казались тягостными или неловкими. Инцидент с маской был забыт. Она уже и не замечала ее: рассеянный свет смягчил прилегающий к коже контур. К тому же, за время совместных уроков просто успела к ней привыкнуть. Ощущая себя совершенно свободно, Кристина отставила тарелку, откинулась на плед. Пусть лес оказался фальшивым, в нем неуловимо витала атмосфера настоящей свободы. Этот пикник — сплошное напоминание о прошлом, о привалах у дороги, о звездах, подмигивающих сквозь листья дерева под которым они с отцом устраивались на ночлег. Даже когда на ужин был лишь хлеб и сыр, а на завтрак и того меньше, в ту пору Кристина чувствовала себя беззаботной и жизнерадостной. И сейчас она почувствовала себя так же. Они перешли на обсуждение постановок Оперы. Эрик деликатно не касался последнего "Фауста", на котором по милости Карлотты она провалилась, но с большой охотой комментировал остальной репертуар. Казалось, время здесь остановилось: тени совершенно не сдвинулись, свет не изменился, хотя теперь, должно быть, уже перевалило за полдень. Бумажные листья едва слышно шуршали от подвального сквозняка, реплики звучали все реже. Кристина прикрыла глаза, блаженная нега завладела ей, качала в своей колыбели. Эрик тоже затих, украдкой любуясь незамутненной красотой своей гостьи. То, что Кристина рядом, на расстоянии вытянутой руки, уже счастье. Невообразимое, запредельное. О большем он и не помышлял, не позволял себе думать. Эрик долго оглядывал профиль в обрамлении светлых волос, а потом с сожалением приподнялся и тихо окликнул ее. — Кристина... пора возвращаться. Земля в это время года еще не прогрелась, можно простудиться. Ему не хотелось, чтобы она мучалась больным горлом, не хотелось, чтобы прекрасный голос пострадал. Кристина не пошевелилась. В том кубке, что поднесла ей Карлотта, могло быть что похуже безобидного средства, временно парализующего связки. Но нет, Кристина дышала ровно, легко, опровергая страшные опасения. Очень осторожно, чтобы не потревожить ее, Эрик просунул руки под узкие плечи, под колени, окутанные воздушным муслином, и поднялся. Сонно улыбнувшись, Кристина обвила слабыми руками его шею. Блаженная мука — держать ее вот так, хрупкую, податливую. Оставив как есть плед, корзинку, вещи, Эрик понес ее из леса. Слишком много Жерар, да и сам он, взвалили на нее после последних событий. Ей нужен отдых. А затем возвращение наверх, в привычную среду. Кристина не видела его уродства, а значит, есть вероятность, что она еще спустится в подвалы, чтобы найти своего маэстро. Сам он неволить ее не посмеет. Тонкая рука вдруг дотронулась до его волос. От неожиданности Эрик резко замедлил шаг, почти остановился. Случайность? Нет, вот еще раз. Чистое, не ведающее порока касание, нежная, невинная ласка. Ошеломленный, он повернул голову, пытаясь разглядеть выражение ее лица, но густые тени от крон деревьев скрывали его. Зная каждый камень, корень, поворот тропинки, он уже не глядел под ноги, все его внимание обратилось к Кристине. Остро ощущая ее близость, Эрик почти не дышал, с восторгом улавливая новые и новые прикосновения. И как она, смущаясь своей дерзости, спрятала лицо у него на плече. Он старался двигаться как можно медленнее. Давал себе время вобрать нежданно подаренное тепло целиком, до последней капли, и успеть вырезать в памяти то, что мрак подземелья позволил ему разглядеть: мягкий абрис губ, тень от длинных ресниц, ниспадающий локон, фарфоровую белизну кожи. Эрик переступил порог своей гримерной. Шаг, еще шаг. Узкая софа, на которой он, бывало, сочинял музыку. Мысль о том, что пора выпустить земное божество из рук была невыносима. Он замер. Стоял, чуть покачиваясь и едва заметно склонив голову к ее ладони. Наслаждался, наслаждался невесомыми прикосновениями, забывая дышать, и болезненно желал удержать мгновение, не дать ему ускользнуть. Но мог только крепче сжать напоследок поддерживающие объятья, прежде чем ощутить в них пустоту. Опуская ее на желтый бархат обивки, Эрик надеялся, нет, он хотел, ждал, втайне мечтал, что Кристина не позволит ему отстраниться, что удержит, попросит остаться, присесть рядом. Он бы сторожил ее сон. Но нежные объятья уже разомкнулись, ладони свободно соскользнули с его плеч. Усилием воли он заставил себя отойти. В комнате было жарко натоплено, свет оплывших свечей золотил разметавшиеся по подушке длинные локоны. Если бы Кристина вдруг открыла глаза, она увидела бы его застывшим посреди комнаты, не отрывающим взгляда от ее лица. Обоим бы стало очень неловко. Представив подобное, Эрик отвернулся, сделал несколько шагов к бюро. На открытой столешнице лежала стопка нотных набросков, выведенных небрежно, на скорую руку, чтобы не забыть внезапно возникшую удачную оркестровку. Перебирая их, он хотел было сделать несколько пометок для себя и неожиданно увлекся, забылся. Потом и вовсе вынул из ячейки новую бумагу, бросая осторожные взгляды в сторону софы. Присутствие Кристины вело его руку, выводило чернилами всю хранящуюся в груди нежную горечь, укладывало личную трагедию на нотные линейки. Не нужно было подбирать пассаж, задумываться над увертюрой, все это было тут — на кончиках пальцев, в острие пера, в воздухе, наполненном тихим дыханием. Он исписал несколько страниц, заполнил их прожитыми часами. Теперь этот день останется с ним навсегда. Может быть, скрип пера разбудил ее? Кристина открыла глаза и медленно, еще вся во власти сна, приподнялась на локте. Эрик с облегчением выдохнул, заметив, что она выглядит лишь немного сконфуженной, но не испуганной. Легко, будто они и не прерывали разговора, или — сердце Эрика споткнулось от этой смелой мысли — давно уже были супругами и она каждый день отдыхала, пока муж сочиняет, Кристина проговорила: — Наверху, наверное, мое исчезновение вызвало настоящий переполох... Двигаясь тяжело, как под водой, он вложил перо в подставку, закрыл крышку чернильницы, поднялся. Свет, озаривший сегодня его подземелья и его жалкую жизнь начал понемногу отдаляться, мерк, готов был погаснуть. До следующей встречи. Внутренний голос умолял сделать все, чтобы облегчить неизбежно предстоящую тяготу одиночества. Можно ведь сказать, что механизм заклинило, что проход неисправен, что грунтовыми водами затопило коридор... В здании дюжины тайных лазеек, но она поверит ему, наверняка поверит. Увы, подобное вероломство по отношению к ней было ему отвратительно. Он накинул свой плащ на открытые плечи, пробормотав: — В переходах бывают сквозняки. Чересчур длинный для ее роста, тот лег на каменные плиты черным шлейфом. Кристина подняла голову, улыбнулась. Все же он поддался искушению сделать небольшой крюк, уверяя себя, что это не уловка, а больше необходимость — вывести ее другой дорогой. Внезапное появление Кристины в собственной гримерной посреди бела дня могло вызвать ненужные вопросы. Мальчишку де Шаньи ей, конечно, нечего опасаться, как и администрацию, но упрямый инспектор не приминет учинить неприятный допрос. Как ни медлил он, кружа в хитросплетении коридоров, тусклый фонарь вскоре осветил нужный рычаг, несколько шестерней и противовес. Эта дверь вела в закуток под лестницей, где юные ученики музыкальных классов хранили свои инструменты. Эрик не мог проводить ее дальше и снова мысленно клял свое уродство, вынуждающее прятаться в застенках. Как выпустить ангела в мир полный двуличия, коварства, зависти, где талантливых соперниц принято травить, чтобы те не затмевали куда более скромные дарования директорских протеже? Он поставил фонарь на землю, повернулся. — Кристина... Вы должны знать: Карлотта не станет более чинить вам препятствий. Не о чем беспокоиться. Глядя снизу вверх ему в глаза, она простодушно заявила: — В таком случае нам необходимо подготовиться к новому выступлению... Чтобы все забыли о случившемся вчера. Вы поможете мне с подготовкой, маэстро? Слабо улыбнувшись, он качнул головой. — Вам больше не требуются услуги учителя. — Но мне нужен друг, — Кристина внезапно шагнула ближе, нашла в темноте его ладонь, сжала. — И поддержка этого друга очень важна. Маэстро... Эрик, вы один умеете вселить в меня уверенность, а без этого на сцене любого ждет провал. Онемев от столь эмоциональных слов он мог лишь смотреть в запрокинутое лицо, борясь с желанием склониться ниже, чтобы разглядеть, чтобы найти в нем подтверждение тому, что, возможно, просто примерещилось ему. А потом схватить, заключить в объятья, коснуться губами хотя бы краешка платья. Кристина хочет видеть его рядом, Кристина нуждается в нем... Эрик кивнул. — Тогда до завтра? — требовала она ответа. Как хорошо, что у него есть маска! А глаза можно отвести, опустить, скрывая охватившее разум волнение. Оглушенный собственным сердцебиением, он еле выговорил: — До завтра. Рычаг опустился плавно, казавшаяся незыблемой стена сдвинулась в сторону, открывая узкий проход. Пальцы Кристины разжались, выпуская его руку и он инстинктивно потянулся ладонью следом, на мгновение продлив прикосновение. Прислонился лбом к задвинувшейся панели, под кожей — шершавый холод каменной плиты, на сгибе локтя плащ, еще хранящий ее тепло. До завтра.