Чужой

Тёплый пар медленно охватывал руки девушки, устроившийся у дальнего столика. Она любит пить кофе по утрам и любит это место. Здесь по-настоящему уютно и спокойно. Тишина окружает каждый сантиметр и именно это так полюбили гости заведения: они приходили для отдыха и никогда не уходили недовольными. Будь то загруженный рабочий день или свободный выходной — совершенно не имеет значения... Колокольчики над дверями зазвенели – похоже, пришел новый посетитель. Взгляд Маринетт метнулся в сторону входа в кафе и ловко бегал с волос-рубашки-новых-туфлей-с-коллекции-Агрестов и ярких, словно в душу смотрящих глаз. Там же и застыл. – Хах... Люди говорят, что первая встреча с соулмейтом — это что-то невообразимое, это чувство близости и тепла, которое нельзя передать словами, которое нельзя почувствовать ни с кем в этом мире. Это приятно до боли – до исцарапанных запястей, до ободранных коленок, до изодранных голосовых связок и до адовых мук. Это хуже, чем просто умирать. Это гореть в котле, это терпеть клевания орла*, умирать и воскресать каждый раз. Люди говорят, что после встречи с соулмейтом каждая секунда вдали от него – пытка. Дюпен-Чен не верит, пока после встречи с Агрестом не чувствует это на себе. Её словно привязали к столбу и теперь она обязана оторваться от него, обязана идти и идти, пока этот столб не потянется за ней. Маринетт знает, что связь соулмейтов – проклятье миру от природы, это её заливистый смех и дьявольская ухмылка, знак свыше: глупые и жалкие людишки. Сами себя сотворили и сами себя погубили. Девушка не верит, смеётся, ведь всё это глупости. Нельзя просто взять и привязаться к первому встречному, нельзя с первой встречи влюбиться, нельзя так желать, так жаждать лишь одного незнакомого человека. Чужого. Люди идут на страшные поступки ради своих соулмейтов. Свой первый поступок Дюпен-Чен совершает через месяц после встречи, и это намного страшнее, чем говорила мама. Маринетт смеётся, потому что ей снова солгали. Нельзя так сильно любить свою пару, чтобы с лёгкостью идти на подобное. Поэтому брюнетка не пытается унять дрожь в руках, когда подсыпает крысиный яд в кофе Хлои Буржуа, не пытается проявить фальшивую заботу, когда она падает, тянет свои мерзкие ручонки к Мари и хрипит, так отвратительно и гадко, захлёбывается пеной и стынет, как горячий чай после нескольких кусочков льда. И именно поэтому она не пытается сдержать слез, когда наблюдает за измученной Альей. Она, правда, молчит, словно немая, совсем не двигается. Глаза у неё неописуемо страшные: изможенные, разбитые, п у с т ы е. Влюблённая девочка буквально на грани... Как ей быть без неё? Без её любимой, дорогой сердцу подруги... Соперницы.

***

Они смотрят на неё с жалостью: «Бедняжка. Это она приятельница пропавшей Сезар?». Обнимают её нежно, боясь повредить. Словно она хрустальная ваза, которую ни в коем случае нельзя трогать. Поглаживают по спине, как новорождённого ребёнка, пытаясь успокоить. Только вот Маринетт спокойна. Не нужна ей ни эта ненаглядная Алья, ни поглаживания по спине, ни горячие взгляды женатых мужчин, которых совсем не смущает кольцо на пальце, ни глупый Лука Куффен, бегающий за ней, как собака за косточкой. Ей нужен её соулмейт, который сейчас развлекается в непонятном месте. А девушку так тянет к нему, что ноги сами не ведают, куда несут. Сами не ведают, когда готовы отказаться от своего предназначения держать её, как и глаза, как и уши, ни одна частичка тела так и не может понять, почему даже сейчас, видя, как часть её сердца, её соулмейт шаловливо целует в губы свою спутницу и слегка поглаживает по коленке, не могут отказаться от такой сильной любви к нему. К постороннему человеку, которого она видела всего лишь несколько раз в жизни, и даже за этот промежуток так и не узнала его достаточно хорошо, чтобы в оставшихся адекватных уголках своего мозга не перестать именовать его чужим. Девушке хочется выблевать каждую частичку этого отвратного чувства, из-за которого она теряет последние кусочки себя, но много ума не нужно, чтобы знать, что ей никогда не удастся это сделать. Возможно, в прошлой жизни она совершила ужасный грех, раз уж в этой ей суждено быть одержимой самым отвратительным человеком в Париже, и изнывать от желания быть рядом с ним, целовать уголок его губ, сжимать его крепкие руки, быть истерзанной им, растоптанной, убитой... Со временем она начинает понимать одну забавную вещь: ни одно бедствие в этом мире не сравнимо с любовью.

***

Дюпен-Чен не знает, в чем прокололась, но разве была она, обычная девчушка, достаточно продуманна для того, чтобы скрыть последствия своих порывов ревности? «У вас есть право хранить молчание» Стулья в участке неудобные, жёсткие, сидеть на них – равно собственноручно подтолкнуть свои ягодицы к самоубийству. Атмосфера, конечно, такая же неприятная, один лишь воздух в помещении напоминает тяжёлый, даже смертельный газ. Только вот гадкий воздух и холодный стул не затмевают странного, режущего чувства, напоминающего то ли состояние блаженства, то ли истинного наслаждения. Впервые в жизни, кажется, она испытывает облегчение, сосуществующее с запертым где-то в закоулках души возбуждением. И впервые в жизни, кажется, она так рада этим событиям, и влюблённое сердце почему-то так трепещет, выбивается из тела, радуется. От чего-то дыхание сбивается, кисти подрагивают и напрашивается улыбка. Вот оно что. Вот как. Она просто счастлива. Старания, все действия, совершённые ею, наконец-то заметили. Теперь люди поймут, как сильно она влюблена, как сильно она одержима, как сильно х о ч е т с я. Как хочется ей его – крепкого, сильного, властного. Чудовищного, гулящего, бабника, но всё-таки принадлежащего ей. Теперь люди поймут, что Агрест ей нужен больше чем воздух, больше чем вода и еда, он ей нужен... нужен... Как нужно Маринетт его тепло, его улыбка, его глаза, он нужен ей весь – её соулмейт, её пара, её Адриан. Один такой на всём белом свете. Возможно ли вообще описать величину её нужды? Возможно ли сказать «нужен», и одним лишь этим словом заклеймить безумство всех грязных и чистых чувств – вечным? Возможно ли человеческой жаждой к еде и напитку охарактеризовать это помешательство на далёком от девушки существом? Возможно ли вообще – быть и когда-то, и сейчас, и в будущем так, словно величина этой страсти ни на секунду не поддается укрощению и успокоению? Возможно ли ей, прямо сейчас, сдержать каплю-другую от почивания на хладном полу? Возможно ли сдержать порыв ринуться к нему, стоящему за то ли стеклом, то ли пластиковым чем-то, стоящему совсем в одиночестве, словно его доверие к ней и её любви уже достаточно велико, чтобы и самому отринуть последние буквы «чужого»? – Ад...ри..ан? – Я бабник, разгильдяй, и совсем не чистой души человек, Маринетт. Совсем скоро я, кажется, отправлюсь в побитый жизнью притон для алкоголиков, желающих излечиться, и буду вынужден делать вид, словно поверил в Иисуса или Будду, и что моё желание набухаться до посинения поборол прибитый к кресту мученик или освобождённых от мирских забот монах-нирванец. В тишине, повисшей после попытки откровения сверкнул звук зажигалки и проблески огня. – Отец говорит, что мой организм перенёс столько венерических болячек, что уже не воспринимает их как серьёзную угрозу. Хотя до последнего пытается вбить мне в голову мысль о верности одному человеку, которого я типа должен любить и всё такое. Не то, чтобы я был одержим женским вниманием, но разве можно не ответить взаимностью на их попытки привлечь моё внимание? Помятая сигарета начинает обратный отсчёт, а небольшая коморка заполняется дымом. – Примешь ли ты меня таким? Приятно. Приятно. Приятно. Настолько приятно и хорошо, что в голове ни одна мысль дольше секунды продержаться не может, а сердце лишь отстукивает сумасшедшие ритмы. Эта приятность словно выжигается на лёгких девушки, растекается по венам словно кровь и путешествует по телу. Соулмейт признал её. Приятно. Соулмейт признал её. Приятно. Адриан признал Мари как п а р у. Приятно. Руки чешутся пробить подобие стекла-пластика и кинуться на него, упрятать в объятия и позволить уже практически догоревшей сигарете упасть в ноги к двоице. Приятно. Кожа отдает жаром и не сдерживает мольб к своей носительнице: «Дайте же мне, прошу вас, согреть спутника своей жизни, подарить ему уют и долгожданное блаженство! Дайте мне, право, явиться ему солнцем и звездой, чтобы греть ему путь к вашему сердцу...» Приятно. Словно после трудного и напряжённого дня избавиться от тесных ботинков, освободить лопатки от давления со стороны загруженного рюкзака, лечь на прохладную, мягкую кровать и наконец-то ответить долгожданное... – Да.

***

Весь минувший и последующий месяц новостные телеканалы молчат, и это молчание бьёт по ушам хуже жужжания противной мухи над ухом прознавшим обо всем репортёрам, но скованным по рукам и ногам. И в последние дни, в десятом часу ночи некий Том Дюпен устало покачивает головой и жалуется на местные правоохранительные органы своей жене: «Четыре школьницы мертвы, а виновник так и не найден.» ─────────────────────────────── *терпеть клевания орла – прикованный Прометей был обречён на непрекращающиеся мучения — вновь и вновь прилетавший орёл выклёвывал его печень, которая у него, бессмертного, снова отрастала.