☼☼☼
«Ублюдок!..» — рыча, за то, что пробрался на чужой двор и рылся в помоях, надеясь найти хотя бы не сгнивший яблочный огрызок. «Проваливай, шавка блохастая!» — презрительно, за то, что посмел оказаться рядом с молодым господином, который чинно обедал; за то, что кусал губы, ощущая железный вкус на губах. «Мелкая дрянь, » — безразлично, за то, что ему было восемь лет и у него не было ни одного человека, который мог бы о нем позаботиться. Трудно описать, как сильно Ло Бинхэ ненавидел людей, свою жизнь и самого себя. В таком крошечном для его возраста теле не могло, казалось бы, уместиться столько боли и гнева, но Ло Бинхэ всем готов был показать — еще как может. Но в первый раз он совсем не был готов к тому, что убьет кого-то. Мальчишка так сильно испугался и едва переставлял ноги, когда сбегал. Ему тогда повезло — это был не человек. Он дрался с собакой за кусок черствого хлеба, окутанного белой паутинкой плесени. Может, это остаток чьего-то обеда, случайно выпавший из сумки. Или кто-то из господ достаточно насытился и решил выбросить корку, которую жевать сложнее нежной белой мякоти. Ло Бинхэ не помнит, а вернее, не знает почти, какой он на вкус — свежий хлеб. Но лучше съесть это, закрыв глаза и не дыша, чем лежать ночью и чувствовать, как брюхо липнет к спине. Может, на следующий день живот заболит из-за этого только сильнее. Ему все равно — велика вероятность, что он до завтра и не доживет. Потому что обычно трусливая, тощая, вечно голодная, как и он сам, псина вдруг переключила свое внимание с корки на него. Может, потому что у нее родились щенки — обвислый живот с торчащими сосками указывали на это. Ей нужно было жить несмотря ни на что, чтобы жили ее дети, обреченные на такую же вечно голодную жизнь. Может, потому что люди, нашедшие у себя под порогом скулящую, слепую кучку шерсти, забранились, что какая-то бродячая сука и ее потомство мешают им спать, и бросили в горшок с водой или закопали, прямо так, еще дышащих и теплых. И псине больше нечего было терять. Ему тоже. Сначала Ло Бинхэ не понял, что упал, не понял, что в его руку вцепилась вонючая пасть, полная пожелтевших клыков. Все было медленно-медленно, только сердце билось слишком быстро. А потом он услышал хруст и как-то отстранено подумал: «Это что, рука сломана?» Пришла боль, его верный друг. Возникнув в локте, она прошила все тело насквозь жарким огнем, скрутила что-то в груди и не позволила больше сделать ни вдоха. Еще один пожар возник в районе ребер, но даже он не смилостивился над ним, не отключил сознание. Ло Бинхэ горел, горел каждой частью своего тела и хотел, чтобы все вокруг также корчилось в агонии и рассыпалось пеплом. И уже после этой мысли неведомое божество, бывшее обычно глухим к его страданиям, сжалилось и отправило его плавать в тихую-тихую черноту. Он очнулся из-за боли в горле, раздраженным неприятным запахом. Юные господа, жившие в доме, где работала матушка, поймали его, тогда пятилетку, затащили на кухню, и из интереса посмотреть, что произойдет, легко кинули тощее тельце в догорающие угли, на которых обычно готовили. Его подпаленная кожа и волосы пахли точно так же. Матушка очень, очень осторожно прикасалась к красным болезненным пятнам, нанося какую-то сильно пахнущую мазь, ложащуюся прохладой там, где жгло сильнее всего. Ловила его слезы огрубевшим от бесконечной работы пальцами и старалась незаметно вытереть свои, изо всех сил сдерживала дрожь в голосе, чтобы еще сильнее не расстроить рыдающего сына. Так пахло, когда в доме было много-много важных господ, а мясо, готовившееся на ужин, по чьему-то недосмотру оказалось испорчено до черноты жадным ярким огнем. Ужасно красными, больными, ненормально яркими были глаза и впалые щеки матушки, когда за сорвавшийся ужин наказали ее. Сейчас, судя по запаху, он не должен был больше жить, хотя почему-то пришел в себя и… ничего даже не болело. По-прежнему болезненно стягивало от голода живот, а кости в руке полагалось быть раздробленной, но вот он осторожно ощупывает ею бок, в который не так давно вгрызались злые острые зубы… или? Сколько прошло времени? Он не знает, да и все равно. Никто нигде не ждет его возвращения. Теперь же все его тело точно такое, как обычно: крошечное, грязное, худое. Вот только ребра, кажется, совсем чуть-чуть меньше выпирают при вдохе, а кожа менее болезненного оттенка, чем утром. Встав на слегка дрожащие ноги, вгляделся в наступающий сумрак. Недалеко валялся злосчастный хлеб, он подошел и, нагнувшись, упал на колени — ноги все же подвели. Борясь с желанием вцепиться в грязный твердый кусок прямо сейчас, повертел головой и наткнулся взглядом на нечто черное. Это оно так воняло. Судорожно сглотнув, решил спрятать еду на за пазуху (лучше найти потом где-нибудь угол и спокойно съесть, чем испуганно озираться на заднем крыльце чайной, куда в любой момент мог кто-то прийти) и осторожно приблизился. От этого исходила вонь паленой шерсти и жареного мяса, и он против воли проглотил слюну. Присев на корточки рядом, всмотрелся лучше и… У этого когда-то было четыре лапы, было много зубов, которые могли беспощадно рвать плоть. У этого была жизнь, но сейчас оно сожжено настолько, что проглядывают потемневшие кости. Это пыталось забрать жизнь Ло Бинхэ, чтобы хотя бы ненадолго продлить свою, но все вышло наоборот.☼☼☼
Заслышав недовольные голоса из чайной, жаловавшиеся на неприятный запах со двора, мальчишка побежал так быстро, как только мог. Забился в дальний угол сарая, судорожно глотая воздух, приложил ладонь к груди, где ужасно быстро билось сердце. (О том, как тихо и незаметно перестало оно биться у матушки, он изо всех сил старался забыть.) Ло Бинхэ с остервенением жевал липкий черствый хлеб. Впервые в жизни он так разозлился. Когда умирала матушка, было больно, горько, не хватало воздуха. Когда он только-только оказался на улице, было страшно, холодно и темно. Сейчас изнутри согревала тлеющая, искрящаяся ненависть. Она всегда давала сил. И как же ему проверить, что произошло?.. Он отряхнул руки от крошек и внимательно разглядывал пальцы. Человек — тварь, привыкающая к любым условиям. Ло Бинхэ мерз постоянно и свыкся с этим: кончики пальцев в особенно морозные дни синели и едва сгибались, под кое-как сшитой одежкой гулял ветер. Зима протягивала когти постепенно, поэтому его кожа отливала лишь нездоровой белизной. Он все ждал, когда она станет такой же восковато-желтой, как у тех окоченевших бродяжек, которых все больше появлялось с первым снегом. Сейчас же его ладони слегка розовели, исчезли все ранки и синяки. Ло Бинхэ никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо. И он хочет еще.☼☼☼
Витиеватыми узорами ползли слухи, опутывали страхом души, туманили разум, осыпались невидимыми лепестками, точно цветы хайтана по весне; их подхватывал резвый ветер и разносил по всем, даже самым захудалым, домишкам. Люди шептались быстро, утайкой, боязливо, постоянно оглядываясь — мало ли, рядом бродит и не человек вовсе. Плотно запирались на ночь двери, чтобы ни чужого вдоха не проникло в дом. Поодиночке ходить опасались, особенно юные девы. В их краях завелся не абы кто — дракон. А ведь все знают, стоит какой-то девице приглянуться ему, и ее никто больше не увидит. Может, бедняжка сгинет в всепоглощающем огне, вдыхая огонь и запах собственной плоти, а может окажется растерзанной, выпитой до последней капли крови, с выжранным, пока то еще билось, сердцем. И непонятно никому, какая смерть лучше. Ло Бинхэ знал, что никакая. Ло Бинхэ было четырнадцать, но смертей он повидал достаточно. Одна навеки ранила его, другие… Давали ему жизнь. До странного смешно, как быстро люди придумывают себе страшного монстра и пугаются дуновения ветра. Ни одного человека Ло Бинхэ не тронул. Пока что. Эксперименты он начал с бездомных, никому не нужных животных. Злиться каждый раз, когда ему это было нужно, не получалось. Но выяснилось, что ему это и не нужно больше. Теперь стоило почувствовать в груди обжигающий уголек, ощутить, как от него распространяется по горлу и пальцам огненные нити, и направить в… нужное место — от нужного места оставался лишь прах. А Ло Бинхэ чувствовал, как наполняется силой. Ему не нужно было больше голодать, драться за чьи-то объедки, переживать, не умрет ли он от обморожения этой ночью. Ло Бинхэ нужно было убивать, и чем сильнее будет жертва, тем сильнее станет он сам. Облезлые грязные крысы не давали почти ничего, так, слегка бледнели синяки; от кошек и собак появлялся здоровый румянец, исчезали мелкие травмы, прибавлялось сил. Когда он проследил за выпасом скота, то испепелил двух коров, напугал до мокрых штанов пастуха и разогнал оставшихся животных на несколько ли. И не испытывал голода в течении месяца. Он смеялся над бледнеющими лицами крестьян, передающими сказку о том, что где-то видели дракона, чья пасть полна смертоносных клыков, а чешуя переливается серебром в лунном свете. Сколько ни рассматривал себя в зеркале, Ло Бинхэ не видел ни клыков, ни чешуи, только растянутые в оскале губы и глаза цвета неба, разрезаемого жгучим умирающим солнцем. Вести себя как ни в чем не бывало среди сходящей с ума толпы было ужасно утомительно. Бездомные пытались забиться в любую щель, лишь бы спрятать свои изможденные тела. Ло Бинхэ усмехался: эти мешки с костями упорно продолжали цепляться за свою ничтожную жизнь. Бесконечные разговоры торгашей и горожан жужжали над ухом, точно стая мошек, привлеченная запахом тухлятины. …В поисках спокойного места он уходил все дальше и дальше от города. В семи ли к югу дорога разветвлялась, одна из них, утопающая в зелени и цветах, вела к домам аристократов. Путь ему туда был заказан, Ло Бинхэ тенью прошмыгнул под заборами и постарался удалиться от окон и задних выходов для прислуги. Трава доходила до колен, особо стремящиеся к жизни цветы задевали кончики пальцев. Он вдохнул поглубже чарующий запах приближающегося лета и собирался прилечь под апельсиновым деревом, сорвав парочку плодов, но уловил слабый, беспомощный звук. Уголек в груди призывно шевельнулся. Скулеж привел к раненому щенку, который издавал невнятные жалобные стоны. Коричневая шерсть на задней лапе и брюхе слиплась от крови. Маленькие блестящие глаза смотрели на него, прося если не о помощи, то хотя бы о сочувствии. К сожалению для малыша, уличная сиротская жизнь лишила Ло Бинхэ возможности жалеть кого бы то ни было. А также научила брать все, что только возможно. Присев на корточки, Ло Бинхэ протянул пальцы к пятну желтой шерстки на макушке щенка; он уже почти ощутил ее мягкость, тепло пока живого тельца и последующую за последним вздохом силу, мягко заструившуюся под кожей. Его носа почти коснулся запах огня и пепла, который растворится в высокой траве. — Чанг! Ча-а-анг! Рука дрогнула, жар, готовый выплеснуться на несчастное животное, яростно заревел, но присмирел… Убийство человека, особенно сынка состоятельного человека, явно не останется незамеченным. Из травы вынырнул в полусогнутом состоянии мальчишка, не старше Ло Бинхэ, зато, в отличии от него, всегда сытого и спящего в мягкой шелковой постели. На него смотрели светло-зеленые глаза, строгое лицо омрачали сведенные к переносице брови. Увидев щенка, мальчик воскликнул: — Чанг! Наконец-то! — он завернул питомца в верхнее одеяния, очень осторожно, стараясь не задеть поврежденную лапу. — Спасибо, что нашел его. Обращение к нему несколько выбило Ло Бинхэ из душевного равновесия, которого он достиг не без пары внутренних упреков о своей невнимательности. Черт бы его побрал, и зачем только полез сюда? Стоило как обычно уйти в лес, устроиться на какой-нибудь полянке и выжидать зверя покрупнее. Теперь будет проблематично пытаться хоть что-то объяснить. Кто ты такой? Что здесь делаешь? Неясная, но неприятная тень нависла над ним в лице этого мальчишки. Тот объяснялся, несмотря на то, что встревоженный Ло Бинхэ едва слышал его слова, хотя голос, неспешный и мягкий, увлекал: — Я сообщил всем слугам, что Чанг поранился и убежал куда-то, и те, кто не заняты, тоже отправились на поиски. Но что-то я тебя не припомню. Ты недавно здесь? Я почти две недели не покидал свои покои, так что у нас не было возможности познакомиться. — Я не слуга, — брякнул Ло Бинхэ и тут же прикусил язык. Если бы он сейчас согласился, то мог тихо и мирно уйти, а там ищи его. Но слишком проникнувшись чужой речью не смог удержаться от ответа. Непросто было вспомнить, когда с ним так в последний раз разговаривали. По-человечески. Не оскорбляли, не унижали, не пытались запугать. — Ох, вот как? Прошу прощения, — брови, всего несколько минут назад нахмуренные из-за беспокойства, разгладились, придав лицу некоторой холодности. Однако после этих слов нетронутые и лучиком солнца щеки заалели, точно под кожей разгорался огонек. — Подожди здесь немного, — мальчик надежнее подхватил сверток, нежно прижимая щенка к груди, — я отнесу его к врачу и вернусь. — Подхватил полы одеяний и торопливо зашагал к дому. Ло Бинхэ понимал, что нужно уходить, прямо сейчас. Это лучший шанс избежать всех неприятностей. Вот только ноги словно приросли к земле, будто он стал частью бесконечного цветочного моря, и способен лишь беспомощно озираться: либо его сорвут и преподнесут в подарок как часть скромного букета, либо растопчут, просто не заметив, а может жизнь его здесь и закончится, непримечательная и никому ненужная… — Ты не ушел, — губы мальчики изогнулись в искренней улыбке. Ветер подхватил белоснежную ленту, удерживающую его волосы в изящной прическе, и ее концы коснулись ладони Ло Бинхэ. Сердце странно дрогнуло. Весь этот мальчик был мягким и изящным: неброская, но очень качественная одежда, длинные сияющие волосы, разрез, цвет глаз, как только-только начавшая пробиваться трава по весне, персиковые губы, даже голос — в нем не было ни одной лишней черты, все линии идеально выведены неведомым, но безмерно талантливым художником. Ло Бинхэ вмиг почувствовал и дрянную ткань рубашки, которую стащил с чьей-то бельевой веревки, и вылинявшую когда-то красную ленту, небрежно обвязывающую густые черные волосы, и свои глаза, способные убить- — Я Шэнь Цинцю. Ло Бинхэ встретился со спокойным взглядом. Кажется, за Шэнь Цинцю не идет разъяренный охранник, и он может хотя бы немного?.. — Почему ты не выходил из своей комнаты две недели? Шэнь Цинцю будто и не удивился, не оскорбился тем, что какой-то оборванец даже не представился ему в ответ. — У меня довольно слабое здоровье, врач рекомендовал мне постельный режим. И ужасно горькие травяные настои, — на последних словах он слегка сморщил нос, а Ло Бинхэ заметил странную перемену в собственном лице. Он улыбался. — Сейчас тебе лучше? — давно не проявлявший ни о ком заботу, Ло Бинхэ неизбежно вспоминал о матушке, которая угасла так скоро, что вся горечь потери его постигла намного позже. Щеки Шэнь Цинцю вновь окрасились румянцем. — Да, я здоров, благодарю за беспокойство. — Надеюсь, твой щенок поправится, — упрямо выдавливающий слова Ло Бинхэ казался самому себе неимоверным глупцом, но то ли Шэнь Цинцю решил его пожалеть, то ли правда хотел поговорить с ним, тот продолжал отвечать на всю несуразицу, вылетавшую из его рта. — Как и я. Мне следовало внимательнее за ним приглядывать, — Шэнь Цинцю опечалился, и Ло Бинхэ решил, что расстроил его, поэтому мальчик решит уйти. — У тебя… — начал Шэнь Цинцю, запнулся, и огонек под его тончайшей кожей запылал ярче, растекаясь розовым светом по шее. Ло Бинхэ сразу же насторожился: — У меня что? — и тут он понял. За все то недолгое время, которое они общались, Шэнь Цинцю практически не смотрел ему в глаза. Стоило им встретиться, как тот отводил взгляд в сторону. Необычное чувство —☼☼☼
Спустя много лет рассказы о драконе воспринимались не иначе как сказки и байки для молоденьких девушек, чтобы те не задерживались дотемна у подруг да не разгуливали поодиночке. Но больше всего радовался тому, что дракона нет, сам дракон.