Ветер странствий

Слэш
R
Завершён
286
автор
Illian Z гамма
Пэйринг и персонажи:
Размер:
13 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
286 Нравится 38 Отзывы 82 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста

… и мнится: труп сокрыт у судна в трюме Генрих Гибсон

Я разношу рогалики и пиво, которые в «Малючино» подают к вялому интернету, когда на горизонте показывается яхта. Редкое явление в наших краях, лежащих в стороне от морских путей. Завсегдатаи начинают судачить: однокорпусная? мимо? пристанет? чья она? Ян вместо яичницы притаскивает с кухни бинокль, и мы разглядываем американский флаг, черный корпус, спущенные паруса. «Ставлю штуку, что это "Тартан"», — говорю. «Аллюр», — возражает Ян. Каждый вынимает из кармана по мятой купюре, кладет на разделочную доску. Нам нужен третий, чтобы рассудил спор. Яхта дразнит нас, качает корпусом, неторопливо обходит остров раз, второй, словно раздумывая, остаться или продолжить плавание, потом капитан все-таки разворачивает ее к берегу, но проход найти не может. Наша каменюка окружена рифом и отмелями, навигационная карта меняется с каждым отливом, до порта даже с эхолотом не добраться — нужен лоцман. Мысленно потираю руки, проверяю батарею телефона. Потому что лоцман — это я, Жан Патри — на все руки от скуки. У меня целый выводок дипломов и разрешений, от парикмахера до садовника, но трепать языком я люблю больше всего, потому что за английский хорошо платят и потому что на этой благословенной тремя епископами земле никто кроме меня не может бегло и внятно объясниться со шкипером. Звонок из порта от Миллера не заставляет себя долго ждать. Уходя, забираю две штуки со стола. «Это все-таки "Тартан"», — кричу Яну на прощанье. Солнце повисает низко над горизонтом, когда Миллер — таможня и пограничный контроль в одном лице — отдает мне ключи зажигания от своего задрипанного катерка и ворчит: «Принесла же нелегкая аспидов в такое время. Ты и без меня справишься, сынок, не в первый раз. У меня "Бинго" в пять часов. Опаздывать нельзя. А ты веди их в порт, пока прилив. Завтра загляну в трюмы. Все завтра». На яхте меня встречают трое: здоровяк за пятьдесят и двое молодцеватых парней. «Фрэнк», — представляется здоровяк и тут же бросается объяснять, что у него полетел генератор, система фильтрации пресной воды, да вдобавок не то с баллером, не то с пером руля какие-то проблемы и нужен хороший механик. Говорит Фрэнк громко, весь на взводе, сам похож на грушу с песком, внешне совершенно не совместим с красавицей яхтой. Я киваю, сочувствую, но отхожу от Фрэнка-груши подальше. Парни стоят против солнца, поэтому приходится щурить глаза и приставлять ладонь ко лбу, чтобы их рассмотреть. Один с медовыми волосами, красными шелушащимися щеками и бриошем вместо живота. Другой… У другого теплая шоколадная кожа, всего на полтона темнее, чем у меня. С ним я заговариваю на наших языках, но он не понимает, показывает на мою новую ману пальцем. Я поворачиваюсь вправо-влево, поигрываю мышцами, разглаживаю ткань на бедрах, объясняю: «Традиционная одежда. Ману». Глаза «шоколадки» мгновенно становятся мерзлыми, он бормочет «педик» и теряет ко мне интерес, а рыжий с ошкуренной солнцем кожей смеется: «Юбка! Вы ходите как бабы!» Ясно-понятно. Американские невежды. За «педика» не обидно, а вот за «бабу» и за «юбку»… Называю двойную цену, но капитан даже бровью не ведет. Видя его готовность отстегнуть, решаю добавить еще капельку дегтя. Спрашиваю, готовы ли они в порту предъявить результаты тестов на covid. — Зачем тесты? — давится капитан моим мстительным вопросом. — Обязательная процедура, решение Совета Старейшин, — хищно улыбаюсь я; денег хочется, но еще больше хочется смотреть на рожу рыжего, которая кривится и становится похожей на морду диснеевского Тома, который только что обнаружил очередную подлянку Джерри. — Если у вас нет тестов, я вынужден предупредить Управление здравоохранения. Завтра его представитель поднимется на борт с необходимым материалом. Часов в семь утра. Вас устроит? А пока придется бросить якорь в проливе. Я покажу место. *** Спозаранку в порту меня ждут невыспавшийся, но довольный Миллер и Мика — суровый медбрат. На подходе к яхте нас обдает тухлым морским запахом. Плохая примета. Фрэнк-груша топчется на палубе один. Глаза у него бегающие, руки дрожат и костяшки красные, как сырая поросячья печень. Он явно недавно ими приложился обо что-то твердое. Нос подозрительно распух, на рубашке красные пятна. — Что это? — басит Миллер, указывая тяжелым подбородком на темные подсохшие капли, которые загадочными линиями украшают палубу. Я перевожу вопрос. — Кровь, — сознается капитан, и на его лице застывает стоически бесстрастное выражение. — Нос расквасил, а у меня сосуды слабые, еле остановил кровотечение. — А ваши пассажиры? Где они? — За бортом. Сиганули в океан, — перевожу я невнятное бормотание Фрэнка. — Собрали что-то в свои рюкзаки и сиганули. Оба. Я пытался помешать, получил по носу. Сломали, кажется. Миллер после такого заявления открывает рот и тут же закрывает. Его лицо становится далеким и непроницаемым. Он свешивается, чтобы посмотреть за борт. Достает телефон, связывается с непосредственным начальством: «У нас ЧП». Ждет, когда непосредственное начальство свяжется с вышестоящим. Мика тем временем вправляет кэпу нос, проверяет зрачки на сотрясение, достает свои тесты и аккуратно ввинчивает палочку в многострадальную носоглотку Фрэнка. Мы курим и терпеливо дожидаемся катер с подмогой. В животах начинает урчать, но с этим уже ничего не поделаешь. Катер приходит после полудня, трое жандармов делают обстоятельный обыск, мне приходится всюду совать свой нос вместе с ними и переводить. Не находят ни телефонов, ни банковских карт, ни паспортов. Находят пистолет. Миллер закатывает глаза, связывается с судьей, получает ордер на задержание. Фрэнка-грушу сводят с красавицы яхты под белы рученьки до выяснения обстоятельств дела. По возвращении в порт я терпеливо жду оплаты моих непосильных трудов, но старикан Миллер про меня совершенно забывает, мечется между тремя ветвями нашей власти: королевской, республиканской и католической, согласует поиски потенциальных ковидников на нашей free-covid территории, потом мчится в аэропорт отправлять вещдок марки Browning на большую землю. Я все понимаю. Под руку не лезу. Сочтусь с Миллером завтра. «Завтра» для Миллера начинается в той же суматохе, в какой закончилось «вчера». Он смотрит сквозь меня, не замечая. Обиженный, я возвращаюсь в «Малючино» к рогаликам и вялому интернету. Вечером застаю Малью у телевизора. В новостях просят возможных свидетелей беспорядков на яхте обратиться в жандармерию, а добровольцев, готовых принять участие в поисках ускользнувших от пограничного и санитарного контроля американцев, записываться на первом этаже королевского дворца в отряды патрулирования. Я присаживаюсь рядом с сестренкой, отдаю ей коробочку с прихваченным в «Малючино» съестным, пока она уплетает, жалуюсь на Миллера, на мой накрывшийся заработок, на судьбу. Сестра сочувственно засыпает в середине моих горестных стенаний. Что взять с тринадцатилетнего ребенка? На третий день Миллер отправляет меня встречать инспектора, вернее следователя, которого присылают с большой земли: — Побудешь при нем водителем и переводчиком. Оплата с индексацией. Доволен? Я не возражаю. Я доволен. Старый хрен все-таки не забыл про деньги и про то, что у меня несовершеннолетний ребенок на попечении. Шоферить и переводить при следователе всяко интересней и прибыльней, чем принимать заказы у подвыпивших преподавателей в «Малючино». Я встречаю этого инспектора в аэропорту с картонкой, на которой черным фломастером написано «РАЙНЕР», вешаю на тощую шею подошедшего венок из гардений, рассматриваю человека, с которым мне предстоит пробыть бок о бок черт-те сколько дней, а может быть, и недель. Райнер тонкий и сухой, щелкни зажигалкой и загорится, усики над верхней губой у него похожи на след пивной пены, рот добродушный и широкий, глаза яркие, зеленые, но их он тут же прячет за «рейбанами». Ну и ладно. Разъединяю посланника закона с его чемоданом, гружу обоих в «Киа Пиканто» и везу в отель. Райнер не жалуется, что я сразу перехожу с ним на «ты», что ему некуда девать колени; ни ману, ни моя золотая пиратская серьга, ни мои внушительные формы его тоже нисколько не смущают. В пути до отеля он дружелюбно расспрашивает меня об острове, о затонувших американских самолетах, о безглазых угрях, о самой большой в Тихом океане каннибальской печи. Французский его звучит несколько экзотически, с налетом голландского, так говорят те, кто долго жил на Карибах. По дороге из отеля в управление я врубаю этническую музыку, и «Пиканто» начинает вибрировать. Жду реакции. Райнер не прижимает ладони к ушам, не защищается от атакующих его боевых криков и женских завываний. Терпеливый. Он начинает мне нравиться. Мы сработаемся. Миллер и полковник Жизель встречают на пороге, вешают на Райнера еще пару венков, ведут его, согбенного под тяжестью нашей флоры, в общую и единственную рабочую комнату. Я сквозняком втягиваюсь за ними, присаживаюсь у городского телефона. Стул под моим весом жалобно скрипит и просит о снисхождении, Миллер косится и делает знаки бровями, чтобы я убирался восвояси. Я в ответ делаю вид, что мне жизненно важно позвонить, поднимаю трубку, а сам запускаю процесс наблюдения. Смотрю, как Райнер, пожав Миллеру и Жизель руки, достает из портфеля бумажки с печатями экспертизы, потом браунинг в пакете, после этого быстро и ловко отделывается и от местного начальства, и от тяжелых венков, усаживается за приготовленный для него стол, крутит в руках запечатанный в полиэтилен пистолет, открывает казенные папки, в объятиях которых пухнут показания, бортовой журнал, заявления жандармов и понятых, то есть меня и Мики, протоколы обыска… Сплошная канцелярщина, аж зубы сводит. Зато замечаю, что ноготки у Райнера ухоженные, как у женщины. Проходит час. Потом второй. Кто-то шумно выходит курить, кто-то дымно возвращается обратно, кто-то перекрикивается друг с другом — все заняты своим делом. Только я еле сдерживаю зевоту, а Райнер, не замечая движения и шума вокруг, все фоткает казенным айфоном строчки показаний и что-то быстро набирает в текстовом приложении. Ну что ж. Следователь приятно одержим работой, а это сулит мне не только положенный договором заработок, но и сверхурочные. Темнеет, в комнате остается все меньше народа, кто-то выезжает на вызовы, кто-то на патрулирование. Я включаю лампы на пустых столах и еще одну, полудохлую, в коридоре. Звоню тете, чтобы она приходила ночевать и присмотрела за Мальей. Хотя сестра и привыкла, что я работаю допоздна, в этот раз мне кажется, что «допоздна» может стать синонимом «до заутренней мессы». Закончив с документами, Райнер окидывает острым взглядом кабинет. Я понимающе улыбаюсь: — Сейфа нет, пистолет и протоколы можно оставить в столе. Видишь, на ящике написано крупными буквами: «EVIDENCE». Вещдоки. Да никто не возьмет. Тут все свои. Райнер давится чем-то похожим на «так не положено», но воспитание и уважение к аборигенам не позволяет ему вспылить, он коротко кивает: «Хорошо, что ты остался». И зовет меня разговаривать с капитаном в изолятор временного заключения. Я сглатываю: — Может, через дверь? Масок нам еще не завезли, а тесты Фрэнка странные. Первый положительный. Второй отрицательный. Третий отрицательный. — Третий отрицательный. Заходим. «А первый-то положительный», — сетую. Вдруг там Мика намухлевал что-то в своей лаборатории? Но отказываться — потерять заработок. Переступаю порожек так, словно собираюсь нырять с акулами. Фрэнк-груша присутствует в помещении телом, но не душой. Душа его блуждает где-то далеко. Райнер это тоже замечает и начинает говорить тяжелым ровным голосом, как говорят психотерапевты. Я стараюсь соответствовать. На все вопросы Фрэнк отвечает путано: божится, что его пассажиры спрыгнули сами, что-то сумбурно, но зло рассказывает про немецкого гуру, с которым познакомились на Гавайях и к которому вез пассажиров и груз на Бора-Бора. Что-то там мычит неразборчиво про испытание божье, отделение зерен от плевел, про то, что тесты и лаборатории суть Зверь, посланный Дьяволом, и все, кто причастен к новым медицинским порядкам — слуги его. Я очень напрягаюсь с переводом всей этой истории, переспрашиваю по три раза, чтобы не наплести околесицы. Перевожу последнюю фразу: — Немец заплатил за все. Эти двое были его адептами. Сопровождали груз. — Библии? — устало спрашивает Райнер. — Библии, будь они неладны, — отвечает Фрэнк. Видел я эти библии. Тяжелые, отпечатанные на дорогой бумаге. Жандармы вскрыли ящики в трюме и перебрали святые книги все до последней. Ничего особенного, кроме одного: все книги отпечатаны на Гавайях на бумаге, очень похожей на денежную — вся в разводах, шуршит, почти не мнется. Когда Райнер заканчивает беседу, которую и допросом-то не назовешь, во всем управлении остаемся только мы и термиты. Райнер закрывает дверь на хлипкий замок, вышагивает своими цапельными ногами в усталых ботинках к «Пиканто», я, голодный и злой, везу его в «Малючино». В машине теперь пахнет не гардениями, а мускусом и кошачьим кормом. По моему опыту, так пахнут одинокие мужчины. В «Малючино», после того как свиная отбивная и три пол-литра пива сглаживают усталость, я спрашиваю без обиняков: — А кошку свою ты куда дел? — Кота. Отдал сослуживице, — ничуть не смутившись отвечает Райнер. — Еще вопросы? Давай. Лучше сразу все выяснить. Киваю. — Про тебя я уже все выяснил. Друзей нет, одни сослуживцы. Про личную жизнь и спрашивать не стоит. Поэтому спрошу о другом. Думаешь, американцы мертвы и Фрэнк убийца? Райнер косится на меня, прикидывает, наверно, насколько я трепло и стоит ли со мной говорить серьезно, но если не доверять мне, то кому? Отхлебнув из кружки, отвечает: — Это маловероятно. «Браунинг», по данным экспертизы, не стрелял. Да и какой мотив у Фрэнка для убийства? Два здоровых молодца, под сто кило каждый, прыгнули с яхты в двухстах метрах от ближайшего островка. С чего им быть мертвыми? А вот почему они прыгнули — это понять важно. Надо проверить показания капитана. Завтра свяжемся с сыскной бригадой. Если информация с Бора-Бора подтвердится, американца будем отпускать. А попрыгунчиков — искать. Вот оно как. Надо думать, что Райнер прав. Вряд ли двух детин столкнули за борт или заставили спрыгнуть под дулом пистолета, даже если этот пистолет был сжат в мохнатой лапе Фрэнка-груши. Хотя Фрэнк мог их опоить или отравить. Но он мог это сделать и вдалеке от людей на большой воде. Зачем избавляться от пассажиров, зная, что утром на борт поднимутся свидетели? Я заказываю Яну еще одно пиво. Может быть, оболтусы и правда собрали вещички и исполнили прыжок солдатиком во имя какого-то там гуру? Жесть. Зажмуриваюсь и трясу головой, чтобы прогнать из нее сектантскую чушь, и вдруг для меня становится совершенно ясно, что Фрэнк-груша темнит: — Райнер! — Выдыхаю пузырьки пива. — Ты карту видел? Где Гавайи и где Бора-Бора! И где наш остров! Мы совсем в другой стороне, начальник! Что Фрэнк тут забыл со своим ценным грузом? — Ему надо было починиться, пополнить запасы, на Самоа обслуживание намного дороже и карантин. Четырнадцать дней на карантине не хотел сидеть. А тут остров крохотный, режим свободный. Думал, проскочат и время сэкономят. Логично? — Логично, — снова киваю я, и мы переходим на ром. Потому что он как музыка. Помогает открыть глаза, помогает разобраться в запутанном. Делает все ярче. Если уметь пить, конечно, и не останавливаться после первой бутылки. Я и не останавливаюсь, пью чистый со льдом, Райнер щедро разбавляет градус кокосовым молоком — только портит. К полуночи хихикает, из-за жаркого и мокрого климата в нем просыпается склонность к безобразиям, он поворачивает туда-сюда мою голову, держась за подбородок, спрашивает, почему не растет щетина, и трогает золотую пиратскую серьгу. На лице у него выражение, какое бывает у детей, которые наконец получили заветную игрушку. Не замечаю, как высказываю вслух: — Ты отправился сначала служить на Карибы, потому что тебе тоже нравятся пираты? Глаза Райнера вспыхивают зелеными прожекторами, а я продолжаю: — Фрэнк тоже пират. Хитрожопый. Не хотел он останавливаться на Самоа. Если бы хотел, то сохранились бы записи переговоров с береговой охраной. Где они? Их нет! Если с Самоа он решил идти к нам, то должны остаться записи запросов о погоде и течениях. Где они? Их нет! И записей в бортовом журнале за три последних дня тоже нет. Где страницы? Вырваны! Фрэнк весь пропах враньем, как машинным маслом. Миллер, между прочим, понажимал на кнопочки в кокпите. Там нет связи. Вырублена. И интернет-навигатор не работает. — С каких пор? — шершавым от рома голосом спрашивает Райнер. — А вот ты Фрэнка и спроси! Уже не знаю в каком часу ночи или утра я доставляю задумчивого Райнера в отель, вталкиваю в комнату со словами: — Фрэнк морочит нам голову, он держал этих американских ребят в заложниках. Гуру богатый, Фрэнк хотел от него денег. А пацаны показали ему «фак» и сбежали при первой возможности. Фрэнк — козел! После этой пламенной речи я отключаюсь. Когда открываю глаза — уже светло, во рту у меня помойка, а Райнер щупает своими быстрыми пальцами-щепками мою шею. На минуту мне кажется, что он это делает, чтобы начать расстегивать рубашку. Я замираю в предвкушении, но Райнер находит пульс и начинает шевелить губами. Считает. Думает, что ром может меня убить? Говорю «Бу», и он резко отскакивает в другой угол дивана. Я бью себя по щекам, проверяю чистоту сантехнического фарфора и еду домой переодеваться. Малья встречает меня в дверях, страшно и обиженно молчит, но все понимает и варит кофе. У меня золотая сестра. Поцеловав ее в лоб, надеюсь, что мои заработки смогут однажды купить ей счастье. В десять утра мы с Райнером почти свежие и почти смиренно принявшие жизнь такой, какой она выпала на нашу долю с жестокого похмелья, входим в изолятор, чтобы снова говорить с Фрэнком. Райнер, как и я, теперь уверен, что все самое главное в этом деле записано на несохранившихся трех страницах, вырванных из бортового журнала. Капитан охотно называет нам имена спрыгнувших за борт детин, но дальше этого дело не продвигается. Фрэнк упирается и извивается, как марлин на крючке, и клянется, что ничего из бортового журнала не удалял. Райнер слушает, переспрашивает, но уже другими словами, еще раз переспрашивает, пытаясь запутать Фрэнка. У меня аж во рту пересыхает от количества произносимых в минуту слов. Фрэнк не поддается, внезапно требует адвоката. Это конец. Райнер сжимает и разжимает кулаки, подозреваю, в этот момент он преодолевает желание бросить в американца что-нибудь этакое и не промахнуться. Потом Райнер официально уведомляет Фрэнка, что на острове адвокатов нет — я подтверждаю этот факт уверенным кивком: чего нет того нет, — но что таковой будет предоставлен, прилетит с большой земли, возможно со следующим рейсом. Теперь для Райнера и речи быть не может о том, чтобы выпустить кэпа на свободу. Выйдя из изолятора, Райнер разворачивает кипучую деятельность. Делает запрос в Тихоокеанский информационный центр, чтобы получить записи переговоров капитана. Я перевожу. Связывается с бригадой следователей на Таити, просит их разыскать на Бора-Бора немецкого гуру. Тут мне переводить нечего. Но я слушаю, как Райнер убеждает тамошнего сержанта поторопиться. Впустую. На Таити у жандармов другие приоритеты. Вешая трубку, Райнер спрашивает, есть ли у меня фейсбук — у него самого, оказывается, нет, и вообще в соцсетях следователь не светится — и просит прошерстить: — Может быть, ты их там найдешь, — кладет рядом со мной записочку с именами. — Как будто я и так их не запомнил, — ворчу я. И нахожу. Вот они — рыжий и «шоколадка». Один — студент-физик. Другой — инженер-химик. Ничего себе профессии! Ох, не просто так они сиганули с яхты. Тесты на covid — это всего лишь предлог. Террористы. Наверняка террористы. Я показываю найденные странички Райнеру. Он кивает и строчит запрос в консульство США на Таити, просит подтвердить личности и гражданство двоих прыгунцов. Я перевожу уже в темноте. Говорю: — Пора домой. Всех дел все равно не переделать. И меня сестра ждет. Ей тринадцать. Мне надо хотя бы изредка проводить с ней вечера. Райнер слушает меня так, словно пробует примерить на себя чужую, но понравившуюся шляпу, потом кивает. Следующие несколько дней похожи на пустые ведра. Таити не отвечает — там Благовещенье, потом День Независимости, потом выходные, потом всех распускают по домам, чтобы предотвратить эпидемию, в жандармерии остается только секретарь и автоответчик. Тихоокеанский центр присылает автоматическое уведомление о том, что наш запрос обрабатывается. Консульство игнорирует нас всеми способами. Свидетелей ссоры или каких-либо инцидентов на яхте не находится. «Прыгунцов» не находится тоже. Из плохих новостей — находится адвокат для Фрэнка, грозится приехать немедленно, но у «Эр Кален» ломается самолет. Все не слава богу. Начавшаяся в Европе и Америке эпидемия затягивает расследование в мертвую петлю: службы работают в «спящем» режиме, запросы пропадают, телефоны звонят в пустоте офисных помещений. Зато становится почти традицией, что Райнер приходит к нам на ужин. Малья готовит бутерброды, после них с подростковой жизнерадостной черствостью сажает нас играть с ней в бинго. Райнер не сбегает и не сопротивляется. Зевает, но делает вид, что ему интересно. За это я ему благодарен. В субботу начинаются пессимистические дожди. Райнер им сопротивляется и свято верит, что у нас вот-вот что-то проклюнется. Что мы на пороге решения загадки. Делает запрос в центр изготовления банковских карт, чтобы проверить, использовали ли американцы на нашем острове свои кредитки. Я не мешаю Райнеру верить в успех и даже начинаю верить сам. Чтобы приблизить желанный день, рыскаю по острову и всматриваюсь в каждого. Тетка и Малья рассуждают так: они выплыли, с кем-то связались по телефону, затаились. Наверняка где-то есть скрытые сектанты с Таити. «А может, они загримировались и ходят среди нас как призраки. Разносят какой-то невероятно опасный и страшный вариант covid, — мечтательно тянет Малья, явно воображая закрытие школ и долгие каникулы. — А иначе зачем они прыгнули. Так?» Я вспоминаю итальянского марафонца, который заразил весь Милан, и решаю внести свой вклад в расследование. Отправляюсь к бабке со стороны отца, прошу ее поработать на парапсихической волне. Бабка, перебрав четки, утверждает, что Господь посылает ей видение подводной лодки, которая забрала американцев. «Искать их не надо», — говорю я Райнеру и рассказываю почему. Тот смотрит на меня со смешанным выражением жалости и интереса — мне хочется провалиться сквозь землю под его взглядом. В качестве компенсации за бабку и подлодку вечером привожу ему мази домашнего производства. От комаров. А то он вечно ходит покусанный да невыспавшийся, потому что москиты давно адаптировались ко всем промышленным ядам и спреям и взобрались на вершину пищевой цепочки. Райнер отчего-то принимает мази за духи, но все равно благодарит. На следующее утро пахнет всеми тремя одновременно и выглядит выспавшимся. На радостях еду в «Малючино» за едой «на вынос», потом в супермаркет — за бутылочным пивом. Краем глаза замечаю, как кто-то заходит и складывает зонт, с которого на цементный пол проливаются потоки уличного дождя. Оглядываюсь. Шоколадка! Точно он! Тот же самый нос, и уши торчат. Забегаю вперед, смотрю в плоское лицо с угольками глаз. Обознался. Это новый учитель математики. На следующий день у банкомата вижу «рыжего». Волосы цвета правильно прожаренного бекона, живот бриошиком, вопросительный знак вместо спины. Нагоняю, делаю вид, что мне тоже надо денег с карты. Фоткаю и посылаю Райнеру. Миллер и Мика подтверждают, что видели такого на яхте. Еду за ним следом на своей «Пиканто». Записываю адрес. Райнер отправляет по адресу жандармов. — Взяли? — первым делом спрашиваю, когда он мостится на переднем сиденье: — Это был повар префекта. Недавно на острове. У вас что, все белые на одно лицо? Я чувствую, как он расстроен и раздосадован. Винит меня. Но я-то тут причем! Неожиданно для самого себя повышаю голос: — Я ведь для тебя стараюсь! — И понимаю, что получается скорее плаксиво, чем грубо, но уже не могу остановиться. — Я, между прочим, только тобой и занимаюсь! Никакой личной жизни! «Прости», — сухо отвечает Райнер, и его губы упрямо поджимаются. Он прикрывает ладонью глаза и больше ни слова не произносит до самого отеля. Выходит из машины, скупо бросив «до понедельника». Ах вот оно значит как. Мне хочется запустить ключами ему в спину, пусть сам себя возит и сам себе переводит. Но я только хлопаю дверцей «Пиканто» и иду домой пешком. Пусть через весь остров, пусть завтра утром мне будет хуже, но сейчас мне надо проветрить голову. Липкий от дождя вечер сменяется душной и влажной ночью. У озера я замечаю двух белых сов. Плохо. По нашему поверью, в сов превращаются души неупокоенных мертвецов. Мне становится как-то тоскливо. Начинается еще одна неделя. Дожди не прекращаются ни на день, и их настрой вгоняет Райнера в депрессию. Он не бреется, и от него теперь пахнет только одной из трех волшебных мазей. Его ногти давно утратили холеность, большинство из них обгрызено. — У нас депрессию лечат рыбалкой, — ляпаю я не подумав. Райнер поднимает на меня свои зеленые глаза, но ответить не успевает. Звонит Миллер. Орет в телефон так, что даже мне слышно: — Нашли! У северного острова. Случайно совершенно! Сети закинули по какому-то наитию на авось и вот… Фрагменты челюсти нашли. С пломбами! И рюкзак. Не открывали сами. Сейчас все привезем. Надо же! Добровольцы, которые делали рейды вдоль островков и за две прошлые недели вытащили ружье старого Таэлэ, которое тот утопил три года назад, кроссовки — все три на левую ногу, одна детская, — плавки всех цветов и размеров и больше ничего существенного — сегодня с уловом. По мере того, как Миллер рассказывает, Райнер преображается. Его спина становится прямой как палубная доска, руки оправляют воротничок и застегивают рубашку на все пуговицы. Когда Миллер отключается, Райнер убирает все со своего стола и говорит: — Подождем. Подмигиваю ему: «Говорил же, что у нас рыбалка — лучшее средство от депрессии». И мы начинаем ждать. Миллер звонит опять, потому что они попадают в отлив. Потом звонит объяснить, что заскочил с ребятами перекусить — маковой росинки во рту с утра не было. В сумерках я оставляю Райнера с одной включенной лампой, еду за уловом сам, выпиваю с ребятами и Миллером по одной для порядка, перекидываюсь парой-тройкой новостей, выпиваю на дорожку. Когда захожу в управление, Райнер спит лицом на столешнице, подложив под лоб ладони. Не дождался. Его двухтоновое посапывание похоже на дыхание кита. Мне не хочется его будить, но надо. Трясу за тощее плечо. Он отнимает от сложенных перед собой рук лицо — зеленые глаза заспанные, под ними синяки, на небритых скулах залегли тени. Улыбаюсь, думаю про себя: «Живописно». Протягиваю водонепроницаемую заплечную сумку. Райнер улыбается в ответ впервые за эти несколько дней. Начинает разбирать содержимое. В рюкзаке паспорта обоих американцев, аккуратно завернутые в целлофан, телефоны, кредитки, наличка. Райнер все тщательно перебирает, описывает, снова перебирает, складывает в стол, достает распечатку, сует мне со словами: — Пока ты ездил, пришел ответ на запрос о кредитках и валюте. Доллары никто на острове не менял. Американскими кредитками — не пользовался. Если бы у американцев тут были знакомые, мы бы их уже давно нашли. Больше четырех недель на одной рыбе? Без пресной воды? Вряд ли они выжили. Как думаешь? И тогда я рассказываю ему про белых сов. Добавляю: — А что если Фрэнк соврал нам про время прыжка? А что если они прыгнули не утром, а ночью? В отлив. Слишком сильное течение могло унести их в желоб Тонга. Оттуда не выплывают. Райнер обдумывает мои слова и говорит с тщательно скрываемой грустью: «Значит, трупов мы не найдем. — И дальше почти без перехода: — Давно я не был у твоей сестры в гостях. Думаешь, она будет мне рада? Мы успеем сыграть в бинго?» — При условии, что останешься ночевать и мы хорошо выпьем. Утром я завожу Райнера в отель переодеться. К девяти у него уже готов повторный запрос в консульство с приложением копий паспортов — у меня даже не вызывает удивления, что оба паспорта просрочены. Я все перевожу и отправляю электронной почтой на Таити. Потом Райнер смотрит на часы, хмурится, просит: — На почту еще успеваем. Пока я буду отправлять челюсть на экспертизу, попробуй в фейсбуке найти родню, хоть кого-то. После обеда Райнер отправляется в большой светлый кабинет префекта с отчетом. Берет меня с собой. Перед префектом говорит со страстью, которую в нем трудно заподозрить. Префект сначала слушает со скучающим лицом кладбищенского сторожа, потом проникается вопросом, собирается сам звонить американскому консулу, начинает планировать заупокойную службу в соборе, видит себя во всех новостях на всех каналах, прикидывает, какие знаки отличия получит после этого громкого дела… Райнер с трудом успевает его притормозить. «Давайте, — говорит, — сначала экспертизу дождемся. Неделя ничего не решит». Пустые дни сменяются днями ожидания. Ждем результатов, ждем адвоката, ждем ответа с Бора-Бора, ответа из Тихоокеанского информационного центра. Атмосфера незаметно накаляется. Распоряжение генерала национальной жандармерии Таити о срочной отправке библий в ашрам на Бора-Бора делает ее взрывоопасной. Доходит до того, что Райнер будит меня посреди ночи: «срочно приезжай». Встречает внизу, но вид у него такой потерянный, что я сплетаю пальцы, чтобы не дать рукам совершить с ним что-нибудь неподобающее. Тупо спрашиваю: — Случилось что? — Капитан… — голос у Райнера дрожит и срывается. — Попытка самоубийства. Дежурный вовремя успел. Мы едем в госпиталь, но нас не пускают, сидим в приемном покое до утра, пока доктор не выставляет нас вон. Но это только первый сюрприз коварной реальности. Утром нас ждет еще один. Приходят результаты с большой земли. Челюсть оказывается свиной, откуда там пломбы — никто не понимает. — …мать… — говорит Райнер с понятным мне смысловым значением и рвет написанное на официальном бланке префектуры письма. Одно консулу, другое генералу с отказом отправлять библии. Миллер готовит отправку священной литературы ближайшим рейсом через Новую Зеландию. Я, чтобы хоть как-то подбодрить Райнера, погружаюсь в мутные потоки фейсбука. Удача! Нахожу мать «шоколадки», которая начинает бить тревогу по поводу долгого молчания ее сына. По перекрестным ссылкам отыскиваю отца «рыжего» — тот все еще постит фотографии с Гавайев. Райнер просит меня написать обоим. И тот и другая воспринимают наш призыв к сотрудничеству как шутку лягушатников, фейсбук блокирует мою страничку. Райнер морщится, словно надкусил лайм. Тихоокеанский информационный центр не может выслать по нашему запросу никаких записей переговоров с яхтой Фрэнка. Вернее, почти никаких. Оказывается, интернет-навигатор и спутниковая связь не работали с самого момента их отплытия с Гавайев. Восстановить маршрут невозможно. Но перед самым отплытием гуру передал Фрэнку и его пассажирам: «Нас ведет Бог! И он никому не даст нас остановить!» Адвокат так и не прилетает, но хотя бы знакомится с материалами дела и приступает к ведению клиента по телефону с большой земли, настаивает на том, что против Фрэнка нет никаких улик кроме трех вырванных страничек бортового журнала. Райнер понимает, что не может держать Фрэнка на острове вечно. Кроме того, выясняется, что Фрэнк страдает депрессиями и еще какой-то неизлечимой херней. Адвокат разрешает нам навестить капитана в госпитале. Он уже вне опасности, не напичкан транквилизаторами и, по словам доктора, абсолютно вменяем. Входим в палату. Меня поражает, что за это время из боксерской груши Фрэнк превратился в жалкие человеческие обломки. — Сожалею, — говорит Райнер. Услышав его голос, Фрэнк начинает рыдать. Размазывает слезы по бороде, похожей на клочки сена, застрявшие в изгороди его впалых щек. Признается, что купил у одной пожилой пары яхту, чтобы покончить с собой. Это казалось ему романтичным. Он даже выбрал место. Но яхта сломалась. Ее потому и продали, что она постоянно ломалась. Пришлось встать в доки на Гавайях. Там, в ожидании ремонта, он разговорился с немецким гуру о жизни, а особенно о смерти. Начал ему симпатизировать. Слово за слово, и гуру уговорил Фрэнка перед самоубийством доставить груз и пассажиров в его новый ашрам на Бора-Бора. Фрэнк согласился, в пути уже понял, что он и два американца совершенно несовместимы. — Они не давали мне покоя. Они понукали мной. Они заставляли останавливать яхту по три-четыре раза в день, чтобы учиться плавать. Сначала в одежде, потом с грузом. Заставляли меня держать хронометр и засекать время, словно я от их гуру получил деньги за прислуживание. Плавали на скорость и на выносливость. Иногда были в воде по нескольку часов. Ходили голые, пели ночью. Воняли. Я понял, что еще немного и сорвусь. Был готов удушить их вот этой рукой, — Фрэнк качает перед лицом Райнера волосатым крабом своей ладони, а я перевожу дыхание, чтобы начать переводить снова. — Собирался ссадить их. Сначала на Самоа. Но они связались с гуру, и он велел им высадиться тут у вас и ждать его распоряжений. Я решил, что если они не сойдут на берег, я их убью. — Понятно, Фрэнк. Надо было все нам рассказать раньше. Но бортовой журнал… — Я туда записывал все, о чем думал. Там был подробный план, как бы я убил… Надо было и журнал сжечь. Пепел в море никому не нужен. — Фрэнк, ты сказал, что они прыгнули утром, когда увидели нашу лодку… — Да? Нет! Они прыгнули, когда было темно. Не скажу точно, в котором часу. В три или в четыре утра. Ругались, вот я и проснулся. Не могли поделить между собой, кто что положит в рюкзаки. Я попытался их остановить. Сказал, что это безумие. Негр ударил меня. — Хорошо, Фрэнк. Выздоравливай. Больше мы тебя задерживать не будем. Собрав все факты воедино, Райнер звонит на Таити. На этот раз его соединяют с консулом. «Что?» — Слышу я на том конце командный голос, который продирается через жужжание громкой связи. Мне легко представить, как в этот момент холеное лицо американского консула вытягивается так, словно он размешал во флипе тухлое яйцо. Потом повисает молчание такой густоты и интенсивности, что давит на виски. Потом консул говорит уже спокойно и высокомерно: — У вас нет никаких доказательств смерти американских граждан. Они остаются без вести пропавшими. Это их право. Американское правительство не вмешивается в частную жизнь. — Утонули студенты, американские студенты. Это чьи-то дети! Вы должны позаботиться о формальностях! Вы должны… — почти кричит Райнер в телефон, но на том конце дают отбой. Рука Райнера, все еще сжимающая изложенные на бумаге детали дела, дрожит, но зеленые глаза становятся твердыми, как осколки надгробной плиты. Людей с такими глазами поискать надо. «Они должны что-то сделать, — говорит мне Райнер. — Позаботиться о своих гражданах. Они должны». Я киваю. В этот момент я готов сделать что угодно, лишь бы Райнер успокоился, потому что его нервозность передается мне как заряд с беспроводного девайса. Писать каждый день запросы? Хорошо. Написать послу в Париже? Без проблем. Писать официальный запрос в Конгресс? Да запросто! И пишу. Когда американское посольство в Париже наконец реагирует, у Райнера дело сразу же отбирают. Оно приобретает красивое название и международный душок. В сторону Райнера руководство небрежно швыряет благодарность с занесением, как грош в кружку нищего. Я возмущаюсь, Райнер не подыгрывает. Его сухое тело становится еще более сухим. Зелень в глазах вянет. Он приходит попрощаться с Мальей, потом я везу его в аэропорт. Мы молчим всю дорогу, но молчание это насыщено эмоциями и взглядами. Мне хочется, чтобы он остался, хочется поработать с ним подольше, сказать что-то хорошее. Вот только что? Говорю: — Твой кот будет рад тебя видеть, — и добавляю, почесав затылок, — до Бора-Бора мы так и не дозвонились. Райнер вдруг смеется, и злая решимость приоткрывает щелочку в его выцветших глазах. Я так понимаю, что дело это он от себя не отпустит. Когда самолет улетает, я смотрю ему вслед и кажусь самому себе самым одиноким мужиком на этом затерянном в Тихом океане булыжнике. Постояв еще немного, засовываю себя и свои сожаления в «Пиканто». Куда бы поехать? Может, в «Малючино»? Отполировать там бутылку польской водки? Понимаю, что мне алкоголь на дух не нужен. Хочу запаха мускуса и кошачьего корма. Еду домой и играю с Мальей в бинго. Словно Райнер и не уезжал. — А мне нравилось, когда вы были с Райнером, — засыпая, бормочет Малья. — Втроем было весело. *** Фрэнк не чинит яхту, он выставляет ее на продажу, собирается самолетом вернуться в свой Сиэтл. «Тартан» за какие-то смешные деньги тревожит во мне мою детскую несбывшуюся мечту стать пиратом. Но даже смешных денег у меня нет. Зато у меня есть номер Райнера и умелые руки. Я звоню ему, излагаю свой план, клянусь мамой, что смогу починить «Тартан». — У тебя все равно одни сослуживцы. Скукотища. И дело «прыгунцов» не дает тебе спать. Верно? Скоро Малья уедет в колледж на большую землю, и я ей буду уже не так нужен. Возьмешь отпуск, возьмешь кота, и сможем отправиться хоть на Таити потрясти гуру, хоть на Гавайи разузнать про типографию Зверя и эти странные библии. Кота будем кормить свежей рыбой, а ты отрастишь бороду, будешь процеживать через нее океанские шторма. Проколем тебе ухо… Он долго молчит, потом вешает трубку. Но я не отчаиваюсь. Думаю, что ситуация небезнадежна. Думаю, что он перезвонит, когда посмотрит видосики про то, как хорошо котам живется на яхтах, и когда у него накопится критическая масса идей о том, как растрясти гуру на показания. Он согласится. А если не перезвонит, я полечу к нему и уговорю. Как я уговорил Фрэнка подождать с продажей. Чувствую, что смогу быть очень убедительным.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.