Тотальный перезвон

Тихон держит за волосы на затылке крепко, но не болезненно, скорее всего сам тащится от того, что контролирует весь процесс. Его член двигается плавно, то проникая — даже не до конца — то выходя почти до края головки. Ритм соблюдается, но это ничерта не помогает расслабиться. Сережа держит себя в руках, чтобы не начать поддаваться бедрами навстречу — условная договоренность, перерастающая в детское мальчишеское «слабо?» Его ладони до хруста сжимают подушки по обе стороны от головы, и Тихон прекрасно видит, как изящные выступы лопаток приподнимаются и сходятся ближе, напрягая плечи. Легкая дрожь пробегает, когда он пальцем свободной руки скользит по впадинке позвоночника к талии, и несильно сжимает её. — Всё в порядке? И как сам то держится, чтобы не начать долбить, как всегда — грубо, грязно, охуенно. Сережа и не знал, что у Тиши такой талант припасен в рукаве — пытки сексом. Глаза невольно закатываются от удовольствия, он даже сначала вопроса то не слышит, лишь своё тяжелое дыхание да редкие размашистые хлюпанья. — Вполне. Знает, что лжет, как придурок. Надо было правду сказать, что держится изо всех своих сил, чтобы не поддаться назад и не насадиться одним резким движением до конца. До дурного безумия хочется наконец почувствовать какого это, когда тебя долбят, как последнюю суку. Эта пытка наслаждением кажется длится так долго, что уже колени начинают побаливать, когда в очередной раз слегка проезжаются по белым простыням. Сережа прикусывает подушку и зажмуривает сильно глаза, даже не замечая, как капля слезы стекает вниз. Он глухо стонет и хнычет, то сжимая, то разжимая напряженные пальцы рук. По его спине мягко скользят ладони, напоминая, как он буквально пару часов назад провоцировал Тихона прямо на публике своими бесконечными прикосновениями, то к спине, то к рубашке, то к ягодицам, и косо смотрел, демонстрируя острые клыки лисьей улыбки. Сережа шептал: — Сделаешь со мной за эти взгляды всё что угодно? А Тихон, сжимая в очередной раз его запястье, зло отвечал: — Сегодня даже хуже. Это было важное мероприятие. Большое, масштабное, съехались сценаристы, режиссеры, самые впечатляющие и молодые актеры из крупных театров, и те самые, про которых дети говорят «я его по телевизору видел». Даже хуже. Теперь хуже некуда было. Не стоило перегибать палку, но так сильно хотелось прощупать тот самый предел, что вынуждал обращение из просто и наигранного «папочки» перерасти в «садист». И предел этот прощупан был — сначала пальцами, теперь вот членом. Тихон выходит окончательно — у самого смазка сочится, что хоть не кончай. Он переворачивает Серёжу на спину, быстро целуя в грудь, и скользит своими руками по его запястьям, слегка сжимая. Сережа прикрывает ладонью рот и прикусывает кожу зубами — сейчас начнется. Тихон наклоняется к шее и ставит сначала первую отметку, затем рядом вторую, затем спускается ближе к ключицам и метит третье место. Он ставит так около десяти прикусов-отметок. Поднимает голову на Сережу, желая заглянуть в затуманенные возбужденные глаза и видит тонкую полоску, оставшуюся от стекшей слезы. Сережа выглядит слишком возбуждающе для нахального двадцати трехлетнего пацана. Тихон возвращается пальцами к его входу, и проникает двумя во влажную от смазки разработанную дырку. Специально не сгибает, чтобы не задеть простату, лишь проверяет сережину реакцию, которую хоть снимай на камеру — дурманит его, как от алкоголя. Сережа наконец стыдливо сдается, и слегка опускается бедрами до самого основания пальцев, выхрипывая при этом что-то невероятно возбуждающее. — Пиздец, — тихо хнычет он, — войди. Войди в меня, блять, пожалуйста. — Ещё будешь дразниться? Сережу ведёт. Он мотает головой, и прогибается в спине — на его животе остается небольшая лужица от предэякулята. Тихон входит обратно, но в этот раз резким движением, и сразу же начинает двигаться, как заведенный — до дрожи, до всхлипов, до наипошлейших стонов и редких вскриков. Сережа матерится, его рука тянется к члену, но Тихон берет быстрее, и с силой давит большим пальцем на головку, вызывая безумную дрожь, а затем с таким же диким темпом, с каким вкалачивается в тело, начинает надрачивать. Слезы от удовольствия мешают видеть даже потолок в этой чертовой комнате. Голова кружится, плечи ноют, ноги дрожат. Он кончает, зажимая ладонью себе рот и сильно жмурится, сжимая собой кончающий в него член. Тяжелые вздохи становятся тише, и Тихон зачем-то спрашивает, падая головой на потную грудь: — Понравилось? — Пошел нахуй. Тиша смеется севшим голосом, поднимает голову, и выходит из тела, чтобы удобнее было склониться над сережиным лицом и губами мазнуть по тонким влажным полоскам от слез. Они лежат так минут десять, пока сперма на животе у Сережи не засыхает. Ничего не говорят — молчат и смотрят друг на друга. Сережа никогда не признается в своих мазохистских замашках — так из него ещё никогда дурь не вытрахивали. Он с усилием садится на кровати, тянется за нижним бельем, надевает медленно и аккуратно, а затем на ватных ногах направляется в ванную комнату, но на первом же шаге вынужден облокотиться рукой о стену, чтобы удержать равновесие, на что, наблюдающий за ним Тихон, лишь говорит: — Нет, Сережа, и в следующий раз на хуй опять пойдешь ты. И получает в ответ не многозначительный жест средним пальцем. Пойдет. Ради таких оргазмов на члене Тихона — пойдёт.