9.31 Дракона
Карл никогда всерьёз не думал сбежать из Круга магов, чего уж точно нельзя сказать об Андерсе. Его стремление к свободе было столь неутомимо и восхитительно, что Карл порой и сам подпадал под влияние: мечтал о мире за пределами Башни, в котором он и Андерс могли бы распоряжаться своими жизнями самостоятельно; мечтал о собственном доме, где им не придётся искать, где спрятаться от вездесущих глаз; мечтал, что сможет ходить в торговую лавку и выбирать себе одежду любых фасонов и цветов, но… в конечном итоге здравый смысл всегда преобладал над пылкими уговорами и страстными романтическими фантазиями. И всё же… Те мечты — прекрасные и пылкие мечты о свободе, — которые поселились в голове в дни далёкой молодости, оставались с Карлом и по сей день, как нечто драгоценное, сокровенное, невозможное и очень-очень запретное. Андерс всегда считал, что знает всё и может решить все проблемы — лишь только ступи за порог и пересеки озеро Каленхад. Карл любил эти юные порывы — любил всем сердцем так, что отголоски той наивной и беспечной юношеской влюблённости доносились до него даже спустя десятилетие, — но никогда не соглашался сбежать вместе… а Андерс выбирал остаться рядом с ним. Возможно… если бы те уговоры сработали, теперь всё обернулось бы иначе. «Я так и не получил твой ответ. Надеюсь, это не значит, что тебя-» Какие-то неразборчивые каракули и зачёркивания превратили часть текста в одно большое чернильное пятно, и сколько Карл ни пытался, под тусклым светом кристалла не удалось разобрать слова; впрочем, не нужно гадать, что так и не смог написать Андерс: раскрыли, поймали, обнаружили, усмирили, казнили — любой вариант уместен в той или иной степени. «…неважно. Она сказала, что согласна передать письмо в последний раз — это значит, я не смогу писать тебе, пока не найду новый способ. На ожидание и поиски нет времени. Если твоё расписание не изменилось, завтра у тебя работа в Церкви. Я приду туда ночью и сделаю всё, чтобы тебя освободить, чего бы нам это ни стоило. Да пребудет Создатель на нашей стороне. А.» Измятая сырая записка плясала в трясущихся пальцах; смазанные буквы расплывались перед глазами и давно стали нечитаемыми, но Карл всё ещё не решался смять листок в ладони и изорвать на мелкие клочки, как будто вопреки здравому смыслу держал в руках тончайшую ниточку, ведущую к спасению. Что это — издевка или акт милосердия? Лейтенант Бардел доставил последнее письмо, но не дал возможности написать ответ: «это ловушка, не приходи, беги из Киркволла, спасайся…9.20 Дракона
— …слишком много детей не доживает до Истязаний, а среди взрослых участились случаи применения магии крови. Киркволл нуждается в надёжных талантливых наставниках, а во всём Кинлохе не сыскать чародея, способного найти общий язык с проблемными и неуправляемыми детьми так же легко, как это выходит у тебя… Первый Чародей Ирвинг говорил быстро и без заминок, как будто отрепетировал речь заранее, нервно мерил шагами свой кабинет, активно жестикулировал и избегал подолгу смотреть в глаза. Карл подпёр кулаком подбородок, облокотившись о письменный стол, и рассеянно покачивал в пальцах любезно предоставленную чашку чая. Пространные и расплывчатые разъяснения Ирвинга, почему именно Карл Текла должен отправиться в Круг Киркволла в обмен на предложенных Цитадели Кинлох троих учеников, вызывали лишь досаду. Чаинки неторопливо кружились возле самого дна, тогда как бурая и, откровенно говоря, мерзковатая жижа плескалась по стенкам, едва не переливаясь через края. Карл вдохнул побольше воздуха, пытаясь взять себя в руки и угомонить болезненно колотящееся сердце, и наконец поднял взгляд. — Так в чём настоящая причина? — спросил он чуть громче, чем планировал. Первый Чародей посмотрел на него с недоумением, но Карл легко прочитал притворство. — Мне двадцать пять, — пояснил он, — и я только недавно прошёл Истязание. Я не талантливый и уж тем более не опытный. Почему на самом деле меня отсылают в Киркволл? — Ты думаешь, меня вызвали на Истязание в более раннем возрасте? — спросил Ирвинг вместо ответа. — Талант — это не только способность творить мощнейшие заклинания. — Карл поморщился: всё это он слышал много раз. Ирвинг вздохнул и занял своё место за столом напротив него. — Мальчик мой, я всегда говорил, что твой дар намного сильнее, чем твоя вера в себя, и то, что ты не даёшь ему раскрыться в полную силу… Что ж, не имеет отношения к нашему сегодняшнему разговору. Что бы ты ни думал, я действительно считаю тебя идеальным кандидатом для перевода в Киркволл, и я бы сделал тот же выбор при любых других обстоятельствах. Карл приподнял одну бровь, но Ирвинг молчал, подбирая слова и разглядывая собственную полную чашку. Очевидно, эту часть разговора, он не репетировал. — Дело в Андерсе? — наконец подсказал Карл. — Это он может поверить в россказни про мой непревзойдённый дар — мне-то скажите правду. Возле двери клацнули латы: сэр Грегор, до того стоявший неподвижно, скрестил руки на груди. Вот разговор и подобрался к главному. Ирвинг заговорил медленно и тщательно подбирая слова: — Ты уже сделал для него всё, что мог. Ты был рядом в тяжёлый период, стал для него новой семьёй, помог справиться с подростковыми трудностями и преодолеть опасный рубеж ученичества, но… — Но?.. — Детство кончилось, и вам пора двигаться дальше. Пусть в нашем Круге на подобные… отношения смотрят сквозь пальцы, и я сам нередко потакаю ученикам в том, что касается… дружбы… — Карл с опаской покосился на сэра Грегора, хотя очевидно, храмовникам известно, кто и с кем укрывается от посторонних взглядов чуть чаще и дольше, чем дозволяют приличия. — Так в нашем Круге запрещено дружить? Ирвинг покачал головой. — Вы оба — очень талантливые маги с огромным потенциалом. Андерс… упрямится, но с его острым умом, нестандартным мышлением и даром целителя он легко мог бы дорасти до Старшего Чародея, а что насчёт тебя… Откровенно говоря, в будущем из всех молодых людей я вижу больше всех шансов стать Первым Чародеем именно у тебя. Карл поддерживал выражение глубокого скепсиса так долго, что мышцы начали уставать. При других обстоятельствах слова Ирвинга могли бы быть поводом для гордости — и за себя, и за Андерса, — но теперь не вызывали ничего кроме тоски и досады. — И?.. Ответ Ирвинга был так очевиден, что мог не оговариваться вслух: — Что дозволено ученикам, то недопустимо для двух взрослых перспективных магов. Я знаю, Карл, ты будешь ненавидеть меня за это решение — вы оба будете, — но я вынужден вмешаться, для вашего же блага. Ты и сам должен понимать: привязанность, которая поддерживала вас обоих в юности, теперь будет лишь разрушать ваше будущее. Карл молчал так долго, что тишина начала сдавливать виски. В голове звенело от пустоты, но, как он надеялся, на его лице не дрогнул ни мускул, только рука сжалась на остывшей чашке чуть сильнее, чем следовало. — Так вы… — он прочистил горло. — Так вы считаете, что развести нас по разные стороны света — самое разумное решение? По-вашему, Андерс сможет так просто с этим смириться? По-вашему, он мало ненавидит это место? Карл фыркнул, осознав, что сказал лишнего, резко опрокинул в себя остатки холодной бурой жижи и поморщился от горечи и мерзкого ощущения чаинок на зубах. Ирвинг в ответ покачал головой и наконец отпил из собственной чашки. — Для его же блага, Андерсу пора научиться справляться без твоей опеки. Он уже доказал, что может контролировать свой дар — теперь он должен доказать, что может контролировать себя. Даже ты не можешь быть рядом вечно. Андерс должен повзрослеть — и это то, что он может сделать только самостоятельно. «Вы ничего о нём не знаете! — хотелось прорычать в лицо Первому Чародею, швырнув проклятую чашку в пол. — Вы просто погубите его. Он сбежит снова, как только меня отошлют!» Вместо этого Карл аккуратно поставил чашку на стол и провернул; донышко глухо чиркнуло по дереву. Не хватало навлечь на Андерса усиленное внимание от храмовников, когда его не окажется рядом. Карл поморщился, со злостью на самого себя осознав: он сам не верил в то, что Андерс сможет обойтись без него. Не верил, да и… не хотел. По правде, сама мысль о том, чтобы перестать быть для Андерса нужным и незаменимым, оказалась неприятной и даже пугающей. Возможно, именно об этом говорил Первый Чародей; возможно, он в чём-то прав. Тот снова заговорил, расценив молчание как-то по-своему: — Карл. Это ведь не навсегда. Всего несколько лет, и я смогу затребовать твоего обратного перевода. Я растил тебя все эти годы не для того, чтобы просто отдать Орсино. — Моё согласие не требуется? — Нет. Не требуется. Карл кивнул, встал с места и собрал всю волю в кулак, чтобы говорить ровно. — Я могу идти? Мне нужно время, чтобы попрощаться. — Конечно. Сэр Грегор посторонился, пропуская к спасительному выходу. Колени под мантией тряслись, а каменный пол Башни расплывался перед глазами; прежде чем попрощаться, Карлу требовалось взять себя в руки, хорошенько продумать ложь и сообщить всё Андерсу наиболее безопасным образом.9.31 Дракона
За последующие одиннадцать лет Карл много раз задумывался, осознавал ли Ирвинг, что не сможет сдержать обещание, или солгал намеренно; и что более важно — знал ли он, насколько колоссальной окажется разница между укладом жизни в Цитадели Кинлох и в Казематах Киркволла. Видит Создатель, Карл так мечтал вернуться домой. Он никогда не был ярым блюстителем правил, но всегда знал, где находится черта, за которой необходимые отступления могут обернуться реальными трудностями. В Казематах эта черта практически отсутствовала, и каждый новый день был нескончаемой изнурительной борьбой за то, чтобы сделать жизнь своих учеников чуть менее невыносимой, и одновременно — не дать храмовникам повода заподозрить себя в призывах к бунту. С течением времени ощущение жизни на кончике ножа с затягивающейся на шее удавкой стало таким привычным, что перестало казаться ненормальным, а новые ограничения не вызывали ничего, кроме апатичного заторможенного смирения. Воспоминания о более спокойных и счастливых днях в Кинлохе смазались и казались нереалистичным бредом; надежда же, что Ирвинг однажды сдержит обещание и вернёт его домой, постепенно истёрлась за грузом ответственности, а с началом Мора угасла окончательно. Письма от Андерса, и без того редкие и неинформативные из-за вынужденной цензуры, не приходили уже больше двух лет: возможно, со свойственным ему легкомыслием он давно оставил Карла в прошлом. Сам же он, памятуя о непримиримом и несдержанном характере друга, надеялся, что причина не окажется куда более зловещей. К тому моменту, как в Киркволл пришла весть о том, что ферелденский Круг Магов почти разрушен, а большинство его жителей погибло из-за магии крови, Карл уже едва мог вспомнить лица друзей, которых должен оплакивать. Он повторял себе, что Андерса там не было, и что тот просто сбежал, как всегда делал раньше — и сам удивлялся тому, как прежде пугавшая его мысль о возвращении Андерса к старым привычкам теперь обратилась надеждой. Возможно, и сам Карл должен был быть благодарен за свою жизнь рыцарю-командору Мередит, которая отказалась подписывать перевод в Ферелден — но он не был, нет. Так или иначе, Андерс вновь появился в его жизни во время одной из церковных служб, когда Карл уже давно перестал верить в то, что это возможно. Службы были редкой возможностью высунуть нос за пределы серых стен Казематов и наконец повидать людей — настоящих людей, живых, свободных; не равнодушные или озлобленные тени под стальным панцирем, не бессильные жертвы обстоятельств, задавливающие вину чувством долга, не забитые и запуганные невольники, прикрывающие бессильную злобу тусклой апатией. От мага на службах требовался целый ворох важнейших и сложнейших задач: выглядеть смирно и кротко, демонстрировать своим обликом мощь Церкви, способной удержать в узде чудовищную силу магии, иногда приглядывать, чтобы не гас огонь, и, конечно, не двигаться с места. Карл не протестовал и выполнял свою работу без нареканий. Сцепив за спиной руки, он жадно вглядывался в лица прихожан, стараясь разглядеть в чужих глазах всё, чего не мог увидеть собственными — и ощутить мир таким, каким ощущали его они. Одни не замечали его внимания или предпочитали игнорировать присутствие — другие отводили глаза в страхе или спешно воздевали взор к золотой статуе Андрасте. За последний год в Киркволл прибыло много беженцев, спасающихся от Мора — мало кто из них поднимался в Верхний Город, чтобы зайти в Церковь, и тех немногих Карл разглядывал с особенным интересом. Как и все жители Цитадели Кинлох, он никогда не считал себя настоящим ферелденцем, да и не был им от рождения, но привезённая из-за моря частица потерянного дома неизбежно притягивала внимание. Карл встретился взглядом с одной из ферелденок; в глазах женщины мелькнула какая-то странная застарелая печаль, пока она смотрела на него, но ни капли привычного страха — а затем она сморгнула и отвернулась. Карл изучал её ещё несколько мгновений, пытаясь прочитать в осанке и гордом выражении лица чужую историю, пока вдруг не ощутил на себе другой взгляд: совсем маленькая девчушка выглядывала из-под локтя местной аристократки, со свойственной детям непосредственностью пялясь на него во все глаза и слегка приоткрыв рот. Карл чуть прищурился и слегка улыбнулся — девчушка мгновенно скрылась за спиной матери. Он подавил желание закатить глаза и вновь вернулся к изучению беженцев. Отчаянно хотелось размять шею и поясницу или хотя бы поперекатываться с пятки на носок, но Карл стоял неподвижно и давил желание зевнуть. Люди приходили и уходили, а служба всё не кончалась, и нудные слова Песни Света наряду с дурманящими благовониями действовали как никогда усыпляюще. Карл незаметно ущипнул себя за ладонь, чтобы согнать дрёму, и только тогда вдруг увидел: кончик слишком хорошо знакомого длинного носа и слегка насмешливо приподнятый уголок губ. Сердце на миг пропустило удар и заколотилось так быстро, что стало почти больно. Это невозможно, просто невозможно — и он невозможен, как и всегда. Андерс, поняв, что его заметили, улыбнулся чуть более явно и прищурился, а затем вдруг спрятал смешок в ладони. Карл стиснул руки за спиной так сильно, что хрустнули суставы, жадно разглядывал хорошо знакомое лицо и отчаянно старался хотя бы взглядом впитать всё то, чего не мог ощутить прикосновениями; мысленно гладил пальцами бледные худые щёки, целовал слабую измождённую улыбку, зарывался носом в волосы и втягивал запах, вдруг оживший в памяти так, будто они прощались только вчера. От невозможности сойти с места хотелось выть. Андерс повзрослел и как будто стал ещё выше ростом. Легкая нескладность долговязого подростка, свойственная ему даже в двадцать, теперь трансформировалась в гордую стать человека, уверенного в собственных силах, и среди бедняков, привыкших не выделяться, он походил на грифона в вороньей стае. Карл вдруг опомнился, осознав, что он, как маяк, привлечёт к Андерсу ещё больше ненужного чужого внимания, и поспешно отвернулся, впрочем, не в силах долго смотреть в другую сторону. Как бьющий ключом родник, Андерс неизбежно тянул к себе, чтобы напиться, и, казалось, в одной своей грустной улыбке воплощал больше жизни, чем весь Создателем забытый Киркволл. Скулы сводило от попыток держать лицо неподвижным, а в груди сладко ныло обманчивое возбуждение, как будто маг Круга и отступник могли рассчитывать на большее, чем молчаливые взгляды украдкой. Так глупо, но этот мимолетный привет из прошлого, тень воспоминания о более приятных днях зародил в душе целую гамму эмоций, на которые, как казалось, Карл уже давно не был способен. Это просто нелепость, прошлое осталось в прошлом, а тот наивный пылкий мальчишка, в которого он когда-то был по уши влюблён, давно уже стал чужим человеком, однако сердце, истосковавшееся по теплу и близости, порхало как у подростка даже спустя дни. Кто знает, возможно, храмовники заподозрили что-то по его приподнятому настроению уже тогда, хоть Карл и считал, что хорошо прятал эмоции. Всего через пару дней после встречи в Церкви вместе с грудой чистой одежды он получил от прачки первую записку. «Кто бы мог подумать, что ты можешь уснуть стоя. Уверен, ты сам бы отчитал себя этим своим убийственно правильным тоном. Рад был увидеть тебя, надеюсь, это взаимно. Боялся, что будет сложно тебя отыскать, но мне повезло. Видит Создатель, мне столько нужно тебе рассказать… Но сначала самое важное: Поверить не могу, ты уже поседел?! Должен признать, возраст тебе даже к лицу, но теперь я и сам не могу не думать о том, что мне перевалило за 30. Увы, не могу доверить бумаге ничего более важного. Я что-нибудь придумаю. Буду ждать ответного письма. А. P.S. ей можно доверять. P.P.S. я скучал». Карл выучил записку наизусть, прежде чем уничтожить, и легко мог представить перед глазами ломкий почерк на маленьком измятом листке даже спустя много дней. Андерсово «я что-нибудь придумаю» закономерно тревожило, но глупое и восторженное подростковое желание вновь ощущать краски жизни оказалось сильнее доводов разума, поэтому Карл написал ответ, а потом писал снова и снова. Ему стоило прекратить эту переписку сразу же, попросить Андерса покинуть город и на корню оборвать все надежды, что Карл согласится бросить своих учеников и бежать, но… Оглядываясь назад, он не мог не признать, что пара недель, наполненных сладостным ожиданием очередного короткого письма, казались более настоящими, чем все предшествующие им одиннадцать лет. Последняя записка от Андерса была короче прежних, написана отрывочно и торопливо, как будто ему не терпелось сорваться с места. Чернила слегка смазались, словно не успели просохнуть, прежде чем клочок бумаги сложили в несколько раз. «Твои слова беспокоят меня. Я спрашивал у знакомых магов и теперь понимаю, что ты многого не договариваешь. Ты должен рассказать мне всё, когда мы увидимся. Я могу вытащить тебя, доверься мне. Мы оба будем свободны. Жду ответа, чтобы начать действовать. А.» Карл ещё разок перечитал строчки, несколько раз зацепившись за «когда мы увидимся», быстро глянул на дверь в келью, смял бумагу в комок, стиснул между ладонями и поджёг. Золу он хорошенько растёр над полом — усмирённая уборщица не станет задавать вопросов, — а руки ополоснул в бадье. Склонившись над чистым листком и прикусив кончик пера, Карл задумался. От его ответа будет зависеть слишком многое; ему нельзя подвергать Андерса напрасному риску, а значит, нужно принять тщательно взвешенное решение — а затем следовать ему без колебаний. Должно быть, он просто потерял разум, раз всерьёз задумался о том, чтобы согласиться. Сердце колотилось в груди так, что Карл сей же миг готов был сорваться с места; лёгкое дуновение свободы и старой любви пьянило и кружило голову, будто ему снова двадцать один, а Андерс бессовестно распускает руки, пока они вдвоём отбывают очередное наказание. Карл зажмурился и глубоко вздохнул, пытаясь поунять неуместное возбуждение и написать ответ так же сдержанно, как и всегда, но провалился. «Я не знаю, как ты намерен помочь мне бежать, но твои слова заставляют надеяться. Не знаю, чего я хочу больше — снова увидеть тебя и целовать, пока не кончится воздух, или навсегда покинуть это место, но-» Скрип двери за спиной и оглушительный хлопок мгновенно выбили дух и заставили пульс на миг оборваться; под рёбрами закололо. «Храмовники уже обо всём догадались», — первым делом ударила в голову шальная мысль. Карл, стараясь двигаться плавно и не выпуская из пальцев перо, медленно обернулся и увидел, как влетевший в келью эльф пнул несчастную дверь. — Хион… — с облегчением и укоризной выдохнул Карл, аккуратно отложил перо и незаметно накрыл записку схемами гномских трубопроводов. — Не знаю, что сделала тебе эта дверь, но ручаюсь: она не виновна. — О, проклятая дверь никогда не виновна! — Вопреки словам он пнул её ещё раз. — Они закрыли сад. — Сад?.. — Карл развернулся на стуле, подперев кулаком подбородок. Дверь медленно приоткрылась и Хион наконец отошёл, впуская их соседа по келье. Симон, молчаливый парнишка, недавно прошедший Истязание, с опаской покосился на разбушевавшегося эльфа и быстро засеменил к своей кровати. — Да, сад! — продолжал лютовать Хион. — На северной стороне, помнишь? Вялый унылый сад, который и обоссать — только краше сделать. Внутри что-то сжалось, и Карл вздохнул глубже, чтобы расслабиться; в конце концов… сад действительно был унылым. Карл редко в него ходил и легко мог это перетерпеть, однако… месяц назад они ограничили вход сразу в несколько секций библиотеки (впрочем, Карл мог бы получить допуск, если бы возникла потребность), а три месяца назад в очередной раз урезали свободные часы — в целом незначительно, но смена режима доставила некоторые неудобства. На душе заскребли кошки, но им в любом случае придётся смириться. Эльф всё продолжал распинаться, подкидывая поленьев в топку нарастающего раздражения, и Карл не выдержал: — Эй, приятель, успокойся. — Успокойся? Успокойся?! Текла, ты же знаешь, что я был женат? Женат! Они не позволяют мне видеться с женой, потому что… Что? Из меня от порыва эмоций полезут демоны? Во время секса начну резать себе вены? Да в гробу я видал эту магию крови, просто дайте мне увидеть жену! Блядь! — Он ударил обеими кулаками по стене и прижался лбом. — Успокойся, угомонись, потерпи, поверь в Создателя, смирись с тем, кто ты есть… — сдавленно выговорил он. — Текла, я не могу даже подрочить без страха, что меня поволокут на дознание рыцарю-капитану, демонстрировать, что в моей сперме нет тёмной магии. Симон выпучил глаза и порозовел. Он вырос в Казематах, и порой нецеломудренные разговоры соседей по комнате ввергали его в шок. Карл стиснул зубы и промолчал. Его беспокоили все те же вещи, но думать о том, чего нельзя изменить — только мучить себя. — Ах, да… — Хион хлопнул себя по лбу, вспомнив о чём-то. — Карл. Твоя ученица… как её… Надин! У неё, говорят, какие-то проблемы, проверь. — Принюхавшись, он добавил: — Эй, ты тут спалил что-то, или это всё мой пылающий зад? Карл не потрудился ответить, так как в следующий же миг выскочил за дверь. Надин была одной из самых талантливых его учениц и одновременно самой проблемной — а учитывая, что в ученики Карлу и без того всегда ставили самых проблемных, весть о том, что именно Надин снова влипла в неприятности, грозила бедой. Как оказалось, её уже увели в карцер. Разобравшись в причинах и почти что с боем проникнув внутрь, Карл провёл остаток вечера на полу в подземелье, принимая на себя бурю подросткового бунта, утешая и незаметно от храмовников скармливая свои личные запасы печенья. К счастью, конфликт удалось урегулировать, и Надин обещали выпустить через сутки, но в свою келью Карл вернулся выжатым как лимон, с ноющей поясницей, не поужинав и едва не нарушив комендантский час. Храмовник, запирая за ним дверь, проворчал кое-что обидное, а Хион сразу же начал задавать вопросы, но Карл отмахнулся от всех и ничком рухнул на свою постель. — Где Симон? — лишь глухо спросил он в подушку. — Уже не было, когда я пришёл, — донеслось в ответ. — Наверное, лижет где-нибудь задницы. Хион больше не пытался заговорить, и Карл был ему благодарен. Как он мог быть таким легкомысленным идиотом? Как он мог подумать, что самоубийственная погоня за тенями прошлого может стоить всех его обязательств перед собственными учениками? Карл, вяло ворочая конечностями, перебарывая отвращение к самому себе и не решаясь прикоснуться к зарытой под схемами записке, стал готовиться ко сну. Наконец, присев на край кровати и убедившись, что его сосед не смотрит, он потянулся к столу, но едва прикоснувшись к бумагам, резко одёрнул руку, потому что ключ в двери провернулся, и в келью впустили Симона. Карл завернулся в одеяло и повернулся спиной к соседям. Утром ему придётся ответить Андерсу отказом и оборвать общение. Одного факта переписки с отступником может быть достаточно, чтобы Карла усмирили, а он не мог позволить себе роскоши переживать только о собственной жизни. Глаза жгло от разочарования в самом себе и своей судьбе. Надежда и мечтательный восторг, которые окрыляли его в последние дни, развеялись в один миг, столкнувшись с жестокой реальностью: Карл здесь навсегда, никогда не покинет тесной душной кельи, никогда не будет решать свою судьбу, никогда не поцелует своего друга и больше никогда не почувствует себя таким живым, как всего несколько часов назад. Это… нечестно. Всё, что происходило с магами в Казематах — нечестно, и неправильность, с которой Карл мирился долгих одиннадцать лет, вдруг начала выжигать изнутри; все его достижения, все надежды, которые он лелеял, все цели, к которым стремился — в один миг утратили свою ценность, уступив гневу и острому болезненному осознанию: он попросту больше не сможет влачить то же существование; не теперь, когда появление Андерса вновь зажгло в нём искру жизни; не теперь, когда Карл слишком отчётливо увидел разницу между гордым свободолюбивым отступником и смирившимся невольником. Карл сжал в зубах подушку, роняя злые бесшумные слёзы бессилия. «Успокойся, угомонись, потерпи, поверь в Создателя, смирись с тем, кто ты есть…» — слова Хиона стучали в висках. Андерс бы никогда не смирился; его образ стал перед глазами немым упрёком. Пожалуй, он всегда был на порядок сильнее, чем Карл, смелее, упрямей… такой злой, ранимый и мстительный. Мягкий и острый как грифонье перо; наивный как птенец и дерзкий как вожак птичьей стаи. От него пахло запретными книгами, крадеными ягодами, перебродившими сладкими яблоками, дурманящим дымом, пылью секретных закоулков Башни; пахло солнцем за серыми стенами, бликами на волнах Недремлющего моря, песками бескрайних пустынь и смолой разрывающих небо деревьев; надеждой и ветром, неукротимыми фантазиями, сексом и невыполнимыми обещаниями. Воспоминания нахлынули, словно издёвка; такие яркие, настоящие и почти осязаемые. Карл прикрыл глаза, позволяя прошлому захлестнуть его с головой: тёплые, не слишком умелые губы, светлые опущенные ресницы и хитрый кошачий проблеск золотисто-карих глаз; его мягкие непослушные волосы — их Андерс отпускал свободно лишь изредка, когда им удавалось скрыться наедине — и ласковые, потрясающе бессовестные пальцы. Он всегда хотел всего и сразу, учился быстрее, чем Карл успевал опомниться, и легко убеждал испробовать всё, на что хватало фантазии, а чувство стыда, казалось, отбросил как рудимент. Андерс отдавался — и брал — с таким упоением, что Карл почти без труда забывал обо всём, даже о том, как его любовника заставали с женщинами. Создатель, как же он соскучился… Тело, истосковавшееся по любви и измученное не находящими выхода эмоциями, за последние дни напоминало о себе так часто, как если бы Карл вдруг помолодел на пару десятков лет. Он покрепче стиснул зубами наволочку, стараясь оставаться бесшумным, и уткнулся в стену так, чтобы соседям не было видно возни под одеялом, но не слишком обманывался. Что они думают о нём? Хион и сам обычно не слишком скрывался, но даже он не мог не заметить, что за последнее время Карл вышел за все рамки приличий. Чувство отвращения к себе смыло очередной волной приятных воспоминаний, и Карл задержал дыхание, чтобы не застонать и не выдать себя. Внезапный как гром поворот ключа и пинком распахнутая дверь резко обратили все его прежние тревоги в прах. Карл поспешно одёрнул ночную рубашку, щурясь от яркого света и боясь вдохнуть. Сердце застыло в груди от ужаса, когда он увидел, как один из храмовников, бросив на ходу: «сесть, поднять руки», быстро шагнул к противоположной стороне комнаты, а второй стал у входа. Карл не смог бы незаметно шевельнуть даже пальцем, а недописанная и не уничтоженная записка, казалось, прожигала стол вместе с его желудком. В келью неспешно вошёл сэр Отто Алрик, махом развеяв все надежды, что всё кончится хорошо. Руки предательски тряслись по обеим сторонам от головы, но Карл не рискнул шевельнуться и сжать их в кулаки, чтобы унять дрожь. Сердце то колотилось, едва не проламывая рёбра, то замирало, пока Алрик медленно обходил келью, вглядываясь в лица пленников. Карл сглотнул кислую вязкую слюну, тщетно пытаясь унять тошноту, и постарался прогнать из головы все мысли; если есть какой-то шанс, что очередная облава — просто неудачное совпадение, то он должен сделать всё, чтобы не вызывать подозрений. — Одна птичка нашептала мне, что среди нас завелись мятежники, — напевно промурлыкал Алрик, задержавшись у кровати Хиона и вглядываясь в его лицо. Тот не шевельнул бровью, и Алрик двинулся дальше, жестом указав четвёртому храмовнику обыскать его тумбу и стол. — Некто сговорился с магами крови против Церкви и самого Создателя. Он остановился у стола Карла, не взглянув на него, подобрал гномские схемы и, медленно шурша бумагами, продолжил: — Есть ли среди вас те, кто знает имя предателя? Карл, задержав дыхание, разглядывал свой стол краем глаза, затем не удержался и посмотрел прямо: записки не было на месте. Алрик небрежно кинул схемы обратно. Храмовник позади него продолжал копаться в вещах Хиона, но весь мир сузился до пронзительно-голубых, словно светящихся от лириума глаз, глядящих сквозь Карла, не мигая. — Что-то потерял? — От участливого голоса по позвоночнику пробежала ледяная дрожь. — Давай, я помогу найти. В руке Алрика вдруг возник знакомый листок, и Карл с каким-то странным равнодушием понял, что всё — это конец. Лучшее, на что можно рассчитывать — это долгая и мучительная смерть от пыток. Худшее же… Хион тихо ахнул, вытаращив глаза, когда Алрик медленным и хорошо поставленным голосом громко зачитал содержимое недописанного письма. При других обстоятельствах от такого унизительного разоблачения Карл бы сгорел от стыда, но теперь лишь отстранённо порадовался тому, что не Хион был тем, кто его выдал; ну а Симон… что ж, парень никогда им не нравился. — И как же это понимать? — «Ты прекрасно знаешь, как понимать, больной ты ублюдок». Карл покрепче стиснул зубы. — Мне особенно понравилась часть про… — Алрик прочистил горло, прежде чем вновь продекламировать: — «Целовать, пока не кончится воздух». Так кто же эта твоя таинственная подружка? — Алрик улыбнулся, но лириумные голубые глаза оставались ледяными. — Или… друг? Я слышал, у ферелденских магов довольно… вольные нравы. — Он поморщился в отвращении и, будто прочитав в лице Карла ответ, поцокал языком. — Ну и ну, какой стыд. Кто бы мог подумать, что Карл Текла окажется таким… неправильным. Я-то считал, ты предпочитаешь маленьких девочек, раз проводишь с ними столько времени… — Карл задержал дыхание. Главное — не реагировать. — Нет? А ведь говорят, что дети тебя обожают. Одна малышка была так уверена в твоей святой непорочности… Жаль было её разочаровать. Кстати, ты забыл это. — Алрик положил на стол куль с недоеденным печеньем. Карл почувствовал, как темнеет в глазах и шумит в ушах. — На редкость буйная пташка, но мы-то с тобой знаем, как заставить маленьких девочек слушаться. Тело среагировало раньше, чем разум успел осознать и дать команду остановиться. Карл рванулся вперёд, толком не представляя, что собирался делать — в одной ночной рубашке, без посоха, против рыцаря в полном облачении, — но в следующий же миг его пронзила вспышка света и боли, как будто на затылок сбросили наковальню. Святая кара мгновенно выжгла силы и, по ощущениям, превратила содержимое черепа в кашу; Карл скорчился на полу, ослепнув и потеряв контроль над телом, и едва смог перевалиться на бок, чтобы не захлебнуться рвотой. — В подземелье его, — донеслось будто из-под толщи воды. — И эльфа тоже.~
Поворот ключа и скрип ржавых петель грубо вытолкнули из беспокойной опустошающей дрёмы. Тревожные путаные сновидения и голоса демонов разрывали голову изнутри; от одной мысли о том, чтобы встать на ноги, к горлу подкатила тошнота. Карл провёл в этой камере уже не меньше недели — а по ощущениям целый месяц — и ни разу не смог уснуть по-настоящему. Он бы и рад, если бы усталость и бессонница взяли своё и сделали его равнодушным к своей судьбе, но, по правде, ему было страшно настолько, что от одного вида храмовника, который пришёл отвести его на ритуал, вновь затряслись руки. Лучше бы он провёл в этой камере ещё хоть целую вечность. — Пора? — прошелестел Карл, подслеповато щурясь от света. Кристалл, который ему оставили всего несколько часов назад, чтобы дать возможность прочитать записку от Андерса, уже успел угаснуть. — Да. Пойдём, — голос лейтенанта Бардела казался таким же опустошённым, каким чувствовал себя Карл. Он протянул вперёд руки, ожидая, когда на запястьях сомкнутся кандалы, соединённые цепями с теми, что сковывали ноги, но вместо этого его локоть сжала латная перчатка и с силой потянула вверх; Карл поднялся и удержался только благодаря второй руке, обхватившей его пояс. — Мне жаль, — зачем-то сообщил ему сэр Бардел, пока Карл пытался проморгаться и ждал, когда перестанет темнеть в глазах. — Я писал прошение рыцарю-командору, но… — Что с остальными? Мои ученики? Хион? Они ничего не… — Невиновны, знаю. Сэр Алрик считает иначе, но улик нет, и мне удалось добиться освобождения. Кроме… Надин. Она всё ещё в карцере. Сердце сжалось от чувства вины и ещё сильнее нахлынувшего страха. Карл выпрямился, пытаясь стать на ногах твёрже, и Бардел наконец его выпустил. — Что с ней? — Ну, ты её знаешь. Я работаю над этим. Буду снова писать рыцарю-командору, что бы ни говорил… — Мередит наплевать, — простонал Карл. — Это не так. Идти можешь? Карл перемялся на ледяных онемевших ногах — цепи звякнули от движения — и кивнул. — Спасибо. Его тюремщик загремел связкой ключей, но остановился и вдруг вздохнул. — Не за что тут благодарить. Видит Создатель, ты не заслуживаешь усмирения… — Никто не заслуживает. — Карл привалился к стене, чтобы перевести дух и горько усмехнулся. — Мне не полагается последнее желание? — Зависит от желания. Бардел наклонился, чтобы поднять кандалы с пола и раскрыть. — Мой друг, которому вы готовите ловушку… Он не опасен. Он всего лишь целитель и никогда не причинит никому вреда. — Карл вложил руки в кандалы и поморщился, когда браслеты сомкнулись на запястьях. — Если есть шанс, что ему удастся ускользнуть… Бардел молчал несколько долгих мгновений, пока проворачивал ключ в замке и подвешивал связку к поясу, затем поднял взгляд на Карла и укоризненно нахмурился. — Ты же понимаешь, что я не могу такого обещать. Карл понимал. Даже если бы Бардел обещал, Карл сам же выдал бы его сразу после ритуала усмирения; и всё же надежда — такая же нелепая, хрупкая и наивная, как все его мечты последних недель — делала мысли о грядущем чуть менее невыносимыми. — И всё же. — Он послушно побрёл на выход, позвякивая цепями, когда перед ним раскрыли дверь камеры, но остановился, вглядываясь в длинный, уводящий в равнодушную тьму коридор. Видит Создатель, Карл так старался быть смелым, но трясся с головы до ног вовсе не от холода. — Я не хочу… — прошептал он, зажмурившись и не сдержав позорного всхлипа, но его слышал только один храмовник. — Я тоже, — глухо ответил тот, и Карл почувствовал, как его плечо сжала тёплая рука.