***
Они и сами не знают, почему так любят перебирать эти воспоминания. Начиная со встречи в Позолоченной Долине – и дальше, дальше... – И трупы на дереве висят, как спелые яблочки. Лучшее место города. – Города, – фыркает Алот в стакан с вином. – Да, аэдирский ты сноб, Позолоченная Долина – это город. – Была, – отстраненно замечает Аэлле, передавая Эдеру бутылку. Они пьют дрянной дирвудский бренди, разящий сивухой, прямо из горла и курят одну трубку на двоих. Свою она потеряла и все никак не соберётся купить новую. – Почему "была"? Что я пропустил? – Помнишь того симпатягу, лорда Редрика? Это он любил украшать деревья висельниками. Для тебя, – она толкает в бок Эдера, – была забронирована ветка с самым красивым видом: на кабак. – Чудесный человек, как не помнить? Ты ещё убила его в собственном замке. – Его неупокоенная душа со взводом нежити не оставила от города, –язвительно выделяет она последнее слово, – камня на камне. – О. Я не знал. Прошу прощения. – У меня в Дирфорде прибавилось населения за счет тамошних беженцев. Но мы были рады всем. – А помните... Прошлое и настоящее переплетаются в разговорах, как переплетаются их тела на широкой капитанской постели, когда ни один не может разобрать, чьи губы его целуют, чьи руки ласкают.***
Это начинается после их возвращения из Белой Пустоты. Они ругаются – впервые за все время их знакомства, по-настоящему повышая друг на друга голос. – Зачем, Эл? – орёт на неё Эдер, грохая кулаком по столу, – зачем ты это сделала? Почему согласилась? Аэлле слышит его будто сквозь буран. Чужой и одновременно знакомый до мурашек голос нашёптывает в её голове, то угрожая, то обещая вечный, ледяной покой. Она вскакивает, одним движением руки смахнув кувшин с вином. Тёмно-красная жидкость расплывается по карте, и Зубы Магран оказываются словно залиты кровью. Осколки со звоном разлетаются по каюте. Хочется и дальше бить посуду и орать. Всё, что угодно – лишь бы заглушить этот шёпот, пробирающий морозом. – А кого я должна была бросить на эту замороженную дохлую тушу, а? Майю с рассаженным до кости коленом? Тебя, не спавшего двое суток, замерзшего, как селёдка на леднике? Или его – она кивает на Алота, слепо смотрящего в пол, – с сотрясением и разбитой рожей? А может, я сама должна была убить его? Одной левой, потому что правая рука не поднималась, сломанная? – Мы испугались, Эл! Не за себя, за тебя. Ведь там... ничего. Холод и снег. А ты добровольно приняла на себя это... – Мы бы все равно там сдохли! Мы все! Ты! – Или ты! – обвиняюще тычет она пальцем по очереди в каждого из них, – Или вы оба! А я...что бы я тогда делала? Лишь теперь, оставив далеко позади морозную бездну, она осознаёт, как на самом деле всё это время боялась их потерять. Она сгребает их в объятия, сталкивая лбами. – Я думала, мы оттуда не выберемся. Но ещё больше я боялась вернуться одна, без вас, – признаётся она и обнимает их ещё крепче, так, что дрожат руки. – Мы вырвались из этого ледяного ада, все израненные, переломанные, измученные. Я так гордилась собой – думала, переиграла всех, легко отделалась. А оказалось... Слова льются из неё, как кровь из открытой раны. Она уязвима сейчас, но понимает: они не причинят ей боли, не воспользуются её беззащитностью, и потому говорит, говорит... – Часть моей души забрал Эотас, откусил, как от яблока. А её огрызки после смерти отправятся к Римрганду. Что же... – Она поднимает голову, найдя, наконец, в себе силы посмотреть им в лица. – Что же остаётся мне? – Мы. Короткое слово, произнесенное в два голоса, будто срывает тетиву где-то внутри, и, почти бессознательно, Аэлле принимается целовать то одного, то другого. Сначала – едва касаясь губами, затем – глубже, настойчивее, и они отвечают ей с такой же готовностью. Пусть будет так. Только бы больше не мёрзнуть. Все трое останавливаются и, застыв, смотрят друг на друга в гробовом молчании. Страшно. Потому что после этого шага ничего не будет по-прежнему. Но иначе невозможно, иначе этот холод внутри – будто ледышку проглотила – однажды заполнит её до конца. А они – рядом и они греют. – Раздевайтесь. Оба. – Хрипло командует Аэлле. Эдер, будто только этого и ждал, судорожно развязывает шнуровку на рубашке, впиваясь поцелуем в её шею, и от этого прикосновения будто что-то тает в её груди. – А ты чего стоишь? К тебе тоже относится, – кивает она Алоту. Грубовато, но иначе его не расшевелишь. Тот, растерянно замеревший было, глядя на них, вздрагивает и принимается неловко выпутываться из мантии. – Да не бойтесь вы: из-под койки не вылезет гигантский тур и не наколет меня на рога. Я умирать не собираюсь. По крайней мере, сегодня. Ей уже немного жаль, что пришлось распустить перед ними сопли, показать свою слабость – может, тогда они не смотрели бы на неё, как на смертельно больную, и она пытается скрыть это за бравадой и глупыми шутками. – Ну же. Давайте, идите ко мне. После бестолковой возни, нервных смешков и одного нечаянного удара локтем в челюсть они, наконец, определяются. Эдер легко вздергивает её, заставляя встать на четвереньки. Когда он оказывается внутри неё и начинает двигаться, ей хочется закричать. Откуда он знает, как правильно? Ведь они ни разу этим не занимались. Но Эдер всё делает так, будто они всю жизнь трахаются. – Эл... Она скорее чувствует губами, чем слышит, как Алот произносит её имя. Заставив себя оторваться от его рта, мажет поцелуем по острой скуле, ведёт языком от ключицы к груди, прихватывая сосок, и ниже, по поджавшемуся животу, чтобы прикусить косточку на бедре, и, наконец, взять его член в рот, чувствуя ответную дрожь. Рука Эдера добирается до её лобка и поглаживает, почти касаясь клитора, но Аэлле перехватывает его руку и, задыхаясь, шепчет: – Нет, рано. Если ты там дотронешься, я сразу кончу. Хочу, – она подаёт бёдрами назад, – растянуть удовольствие. И оно растягивается – в бесконечность, пока они, забыв обо всем, продолжают. – Эй, друг... Не хочешь поменяться? Алот подняв мутно-голубой от удовольствия взгляд, кивает и, будто не осознавая, что делает, встаёт на колени позади неё. Пожалуй, он чересчур медлителен, берёт её слишком бережно, но эта осторожность, и руки, деликатно скользящие по её телу, – именно, то, что ей нужно в данный момент, особенно после силы и напора Эдера, который неожиданно для неё оказывается невероятно податливым. Он так отзывается на каждую её ласку, будто ничего лучше жизни не испытывал, а смотрит – будто она сама королева Онеказа, а не эльфийская девица, тощая, вечно лохматая и загорелая дочерна. Легко касаясь, Аэлле проводит пальцами сначала по груди с россыпью веснушек, а затем – по светлой дорожке волос от пупка к низу живота. - Белобрысый, - ласково усмехается она. – Везде. То, как он вздыхает каждый раз, когда она забирает член глубоко в горло, и то, как вскидывает бёдра, когда она сжимает его у основания, – всё это делает её возбуждение почти невыносимым. Кончая, он отстраняет её от себя, и глядя в его лицо, искажённое наслаждением, она понимает: вот, сейчас, – и трогает себя там, где давно хотелось. Её хватает ненадолго, – всего несколько движений пальцами, чтобы почувствовать, как её буквально размазывает и слабеют, подгибаясь, колени. В тот же момент Алот резко дёргает её на себя, отпускает – и она чувствует горячие вязкие капли на спине. В голове – ни мысли, а в теле – словно ни одной кости. Она – будто глупая розовая медуза на прогретом солнцем берегу. Эдер легко гладит её по внутренней стороне бедра, и прикосновение его широкой мозолистой ладони расслабляет ещё больше. С другого бока Алот кончиками пальцев выводит замысловатые узоры на её плече, тепло дыша прямо в ухо. Зажатая между ними, Аэлле медленно приходит в себя. Снежные голоса в голове молчат. Её друзья – если их всё ещё можно так называть – тоже. Тик-так, – её взгляд, точно маятник, мечется от одного к другому. Нужно срочно что-то сказать, пока один из них не ляпнул какую-нибудь чушь и всё не испортил. Решение приходит мгновенно. – Хочу жрать, – говорит она. – И курить. Стянув из камбуза кусок пирога и предварительно удостоверившись, что он действительно с рыбой, а не с кем-нибудь, недавно ходившим на двух ногах и говорившим: их новый кок, подобранный на необитаемом острове – ещё тот затейник, – она выбирается на палубу и там блаженно курит, выпуская дым кольцами в небо. Наверное, следовало бы стыдиться случившегося. Сидеть на палубе до рассвета, а на следующий день краснеть, молчать и не смотреть в лицо. Но ей не стыдно: никогда ещё она не была так уверена в правильности того, что сделала. Вернувшись, она плюхается на кровать, отзывающуюся жалобным скрипом. Уже одетый Эдер, заснувший было в обнимку с подушкой, открывает один глаз. Алот, замотавшись в простыню, почему-то наподобие своего доспеха, свернулся в кресле. Он поднимает голову так быстро и резко, что не остаётся никаких сомнений – притворялся спящим. Нашарив под собой безнадёжно измятую мантию, он, после неудачных попыток привести её в подобающий вид, обречённо вздыхает и принимается одеваться. – Ты чего? Идём спать, Алот. Он приподнимает бровь. – С вами? Здесь? – указывает он пальцем на развороченную постель. – Спасибо за приглашение, но в этом вопросе я предпочитаю одиночество. Сон втроём – это неудобно, жарко и негигиенично. Нет, правда. Я пойду, извините. Шлепая босыми ногами, он удаляется и аккуратно прикрывает за собой дверь. Эдер беззвучно хохочет. – Может, скажем ему, что полчаса назад мы занимались ещё менее гигиеничными вещами? – отсмеявшись, спрашивает он. Аэлле качает головой. – Нет. Иначе мы его потеряем.***
Она просыпается – и не может понять: правда ли была эта безумная ночь? Может, сон приснился? Однако рядом, закинув на неё руку и ногу, безмятежно похрапывает Эдер. Тихонько выбравшись из-под него, Аэлле поднимается с постели. Зеркало на столе – отколотый угол, отпечаток чьих-то пальцев, чёрные мушиные точки. Мутная поверхность отражает бледное лицо – только губы, припухшие, окаймленные алым, выделяются. На плече багровеет след от излишне горячего поцелуя. Отражение довольно улыбается. Горячие, тяжёлые руки обнимают её за талию. Щетина щекочет шею сзади – от этого разбегаются мурашки по всему телу. – Как спалось? – Эдер зарывается лицом в ее растрёпанные волосы, а затем прижимается губами к синяку. – Больно? Она дёргает плечом. –Когда ты целуешь – больно. – Прости. В следующий раз буду осторожнее, обещаю. Метель улеглась. Ей тепло и спокойно, но чего-то не хватает. Точнее, кого-то. – Я не помешал? Словно в ответ на её мысли, Алот возникает на пороге. Они с Эдером, помятые и заспанные, одновременно оборачиваются к нему. Неизменные побрякушки поблескивают в причесанных волосах, на мантии – ни складки. Боги, он что, всю ночь её разглаживал? Когда успел привести себя в порядок? – Алот. Закрой дверь. – С какой стороны? – осведомляется он с привычной иронией: эту его манеру говорить уже ничем не вытравишь. Однако в голосе слышны нервные нотки, а во взгляде ясно читается напряжение. Аэлле смеётся. Он неисправим. – С этой, конечно, глупый. Она и Эдер вовлекают его в поцелуй, гладя по спине, и он заметно расслабляется. – Эл, тебе всё ещё холодно, – он касается её груди слева, – здесь? Она прислушивается к чему-то и тихо отвечает: – Уже нет. Вот теперь все правильно. Всё хорошо. Никто из них не задаётся вопросом о том, насколько приемлемы их странные отношения или о том, как сложатся они позже – это просто не имеет значения. Главное, что они снова вместе. Как раньше, только ещё ближе друг к другу. Пять лет – точно стремительный оборот Колеса, центробежная сила которого вновь свела их. Когда они втроём, им кажется – все идёт, как надо. Даже если на самом деле это не так. Бремя, разделённое на троих, кажется чуть легче. – Может, так я чувствую себя менее виноватым. – Менее бессильным. – Не такой уж законченной неудачницей. Ведь есть еще вы двое. – Эл! Ты можешь испортить даже самый серьёзный разговор. Поначалу они стараются вести себя тише – корабельные переборки тонки. Однако кровать их выдаёт: давно разболтавшиеся ножки ездят по полу, и спинка ритмично постукивает о стену. На корабле личная жизнь рано или поздно становится достоянием общественности, и экипаж догадывается, чем там занимается капитан со старыми друзьями. Команда все понимает – они и не с таким начальством под парусами ходили. – Да я их много повидал: извращенец на извращенце. Если и злой еще – пиши пропало. А наша капитанша – молодец. На команду не орёт, попусту не наказывает, напивается – не буянит. – А что спит с двумя сразу – так это их троих дело, как это говорится, персональное. – И Амира их благослови.***
Они едва догоняют корабль Утренних Звёзд. Прямо у берегов Пепельного Чрева на них, ещё не оправившихся от очередной встречи с Эотасом, налетает ощетинившийся пушками дредноут магранитов и чуть не пускает "Непокорный" ко дну парой орудийных залпов. Может, сбегать из-под града пушечных выстрелов кому-то и покажется недостойной настоящего капитана трусостью. Но если кто и будет после недовольно шептаться по каютам, неважно. Она ведь обещала Эдеру. Если бы пришлось – вплавь преследовала бы сектантский шлюп, пока не добралась до Бирна. Пока Эдер и Алот хором уговаривают, убеждают, пытаясь достучаться, Аэлле просто молча смотрит на флакон с ядом в руке мальчишки. Эдер умоляюще оборачивается к ней. – Эл! Скажи хоть что-нибудь. Нечего тут говорить, вдруг с кристальной ясностью понимает она. Сейчас он выпьет это, ничего они не смогут сделать, чтобы его остановить. Флакон падает из разжавшихся пальцев. – Зоти, сюда! Немедленно! Эдер вытаскивает смертельно бледного Бирна на себе, висящего в его руках, словно тряпичная кукла – и столь же безразличного ко всему. Аэлле оборачивается напоследок – и окидывает взглядом безжизненное судно посреди мёртвого штиля. – Орудия к бою, – устало говорит она. – Потопим этот несчастный корабль. Не можем похоронить их по-человечески, так отдадим Ондре. Эотасу ведь они больше ни к чему: сожрал и выплюнул, как расходный материал, гад. – По крайней мере, хоть одного мы вытащили. – Спасибо Зоти, что помогла откачать парнишку. Если бы не она и не её запас снадобий от всего на свете... Мы с тобой не целители, мы бы его не спасли. – Зоти – умница, но... Ты можешь гарантировать, что Бирн не повторит попытку? – Он был не слишком благодарен нам за чудесное спасение. Так что... Нет, не могу. Эдер все пытался с ним поговорить – бесполезно. Просит оставить в покое: отстань да отстань. – Можно исцелить тело. А вот его душу... – Капитан! Асонго на горизонте! Форт по-прежнему мёртв. Аумауа всё так же стоят на берегу – неподвижные хрупкие статуи. Тронь – и рассыплются в прах, лишь серый след золы останется на пальцах. – Я когда-то слышала морскую байку, – Майя задумчиво смотрит по сторонам. – На одном из островов Архипелага однажды проснулся, казалось бы, давно спящий вулкан. Он залил лавой и засыпал раскалённым пеплом лежавшую у его подножия деревню. Так вот, говорят, её жители превратились в точно такие же серые статуи. – Но это не вулкан, – обрывает её Аэлле. И, хлестнув взглядом Зоти и Эдера, зло говорит: – Тут прошёл ваш бог. Эдер дёргается, как от пощёчины – даже красное пятно проступает на лице – и позже, когда они покидают причал, поравнявшись с Аэлле и схватив её за руку, тянет к себе и тяжело цедит сквозь зубы: – На будущее: Эотас –больше не мой бог. Небольшое кладбище в Асонго отличается от традиционных захоронений уана. Могильные камни, покрытые мхом, давно стали зелёными от сырости. Эдер опускается на колени возле одного из надгробий, гладит замшелую поверхность и что-то шепчет, почти касаясь губами камня. – Ему что, кто-то отвечает? Это не похоже на монолог. Скорее – мирная негромкая беседа когда-то любивших друг друга людей. Аэлле кажется – откуда-то доносится усталый женский голос, интонации уловимы, но слов она не разбирает. Не нужно тормошить Эдера, решает Аэлле. Только не лезть ему в душу. И старательно, словно "Непокорный" – рифы, обходит все опасные темы в ставших редкими разговорах. Ничего не значащие фразы – как капли воды, которые рано или поздно должны сточить даже самый прочный камень. И молчание раскалывается.***
Они вываливаются – по-другому и не назовёшь – из доков Старого Города, грязные и усталые. – Свежий воздух, – довольно вздыхает Майя. – Относительно чего? По сравнению с тем, откуда мы только что вылезли – да. –Алот, пожалуйста, не подходи близко. И напомни не целовать тебя в ближайшие десять лет. После того, как ты навернулся в ту кучу... что там было? Руки? Ноги? – Только не зеленей, дружище, пожалуйста. Мы все знаем, чем это обычно заканчивается. – Сказал человек, которого однажды стошнило на Иши после попойки с капитаном. – Эй, Майя! Я же извинился перед вами обоими. И просил никому не рассказывать! – Нужно постирать шмотки. – Только сжечь. Этот запах уже ничем не выведешь. – О, жечь одежду – это по твоей части. Они болтают и смеются, снова подшучивая друг над другом, бросая острые словечки, точно мелкие камушки – лёгкие, не причиняющие боли. Подкравшись к Эдеру сзади и обхватив обеими руками, Аэлле утыкается лицом в его широкую спину. Тот смеётся и наклоняется вперёд, приподнимая её над палубой. – Я рада, что ты наконец-то ожил. – Спасибо вам. – За что? Мы даже не пытались тебя расшевелить. —Вот за это и спасибо. Она кладёт ладонь ему на плечо, мимолётно погладив, спускается к груди и, задержав руку, многозначительно смотрит в глаза. – Да, — отвечает Эдер на её немой вопрос. Аэлле облегчённо вздыхает.***
– Может, прекратите целоваться и займётесь мной? Я ревную. В глазах Эдера больше нет жутких отблесков "Молота бога", нет и усталости – только желание. А ещё – огоньки. Озорные игривые искорки. Наконец-то. И она увлечённо водит языком по его члену вверх-вниз, сталкиваясь нос к носу с Алотом, который делает то же самое, да ещё то и дело забирает в рот налитую головку, облизывает её, точно леденец и выпускает изо рта с мокрым звуком. Отвлекается он, только понимая, что на него неотрывно смотрят две пары глаз. Аэлле шумно сглатывает. – С мужчинами у тебя больше опыта, верно? – хрипло спрашивает она, медленно двигая рукой у себя между ног. Он мгновенно заливается жгучим румянцем и собирается что-то ответить, но, передумав, только кивает и возвращается к своему занятию. – Эй, – Эдер осторожно гладит его по голове. Их взгляды встречаются, и Эдер мягко спрашивает: – Можно, я возьму тебя? Но Алот испуганно округляет глаза и замирает. – М-может... В другой раз? Он поспешно опускает голову, занавесившись волосами от их взглядов. – Я могу ещё вот так. Видимо, он может что-то особенное, потому что Эдер вдруг захлебывается воздухом. – Алот... Как ты это делаешь? Повтори, а? Еще, пожалуйста. Аэлле может вечно смотреть на них и ласкать себя, но Эдер явно хочет, чтобы она присоединилась. – Иди сюда, Эл. – он притягивает её к себе, так, что она оказывается почти сидящей на его лице. Он сразу ловит ритм, находит в ней нужную точку – и Аэлле кажется, что мир вокруг теряется. Она подаётся навстречу рту Эдера, насаживается на его пальцы и сладко вздрагивает всем телом, чувствуя подступающий оргазм. Она падает рядом, треплет его светлую шевелюру, шепчет что-то бессвязное и нежное, кажется, даже признаётся в любви. Когда она фокусирует взгляд и все приобретает четкие очертания, то видит, как выгибается дугой Эдер, и как Алот резким движением вытирает губы. Она запускает руку ему в волосы, рывком тянет на себя и жадно целует, выдыхая прямо в рот: – Ты на вкус, как Эдер. И пахнешь им. И, взяв в руку его член, каменно-твердый, сочащийся смазкой, почти сразу доводит до разрядки. – Белфетто, – блаженно выдыхает Аэлле, раскинувшись на постели. – Нравится тебе вайлианский язык, да? – Да. Он такой выразительный. Страстный. Просто создан для любви и ругательств. – Почему мы не начали делать этого раньше? – Действительно, почему? Если бы я знала, какой ты... Девчонки по тебе с ума сходили, верно, Эдер? Ты и сильный и внимательный, и многое умеешь: я сейчас не о владении саблей. – А меня девушки не любили, – вздыхает Алот. – Зря ты так думаешь. Ты мне нравился пять лет назад. Он краснеет до кончиков ушей. – Правда? – Да. Но я этого не показывала. Ты был такой, такой... – она щёлкает пальцами, пытаясь подобрать слово, – неприступный. Я подумала: добиваться его – всё равно что с разбегу удариться лбом о стену. И бросила эту затею. Алот хмыкает: – Головой о стену... Да, неприятно. – Он притворно хмурится. – Подожди, Эл! Это так ты припоминаешь мне падение с того обрыва в Оплоте Вести? Аэлле целует его в уголок рта, не давая продолжить. – У тебя удивительная способность додумывать за других, аморо. Мне и вспоминать о том случае жутко, а уж шутить... Не смешно. – Абсолютно не смешно. Эл чуть со страху не умерла, когда ты свалился, – вступается за неё Эдер. Ты бы слышал, как она орала – как Чувак, которому хвост дверью прищемило. А я подумал: узнаю старину Алота, наконец-то его ловкость вышла на новый уровень. Он щурится, будто прикидывая: обидеться или нет, но решает лишь рассеянно улыбнуться. – Может, всё-таки останешься? Они знают: не останется. Тут Аэлле вспоминает: вот что ещё она хотела узнать. – А у тебя, – спрашивает она Эдера, – тоже мужчины были? – В жизни всякое бывало, – уклончиво отвечает он. Но вот такого... такой штуки, как ты, языком – никто не делал. Вас этому в Академии обучали? Алот смущённо улыбается. – Можно и так сказать. Совместное изобретение с... Неважно, с кем. Мы называли это "Водоворот Мауры". Эдер кашляет, будто что-то попало ему в горло. – Да, очень похоже. Вы, маги, не только заклинания придумывать умеете. С тихим стуком закрывается дверь. – Десять... девять... восемь... – Что ты отсчитываешь? Аэлле прикладывает палец к губам и смеётся. — Тише. Три... два... Раздаётся громкое кошачье мяуканье. В щель под дверью протискивается когтистая лапа. – Кис-кис-кис, Чувак! Иди сюда. Кто хороший котик? Белоснежный кот запрыгивает на кровать и с урчанием нахально устраивается на груди Эдера. – Ты не замечал? Так всегда: Алот уходит – и тут же появляется кот. – Он, по крайней мере, не убегает после того, как его погладишь.***
– Слушай, дружище, – тянет однажды Эдер, просительно глядя на Алота. Аэлле поднимает взгляд от книги и с интересом прислушивается, предвкушая веселье. – Я знаю, о чем ты попросишь, мой друг. Ответ сразу: "нет". Мы не позовём Изельмир четвёртой. Эдер опечаленно вздыхает. – Жаль. Она, видно, горячая девчонка. Помните, как вы двое подрались в «Мачте»? Это ведь из-за неё, да, Эл? – Да. Мы выяснили, что одно из моих прошлых воплощений знало Изельмир. – И состояло с ней в весьма особых отношениях. Мы так и не поняли, что за страсти там кипели. – Она начала выпендриваться в таверне и у меня – вжж! – будто биауак в голове взвыл. Мозги отключились напрочь. –Ты ударила меня в ухо. – А ты расцарапал мне лицо и шипел, как дикий кот. – Последнее, что я запомнил –, мы летим через стол, а на нас падает посуда. – Из-за вас всю компанию выгнали. Мы думали – что произошло? Еще смеялись между собой: вот, мол, наверное, гримуар не поделили. – Кана потом нам выговаривал: вы же маги – неужели не могли решить свой конфликт более цивилизованно? – Его решили за нас. В высшей степени цивилизованно. Чья была идея с ледяной водой? Эдер, твоя, конечно? Он смеётся, кивая в знак согласия. – Я бы никогда не причинила тебе боль намеренно, ты же знаешь. – Знаю, Эл. Я тоже. Мы ведь долго извинялись друг перед другом, а потом несколько дней не разговаривали. – И ещё месяц – когда я узнала, что ты – агент Ключа. Это было ужасно. – Я признался, и ты так посмотрела, в ладони у тебя разгорелось пламя. Смотрел на него и думал: сейчас она меня сожжет. Испепелит на месте. – Ты испугался? – Сначала – нет. В тот момент это показалось мне справедливым. Правда, – он криво усмехается, – после ты кулаком высадила окно, и я понял, что скорее нужно опасаться за своё второе ухо. – Это был единственный дом в Даре Ондры, где окна не завешаны грязными тряпками, а застеклены, – вставляет Эдер. – Ключевое слово – "был", вот именно. – Уверен, его хозяева до сих пор вспоминают Эл добрым словом. Она не любит воскрешать в памяти события в Бухте Непокорности и думать о своей, пусть косвенной, причастности к учинённому на улицах города хаосу – но всё равно говорит об этом. Ведь воспоминания, облачённые в слова, уже не ранят, не остаются беспокоящими занозами. Сказанное растворяется, оставляя лишь легкую ностальгию. Аэлле загибает уголок страницы под негодующим взглядом Алота и откладывает книгу в сторону. Наутро нужная страница будет тщательно разглажена и заложена пальмовой пластинкой или тонкой кожаной лентой.***
Деревня на Ори-о-Коики – такая же, как сотни других, разбросанных по Архипелагу. Соломенные хижины, крытые пальмовыми листьями, плетеные яркие циновки, рыбацкие лодки на деревянной пристани, оплетенной сетями, вывешенными для просушки – всё, как и везде. За исключением огромного уродливо нарисованого стилизованного ключа, гордо красующегося на столбе посреди главной площади. Выйдя из прощально распахнутых дверей святилища, они проходят мимо молчаливо застывших телохранителей, бдительно следящих за каждым их шагом, к причалу. Берег пуст. Иши скачет у кромки воды, разбрасывая песок мощными лапами – ищет ракушки, а Чувак поодаль не сводит с него голодного взгляда и, щёлкая зубами, стрекочет, будто сверчок. – Ты же готов был ударить. Я видела: над тобой будто грозовая туча собралась. И волосы в разные стороны топорщились, наэлектризованные. – Был готов, да. Особенно, когда ты произнесла его имя, – лицо Алота делается вдруг замкнутым и пустым. – Но здесь всё... – Он озирается и качает головой, – не так, как я думал. – И что же ты ожидал тут увидеть? – неожиданно резко спрашивает Аэлле. – Толпу убийц в чёрных капюшонах? Он зябко обхватывает себя за плечи, хотя здесь не холоднее, чем на остальных островах. – Не совсем это. После того, что ты рассказала, я вообще ни в чем не уверен. Эл, эти люди слепо следуют традициям, едва ли понимая их истинное происхождение. Вправе ли я?.. – Ну убьём мы их рангу и всех приближенных в этой деревне. Напугаем местных, они разбегутся по болотам. Те, кого не прикончат друиды, вернутся и выберут нового вождя. Размалюют лица и будут снова разорять чужие корабли. – А мы сожжём их порт и все джонки, чтобы было неповадно выходить в открытое море. – Гениальная задумка, Майя! И что изменится? – А ничего не изменится. Мне ли не знать это. Алот все ниже опускает голову, будто слова забивают его, точно гвоздь в крышку гроба. – К Берасу это все. Брось, дружище! Ты пять лет гоняешься за призраками, чего ради? Кто бы говорил, устало думает Аэлле. Не Эдер ли искал по всему Архипелагу не менее призрачный след давно умершей женщины? Но вслух произносит совсем другое: – Эдер прав. Неужели ты не видишь, что есть вещи, от нас не зависящие? – Вижу, – бесцветно отвечает он. Его глаза закрыты. – Ты вообще знаешь, что это – жить в мире с самим собой? Не казниться за малейшую ошибку? Вопрос повисает в воздухе. Без ответа. Алот тяжело поднимается и, даже не отряхнув песок с одежды, уходит. Один. – Стой! – Оставь его, Эл, – удерживает её Эдер. Дай ему время, он переживёт. – Ты уверен? Утратить веру всегда тяжело. В своего бога. В своё будущее. В свой долг, наконец, – кивает она на следы, теряющиеся в песке. – Мы же пережили. А он – не слабее нас, что бы там ни казалось на первый взгляд.***
– Красиво. – Угу. – Особенно вон там, смотри: где небо переходит из голубого в красный, пурпурная полоска. Видишь? – Вижу. – Пальмы на фоне заката как будто из чёрного дерева вырезаны. – Или из бумаги. – И свежий бриз, чувствуешь? Жара спадает. – Лучшая погода, чтобы пить. – Как же мне надоели эти пальмы, закаты и острова, знал бы ты, аморо. – Конечно, знаю. Мне тоже. Они втроём на безлюдном пирсе. Она, Эдер и очередная пузатая бутылка дирвудской выпивки. – Посмотрите-ка, кто это тут у нас, – Эдер светлеет лицом и, прикрыв рот ладонью, заговорщически шепчет: – Только не смотри туда, Эл. Не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто идёт, – эти шаги она узнает, где угодно, – но она послушно замирает и напряжённо таращится перед собой. – Можно? Они без слов отодвигаются в разные стороны, освобождая для Алота место посередине. Аэлле берет его за подбородок, заставляя повернуться к себе, и заглядывает в лицо, отчаянно боясь увидеть там отчуждение или равнодушие. Он не отводит глаз – взгляд такой же, как прежде. Только немного виноватый. И тогда она крепко прижимается к его лбу своим, вцепившись в его плечи, словно боится отпустить, и чувствует, как обхватывает их обоих в кольцо рук Эдер. – Мне просто нужно было всё обдумать. Одному. «Одному». В её голове это слово всегда звучит голосом Алота. Ох, уж это его драгоценное одиночество, хрупкое, с таким трудом отвоёванное, так ревностно им оберегаемое и тщательно взлелеянное. – Никто не посягает на твоё уединение. Но... просто, чтобы ты знал: ты не один. Их лица так близко, что все трое чувствуют чужое дыхание, пальцы переплетаются, когда они берутся за руки – и тут же Аэлле чувствует, как развязывается в груди тугой узел, который не давал ей дышать с момента отплытия от берега Ори-о-Коики. Алот нервно крутит кольцо на пальце, глубоко вдыхая, будто пытается в чём-то признаться, но не решается. – Что хочешь сказать? Говори. – Я только теперь осознал, – медленно отвечает он, – пять лет назад достаточно было одного твоего слова, чтобы я остался с вами. – Я бы никогда не сказала его, это слово – именно потому, что знала – ты меня послушаешь и останешься. Но разве я могла заставить тебя поступиться своими принципами? – В конце концов, – он описывает в воздухе круг, напоминающий оборот Колеса, – я всё равно оказался здесь. С вами. – Ты даже представить себе не можешь, как мы обрадовались, увидев тебя здесь, на Архипелаге. Да, Эдер? – Ещё как, – подхватывает тот. – Я смотрю на тебя и думаю: ничего себе, как этот анимансер на Алота похож. И тут Эл как даст мне локтем в бок – и я понял, что сказал это вслух. А я вижу: она светится от радости, как фонарь Зоти – ещё немного, и на неё мотыльки полетят. Его лицо озаряет лёгкая улыбка, тёплая и мечтательная. – Тогда я сразу узнал вас по голосам. Услышал, как кто-то разговаривает снаружи и, когда вы вскрыли дверь… Знаете, я ни секунды не сомневался, кого увижу. Крики чаек. Шелест прибоя. Голова Аэлле – у Алота на плече. Эдер сжимает ее колено. Сколько раз они уже так сидели? Не сосчитать. – Будешь? – протягивает Эдер бренди. – Привет из дома, как это называет Эл. Алот берёт бутылку, точно это ядовитая змея, и выдыхает, как заправский пьяница, прежде чем сделать аккуратный глоток. – Очень... мило, спасибо, – вежливо говорит он, морщась. – Судя по твоему выражению лица, ты хотел сказать: что за помои, где моё аэдирское розовое? – Если откровенно – то да, что-то вроде этого. – Останься ты после того, как мы победили Наследие, пришлось бы тебе вместе с нами учиться выращивать тыкву. – Тыква у нас росла роскошная. – И, могу спорить, в сельском хозяйстве вы достигли куда больших успехов, нежели в налаживании дипломатических связей. – Разве что друг с другом. Мы советовались по любому поводу. – Мы даже наняли специального гонца, который доставлял письма от Эдера ко мне и обратно. – Очень повезло парню – в Дирфорде у него была жена, а в Каэд Нуа – любовница. Всем бы такую работу. – Вы всегда были очень близки, верно? – Совсем как брат с сестрой. Ну, поправляется Эдер под их смешки, – до недавнего времени. Тогда я о нас в таком ключе не думал. – Любовь к плохому алкоголю – это у вас семейное, значит? – невинно интересуется Алот. – Тук-тук, здравствуйте. А Изельмир выйдет? Почему здесь снова этот зануда? Хотя, – Эдер стискивает его плечи, – если ты опять язвишь, значит, пришёл в себя. Добро пожаловать обратно. Тёплые слова и признания, ядовитые шуточки и откровенные глупости летают между ними, точно разноцветные мячи, которыми жонглируют ярмарочные артисты на потеху публике. Они снова разговаривают друг с другом. От этого у Аэлле чаще бьётся сердце и почему-то щиплет в носу. – Уже можно обниматься и плакать? – интересуется она. – Давайте подождём счастливого финала. Я скажу, когда можно будет. – Тогда, – предлагает Аэлле, оглядывая пустой пирс и ведущую к нему улицу, – давайте целоваться втроём. Одновременно. Пока никого нет... Алот поднимает голову и вдруг широко, совсем не похоже на себя, улыбается. – У меня тоже предложение: вернёмся на корабль, закроемся в каюте и будем делать всё, что захотим. Как одновременно, так и по очереди. – И да, – бросает он друзьям, что изумлённо переглядываются позади него, – мне не двадцать пять лет, чтобы целоваться посреди улицы. – Ох, слава Богам! – Картинно вскидывает руки Аэлле, – я испугалась что ты оставишь это без комментариев. – Я уже решил было, что тебя подменили. Хотел наброситься, приставить нож к горлу и выяснить, кто ты на самом деле и куда дел нашего Алота. Подхватив друзей под руки, Аэлле тащит их к причалу, где, освещённый призрачным светом судовых фонарей, мирно покачивается на якоре "Непокорный". Лишь только закрывается за ними дверь и опускается тяжелый засов, она толкает Алота спиной к двери, с силой вжимая в дощатую поверхность, а после приникает к губам, долго, взахлёб целуя. – Эй, а меня? – Возмущённо спрашивает Эдер, когда они, наконец, отрываются друг от друга. – Полагаю, ты получил свою долю поцелуев, пока я... – Отшельничал? Что-то не припомню, а ты, Эл? – Не было ничего. Мы не хотели без тебя. – Но теперь все в сборе, а потому... – Аэлле дурашливо закрывает глаза ладонью, вертя головой. – Приступайте. И, если стесняетесь, я могу отвернуться. – Да ну тебя, Эл, хватит паясничать. Идите сюда, вы оба. В эту ночь Алот впервые позволяет Эдеру овладеть собой,и, пока они медленно, осторожно двигаются, привыкая друг к другу, Аэлле, лёжа под ним, ласкает его, гладит, трогает везде, где только может дотянуться, ищет чувствительные точки на теле, заставляя реагировать на прикосновения. Она проводит языком от мочки уха до острого кончика, чуть прикусывая, и тихо, яростно просит, глядя в его глаза, почти прозрачные от желания: – Не молчи, пожалуйста. Никогда больше не молчи. А потом – принимает его в себя, и вот уже она бьётся и скулит под тяжестью двух мужских тел, срывается на крик, вторя чужим стонам. Лишь где-то на краю сознания всплывает мысль: теперь их точно слышно на весь корабль. – Мы совсем его заездили, да? – Эдер сочувственно кивает на заснувшего поперёк кровати Алота. – Даже не сбежал, как обычно. Аэлле наклоняется к нему и, отведя с лица тёмную, всё ещё влажную от пота прядь, мягко касается губами виска. – Наверное, стыдно выходить наружу после того, что мы тут устроили. – Да, пошумели мы здорово. Не думал, что когда-нибудь скажу это... но мне очень неловко. – Мне теперь тоже. Она почти физически ощущает, как океанские волны плещут в деревянное брюхо "Непокорного". Если зажмуриться и не вслушиваться в шум воды – можно на мгновение забыться и представить, что она в Каэд Нуа. – Вот я сейчас открою глаза – а я дома. Напротив – окно, выходящее на живую изгородь. И запах. Знаешь, свежий – воды и мокрой травы. Воздух там хочется намазать на хлеб и съесть, настолько он... – Вкусный? – Именно! – Твои представления о Дирвуде такие... романтизированные. – Я всю жизнь скиталась по равнинам Иксамитля. Там – степи, до самого горизонта. Поля. И фермы, фермы... А у вас – у нас, – всё другое. Дома. Люди. Города. А Каэд Нуа... – У неё перехватывает дыхание: воспоминание об утраченной крепости всё ещё болезненно отзывается внутри, – помнишь, какая она была? Пустая, заброшенная, вся заросшая мхом и плющом. Жуткая. А мне она показалась бриллиантом на зелёном бархате. Я увидела все эти полуразрушенные постройки и подумала: я дома, наконец-то. А ты видишь всё без прикрас, ты ведь там родился. Что для меня – чудесным образом обретённый дом, для тебя – надоевшая действительность. Потому ты и не вернёшься обратно. Голос на последних словах, дрогнув, даёт фальшивую ноту. Наверное, звучит глупо и жалко, но если не заговорить об этом сейчас и терзаться сомнениями... Невозможно. Приобнявший было её Эдер отстраняется и долго, недоуменно смотрит. Молча. На его лице медленно расплывается дурацкая улыбка. – Не понял, – наконец говорит он. – Ты ведь собираешься остаться на Архипелаге, когда... если все это закончится. Он все ещё растерянно улыбается. – С чего ты это взяла? – Ты обещал Олафе, когда разговаривал с ней там, на кладбище. Поклялся не оставлять Бирна, да? Посерьёзнев, он берет её лицо в ладони и, проникновенно глядя в глаза, тихо и очень доверительно просит: – Ты можешь мне всё рассказать, Эл. Только честно. Я никому не проболтаюсь. Он напал на тебя и покусал? Все последние стычки вихрем проносятся у неё в голове – кто мог её покусать? Бешеный оборотень, ядовитый паук, какой-нибудь помешанный сектант? – Что? Кто?.. – Алот. Это он укусил тебя? Ты пеняешь ему, что он вечно додумывает за других и обижается на пустом месте, а сама-то? Не зная: то ли засмеяться, то ли разрыдаться от облегчения, она изо всей силы пихает его под рёбра: – Дурак! – Или это – плод ваших с ним... совместных размышлений? Отпираться бесполезно. – Да. Это мы вместе так решили. Эдер тяжело, шумно вздыхает, но никак не комментирует. И слава Богам, думает Аэлле. – Я говорил с Олафой, правда. Но я ни в чем не клялся. Ничего не обещал. Лишь попросил прощения и... Боги, это наше с ней личное дело! Я не хочу распространяться об этом. Даже тебе, Эл. Уж прости. – Значит, ты не останешься здесь. – Да вы без меня и половину обратного пути не проделаете. Алот доломает себе всё, что ещё не успел, а ты... ну, например, спалишь "Непокорный" окончательно. А если серьёзно, – он перестаёт улыбаться, – просто не представляю себя здесь. Я тоже хочу домой. И не намерен возвращаться туда один. В его глазах мелькает ещё что-то, странное, болезненно-нежное. И, испугавшись того, что может быть сказано, Аэлле вскакивает: – Хватит! Всё, больше ничего не говори. Я... я пойду курить! И, схватив спасительную трубку, вылетает на палубу, под звёздный океан, раскинувшийся над кораблём. Дни летят, мелькают у неё перед глазами, точно быстро перелистываемые страницы книги. Вот форт Мёртвый Свет – пёстрый, как мачта пиратского корабля, увешанная трофейными флагами, и многоголосый, точно стая попугаев. Аэлле мелкими глотками цедит ром сквозь зубы, то и дело настороженно оглядывая зал. – Что, не пьётся без любовников, а, кэп? Она пытливо выглядывается в ярко-зелёные глаза, – не залез ли Серафен ей в голову, не прочитал ли мысли? Но тот лишь смеётся: – Не нужно быть сайфером, чтобы это понять. Тебе выпивка в горло не лезет, капитан. – Слишком хороший ром, – натянуто смеётся Аэлле. – Видимо, дорогое пойло не для меня. Быстро отведя взгляд, она утыкается в кружку. – Ты чувствуешь себя чужой здесь. Ты – девка смелая, и кораблём управляешь лихо, и команду построила, но нет в тебе ничего пиратского, ни на медяк. Ты – не наша. И то верно, думает она. – Спасибо за честность, Серафен. Ты прав: я – не вы. Поэтому и не пью. Не хочу терять бдительности среди чужих. – Спасибо, говоришь? Тогда вот тебе ещё одна правда. Когда Рауатай с твоей помощью придут к власти на островах – не оставят и мокрого места от здешнего уклада. – Почему с моей? Я не принимаю ничью сторону. – Твоя подруга, которой ты в рот смотришь, с тобой бы не согласилась. И здесь Серафен прав, нехотя признаёт Аэлле. Она обожает Майю и любое слово ей поперёк воспринимает как личное оскорбление. – Одно дело – когда ты из ностальгических соображений тащишь своих дружков в койку. Другое – из сентиментальной привязанности лезть в политику, где тебе не место. Потому дам тебе бесплатный и бесценный одновременно совет: не задерживайся здесь, кэп. Те из нас, кто останется на плаву, не забудут роль, которую ты сыграешь в этом деле. – И ты тоже? Серафен лучезарно улыбается ей: – Я куплю тебе на прощание бутылку плохого рома – как ты любишь. И пожелаю попутного ветра. Ей тоже не нужны способности сайфера, чтобы понять: Серафен лжёт. Но Аэлле лишь возвращает ему улыбку, вглядываясь в дальний угол зала, где стоит расстроенный и расшатанный клавесин. – Давай лучше послушаем, как капитан Беннет сыграет нам. Держу пари, это будет божественно. Вот они – на Чёрных островах. Она здесь – в своей родной стихии: ей легко и просто препираться с верховными магами, попутно узнавая об отношениях самых могущественных волшебников. Они ей без практической надобности: будет, что пересказать Алоту. Без умолку обсуждая увиденное, они переворачивают вверх дном библиотеку, вырывают друг у друга тяжёлые тома. Аэлле выдирает наиболее информативные страницы из гримуаров, тайком, чтобы Алот не заметил: если увидит, его хватит удар. Он здесь будто сам не свой: такой гремучей смеси эмоций на его лице – одновременно восторга, отвращения и исследовательского азарта – она не видела никогда. Видимо, у неё самой столь же ошалелый вид, потому что остальные, глядя на их оживление, лишь насмешливо переглядываются. – Ты посмотри, – качает головой Майя. – Они же совершенно одинаковые, эти двое. – На них иногда находит: могут часами болтать обо всех этих магических штуковинах, энгвитанских машинах, моральной стороне анимансии и прочем. Теперь твоя очередь, подруга. Слушай и наслаждайся, не мне же одному страдать. – Ты правда хочешь занять место в их круге, Эл? – Конечно, нет. – На самом деле у меня в планах, – тихо говорит она, наслаждаясь реакцией своих спутников, – бросить якорь в Порт-Маже, снять комнату с самой большой койкой и затащить туда вас двоих. Сколько всего я хочу с вами сделать – вы даже не представляете.***
Однако, сойдя на берег в Некитаке, они понимают: номер в Порт-Маже им светит ещё нескоро. В городе чувствуется странное, нездоровое напряжение, царящее везде, за исключением, пожалуй, Глотки: пытающимся выжить ропару – не до политических интриг. – Смотрите, – Эдер показывает в другой конец улицы: группа заклинателей воды, вооружённых жезлами и увешанных амулетами, быстрым шагом направляется ко дворцу. – Что-то назревает, – задумчиво говорит Аэлле, провожая взглядом магов. – Уже назрело. И давно. – Майя хмуро оглядывается, сплевывая. Этот город – гигантский вонючий гнойник, который должен прорваться с минуты на минуту. Один из рауатайских стражников, стуча просоленными сапогами по брусчатке, бежит к ним. Аэлле тяжело опускается на ступени, невидяще глядя перед собой. – Пока мы гуляли по гигантской дырке в жопе Ваэля, Рауатай готовили переворот. – Возвращайтесь на "Непокорный". Ждите меня. Ни при каких условиях не покидайте корабля. Пришлите Зоти и Серафена. Приказы не обсуждаются. Аэлле поспешно целует обоих и, подхватив под руку полную мрачной решимости Майю, почти бегом направляется к оружейной. – Эл! Четыре руки поднимают её с мостовой, она вяло отбивается, вывернувшись из объятий:. – Аморо, не нужно, я вся в крови, не трогайте... – Надеюсь, кровь чужая? – Ты не ранена? Она мотает головой, отстраняется и оглядывает их: оба – в полном боевом облачении; лица встревоженные и решительные. Аэлле спохватывается, заставляет себя принять командный тон. – Как вы здесь оказались? Я что приказывала? – Мы с Эдером решили: если ты не появишься в ближайшее время – сходим на берег и отправляемся искать тебя. – Под обстрелом? Вы рехнулись? Рауатай открыли огонь по городу! Они молча, в упор смотрят на неё. – Мы знаем, Эл. Именно поэтому мы здесь. – И к вопросу о том, чья кровь на моих руках: я только что убила королеву. – Мы убили, – устало уточняет Майя, гладя прижимающегося к ней Ишизу по разноцветным перьям. И предваряя ваши расспросы: я этим ничуть не горжусь.***
"Непокорный" – паршивая старая посудина, но шустрая и вертлявая, и Аэлле не променяла бы её и на галеон. На всех парусах летят они к Ступе Ондры. В запасе есть ещё несколько часов, и они собираются в капитанской каюте – как много раз до этого. – Нужно выспаться, – Эдер широко, с наслаждением зевает. Обняв обоих, он сладко засыпает сном человека, которого ничто не тревожит. Конечно же, это неправда. Они прекрасно это понимают. Алот осторожно поддевает нитку бус, дважды обернутых вокруг её шеи. – Что-то знакомое. Из чего ты их сделала? – Это веснушки. Помнишь, в Дирвуде этот куст с ягодами – везде? – Точно. Вспомнил. Оно зачарованное? – Нет, – шепчет она. Кажется, слишком громко, потому что Эдер ворчит что-то неразборчивое, крепче прижимая их к себе с двух сторон. – Оно обыкновенное, – продолжает она, стараясь быть ещё тише. Я начала их собирать сразу после того, как налетел биауак и моя душа пробудилась. Последнее по-настоящему моё воспоминание: ручей журчит в темноте, его не видно, но слышно хорошо. Когда мне становилось совсем плохо, я перебирала их, как чётки: будто последняя моя связь с реальностью. Вот эта – Элмрич. Вот – Йенвудское поле. А эта – встреча с Каной. – Когда же вы наговоритесь, – сонно бормочет Эдер. Алот успокаивающе похлопывает его по плечу и с улыбкой шепчет: – Надеюсь, никогда. – Так вот. Не хочу их больше собирать, хватит с меня. Не хочу, чтобы и вы стали воспоминаниями. Бусинами у меня в ожерелье. Кто угодно, только не вы.***
И вот – Укайзо. Его она почти не запоминает: город тих – колоссальный склеп, тускло поблескивающий под тысячелетним дождём. Золотая гробница цивилизации уана. – Я... Нет, она не скажет этого. Слова любви – слишком сладкие, склеивают губы, точно патока, слишком громкие среди безмолвных руин. Слишком похожи на прощание навсегда. Поэтому Аэлле делает глубокий вдох, сжимает их руки и говорит: – Я понятия не имею, что мне делать. Она ненавидит богов, а больше всех – Эотаса. Она встала бы на мосту тринадцатой из Дюжины – если бы та стояла за её спиной. Она собственными руками привела бы в действие механизм хитроумной бомбы – если бы чудом восставший из пепла Стоик снова смастерил такую для неё. Но ничего подобного у неё нет – а потому она готова на коленях ползти к Эотасу, умоляя оставить в покое всех смертных. Или хотя бы подарить им всем немного времени.***
– Вставайте! Аморо, ну проснитесь же! Она будит друзей с рассветом, пытаясь растолкать Эдера, щекочет Алота за пятку – тот поджимает пальцы на ноге, но не просыпается. Едва добудившись, она вытаскивает обоих, поеживающихся от утренней прохлады, сонных и недовольных, на палубу. – Смотрите, море! Эдер молча кладёт ладонь ей на лоб. Алот закатывает глаза так, что, наверное, видит океанский простор позади себя. – Вы не поняли. Оно другое. Наше, видите? Как бы ни смеялись эти двое над её восторгами по поводу скорого возвращения, Аэлле знает: они тоже это чувствуют. Окончание пути ни с чем не спутать. – Ты спрашивала, можно ли плакать и обниматься, помнишь? – спрашивает Эдер. – Вот теперь – можно. Море действительно сменяет цвет с яркой бирюзы на синевато-зеленую адру, и в воздухе уже давно ощущается характерный холодок, и небо всё чаще свинцовое с оттенком серебра. Ей кажется – она уже видит огни маяков и широкие, как торговые тракты, мосты Бухты Непокорности. Буран всё ещё воет, но где-то далеко, и уже не пугает. Страницы её книги переворачиваются всё медленней и медленней.