flashbacks.

      Юнги помнит все детально и почему-то думает, что ему, все-таки, повезло чуть меньше остальных. Может это и эгоистично, но за свои девятнадцать лет он уверен, что его ничего не удивит, не впечатлит, ничего не заставит плакать, ибо он видел столько, сколько не хотел бы. Но слезы стабильно каждый день появляются, стекая по щекам. Впервые он познакомился с ними в четыре года, потеряв родную мать, а в двенадцать они стали его верной подругой, что сопровождала каждый день, и неважно, с причиной или без. Стоит почувствовать себя как-то не так, услышать обидное слово, сказанное в шутку или нет, почувствовать толчок или удар, осознать одиночество — да что угодно, сразу наступает истерика и не отпускает его в течении нескольких часов, когда уже нос заложен так сильно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, а в груди так пусто, будто там и нет ничего. Мин уверен, что там давным-давно все погибло. В девятнадцать он может заплакать в любую секунду, и это страшно.       В тринадцать его тоненьких и нежных рук впервые касается маленький кусочек стекла, который он забрал себе, когда случайно разбил стакан. Решил проверить, каково это, когда порезик становится красным, каково это ощутить. Проверил. Теперь не может представить свою жизнь без этого. Все руки в шрамах, которые уже не сойдут со светлой кожи; останутся напоминанием, как было плохо. Теперь он не может зайти на кухню, она для него как триггер: стоит ему оказаться там, как руки сами тянутся к острому японскому ножу, которые так любят родители. Он ведь хорошо мясо режет, не так ли? Юнги с ними соглашается, каждый раз пробуя это на себе. Потом его маленькую шалость замечают одноклассники и грозятся рассказать родителям, что довольно неслабо его пугает, потому он перемещает свои игры с запястий рук на плечи и предплечья, живот и шею. Вид ярко-красной крови завораживает, не позволяя отвести взгляд. Потом нож заменяется горячим утюгом, от которого каждый раз остаются ожоги, а Мину хоть бы хны. Ничего не чувствует. И правда, внутри кроме пустоты и боли ничего не осталось. Ножи, осколки стекла, утюг, удары костяшками об стены, собственноручное разбивание своего носа о колени — куда делась его боль? Почему ему буквально ничего? Или его боль ушла после первого удара приемной матери, когда он получил двойку по немецкому языку? В девятнадцать на нем нет живого места, мать тоже в этом помогла, и это пугает.       В отличие от своих сверстников, которые выбрали английский как обязательный язык для изучения, Мину приглянулось немецкое произношение, которое он случайно услышал от старшеклассников. Такое же четкое и острое, как и лезвие ножа, которым он водит по своей коже изо дня в день. Но вернемся к немецкому, по которому Юнги получает двойку просто потому что забыл тетрадь с домашним заданием, о чем парень честно рассказывает учителю. Но та трактует это по своему, по своей логике на уровне "забыл тетрадь равняется не сделал домашку, меня не проведешь, я столько раз слышала это и бла бла бла". Несправедливо, да? Он тоже так считает. Но почему-то мать верит учительнице больше, чем Юнги, за что впервые в жизни избивает сына так, что тот чуть ли не теряет сознание. Так обидно. Возвращаясь в настоящее — его даже в девятнадцать лет бьют, а он ответить не может. Только не им. Это за пределами дома он токсичная сука, которая поставит на место лишь взглядом, а дома он — беззащитный олененок, которому нужна защита, но искать ее негде. Такой вот парадокс. Весь следующий день паренек, к слову, ходит в маске, потому что то, что на его лице оставили самые близкие и родные (как ему казалось) люди, ничем не скрыть. Вранье становится его верным другом, который показывает, что нужно учиться изворачиваться из любого пиздеца, придумывая метровые оправдания. А если оно не сработает, у него в запасе их несколько. К слову, в девятнадцать лет парень может вылезти из любого дерьма сухим даже не заморачиваясь.       Фильтр фиолетового мальборо с двумя кнопками крепко зажат между детскими губами, что в принципе не должны касаться такого. Но тем не менее, стоя в какой-то подворотне недалеко от своей музыкальной школы, юный пианист вдыхает в себя то, что три месяца назад обещал никогда в жизни не делать. Курить в тринадцать — явно не то, что он планировал. Дым вылетает изо рта равномерно и в одном направлении, а руки слегка дрожат из-за страха быть пойманным. Привкус мяты оседает внутри, чувство эйфории не покидает. В следующий раз он закуривает и руки больше не дрожат, держа сигарету ровно. В пятнадцать сигареты находят родители, а точнее, все та же женщина, которую школьник до усрачки боится, и Мин впервые в жизни теряет сознание от количества ударов по лицу, затылку и рукам, что сыпались как от матери, так и отца. Телефон тут же отбирают, выбивают пароль от него силой, читают переписки, бьют еще сильнее. Впервые в жизни маленького мальчика избивает отец. Это было в сентябре. В феврале его тоже ловят, но Юнги отделывается малой кровью. В шестнадцать он решает бросить, поскольку в голове набатом бьет, что это неправильно, что так не надо, и он правда бросает, но увы, хватает его всего лишь на жалкие четыре месяца. Он хорошо шифруется, высчитывает буквально по минутам, когда может курить так, чтобы его потом не спалили, после каждого раза в рот летит жвачка, еда, кофе, да что угодно. В девятнадцать он не может представить себя без сигарет, зависимость слишком крепкая и прочная, словно сталь.       Первый раз алкоголь Мин пробует, опять же, в свои несчастные тринадцать лет, эта цифра отныне будет его проклятием. В тринадцать он заканчивает музыкальную школу, на год раньше (спасибо матери), чем его друзья, с красным дипломом (опуская моменты избиения за неправильные пальцы на клавиатуре, осанку, скорость игры на фортепиано и прочее, прогулянные занятия), сдав идеально все экзамены. Как ему это удалось это — одному Богу известно, посещаемостью Юнги никогда не блистал. После всех поздравлений, вручения дипломов и прочей херни, он просит родителей езжать домой, аргументируя тем, что "ну это мой праздник, дайте мне повеселиться". И он правда веселится, вливая в себя водку впервые. Горло обжигает, в груди пожар, но все резко прекращается, стоит ему выйти и закурить. На смену неприязни приходит веселье, и он не противится ему, отдавая себя полностью праздничной атмосфере. В шестнадцать он начинает больше пить, перед школой, после нее, во время учебы, вместо учебы. Удивительно, но с алкоголем его ни разу не спалили родители, видимо, горький опыт с сигаретами крепко дал понять ребенку, что либо он, либо его. Чем больше запретов, тем больше желания их нарушить, чем он, собственно, и занимается. В восемнадцать он уходит в четырехмесячный запой, который толкал его на необдуманные поступки, а в девятнадцать его отпускает, но раз в неделю он все же покупает себе что-то легкое, желая чуть отвлечься от тонны мыслей, что давят изо дня в день.       Глядя на блистер с таблетками, что мирно лежит у него на столе, пятнадцатилетний Юн не понимает, что с ним не так и почему перед ним лежит самая настоящая наркота. Медленно, но верно, все его понятия и принципы начинают рушиться. Рядом сидит такой же напряженный одноклассник, все так же сверля взглядом белый блистер. Мин смотрит на него, потом на таблетки, и кивает самому себе, выдавливая сразу четыре. Одноклассник трусит, потому берет две и они вместе принимают их. Что произойдет дальше, наш пацан не запомнит, а когда придет в себя, то уже будет день следующего дня, он будет лежать в кровати, спиной к стене. Он ничего не вспомнит, как и его друг, который тоже оказался у себя дома, живой. Как они потом посчитают, получится, что на шестнадцать часов оба просто выпали из жизни, но к счастью все обошлось, и оба остались здоровыми и невредимыми. В следующий раз Мин один будет принимать эти таблетки, и последующие четыре месяца он для себя просто вычеркнет в голове. А когда очнется, то поймет, что творит. Он гробит свою жизнь и это страшно. В тот же вечер он оказывается на улице с тем же самым блистером, который уже осточертел ему. Смотря на таблетки в своей руке, Юнги понимает, что нет, он не готов отпустить те чувства и ощущения, ему мало и он хочет еще, и таблетка за таблеткой исчезают у него во рту, а он обещает себе, что это в последний раз. Последний раз затягивается еще на два месяца, а потом все резко прекращается. Заканчивается так же резко, как началось, но на этот раз уже навсегда, и в девятнадцать лет Мин о наркотиках, слава богу, не думает.       Проблемы со сном появляются в одиннадцать. Сначала небольшие — подумаешь, вместо десяти часов поспал восемь, потом опять девять-десять, но постепенно это превращалось в проблему, хотя парень отказывается это признавать, и твердит себе, что все хорошо. Это один раз, ничего страшного, потом посплю больше, на выходных отосплюсь, и так далее переросло в семь часов, пять часов. В восемнадцать Мин спал стабильно один час, постоянно видя кошмары и просыпаясь в слезах, практически задыхаясь из-за них, так что сон стал для него самым главным страхом. В девятнадцать лет Юнги спит от пяти до семи часов насильно, и это хорошо?       Поступление в университет оказалось самым сложным и страшным, что пока что случилось в жизни парня. Получив не самые хорошие баллы, а точнее, ужасные, против парня встала вся семья, посыпая его бесчисленным количеством оскорблений, пожеланий и прочего. Бедный ребенок просто не знал, что ему делать. Слезы каждый день текли ручьями, кожа вокруг глаз раздражилась, становясь красной. В голове постоянно крутились мысли, что он "ничтожество, мы столько денег вбухали в тебя на всяких репетиторов, а ты взял и проебал все, как же я тебя ненавижу, позор семьи, видеть тебя не хочу". Слушая такое каждый день, невольно начинаешь верить в это, это необратимый процесс. Спустя два месяца "терапии" семьи, Мин и правда поверил, что он — ничтожество, недостойное ничего. Просыпаясь каждый божий день, Юнги повторял как мантру оскорбления для самого себя. Истерики участились, каждый день парень рыдал, проклиная себя, хрипя вслух себе о том, какая же он мразь. Аппетит давно покинул его, ел он раз в два дня, или когда начинала кружиться голова. Каждый день он слышал ругань родителей, а после уже становился тем, на ком они оба срывались. За любой проеб мать просила его съехать в другое место, аргументируя тем, что не может видеть такого неудачника, как Юнги. И каждый раз, стоило родителям уехать, он напивался до поросячьего визга, рыдая и валяясь на полу без возможности найти в себе силы встать, а потом с улыбкой проглатывать очередную порцию оскорблений в свою сторону. Терпеть, ведь если покажешь хоть кому-то, что тебе больно — ты автоматически проиграешь и родители почувствуют, что добились своей цеди. Спустя восемь месяцев мучений, сидя у своей старшей сестры, парень не выдерживает, рассказывая малую часть того, что творится у него на душе, и молит о помощи, безостановочно вытирая слезы. Та, в свою очередь, пару минут молчит, а потом начинает плакать, подходя и садясь рядом, крепко обнимая и рассыпаясь в извинениях. — Если бы ты не рассказал, я бы никогда не узнала, потому что ты всегда держишь эмоции под контролем. Господи, мне так жаль, мне так жаль...       Через неделю она находит ему психотерапевта, и с этого момента он начинает лечение, которое идет и в настоящем времени. Уже через пару дней по просьбе того же терапевта он отправляется к психиатру; плачет, сидя в кабинете, потому что рассказывать все, снова переживать это — невыносимо больно. Ему, как и ожидалось, выписывают несколько препаратов, и он искренне надеется, что ему станет легче. Биполярное расстройство, депрессивный эпизод тяжелой степени — вот что ему поставили. Ничего, он ведь сильный, и это выдержит. Такими темпами проходит полгода; Мин исправно пьет таблетки, посещает терапевта, психиатра, но все имеет обратную сторону, и этот случай — не исключение. Первый свой передоз Юнги словил через три месяца, наглотавшись таблеток, будучи в невменяемом состоянии. Второй раз был намеренным. Третий и четвертый — аналогично. Вместо того, чтобы испугаться и больше так не делать, парень наоборот хотел больше, хотелось, чтобы уже насовсем. Он и не заметил, как у него развилась зависимость, просто в какой-то момент в голове мысли о таблетках и сильном желании их выпить вытеснили абсолютно все. Снова хотелось принять очередную превышающую норму дозу (если так можно выразиться). Снова хотелось чувствовать то, что уже было пройдено. Головокружение, потеря координации, уплывающее сознание, невозможность связать два слова — он ловил дикий кайф. Остановиться просто невозможно, это так затянуло, что он понимает одно: ему будет очень сложно слезть с этих таблеток. Но все же радовало то, что сон, хочешь не хочешь, удлинился, установив минимальную цифру на пяти часах. В этот раз кошмары ему не снятся, но каждый раз просыпаясь, он чувствует себя... неоднозначно? Будто ему снилось что-то очень неприятное. В девятнадцать у него появляется крохотная надежда, что все станет лучше.       Мин Юнги режется. Режется сильно. Но он начал замечать за собой острое желание поставить крест на себе. С каждым новым днем это желание усиливалось в геометрической прогрессии, и он пытался. Два раза. Утопиться было не самой лучшей идеей, но попытаться стоило. Чувствовать, как кислорода не хватает, попытаться вздохнуть и понять, что вода попадает в легкие и сознание медленно отключается, отчетливо слышать, как бешено стучит сердце — и страшно и завораживает. Но сестра вовремя все замечала, будто чувствовала, и не давала довести это до необратимого. На вопрос "зачем?" у Юнги, к сожалению, ответ один. А потом все неожиданно закончилось. Исчезло, будто этого и не было вовсе. Тогда он смог выдохнуть и спокойно жить дальше, но в последнее время его снова начало это беспокоить. Навязчивые мысли не отпускают, а только сильнее притягивают, и Мин почти что в отчаянии. В девятнадцать он снова захотел умереть.       У парня всегда было плохо с эмоциями, они ему просто не нравились, да и выражать их сложно, но в последнее время все стало совсем плохо. Он перестал контролировать их, у него не получалось. От любого слова в свою сторону он мог начать злиться, плакать, смеяться. Это сменялось так быстро и часто, что Мин просто не успевал это подавлять. И это его пугало. Ему в принципе было сложно их показывать (спасибо идеальному контролю, уже бывшему), но сейчас, когда они бьют фонтаном через край, ему хочется разреветься от своей беспомощности. Его друзья, наблюдая такой неожиданный переход к излишней эмоциональности, стали в открытую говорить, что он поменялся и не в лучшую сторону; позже это переросло в ссоры, в которых всегда виноват был Юнги из-за своей неспособности держать себя в узде. Это его добивало. Каждый раз ругаясь, ему хотелось выброситься в окно. Чувство ненависти к себе росло, за что он каждый вечер себя наказывал, оставляя на руках очередные будущие шрамы. В какой-то момент он понял, что остался совершенно один. Его все оставили. По его вине. Это конец.       Сейчас ему девятнадцать, и оглядываясь назад, вспоминая все, пропуская через себя, никаких чувств и эмоций он не испытывает. Доведя себя до крайней точки, ему стало похуй на все, что было, что есть, и что будет. Абсолютно похуй. Он чувства свои посадил на замок, словно зверей, и оставил умирать, не желая возвращаться. Единственное, что в нем осталось, что он взращивает в себе изо дня в день — гнев на весь мир, желание утопить в нем всех. Каждый день новые ссоры, пожелания прогуляться на три веселые буквы; все, кого он знает, в один голос твердят, что ненавидят его, а ему от этого становится.. легче? Такие слова его больше не задевают, лишь веселят. Мин потерялся в себе, приняв ложный путь за истинный, и дороги назад уже нет, ее замело так, что и следов не осталось, как и надежды. Не разглядеть ему дорогу назад. Все потеряно.