вихры и тропы

Они летели сквозь заросли, сквозь ветки и сквозь ветер, срывая листву с деревьев и теряя счёт времени. Пылающий осенью лес проглатывал их, петляющие змеи троп заводили всё глубже и глубже в чащу, но Николай натянул поводья, запуская пальцы в чёрную лошадиную гриву, и вдруг остановился. Сергей, подняв копытами ещё один огненный вихрь, остановился следом. Когда Великий князь обернулся к нему, у него влажно блестели кудри и весело - глаза. Ветер срывал листья с деревьев, закручивая в беспорядочный водоворот, и они сыпались, и сыпались, и сыпались, покрывая собой заледеневшую землю, звериные тропы, волосы Великого князя. Он так и застыл - растрёпанный, но гордый, с оранжевыми всполохами опадающих листьев в волосах и на каракулевым воротнике. Он был почти смешон, но больше всё-таки любим. И ни о том, ни о другом ему знать было совершенно не обязательно. - Вы устали? - Вороной конь под Николаем заплясал, рвался скакать дальше, и Великому князю пришлось погладить сильную бархатную шею, чтобы успокоить его. Погода стремительно портилась; животное это чувствовало. Сергей прикрыл глаза, пряча раскрасневшиеся щёки в колючем мехе воротника. - Нет, Ваше высочество. - Я хотел бы проехать ещё дальше. - Как скажете, Ваше высочество. Ехать дальше было глупо - сумерки уже наползали на лес липким туманом. В нём, в этом тумане, глаза напротив казались чёрными, чернее бездны - зрачок тонул в радужке, как камень в колодце, и Сергею следовало бы не пялиться так открыто. Красивый был Николай. На вороном коне, с переливающимся лунным светом под кожей, в венце из осенних листьев. Такая красота только от Дьявола и бывает. Сергею следовало бы ответить: лучше нам вернуться во дворец до темноты, Ваше высочество, но он подумал лишь о том, что осень Николаю к лицу. Сергею следовало бы быть осторожным. Следовало бы помнить о с у б о р д и н а ц и и, отстукивающей военный марш на зубах, но он лишь протянул руку, подцепляя кленовый лист, запутавшийся в чужих волосах, и призвал всю свою спартанскую выдержку для того, чтобы не запустить пальцы дальше в эти расхристанные ветром вихры. С у б о р д и н а ц и я, забилось в голове ещё отчётливее, чем раньше, а Сергей подумал - к чёрту. К чёрту субординацию, когда они вдвоём, они одни, а вокруг и в чужих глазах только стылая бездна лесной чащи, из которой выбраться трудно даже с огнём, и кленовые листья разлетаются, кружатся, сыпятся, всё вокруг превращая в бесконечный медно-рыжий вихрь, прячущий любые секреты. У Сергея секретов много, но слушатель всегда один. Сергею следовало бы помнить о субординации, но его холодная ладонь легла на щеке Николая, и ему не было стыдно. Николай смотрел прямо и твёрдо. Пальцы Трубецкого скользнули по острой скуле, ещё немного - и порежешься. Он чувствовал, что ходит по очень тонкому льду. Балансирует на грани, с которой так легко сорваться в зыбкий омут. Сергей много думал о том, каково это - Великого князя, Николая Павловича, ц е л о в а т ь. Холодно, наверное? Холодно - и безответно. Сергей слышал, что целовать мужчину - совсем не так, как целовать женщину, а ещё большая наглость и грех. Насмешка над истинной, правильной любовью, за которую после смерти в Аду будешь гореть и в вечных муках биться. - Вы хотели что-то ещё, князь? О, он много чего хотел - например, притянуть Николая к себе воротник и секунды три, не больше, помедлить, подразнить. Хотел ощутить его дыхание близко-близко на своей замёрзшей коже. Хотел толкнуться в эти губы языком, а потом бы они разомкнулись, как ключом, и не было бы больше ничего, кроме чужого жара и дубовых кудрей под пальцами, и кленовые листья унесли бы за собой стыдливое признание. Наверное, геенна огненная - справедливая цена для одного его поцелуя. Но. Извечно-солдатское, вспарывающее гортань "но". Сергей не сделал ничего из этого раньше, не сделал и сейчас, потому что знал слишком много причин, по которым они с Николаем ни себе, ни - тем более - друг другу не могли принадлежат. Причины улыбались ему глазами молодой Великой княгини, сверкали камнями на обручальном кольце, смеялись детским смехом в глубине дворцового сада. У причин были имена и право, о котором Трубецкой мог лишь мечтать. Право брата императорского любить. Николай смотрел прямо и твёрдо. Николай его никогда не любил. Сергей уважал его выбор, поэтому он не сделал ничего из этого раньше и не сделает - ни-ко-гда. - Я лишь дал лошадям передохнуть. Едемте дальше. Он только улыбнётся, кивнёт сдержанно и выверено, да пошлёт уставшую лошадь рысью перед тем, как вновь пуститься в галоп. Он будет задыхаться холодным ветром, будет следовать за чужой спиной, будет смеяться и забывать, что волчьи тропы слишком хорошо путают следы, а во дворце их наверняка уже ищут. У них с Николаем одно обречённое чувство и тысяча причин на двоих. Наверное, таков их крест. Наверное, так надо. Живут ведь люди как-то с этой болью?.. Впереди ждала зима, что страшнее всех предыдущих, но Сергей не помнил о смерти, не думал о боли, когда юный октябрьский ветер уносил их всё дальше в огненную круговерть.