Хорошая, плохая, испорченная

      Меловые шрамированные пальцы под скопищем мусора нащупали переплёт. Книга, старая, тяжёлая… Осторожно развернув пожелтевшие от времени ветхие листы, Корво Аттано пробежался глазами по посиневшим старым строкам:       «Конечно, я расскажу тебе, дорогуша. У меня теперь нет от тебя секретов.       Мои унылые дни похожи на окна в доме. Из кухни я вижу сад и деревья с листьями, попорченными тлёй. В глубине сада ещë заметен холмик — там прежде положили на покой нечто, завёрнутое в одеяло.       Окна гостиной выходят на улицу. В них видны соседи: они поджигают свой дом, запершись изнутри. Тепло и уют, дорогуша.       В спальне тоже есть окно. Оно выходит на унылый переулок, где хулиганы играют с каким-то стариком. Двое бьют его палками, а девка пинает его под рёбра. Ох, хотела бы я получить эти кости, чтобы сварить их.       В этом доме никто больше не живёт, дорогуша. Никого из тех, кого тебе хотелось бы встретить.       Когда-то мы с мужем были прекрасной парой и жили чудесно. «Вера Морэй», говорили мне, — «…Ваш дом не уступает особняку Бойлов. Ваши обеды и званые приёмы славятся на весь город».       Когда юный Соколов решил написать мой портрет, я цвела. «Сиятельно!», — сказал он…       Тогда он был ещë совсем юнец. Рисовал знатных и красивых людей страны. Все хотели, чтобы он написал их портрет, но это меня, дорогуша, он запечатлел на холсте. Блестящая картина, хотя и стоила мне кучи денег. Но в нашей жизни были не только картины и балы, нет-нет! Мы с мужем путешествовали по островам. Добирались до самого края, до красных утёсов Пандуссии. Там мы спускались в глубокие пещеры и бродили со свечами в руках, разглядывая каменные стены. Много чудес нам довелось видеть, но чудеснее всего был мальчик с чёрными глазами. Там было много знаков и костей, искусно вырезанных и отполированных до блеска.       Я принесла старые кости в дом, но ничего не сказала моему дорогому мужу. Я научилась варить их и вырезать из них украшения. Из костей получаются отличные подарки, дорогуша. Тот немой мальчик брал их у меня. Он их очень любил. Частенько приносил мне новые кости, поднимал над головой, чтобы я их видела, а в его глазах — ведь говорить он не мог — я читала: «Бабушка, сделай для меня новые украшения!». Он стал большим человеком в Башне Дануолла. Маленький немой мальчик стал королевским палачом и обзавёлся большим сверкающим мечом.       Мне были нужны хорошие кости. Кости, чтобы вырезать, полировать, украшать. Мой милый старый муж всегда очень уставал. Однажды я сварила ему суп, и он заболел. Мне всего лишь нужны были кости. Для маленького немого мальчика, который напоминал мне мальчика с чёрными глазами. А когда муж умер, я больше не хотела оставаться там.       И вот теперь я стара, и никому не нужны мои подарки. Старая Ветошь копается в мусоре и кормит пташек, что слетаются к её ногам. Никто не приходит ко мне на чай, дорогуша. Да ещë болваны с Боттл-стрит не оставляют меня в покое. Бугай Слэкджов и его подпевалы не дают проходу старой женщине.       Однажды мы будем вместе. Ты и я в холодной ночи, и только звёзды сверху и снизу. И тот, с чёрными глазами, дорогуша».       Холод бегал по спине наглыми ящерицами, царапая мягкую кожу крючковатыми лапками и вторгаясь в плоть ужасом, смешанным с первобытным отчаянием. Морщины пронзили плоть на красивом лице, тень злобной улыбки разрезала губы, но Аттано перевернул очередную ветхую страницу:       «16-е, Месяц Тепла, 1810:       Я должна вернуться домой, к моему собранию резных костей. Такие милые штучки, привезённые из самой Пандуссии. Они так греют мои руки — в них есть сила. Эту силу я могу приручить. Ради этого я снова стараюсь быть приличной «леди», с чистыми ногтями и в надушенной косынке. Мой врач говорит, что если я буду хорошо себя вести до конца Месяца Тепла, то меня могут выписать домой! Я улыбнулась и сделала реверанс. И попросила принести чаю вечером. Я причёсываюсь. Принимаю лекарства. И не пытаюсь укусить санитаров».       …скрежет жёлтых заострённых зубов, вгрызающихся в податливую плоть — отчаянный крик — жёсткие тяжёлые удары, обрушающиеся на костлявое тело женщины: «Чёртово отродье!» — пронзительно-звонкий смех, ранящий уши рядовых, выворачивающих некогда изящные женские запястья с поблёкшими от времени прекрасными перстнями. Удар, один, второй…       «Твоя жёнушка была как никогда прекрасна на вкус» — озверевший мужской крик, звук ломающихся суставов, ошеломляющая усмешка и тихий уверенный шёпот:       «Дух из глубин, сирена из снов. Я оставила Дануолл позади и несколько часов бродила по песку, пока грустный шелест волн не заставил меня разрыдаться. Я плакала, зная, что ты не придёшь ко мне, о любовь моя.       Ты властвуешь над моими грёзами, и во сне сердце моё живо, хотя днём оно безмолвствует. Во сне я вижу красоту твоего дома в глубинах, и океан покоится на твоей спине, как спящий ребёнок на руках отца.       А в бессонные, полные отчаяния ночи ты являешься мне не в облике могучего левиафана, но в теле юноши с глазами чёрными, как сама Бездна».       Хруст бывших аристократичными изящных запястий порождает отчаянно-экстатический крик: «Не сломать меня, дорогуша!».       Звуки уволакиваемого в подвал тела. В этот раз обошлось без терпимости и человечности, которые пытались привить в детстве.       «…двигаясь на отблески угасающего костра, я увидела её. Она проворно работала большой иглой, накладывая безупречные швы: тайное ремесло, пришедшее из глубокой древности. Он лежал, крепко привязанный к деревянному столу, и тело его содрогалось.       Меня будто подтолкнули ближе. Она повернулась, и я удивилась, сколь равнодушным было её лицо. Игла осталась в его плоти. Чистым голосом она произнесла: «Ты, полагаю, его возлюбленная? Ты тоже была неверна, теперь пора подлатать и тебя», — последующие строки замазаны багровыми следами, отчего прочесть текст становится невозможным.       — Эй, кто-нибудь! Убейте старую ведьму, я вас озолочу! — отчаянный крик из глотки тела, заточённого в стальные кандалы возле вскипающей ванны с неведомым булькающим бурым содержимым.       — Умолкни, Старой Ветоши нужно сосредоточиться. Нужны острые ножи, чтобы разделать тебя до самых костей, Слекджов. Хорошие, острые.       Бег по возрастающим ступеням, аккурат в самое пекло. Ворошение — извлечение старой камеи из-под подушек. Взгляд на портрет Того, чей лик смазан и так знаком, кто наградил великим даром и проклятием.       В следующие мгновения — бросок камеи аристократки в печь, яростный выкрик: «О нет, не надейся! Я убью тебя, сварю и съем твоё сердце на завтрак!», — в то же мгновение липкие пальцы сжимают жилистое горло до предсмертного хрипа.       «Ату его! Он хочет обидеть бабушку! Кто тогда о вас позаботится?».       Судорожный выдох, звук вонзающегося клинка в сухую плоть, раскурочивающего жилистые мышцы с отвратительным хрустом — потустороннее кричащее отчаяние, что рассеивается стаей чумных огромных крыс, испепеляющихся на бегу до пустоты.       — Хочешь посмеяться? В детстве мы все боялись Ветоши — думали, что она страшная ведьма. Потом мы выросли и поняли, что она просто жалкая старуха. Так вот, сперва-то мы были правы! Смешно, правда? — освободившийся из оков Слэкджов с усмешкой почёсывает бороду.