Тихий вечер

Хруст только выпавшего снега под ногами монотонно сопровождал Фёдора под желтым светом фонарей до самого дома. Хотелось прямо сейчас упасть в один из сугробов и засмотреться в тёмное небо, с которого продолжали падать крупные белые хлопья. Однако Достоевский не остановился, дошёл до подъезда и, стряхнув с себя снег, забрел внутрь. Поднялся на последний, пятый этаж пешком, а после открыл входную дверь квартиры. Приятное тепло усыпляло с порога, но он вновь противился своим желаниям. С кухни тянулся приятный запах еды - Гончаров готовил мясо. Но услышав, что сожитель пришёл, Иван незамедлительно отправился его встретить. — С возвращением, господин, — привычно мягко улыбнувшись, произнёс он, но выглядел при том совершенно неофициально - растянутая футболка, старые шорты, милые мягкие тапочки, даже роскошные волосы небрежно заплел и закрепил «крабиком», чтобы не мешались. Они жили вместе уже около полугода, а Фёдор всё никак не мог привыкнуть к его столь домашнему виду. Все это успокаивало и расслабляло. Выдохнув, Достоевский позволил себе дать слабину и уткнулся лбом в плечо Гончарова, а тот, в свою очередь, аккуратно приобнял его, легко положив одну руку на чужую голову, поглаживая холодные волосы, приобнимая другой тонкую талию. Иван был таким тёплым. Фёдор думал, будь его ключицы менее выпирающими, а тело худым, он бы так и уснул. Но всё же он отстранился. — Я пойду, подремлю. Разбуди через пару часов, — устало попросил Достоевский, на что Гончаров кивнул. Дождавшись, когда Федор уйдет в спальню, он вернулся на кухню. Готовил Иван не много, исключительно на двоих. Мясо, Оливье, Картошка к мясу. Пару овощей, и немного сладкого. Приготовил торт по рецепту в интернете, и пока Фёдор спал, докрашивал всё. Невольно вспоминалось, что вместе они жили долго, но привычка называть Достоевского "Господином" так и не исчезла. Что-то внутреннее не разрешало называть его по имени, а сам Федор будто бы не обращал на такие мелочи внимания. «Может мы недостаточности близки?» — спросил сам себя Иван. Наверное, эта мысль и подстегнула идею устроить тихий новогодний ужин. В их скромной квартире. Праздником там и не пахло, но маленькая ёлка в гостинной и аккуратный, круглый столик, казавшийся слишком большим в тишине постоянных завтраков, всё меняли. Иван закончил украшать стол, и саму захудалую гостиную, добавив неоновую гирлянду, купленную за накопленные им деньги. Пошел переодеваться и приводить себя в порядок. Сменил домашнюю одежду на брюки и рубашку. Красиво расчесал волосы, вымыл уставшее лицо, лишь после этого отправившись к Федору. Он хотел медленно приоткрыть дверь, думая, что тот все еще спит. Но сквозь мутное ребристое стекло просачивался тусклый свет, скорее всего исходящий от монитора ноутбука. Федор не спал. Гончаров решился постучаться и открыть: — Господин, если вы закончили с работой, может, выйдите из комнаты? Я приготовил праздничный ужин, — как обычно спокойно произнёс обер-камергер. — Праздничный ужин? В честь чего? — Достоевский уже ничего не помнил, сутками на пролёт работая и прерываясь лишь на сон и еду, и то, по уговорам Гончарова. — Сегодня тридцать первое декабря, и я… — Вот как. Я совсем забыл... – Достоевский оглядел Ивана оценивающим взглядом, примечая аккуратный с иголочки вид, привычный повседневный костюм. — Так ты готовил в честь этого? — зевая, задал вопрос Достоевский, вместе с тем поднимаясь из-за стола и направляясь в гостиную, чтобы вскоре увидеть там полный праздничный стол. На двоих им с головой хватит. Наверняка надолго ещё останется. Фёдор мягко улыбнулся этой картине и заметно взволнованному Гончарову. — Ты хорошо постарался. Однако ещё рано… Но я голоден. Не вижу ничего плохого в том, чтобы начать праздновать сейчас, — Достоевский сел за стол, на сей раз ближе к стулу Ивана. А Ваня суетился, предлагал то одно блюдо, то другое, суматошно и дергано накладывал Достоевскому, затем и себе, только после садясь на место. Фёдор попробовал первым. Иван действительно хорошо готовил, но в этот раз, казалось, он превзошёл самого себя. — Ты стал готовить ещё лучше. Очень вкусно, — похвалил его Фёдор, а Иван заулыбался, чуть покраснев, а после, наконец решился. Ничего ведь не будет, если один раз он назовёт Достоевского по имени? — Правда?.. Рад слышать… Ф-Фёдор... — Гончаров то и дело нервно теребил волосы в руках, а сам от переживания не мог есть, ожидая реакции Достоевского. Тот, в свою очередь заметил, что Гончаров его так назвал. Он всегда знал о мыслях обер-камергера, но не смотря на это, наблюдение со стороны вызывало определенный интерес. Возможно, Федору тоже необходимо было действовать, иначе они, столь маленькими шажками, на какие решался ступать Гончаров, ни к чему не смогут прийти. — Ты наконец назвал меня по имени. Я долго ждал. Что ж… Вань, ты можешь звать меня, как угодно твоей душе, — Фёдор вдруг приблизился ещё сильнее, он приподнялся и, нависая над Гончаровым, опёрся рукой о стол. — Я прекрасно знаю о чём ты думаешь, знаю, как трепещет твоё сердце предо мной и я рад разделить с тобой эти чувства. Я безмерно благодарен тебе за всё. Ты смог поразить моё сердце. Гончаров подумал, что он спит. Не могло такого случится в реальной жизни. Не могла такая запретная мечта сбыться, однако прямо сейчас Фёдор обнимал его за шею свободной рукой и мягко вжимался своими губами в его, прикрыв глаза и углубляя поцелуй, ненавязчиво, но уверенно. Сначала Гончаров растерялся, но вскоре собрался с силами и, привстав, ответно обнял Фёдора за шею, не упуская своего шанса и отвечая на поцелуй. В новый год и правда сбываются мечты. После первого поцелуя второй долго себя ждать не заставил, в этот раз его инициатором был Иван. Он слишком долго лелеял эти мысли, слишком сильно любил и слишком желал этого, чтобы вот так остановиться на одном. А Фёдор без стеснения отвечал. Он и не хотел отказывать. И хоть скоро они всё же отстранились друг от друга, чтобы поесть, счастливая улыбка Ивана, смущённо-розовый румянец на щеках и задумчиво отведённый взгляд голубых глаз в сторону заставлял Фёдора вновь улыбнуться. Но после их ужина ещё оставалось время, так что у Достоевского появилась другая идея. — Давай прогуляемся?

***

Фёдор и Иван оделись потеплее, и вышли пройтись по городу. На улицах разные праздничные украшения, ларьки со сладостями или игрушками. Они шли, держась за руки, не обращая внимание на народ вокруг. Даже повисшее молчание, боязливое и неловкое, смущало в последнюю очередь. Гончаров вспоминал их поцелуй, зарываясь лицом в шарф, и крепче сжимая ладонь. Достоевский смотрел вокруг, выбирая куда сходить. — Холодно… — нарушил тишину Фёдор и посмотрел на Гончарова, — Почему ты без шапки? Иван поднял взгляд на него, но промолчал, опустив голову, еще сильнее закапываясь носом в теплые слои ткани. — Ну… — Иван не успел придумать отговорку или оправдание, Фёдор снял свою ушанку и надел на голову Ивана. — Вот так, — Достоевский улыбнулся ему, обняв одной рукой за талию и продолжил путь к ближайшему магазину. — С… Спасибо, Фёдор… — с румянцем на щеках поблагодарил Гончаров своего Господина. В голове билась идея - поцеловать его в щеку, поблагодарить за заботу. Набравшись смелости, Иван придвинулся ближе к чужому лицу, опаляя кожу горячим дыханием. Вместе с тем Федор развернулся сам, невольно их губы соприкоснулись в коротком поцелуе. Иван быстро и напугано отстранился, спрятав разгоревшийся румянец. Федор смотрел на реакцию своего возлюбленного и просто наслаждался. — Боже, ты до ужаса мил, — Фёдор остановился перед ним, — Неужели настолько сильно хочешь меня поцеловать? — А… Я… — Гончаров не находил слов в этой ситуации, и просто сделал шаг вперёд, поставил голову ему на плечо. Руками обнял сильнее и вздохнул. — Хочу. — Прелесть… — Федор повернул голову в сторону Гончарова, жестом подзывая приблизить лицо, а после, схватив его за подбородок, он уверенно поцеловал Ивана в столь мягкие губы. Они не замечали ни мороза, жалящего кожу, ни сильного ветра, что бросал в лицо колючие снежинки - на душе было как никогда тепло. Но им хотелось большего. Они не говорили, но атмосфера стала накаленной. Крики детей, фейерверк. Красиво, но шумно. Раздражающая музыка, тот же холодный ветер, всё отвлекало! До Нового года оставался час, а улица больше не виделась настолько уютной. Отстранившись от губ они посмотрели друг на друга. Фёдор глядел на смущение Гончарова, который не знал куда деть собственный взгляд и просто опустил голову. Достоевский усмехнулся, предложил пойти домой, по пути заглянув в аптеку. Однако в аптеку Фёдор зашел один, сказав Гончарову, что догонит. А тот, как обычно послушно, выполнил указание. Он даже не задумывался о том, зачем Достоевскому в аптеку. Разве что ненадолго, удивившись, ведь никто не болеет. Минут через пять Фёдор нагнал обер-камергера и как ни в чем не бывало продолжил путь. Спокойно, молча и даже как-то отстранённо. Как и обычно, так что Ваню ничего не смущало. Но в лифте поведение Фёдора довольно резко изменилось. Гончаров был прижат к стене и вовлечён в поцелуй. Тонкие руки быстро и точно начинали расстёгивать верхнюю одежду, а по прибытии на нужный этаж, а вскоре и в квартиру, та оказалась на полу. Потрясённый Иван всё краснел, не зная, что делать, однако и не сопротивлялся. Гончаров не желал сопротивляться, он хотел… Продолжить. Руки словно сами обвили чужую шею в объятиях, когда Достоевский, сам ещё полностью одетый, повалил его, почти голого, на кровать, покрывая обжигающе холодными поцелуями шею, плечи, грудь, заставляя дыхание партнёра сбиваться, дрожать и не удерживать тихих стонов. Властвовать над кем-то… Достоевскому было не привыкать ощущать это, чувствовать, как кто-то зависим от него… Но сейчас это казалось особенно приятным, когда партнёр всецело доверял себя, чтобы он не делал… Хотелось позаботиться, дарить всю нежность и тепло, что остались в чёрством сердце. И Достоевский целовал, оставлял яркие метки, ласкал рукой возбудившийся член, пока вторая исследовала тело Гончарова. А тот, будучи ведомым, с замиранием следил за чужими действиями и ощущениями, внимая каждому, наслаждаясь и наполняя комнату возбуждёнными стонами. Вскоре ласки, сколько бы ни хотелось их дарить и получать, были прерваны. Через томное дыхание во тьме было сложно, но Достоевский потянулся рукой и открыл колпачок с характерным звуком. — Начнём, — Фёдор не стал спрашивать, готов ли Иван, он прекрасно знал его ответ, следствием чего стало то, что Ваня раздвинул перед ним ноги шире, пока сам демон выдавливал вязкий гель на пальцы, а после, пристроившись, постепенно начинал вводить пальцы. Гончаров вздрогнул. Неприятно, но Достоевский так близко. Гладит его по бедру, чувствуя, что Иван напрягся… Успокаивает. Иван безвозвратно влюблён и согласен и на такое. Хотя сказать, что это не было где-то в его запретных мечтах — нельзя. Это было, но было спрятано где-то даже от самого Ивана, являлось лишь во влажных снах, которые на утро голубоглазый даже не помнил. Но сейчас его мысли были совсем не о том. Достоевский… Он тоже возбуждён. Гончаров чувствует, как чужое дыхание участилось, а движения стали чуть более резкими и хаотичными. Иван всегда замечал малейшие изменения в действиях своего Господина. Но Фёдор был аккуратен. Только когда был уже уверен, что больно не будет, ввёл второй палец — ему не хотелось, чтобы Гончаров ощущал дискомфорт, он заслуживал всего самого приятного из того, что мог получить. И хоть ткань брюк давила на пах уже почти до боли, мужчина наклонился к светлым волосам, прошелся поцелуями от макушки и ниже, стал осыпать его тело нежностью вновь. Оставалось лишь наслаждаться, распаляясь в подчинении и бесконечных ласках, что кружили голову. Иван даже не заметил, как утонул в удовольствии от прикосновений, поцелуев, как привык и стал наслаждаться уже и от движений внутри. Совсем забылся, когда из него вытащили уже три пальца, а пустота внутри ощутилась резко неприятной, заставляя вздрогнуть всем телом, вернуться в реальный мир, вопросительно взглянуть на Федора. Тот улыбался так хитро, так ехидно. — Ты хочешь еще? Я смогу дать тебе больше... Его голос, казалось, вводил в транс вновь, однако шелест одежды показался достаточно громким в тишине, чтобы оставаться в нём. Гончаров приподнялся на локтях, когда Достоевский взял одну из его ног под коленом, а свободной рукой пристроился к Гончарову. Что-то большое, горячее… И это войдёт в него… Одни лишь мысли заставляли возбуждение узлом давить внизу живота, когда Фёдор, наконец, начал вводить головку, обильно нанеся на неё смазку. Ощущения были уже совершенно отличные от пальцев. Входило что-то куда большее, горячее, цельное, и входило глубже, доставая те места, что ранее были не известны, заставляя стонать громче и чтобы не падать, прижаться к партнёру, обняв за шею и радуя его слух своим голосом, что так неравно срывался в стоны. Ивану невероятно нравилось ощущать этот жар внутри и чувствовать холодные, совершенно иные и сильно контрастирующие поцелуи тонких губ на шее. Это заставляло шептать у самого уха признания в любви и верности, шептать, как это приятно и как хочется, чтобы партнёр не останавливался. А он и не останавливался. Разве что, совсем ненадолго, когда только проник полностью внутрь, чуть измученно выдохнув. После же руки Гончарова были сняты с шеи и прижаты к кровати, для общего удобства, Достоевский ухмыльнулся такому беззащитному виду и начал двигаться. Сначала медленно, слабо прикусив губу, чтобы держать темп, слушая, как в такт толчкам начинает сбиваться дыхание, но после начиная ускоряться. Жаркие стоны, хлопки кожи о кожу, хлюпанье телесных жидкостей… И вот, оба уже были на пределе. Гончаров стал помогать себе рукой, пока Фёдор начинал брать бешеный, жёсткий темп, заставляя Ваню кончить первым, повиснув без сил, а после чуть замедлился, вышел и кончил на его живот, аккуратно укладывая его тело на кровать. Иван был без сил. Он всегда был за чистоту, но сейчас он просто хотел спать. Достоевский лишь вытер его салфетками. С остальным они разберутся завтра. В новом году. Говорят, как новый год встретишь, так весь год и проведёшь. Иван был бы совершенно не против.