F19

      У города были легкие, правда работали они из рук вон плохо. Город задыхался уже очень давно. У города были перебитые ребра и искривленный позвоночник, который, изгибался подобно букве «S», и не давал ровно лежать на спине. У него были покатые плечи и худой живот с прослойкой жира внизу, возле паха. Город сутулился и смотрел в пол, стыдливо пряча тусклый взгляд за сальными прядями волос. Город считал дни, молясь поскорее исчезнуть и сгибался все сильнее, мечтая спрятаться ото всех, стать невидимым. Печень, желудок, почки — все органы работали с перебоями, а тело нещадно болело. И только сердце почему-то продолжало биться, методично гоняя кровь по жилам.       Сердце располагалось в старом дворе, который хоть и находился в самом центре города, была одним из тех, который даже днем проходишь, вытащив на всякий случай из уха наушник и зажав в кулаке ключи. Двор не любил чужаков, но больше всего их не любил дом под номером сто двадцать девять, от которого за версту несло смертью. Каждый в нем или давно умер, или из последних сил молит о смерти, пока та поджидал за дверью, не спеша входить.       Дом вообще не любил живых.       Дети, что раньше играли у подъезда, давно выросли и, если повезло, уехали; если нет — продали душу этому дому, подперли ею разваливающееся здание, чтобы то простояло подольше. Старики, доживающие свой век, слабо кряхтели в унисон с прогнившими перекрытиями и ветром, что выл в щелях оконных рам.       Даже если постараться, едва ли кто вспомнит, когда на безжизненном пустыре с северной стороны дома вырос дуб. Совсем не большой по сравнению с теми, что растут на центральном бульваре и периодически мнут новенькие машины своими падающими на землю ветками, но достаточно высокий и размашистый, чтобы кроной укрыть от чужих глаз балкон квартиры под номером сорок четыре. Квартиры, которая стала точкой отсчета.

***

      — Встань раком, — командует низкий голос.       Горячие слезы бегут по щекам, смешиваясь с дешевой тушью, и черными дорожками стекают на пол. Девушка растирает их и сдавленно всхлипывает. Она ненавидит себя всем нутром, каждой клеточкой тела, но все равно делает, как велят. Хорошая девочка из приличной семьи — разве могли бы родители представить ее голой на заплеванном полу, раздвигающей ноги перед малознакомым мужчиной? Нана не знает о Ким Тэхене ничего, кроме имени и того, что у него всегда есть доза. Но этой информации ей хватает с головой.       В углу методично чиркает зажигалкой Юнги и взглядом, затуманенным от всего дерьма, которое парень в себя вкачал, не мигая, смотрит на огонь. Он медленно касается пламени большим пальцем и совсем не чувствует боли. Разглядывает оранжевые языки, точно завороженный, а Нана хочет, чтобы смотрел на нее. Чтобы видел, до чего они оба докатились и понял наконец, какой ценой достается его любимая дурь.       «Я себя ненавижу».       Тэхен подходит сзади и резким движением спускает черные трусики, отчего слишком худое девичье тело начинает дрожать. Стыдно. Господи, до чего же стыдно. Нана опускает голову, позволяя длинным темным волосам скрыть лицо, и закрывает глаза, потому что знает наперед события следующих десяти минут. Парень касается ее промежности шершавой ладонью и похлопывает, заставляя слегка прогнуться в спине. Два пальца проникают внутрь, и Нана шипит сквозь крепко сжатые зубы от резкого жжения внутри.       — Опять сухая, — недовольно цокает Ким.       Он громко плюет на свой член, растирает слюну по стволу и касается горячих складок влажной рукой, а все, что остается Нане — крепко жмуриться и молиться, чтобы не стошнило. Она чувствует на языке металлический привкус крови, прикусывая губу, когда Ким входит. Слишком резко. Больно. Унизительно. Нане тошно от самой себя, поэтому она предпочитает не думать. Иначе сердце попросту разорвется. Поэтому она громко втягивает воздух и мысленно считает толчки.       Четыре.       Восемь.       Двенадцать.       Нана закатывает глаза и кусает изнутри щеку, язык — что угодно, лишь бы не вопить от боли и ненависти к себе. Нужно быть сильной. Терпеть. Хотя бы еще один гребаный раз. Когда-нибудь это закончится.       «Если сейчас дерьмово, значит, скоро все будет хорошо», — Нана повторяет себе эти слова, как мантру, хотя сама не верит в них ни на грамм. Черную полосу не сменяет белая. Черную полосу сменяет черная. Еще чернее прежней.       Прошел месяц, а может, и два с тех пор, как брюнет впервые появился на пороге полупустой квартиры на девятом этаже. Теперь он ходит сюда, как к себе домой. Нана давно перестала считать дни, каждый из которых, как две капли воды, похож на предыдущий, но тот вечер вторника она помнит так, словно это было вчера. Он выжжен клеймом в памяти. И это клеймо до сих пор болит.       Юнги, трясущийся от ломки, ни единой купюры в кармане и смятая бумажка с цифрами, написанными трясущейся рукой. Нана понятия не имела, кто такой Ким Тэхен, но дрожащими пальцами набирала его номер, пока Мин побелевшими губами исступленно повторял хриплое «позвони».       Двадцать минут — и гулкий стук в дверь эхом разнесся по квартире. Но эти двадцать минут казались для Наны вечностью.       Светлые пережженные краской волосы липли ко лбу парня, пока он крутился на полу и кричал. Так истошно, что от этого крика сердце разбивалось на части, и Нане казалось, это конец — они оба больше не выдержат. Больше всего на свете Нана хотела помочь, но что бы она ни делала, с каждой минутой становилось лишь хуже. Укутать в одеяло или стащить с худого тела мокрую насквозь футболку — Нана понятия не имела, как поступить. И эта беспомощность убивала.       Юнги бредил, раздирал руки ногтями в кровь, а Нана тряслась от ужаса, сидя рядом, и понимала, что не сможет забыть увиденное никогда. Кровь пульсировала в висках, а девушка обнимала изможденное тело парня и методично кусала свои губы. Она, черт возьми, не знала, как поступить, когда Юнги — ее Юнги — катался по полу и надрывно плакал, сбрасывая с себя женские руки.       Нана не слышала, как вошел Тэхен. Она не слышала ничего, кроме тяжелого дыхания Мина и собственного пульса в ушах. Липкий страх разливался внутри, окрашивая черным каждую клетку тела. Нана кусала пальцы, оставляя на них красные отметины и шептала себе, что все будет хорошо, хотя отчетливо понимала: не будет. Это — начало конца.       Дрожащими руками Нана прижимала к себе Юнги, а он утыкался носом ей в грудь и скулил жалобнее побитого пса. Нана никогда не верила в бога, но молила о помощи. И этим богом стал Ким Тэхен.       Она готова была валяться в его ногах и целовать перепачканные ботинки, умоляя лишь об одном — помочь Юнги. Знала ли Нана, о чем просила, когда смотрела в черные глаза парня и пересохшими губами шептала тихое «помоги»? Черта с два. Она знала лишь то, что Юнги невыносимо больно, и от этого сердце готово было разорваться на части.       Худое девичье тело дрожало, а по щекам текли слезы. Тэхен знал, что не должен был приходить. Знал, что сердце не должно болезненно сжиматься при виде тощей девчонки на полу, обнимающей изможденное тело своего парня. Хотя бы потому, что видел подобное сотни раз. Знал, что собственноручно копает себе могилу. Ким Тэхен знал, на что шел, но все равно сделал шаг вперед.       Он поднял Нану за плечи — буквально оторвал от Юнги — и выставил за дверь — в холодный подъезд, насквозь пропахший гнилым трупным запахом. Туда, где время тянулось мучительно-медленно.       На пару бесконечных мгновений девушка решила, что это — конец. Самый настоящий конец, когда уже ничего не исправить. И тогда стало страшно. Панически страшно. До ужаса, до кома в горле и истерического смеха. Нана хотела кричать, плакать, но в груди не осталось воздуха. Его словно выкачали оттуда, оставив девушку беззвучно открывать и закрывать рот, точно она — рыба, выброшенная на берег.       Нана перетаптывалась с ноги на ногу, мерила лестничную клетку шагами и кусала губы, пока из глаз наконец не полились слезы. Она ревела взахлеб и кричала на обшарпанные бетонные стены, мечтая лишь об одном — оказаться на месте Юнги. Лучше бы это она корчилась от боли на холодном полу. Лучше бы она кричала, срывая голос, и ломала ногти, полосуя по тонкой коже. Лучше бы она сидела на игле.       Даже сейчас, спустя столько времени, Нана не понимает мотива Тэхена. Столько раз, сидя на балконе с сигаретой в зубах, она спрашивала себя: «Ну что во мне такого?». Нана все время искала подвох и не понимала, почему вместо денег парень соглашается на ее тело. Впалый живот и торчащие кости — нет совсем ничего особенного или хоть сколько-нибудь привлекательного. А Ким красив. Он мог бы без труда найти девицу на одну ночь и не лишаться заработка. Но вместо этого парень снова и снова возвращается в их холодную квартиру на девятом этаже, как только слышит в трубке охрипший от слез голос Наны.       Тэхен приходит по первому зову. Он изо всех сил старается не быть слишком грубым, хотя прекрасно понимает: Нана никогда не захочет его по-настоящему. Все это — суррогат, но даже его парню достаточно. Он всегда может притвориться. Они оба могут, если очень постараются. Тэхен часто думает, что встреться они при других обстоятельствах, где-то там, в параллельной вселенной, все сложилось бы иначе. Вот только история не знает сослагательного наклонения.       Мужские пальцы сжимают худые бедра, оставляя на белой коже красные отметины. Руки Тэхена гуляют по ее телу и слегка надавливают на спину, заставляя сильнее выгнуть спину. С Наной парню не нужно много времени, и она благодарна уже за это. Еще немного — и она закроет за Кимом дверь, получив для Юнги заветный грамм, а потом ляжет на холодный пол в ванной и, обхватив колени, сможет наконец разрыдаться.       Пятьдесят семь.       Пятьдесят восемь.       Пятьдесят девять.       — Нана... — блаженно тянет Юнги и обводит комнату затуманенным взглядом. — Я люблю тебя.       Шестьдесят.       Он широко улыбается и прикрывает глаза. Юнги хорошо. Так чертовски прекрасно. Мин снова и снова повторяет одними губами беззвучное «я люблю тебя», и даже не представляет, как сильно Нана ненавидит его за эти слова.       Звук застегивающейся ширинки и тихие шаги по истертому паркету. Нана обнимает себя руками, впивается ногтями в обнаженную кожу, и стискивает зубы, дожидаясь, пока в этой квартире не останутся лишь двое: она и Юнги.       Ким садится на корточки и заглядывает в безжизненные глаза девушки. Так близко, что она чувствует его теплое дыхание на своей коже. Длинные пальцы касаются выпирающих позвонков на худой девичьей спине, и Нана опускает веки, всего на миг позволяя себе непозволительную роскошь — представить, будто все хорошо, и рядом с ней — другой человек, вовсе не Ким Тэхен.       — Пойдем со мной, — тихо предлагает парень, и в голосе звучит слабая надежда.       Он говорит это каждый раз и каждый раз слышит в ответ слабое:       — Нет.       Тэхен коротко кивает и бросает на пол пакетик с драгоценной дурью, прежде чем выйти в подъезд и там, захлопнув за собой дверь в квартиру, закурить. Нана смотрит на порошок, до которого ей на самом-то деле никогда не было дела, и горько усмехается. Давно могла бы взять себя в руки и соскочить. Могла бы вернуть свою прежнюю жизнь или и вовсе не отказываться от нее, если бы не одно «но».       Юнги.       Черт бы побрал этого Мин Юнги.       Нана подползает к парню, обхватывает его лицо руками и пару раз несильно бьет по щекам, заставляя посмотреть на себя. Будто это поможет. Будто от этого Юнги придет в сознание.       — Какой же ты ублюдок, — шепчет ему в губы Нана. — Как я тебя ненавижу…       Юнги улыбается в ответ и мокро целует. Плевать, что сопротивляется. Она мычит, хочет что-то сказать, но все идет прахом, когда его рука накрывает девичью грудь, а пальцы сжимают сосок. За один его нетрезвый поцелуй, за одно прикосновение Нана готова продать душу. Тело — совсем не высокая цена.       Она обвивает руками шею Юнги, зарываясь пальцами в сухие светлые волосы, и льнет ближе, потому что его всегда мало. Перед закрытыми глазами проносятся картинки счастливого совместного будущего, которым никогда не стать реальностью. Но как же, черт возьми, хорошо хотя бы на пару секунд представить, что все еще можно исправить.       — Достала? — спрашивает Юнги, отрываясь от тонких губ Наны.       — Да, — сдавленно отвечает она и тянется за пакетиком.       Все розовые замки сгорают. Дотла.