бумажные фениксы

Олег помнит маму лишь мелкими урывками. Они как изображение, что появляется двадцать пятым кадром на экране старенького телевизора после помех, а потом белый шум вновь заполняет сознание, вытесняя не только мысли о матери, но и все размышления в целом. Если честно, мальчик даже имени её не знает. Просто мама. Всё, что ему известно сейчас, так это то, что её больше нет. Волков привык жить без отца, который по какой-то причине оставил их. Тогда Олегу было всего два года. Его мать казалась настоящим героем, когда они остались вдвоём, женщина работала не покладая рук и успевала уделять внимание сыну. Олег привыкнет жить без матери. Сейчас вокруг мальчика много разных людей, которых он видит в первый раз. Они о чём-то галдят, как стаи птиц в начале апреля. Маленький ребёнок даже слова разобрать не может. Их голоса смешиваются в один поток, как мощный напор воды в каком-нибудь водопаде. Он лишь пытается уцепиться взглядом за кого-нибудь, смотря на них снизу вверх, будто в этом может найти спасение. Его глазки всё ещё горят, всё ещё заполнены маленькими искорками, словно это осколки от тысячи комет, что собрались в чёрных зрачках Олега. — Малыш, — одна миловидная девушка из толпы говорящих обращаться к мальчику, и фокусом его внимания становится только она, ограничивая посторонние звуки. — Ты можешь зайти внутрь. Там есть другие детки и игрушки, — её мягкий тон словно перьевая подушка, в которой тонет голова, защищая от внешних угроз, подобно щиту. — Пойдем, я тебе покажу где ты будешь жить, — девушка берёт его за руку, несильно сжимая, и ведёт мальчика за собой. Олег как марионетка или мягкая податливая кукла — не сопротивляется и молча идёт по светлым коридорам, которые были разрисованы разными цветами и героями из советских мультфильмов. Любимые персонажи греют глаз и душу, не давая очередной истерике подскочить к горлу, что вырывалась с слезами наружу. Но, кажется, у Олега закончились все слёзы, когда его везли сюда. Поэтому сейчас слёзные железы восстанавливают жидкость, чтобы ночью выплеснуть вновь. Ладонь девушки приятно тёплая и гладкая, но она совсем не похожа на мамину. У неё были сухие и всегда уставшие руки от нескончаемой работы, после которой она забирала Олега из детского сада и слабо царапала ладонь мальчика своими ссадинами на руках, когда держала его ладонь в своей. А ещё руки матери были всегда холодными. Но они грели лучше любой грелки или чашки любимого чая. Потому что эти руки были родными. Коридор кажется таким длинным, что в какой-то момент у Олега проскальзывает мысль, что он бесконечный, нескончаемый. Звук каблуков женщины и собственные шаги звучат слишком громко, неприятно ударяя по ушам и разрывая тонкие нити тишины. Через некоторое время мальчик улавливает краем уха детские голоса и смех. Это напоминает ему о том, как мама водила его по утрам в детский сад, который Олег не любил всем сердцем. Вспоминает, как заходил в группу к остальным детям, что заливисто смеялись и играли все вместе, пока маленький Волков сидел совсем один, где-то на стульчике с игрушечной машинкой в крохотных ручках. Поэтому и это место не вызывает у него ни капли доверия и желания находиться здесь. Вдруг он и тут будет совсем один? Вдруг у него не будет даже игрушек? По какой-то причине, запас слёз восстановился слишком быстро. Нижняя губа Олега заметно затряслась, а мутная, стеклянная пелена расстелилась перед глазами. Хрустальные капли мелкими дорожками опускаются вниз, разбиваясь о светлый свитер мальчика, оставляя на нём идеально ровные, мокрые кружки. А после следуют частые всхлипы, что с каждой секундой становятся всё громче, долетая до девушки. — Эй, Малыш, ну ты чего? — она останавливается сразу, обеспокоено гуляя взглядом по маленькому личику, что в миг наливается красным румянцем и слегка блестит от мокрых дорожек и тусклого света из небольших окон с металлическими решётками, точно в тюрьме. — Почему ты плачешь? — девушка садится на корточки прямо перед Олегом и берёт его вторую руку в свою, вновь сжимая несильно. — Мне страшно, — шепчет мальчик, заикаясь и непроизвольно шмыгая крохотным носом. — Я не хочу туда. Я там буду один. Совсем один и без мамы, — слёзы с новой силой, с новой волной хлынули из глаз, стекая по щекам и открытой шее. Они, словно ядовитые, кололи и обжигали кожу ребёнка. — С чего ты взял, что будешь совсем один? — девушка вопросительно склонила голову вбок. Её голос стал ещё мягче, чем до этого, от чего Олег перестал всхлипывать, внимательно слушая и рассматривая молодую девушку. — Там очень много добрых ребят твоего возраста. Тебе все будут рады, честно, — она заглядывает в его туманные глаза, что до сих пор наполнены стеклом, нежно поглаживая его ладошки большими пальцами. — Ты мне веришь? — Олег медленно кивает, в очередной раз шмыгая носом. — Ты такой большой, сколько тебе годиков? — хоть и девушка прекрасно знает его возраст, она всё равно спрашивает, потому что этот вопрос может отвлечь ребёнка и дать ему возможность почувствовать себя чуть более значимым, будто человеку напротив он искренне интересен. — Пять с половиной, — он вынимает одну руку из тёплой хватки, натягивая рукава свитера и вытирая солёную жидкость с лица. — Ого, какой взрослый, — наигранно удивляется она, но Олег воспринимает её эмоцию за чистую монету. Через пару секунд мелкие и редкие капли дождя начинают стучать по стеклянному окну, рефлекторно привлекая внимание обоих. — Смотри, там пошёл дождик. И солнышка нет, — девушка замолкает, а после паузы продолжает с широкой улыбкой. — А не хочешь помочь солнышку? — Помочь солнышку? — переспрашивает он, не скрывая свой интерес. — Да, ты должен улыбнуться, потому что у тебя очень красивая и яркая улыбка, которая с лёгкостью заменит солнышко! — Олег улыбается. Возможно немного наигранно, дабы не разочаровать девушку. Но всё же. Это была красивая улыбка. — Вот так. Улыбка идёт тебе гораздо больше, чем слёзки. И ещё. Если вдруг кто-то обидит тебя, то ты всегда можешь прийти ко мне. В любое время дня и ночи. — Правда? — Олег вскидывает бровки, раскрывая глаза шире, а через секунду его улыбка приобретает искренний окрас. — Правда-правда. Меня зовут Алиса Владимировна. Я чуть позже покажу где ты сможешь найти меня, хорошо? — мальчик активно кивает в ответ, снова вырывая свою ладонь, чтобы вытереть мокрые дорожки. Алиса поднимается и вновь ведёт Олега за собой по коридору к комнате с белоснежной дверью, которая отделяла их от других детей самого разного возраста. Мальчик дышит часто, стараясь не обращать внимания на то, что болит живот от волнения, которое до сих пор сопровождало его. Оно скручивало все органы внутри, словно наматывало на прочную пружину. Последнее окно было открыто и раздувало тонкие шторы. Из этого окна дул холодный ветер перемен. И кажется, что Олег простыл. Алиса открывает дверь, пропуская мальчика вперёд, а после закрывает её, громко хлопая, с целью привлечь внимание детей. Все казались такими весёлыми, словно на детском празднике. А у Олега глаза разбегаются и он не знает на что и на кого смотреть. Слишком много детей, слишком много игрушек, слишком много всего. Дети сидели небольшими группами по несколько человек, играя во что-то. Лишь один мальчик сидел в самом дальнем углу с плюшевой игрушкой, не общаясь ни с кем. И даже не смотря на это, он привлек внимание маленького Олега. Наверное потому что он узнал в этом мальчике себя. — Детки, здравствуйте. Знакомьтесь, это Олег, — Алиса говорит звонко, громко, чтобы даже тот мальчик в уголке услышал. Она рассказывает что-то ещё, но Олег её не слушает. Он свой взгляд прячет в ногах и не может понять, нравится ли ему здесь или нет. Душа словно поделилась на два материка. ; Ночь подбирается незаметно и слишком быстро, Олег даже моргнуть не успел. Он лежит на кровати, что ещё не смогла стать родной (да и вряд ли станет), смотря в белоснежный потолок, что в сумраке кажется тёмно-серым, словно окутан пеплом. Просторную спальню освещает лишь свет полной луны и большой уличный фонарь за окном. Тени ложатся в комнате изрезанными лентами и медленно крадутся по кроватям. За день с мальчиком так никто и не заговорил, никто не познакомился и никто не предложил дружить. Всё как Олег и думал. Неужели Алиса обманула его? Олег натягивает одеяло под горло, вслушиваясь в каждый шорох, каждый звук, что прячется в тёмных уголках, как мухи в липкой паутине. Он слушает ровные вздохи мальчишек, что лежали рядом и беззаботно спали, и хотел спать так же. Хотел закрыть глазки, надеясь открыть их в объятиях родной мамы, а все сегодняшние события откажутся лишь дурным кошмаром. В животе зашевелились неприятные змеёныши — страх неизвестности. Страх чего-то, что сам Олег не знает. Страх темноты? Страх одиночества? Олег путается в своих мыслях, что бесконечным потоком крутятся в черепной коробке, но в итоге они превращаются в очередные слёзы, которые моментально бегут по щекам на перегонки. Он дышит чаще и рефлекторно всхлипывает. Старается это делать как можно тише, чтобы никого не разбудить и чтобы никто не услышал. — Ты чего, плачешь что ли? — мальчик, что лежал на соседней кровати, подскакивает к нему. В его голосе Олег услышал что-то вроде насмешки, но при этом в нём слышались нотки заботы. — Что-то болит? — Душа болит, — шёпотом отвечает Волков, стараясь не смотреть на мальчика. — Мама мне говорила, что когда хочется плакать — значит душа болит, — заключает он, вытирая ладонью влагу с лица. — У тебя есть мама? — спрашивает ребёнок с удивлением, вскидывая брови. — Мне говорили, что здесь живут только те, у кого нет мамы, — он садится на кровать Олега, стараясь рассмотреть его лицо в этом жутком полумраке. — Её больше нет, — переступая через высокую стену боли, говорит Олег и чувствует, что слёзы не перестают литься из глаз, словно чистый, горный родник. — Я теперь один, как в детском саду. — А давай я буду с тобой играть, и тогда ты не будешь один? — мальчик касается кончиками пальцев одеяла, чуть стягивая его с заплаканного лица. — Давай, — он вылезает из-под своего «убежища», пытаясь перекрыть каналы своей истерики. — Меня зовут Серёжа, — протягивает мальчику ладонь, как делают взрослые, когда приветствуют друг друга. — А ты Олег, да? — Да, — он кивает, скидывая последние слёзы на свою пижаму, пожимая руку Серёжи в ответ, пока в глазах зажигается новая маленькая вселенная, со своими звёздами и планетами. ; Олега толкает кто-то в плечо, когда небо за окном напоминало кровавые разводы, а ветер гасил пожарище рассвета, сметал последние звёзды одну за другой, слизывая остатки ночи. Серёжа стоял рядом, заправляя за собой кровать. Сейчас, в свете электрических ламп, Олег мог хорошо разглядеть его лицо, которое не кажется незнакомым. Картинка в голове мальчика сложилась быстро. Тут и гением не надо быть, чтобы понять, что тот самый одинокий мальчик в углу, которого он заметил в первую очередь, и был Серёжа. Его белая пижамная рубашка свисала с одного плечика, а длинные рукава путались меж тонких детских пальцев. Рыжие волосы торчали в разные стороны, напоминая птичье гнездо или же языки пламени. Олег потирает сонные глаза, поднимаясь с кровати и гуляя взглядом по комнате. Остальные мальчики уже встали, и как Серёжа, заправляли свои кровати. Олег тянет одеяло за края, накидывая на кровать, но оно образует складки и совсем не собирается ложиться ровно. — Доброе утро, — Серёжа разворачивается лицом к мальчику, когда одеяло и покрывало на его кровати лежали аккуратно. — Давай я помогу, это же просто, — он забирает одеяло из рук Олега и взмахивает им, ровно укладывая на постели. — Вот и всё, — чуть улыбается, демонстрируя беззубый ротик. — Спасибо, — Олег натягивает уголки губ в ответ. — Пошли, сейчас будет завтрак, — Серёжа хватает Олега за запястье и ведёт к выходу из комнаты, ловко огибая другие кровати. — Если всё скушаешь, то дадут конфетку. И Олег продолжает улыбаться, потому что Алиса не обманула. ; Первый месяц в детском доме длится мучительно долго. И всё это время Олег ждёт. Сам не знает чего, но ждёт. Будто вот-вот случится чудо, в которое верят все дети, что всё будет как в любимых мультиках и сказках, которые на ночь читает воспитательница. А играя с Серёжей, он надеется, что тот на самом деле окажется Питер Пеном и совсем скоро заберёт его с собой в «Неверленд». — Пока тебя тут не было, я был один, представляешь, — не к месту говорит Серёжа, когда игрушки наскучили, а молчать совсем не хочется. — А я боялся, что буду тут один, — Олег садится на стульчик рядом с Серёжей и говорит тихо, будто ребята рядом могли его услышать и смеяться над его страхом. — Теперь мы больше не будем одни, — он улыбается, показывая дёсны, на которых уже прорезались коренные зубы. — Давай пообещаем, что не оставим друг друга? — Серёжа протягивает ладонь с оттопыренным мизинцем. — А если нас заберут разные дяди и тёти? — вопросительно смотрит Олег, но протягивает руку в ответ. — Тогда мы будем ходить друг другу в гости или писать письма! — выкрикивает Серёжа, а после становится тише сразу же, когда чувствует на себе взгляды других детей. — Я уже почти научился писать, я и тебя научу. — Здорово, — смеясь, отвечает Олег, переплетая их мизинцы. — Обещаю не оставлять тебя. — И я обещаю не оставлять тебя. Олег ждал чудо. И, видимо, этим чудом оказался Серёжа. ; Серёжа ждёт Олега после школы возле калитки, а когда видит его на горизонте, то радостно подпрыгивает на месте несколько раз и машет рукой, чтобы тот его заметил. И Олег машет в ответ, быстрее направляясь к мальчишке. — Привет, как прошёл день? — перекрикивая шум улицы, спрашивает Серёжа, после того как Олег оказывается совсем рядом. — Неплохо, — Олег ярко улыбается и дышит часто. — Ничего интересного. А у тебя как? — А мы сегодня научились складывать бумажных журавлей, — радостно отвечает он, будто весь день ждал этого вопроса. — Но они мне напоминают фениксов. Хочешь я и тебя научу их складывать? — Бумажные фениксы? Конечно хочу, — Олег еле заметно подпрыгивает на месте, пару раз хлопая в ладоши. — Тогда пойдём скорее, я тебе всё покажу, — в глазках Серёжи загораются маленькие звёздочки, которые с каждой минутой светятся всё ярче и сравнимы с Сириусом и даже Солнцем. ; — Опять эти двое начудили. — Что на этот раз? — Разбили окно в школе. В их стиле. Администрация переговаривается между собой, не скрывая неприязни, будто «эти двое» лишний груз или тонкая корочка на свежей ране, которую так хочется содрать. — Они же просто подростки. Не всем же быть прилежными мальчиками-паиньками, — перебивает остальных Алиса Владимировна, отрываясь от каких-то документов. — Они же не виноваты, что воспитатели не уследили. — За что ты их так любишь? — женщина, что начала этот разговор, переводит своё внимание на неё, выгибая правую бровь. — Ты же только Волкова и Разумовского защищаешь. — Какое это имеет значение? — Алиса встаёт со своего места, задвигая стул. — Надеюсь, что вы не будете их ругать. Я сама с ними поговорю, — она берёт зелёную папку со стола и выходит из кабинета, хлопая дверью. — Она их распустила. Да. Они правы. Алиса их распустила, словно только у них есть привилегии и всё сходит с рук. Абсолютно. Будь то не соблюдение порядков детского дома или пропущенные уроки. И Алиса Владимировна ни разу не отругала их. Смотря в виноватые глаза, она вспоминала какими детьми они пришли сюда. Теми разбитыми мальчишками, которых лишили самого ценного, что есть у человека — дома, родных людей. Поэтому всё ограничивается: «Чтобы это было в последний раз. Вы же уже не маленькие дети.» А те лишь глаза опускали и положительно кивали несколько раз. — Вот же дурацкое окно, — шипит Серёжа сквозь стиснутые зубы, осматривая свою забинтованною руку. — Это всё из-за меня, прости, — он поднимает на Олега виноватый взгляд, а затем отпускает вновь, будто боясь смотреть в глаза напротив. — Эй, ты не виноват, — он кладёт руку на плечо, поглаживая ободряюще и давит добрую улыбку. — Откуда тебе было знать, что это окно не открывается. — Но разбил-то я, а ругать будут нас двоих. Мне уже стыдно перед Алисой Владимировной, — Серёжа дышит тяжело, ощущая как что-то неприятное расползается в грудной клетке и отдаётся где-то в районе солнечного сплетения. — Прости пожалуйста, я всё объясняю ей, тебя не будут ругать. — Серёж, перестань, это же была моя идея, — он берёт его руку в свою, рассматривая бинт, на котором в некоторых местах засохли капельки крови. — Моя идея толкнуть это окно сильнее. Они сидели на пороге школы, на холодных ступеньках под уличным фонарём. До комендантского часа осталось чуть меньше чем сорок минут. Ночь успела убить этот день и благополучно избавилась от улик. Теперь на небе висит полная луна, словно самозванка, что притворялась солнцем с тщетной попыткой осветит город. Они молчали. И в этой тишине они слышали, как кто-то невидимый путается в кустах, играясь с зелёными листьями, что-то шепчет и всеми силами пытается разбить тишину на мелкие осколки, будто это тонкое стекло. А тьма, подобно чёрному тесту, забивалась в тех углах, куда не доставал свет фонарей. — Надо идти, не хватало получить ещё за то, что пришли после десяти, — Разумовский встаёт первый, кивая головой в сторону нужного направления. Олег подскакивает вслед за ним, засовывая руки в карманы школьных штанов. И Серёжа повторил бы за ним, если не толстый бинт с которым рука отказывалась проходить в карман. Поэтому он разочарованно выдыхает и идёт медленно, задавая темп. — Нас таких разгильдяев никто не возьмёт, — делает вывод Олег, расстроенно опустив голову. — Ну и пускай, — Серёжа говорит бодро, словно его совсем не тревожит это и он совсем не хочет чтобы его взяли в семью. — Я уже привык к детскому дому. «Я уже привык к тебе» — Мы с тобой дружим почти пять лет, а ты так и не рассказал почему ты оказался в детском доме. Олег предполагал по какой причине Серёжа молчит о своем прошлом, но почему именно сейчас ему захотелось спросить об этом, будто это самый подходящий момент, хотя на деле, он не отличался от других вечеров и поздних прогулок. — Ну, — он выдерживает паузу, собираясь с мыслями, ведь сейчас Серёжа совершенно не был готов говорить об этом. Прошлое, подобно старой мозоли, что вроде уже успела немного зажить и болит не так сильно, но стоит вспомнить о ней и коснуться, как она вновь начинает нарывать и неприятно ныть. — Я уже сам плохо помню. Мои родители погибли когда мне было около четырёх. Я даже не знаю при каких обстоятельствах и как. Они просто погибли, — Серёжа сглатывает вязкую слюну, что напоминала жевательную резинку, и продолжает нерешительно. — У меня есть бабушка, но мне сказали, что она отказалась быть моим опекуном. И вот так моей крышей стал детский дом, — он замолкает, окрашивая этот вечер синей краской грусти. — Извини, — тихо шепчет Олег, почти одними губами, смотря краем глаза на поникшего друга — За что? — они встречаются взглядом и Волков больше не видит грусти в глазах напротив. Она испарилась как по щелчку пальцев. — Я, наверное, не должен был тебя об этом спрашивать. — Прекрати, всё в порядке. Пойдём быстрее, мне ещё нотации от Алисы Владимировны слушать, — тёплая улыбка растягивается по серёжиным губам. Она настолько тёплая, что может согреть их зимним вечером, и куда эффективнее, чем кружка чая из детдомовского буфета. «Нам слушать» ; — А давай сбежим сегодня ночью? — с азартом говорит Олег, когда Серёжа заходит в комнату после душа. Летний закат горит алым пожаром. Последние солнечные лучи лениво гуляют по комнате, в которой были лишь эти двое, оставляя неравномерные узоры. Заняться совсем нечем, а у Олега душа требует приключений (будто их мало), и он видит тот же азарт в глазах Серёжи, поэтому ему даже не нужно слышать явного согласия, чтобы понять, что он в деле. — У тебя есть план? — он вытирает рыжие волосы полотенцем, а после откидывает его на деревянный стул, что стоял рядом. — Ну, — Олег чешет затылок и задумчиво гуляет взглядом по комнате, будто в тёмных углах он мог найти ответ на вопрос Разумовского. — Через окно не вариант. Поэтому предлагаю стащить ключи от чёрного входа, им всё равно сейчас никто не пользуется. — Звучит неплохо, — Серёжа медленно кивает пару раз. — Но у каждого плана «А» должен быть план «Б». Что мы будем делать если не сможем достать ключи? Или в целом что-то пойдёт не так? — Я не думал об этом, — Олег садится на край кровати и чешет затылок. — У тебя есть какое-нибудь идеи? — Нет, — он усмехается, с задумчивым видом отводя взгляд в окно, хотя на самом деле его голова была абсолютно пустая, словно бескрайняя пустыня. — Если что-то пойдёт не так, то самым разумным решением будет готовиться к возмущениям Алисы, — Олег пускает короткий смешок в знак согласия со словами Серёжи. Чем быстрее ночь надвигалась на город, тем быстрее и их двоих охватывал азарт и что-то ещё — неясное, непривычное — оно брало над ними вверх, захватывало мысли и опьяняло (будто они хоть раз пробовали алкоголь). Детский дом медленно погружается в сон. Свет в комнатах гаснет, как свечи на праздничном торте. А Олег с Серёжей не спят. Они ждут определённого времени, когда воспитатели потеряют бдительность. Поэтому уже к часу ночи ключ плавно входит в замочную скважину, и Серёжа поворачивает его бесшумно против часовой стрелки, а после открывает дверь с противным скрипом. Он закидывает ключи в задний карман и выходит на улицу, пропуская Олега. Летний, ночной ветер целует их лица, окутывая чем-то сравнимым с алкогольным опьянением. Еще более сильным, чем до этого. Ноги совсем слабо, незаметно дрожат, а картинка в глазах размывается, словно сбился фокус зеркального фотоаппарата. Деревья с тонкими ветками, что были посажены на территории детского дома, медленно раскачиваются под сильным напором ветра. В воздухе пахнет свободой, которая подогревает адреналин в крови, что стала гораздо быстрее циркулировать по венам. По крайней мере, им так кажется. Сейчас Серёжа и Олег чувствуют себя самыми живыми из всех живых. Волков закидывает голову к небу, любуется яркими звёздами. Они были похожи на родинки, которыми были усыпаны руки Серёжи. От этой мысли пробивает на улыбку, что в ночном мраке была почти незаметна. Но смотря на него, Разумовский во всей красе мог разглядеть веселые огоньки, что тлели в глубине дремучих, сумрачных глаз Олега. Они шагают медленно, на цыпочках, словно герои хоррор-игр, что стараются не привлечь внимание главного монстра. Стены детского дома остаются позади, и на их лицах загораются победоносные улыбки, потому что план Олега действительно сработал. Серёжа оглядывается назад, замечая еле уловимые тени возле чёрного входа. Глаза моментально округляются, а дыхание учащается. Он хватает Олега за запястье, впечатывая того в стену и через секунду сам спиной прижимается к ней. Страх подступает к горлу и пульсирует в такт учащённому пульсу Волкова, который Серёжа чувствует в своей ладони, неосознанно сжимая тонкое запястье парня ещё сильнее. Внутри давит пружина и скручивает все органы во что-то единое. Почва под ногами зашаталась, стала уходить из-под ног, будто доска для сёрфинга. От одной только мысли — что их поймают и будут отчитывать как маленьких детей — всё лицо покрылось мелкой испариной, как после занятий спортом. Проходит какое-то время, кажется пара секунд, но ощущается как пара часов. Где-то за спиной слышатся голоса, а после теряются в шуме листвы. — Ты тоже слышишь? — совсем тихо шепчет Олег, поворачивая голову в сторону парня. Разумовский ничего не отвечает, только кивает утвердительно и прислоняет указательный палец к губам, намекая быть тише. Он выглядывает из-за угла аккуратно, медленно, смотря на дверь чёрного входа, где теперь нет никого, словно всё, что было ранее, оказалось лишь иллюзией только для них двоих. — Вроде никого. Пошли быстрее, — Серёжа кивает в сторону невысоких ворот и вновь идёт на цыпочках, продолжая держать запястье Олега. Когда детский дом окончательно остаётся позади, они выдыхают облегчённо, будто не только он остался за спиной, но и все проблемы, что могут быть в жизни пятнадцатилетних подростков, будто преступники, что были приговорены к смертной казни, узнали, что их смерть отсрочена на несколько дней. Серёжа до сих пор не отпускает руку Олега, словно прирос к нему, да и отпускать особо не хочется. Так спокойнее. И Волков уверенно переплетает, путается своими пальцами в серёжиных, тянет на себя, и они оба бегут в неизвестном направлении, просто куда глядят глаза. Серёжа сжимает крепко руку Олега, чувствуя как в этот момент что-то граничащее с счастьем, разливается по телу, и оно прожигает, давит на каждый атом тела, и подобно горячим иголкам колет возле сердца. Это двое уже давно сделали вывод, что их никто не усыновит, не возьмёт в тёплую семью, не подарит родной дом, и не согреет материнской любовью. Но им это и не нужно. Потому что душа Олега — дом Серёжи. Потому что сердце Разумовского — дом Волкова. Потому что они греют друг друга гораздо сильнее. …и любят… Они стали друг другу домом. Тем самым домом, куда можно прийти после тяжёлого дня и рассказать обо всех проблемах, тревогах, прекрасно зная, что тебя не осудят, скорее наоборот, подарят безграничную поддержку, в которой они так нуждаются. Они стали друг другу водой в необъятной пустыне, которую хочется пить и пить, жадно глотать пока не захлебнёшься, пока не утолишь мучащую жажду, что всё никак не пройдёт, пока не утонешь. — Ты ещё не разучился складывать бумажных фениксов? — спрашивает Олег и крутит в руках флаер, что сорвал со столба секундой ранее. — Нет конечно. Они стали друг другу всем, и даже больше. Но что будет с ними, когда стукнет совершеннолетие? ; Олег забирает сигарету из рук Разумовского, втягивая через фильтр дешевой сигареты ядовитый дым. Он обжигает рот и губы, как горячий кофе. И бодрит не хуже. Они сидят на детской площадке за несколько кварталов от детдома, наблюдая, как ночь рисует на небе мерцающие звёзды. — Серёж, — тихо начинает он и ловит на себе вопросительный взгляд парня. — Мы совсем скоро станем совершеннолетними, представляешь? — в голосе его открыто читается грусть, словно после этого совершеннолетия жизнь закончится. В его голове проносятся воспоминания, маленькими отрывками, что кажется за них невозможно ухватиться. Но Олег пытается, вспоминает как переступил порог детского дома, как той же ночью познакомился с Серёжей, как они вместе пошли в школу, как впервые сбежали ночью. И как бы Волков не пытался вспомнить хоть что-то плохое — тёплые воспоминания забивают черепную коробку. — Я не хочу взрослеть, — Серёжа возвращает сигарету обратно себе в руки, чувствуя, как она стремительно уменьшается, согревая пальцы, а пепел летит вниз, смешиваясь с влажной землёй. — Олег, что будет с нами, когда мы покинем детский дом? — Не знаю, я боюсь об этом думать, — Волков встаёт со своего места, разминая спину до громкого хруста. Он тяжело вздыхает, словно мысли о будущем огромными камнями оседают в где-то в голове, перекрывая кислород. — Алиса Владимировна недавно сказала, что мне выделят квартиру в Москве, — Серёжа будто выносит приговор, чувствуя противное давление внутри. Он тушит сигарету, втаптывая её в землю и упирается локтями в колени. — Погоди, что? Как в Москве? — Олег разворачивается лицом к парню, не веря своим ушам. Звучит как дешёвый розыгрыш. Но Разумовский не тот человек, который будет так шутить. — Бабушка умерла. И её квартира перешла мне в наследство. Так же как и у тебя с домом мамы, здесь, в Питере, — он поднимает взгляд на Олега, шумно сглатывая. — Да быть такого не может… — Волков садится назад, пытаясь утрамбовать слова парня в черепной коробке. — Я не хочу верить, что мы разбежимся по разным городам, Серёж. И они молчат. Мучительно долго. Эта тишина кажется болезненной и острой, что прорезает всё тело насквозь, а из порезов льются эмоции и воспоминания. Молчание — это вообще не в их стиле. Но сейчас это неизбежно, хотя бы потому что язык не поворачивается вымолвить хоть слово. — А к чёрту это всё, — Разумовский подскакивает резко, смотря на Олега сверху вниз совершенно иным взглядом, по сравнению с тем, что был несколько минут назад. В его взгляде Волков видит тот привычный азарт, что горит ярко-ярко, подобно пожарам летом в лесах. — У нас ещё год. И давай сделаем этот год нашим, запомним его на всю жизнь и сделаем всё, о чём мечтали все семнадцать лет, — Серёжа говорит радостно, размеренно, будто смакуя каждое слово и пробуя его на вкус, и они оказываются приятными, сладкими и вызывают пылающую улыбку на лице у обоих. — Давай дальше делать бумажных фениксов, давай гулять ночами напролёт, давай… «…создадим иллюзию, что всё это никогда не закончится?» — Давай, — повторяя за Серёжей, Олег встает и оказывается на одном уровне с парнем, смотря на него прямо и уверенно. — Побежали куда-нибудь? — он берёт Разумовского за руку, чувствуя толику слепой эйфории, что прямо сейчас разбегается по венам, будто вытесняя кровь. — Побежали, — Серёжа срывается с места, и крепче хватаясь за руку Волкова, бежит куда-то. Они слишком молодые. Слишком юные. И слишком наивные. ; С неба срываются мелкие капли, что стремительно летят вниз, разбиваясь о землю, словно стеклянная крошка. Серёжа выставляет руку вперед, оценивая мощность дождя, а после поворачивается к Олегу, констатируя: «Пока слабый». Холодный, осенний ветер раздувает кожаную куртку Разумовского, забирается под неё, щекочет и кусает кожу, покрывая её одеялом мурашек. Он слабо дрожит и переступает с ноги на ногу. А Олег стоит ровно, утопив руки в карманах чёрной толстовки, всем видом давая понять, что такие погодные условия — пустяк для него. — Тебе холодно? — Олег поворачивается лицом к Серёже, смотря, как тот пытается согреть ладони тёплым дыханием. — Нет, — отрезает Разумовский, тем самым нагло врёт, смотря прямо в глаза лучшему другу. — Обманывать нехорошо, — Волков берёт руки Серёжи в свои, и контраст температур их ладоней бьёт током обоих, разгоняясь по всему телу. — Можно я? — Можно. Олег сжимает ладони Разумовского как можно крепче, опаляет своим дыханием, а после растирает их между собой. И от этого действительно становится теплее. Серёжа непроизвольно улыбается. Кажется, что у него согреваются не только руки, но и душа. Тепло олеговых ладоней разрастается красивым цветком, разливается по органам, вдыхает жизнь. Дождь с новой силой стучит по козырьку, где стояли эти двое, топит город, разбивается в глубоких зеркалах луж, в которых отражается Питер, что в самый разгар дня погрузился во мрак. — Спасибо, Олег, — парень шепчет почти неслышно, его голос смешивается со звуком дождя, но Волков улавливает каждое слово, что слетает с обветренных губ. — Ну вот, он ещё сильнее стал, — Серёжа говорит громче, нехотя разрывая зрительный контакт, устремляя зрачки в пасмурное небо. — Неужели ты боишься промокнуть? — Олег по-прежнему держит родные ладони в свои, даже не думая отпускать. Он тянет парня на себя и Серёжа неосознанно поддаётся, упираясь своим плечом в олегово. — Погуляем под дождём? И Серёже не нужно ничего говорить. Потому что Олег без слов понимает его. Они становятся под пронизывающие капли, что наполняли влагой их одежду, кожу, волосы. Дождь яростно стучит по лицу, затекает за уши, обрисовывая их, крадётся по шее и позвоночнику. И Серёже уже не так холодно, скорее наоборот — жарко. Под одеждой, в районе сердца, что-то горит, пылает и печёт. И это так приятно, что хочется чувствовать это всю жизнь. — Олег, — Разумовский рассматривает в глазах напротив вселенную, сотканную из блестящих ниток, потому что иначе Серёжа не может объяснить причину этого яркого сияния глаз Олега, в которых он бесповоротно тонет, вязнет как в зыбучих песках. — Мне кажется, что я влюблён, — слова обжигают губы, стекают по ним и до ноющей боли колют. Он переплетает их пальцы между собой, сжимая со всей силы, словно этим Серёжа может привязать к себе Волкова и больше никогда не отпускать. — Я тоже влюблён, Серёж, — Олег снова тянет парня на себя и прижимает к влажной, но тёплой груди. И Разумовский чувствует его сердце: такое живое и так часто стучащее, что можно посчитать каждый удар. — Влюблён в одну рыжую макушку, — его голос становится усладой для ушей Серёжи. Эти слова вбиваются тонкими гвоздями под рёбра, пронизывая подростковое сердце. В этот момент раздаётся железный грохот страшной силы, что Серёжа непроизвольно вздрагивает в объятиях Олега, а после небо пронзает огромным мечом неровная молния. Их волосы насквозь мокрые. И одежда. И кроссовки. Они снова прогуливают уроки. Их снова будут ругать. Но какое это имеет значение, если сейчас они стоят вместе под проливным дождём, нежась в объятиях друг друга? ; — Хочу, чтобы нам было вечно семнадцать, — приходит к выводу Серёжа, зарываясь пятернёй в мглистые волосы Олега, пока тот складывает их бумажных фениксов. Это уже стало чем-то вроде совместного хобби, в котором, кажется, что нет никакого смысла. Но эти фениксы объединяют их. Эти фениксы связывают их прочными нитями. — Красиво получается. — У тебя всё равно выходит лучше, Серёж, — Олег откладывает сложенную бумагу на прикроватную тумбу и смотрит на Разумовского. На его кровати так уютно, словно ты нашёл своё местечко в этом мире. А самое главное — с Серёжей. Его ладони приятно массажируют кожу головы, от чего Олег чуть ли не урчит по-кошачьи. Волков лежит на коленях у Разумовского и смотрит в белый потолок. Их комнатушка освещена лишь маленьким ночником, что вставляется в розетку. Его лимонный свет мягко стелется на кровати, совсем слабо подсвечивая их лица. Серёжа спускается ладонью по скуле парня, совсем невесомо поглаживая, словно он вор, заходящий на чужую территорию. Но эти прикосновения будто наэлектризованные и пускают мелкие разряды тока по чувствительной щеке Олега. Мир в этот момент застывает на месте, планета перестаёт двигаться, а в этой вселенной остаются только они. — Серёж, — одними губами произносит Волков, боясь спугнуть нежные поглаживания, боясь спугнуть Разумовского. — Поцелуй меня? — так робко и тихо. Слова путаются в воздухе и не спешат растворяться в нём. Серёжа полностью уверен, что ему не послышалось. Он совсем слабо улыбается и медленно наклоняется к родным губам, чтобы выполнить желание Олега без лишних слов. Губы Волкова такие мягкие, но при этом грубые. Такие сладкие, но при этом горькие. Они такие многогранные. И Серёже хочется распробовать их полностью, каждый сантиметр, запомнить все изгибы. А ещё хочется растянуть этот момент максимально сильно, отпечатать в памяти, превратить в татуировку и запомнить на всю жизнь, чтобы вспоминать чуть позже, и приятная, добрая грусть закрадывалась в сердце и сладко ныла там, совсем как сейчас. Серёжа отрывается от губ Олега, хотя делать этого так не хочется. Они сталкиваются взглядами, и моментально тонут друг в друге. Они убивают друг друга, и заново воскрешают. Неловкость не сковывает тело, и уже через секунду Олег поднимает голову и смотрит на парня прямо. Он складывает руки на шее Серёжи и пододвигается слишком близко, ощущая дыхание Разумовского на щеке. — Олег, поцелуй меня? ; Восемнадцать лет подкрались слишком быстро. Слишком незаметно. И вот уже Серёжа стоит в комнате, где прошла вся его жизнь, прежде чем навсегда уехать отсюда в несчастную Москву. — Я не поступил, понимаешь, я провалился, Олег, — Серёжа оседает на кровати, в последний раз пересматривая сайт со списком поступивших в институт. И он не видит даже очертания своей фамилии. — Я же… — Да ладно тебе, — а у Олега абсолютно все слова поддержки спутываются, как в плотной паутине. Он так хочет сказать что-то, но сознание генерирует совсем не то, что нужно услышать Разумовскому сейчас. — Ты когда прогуливал весь одиннадцатый класс и не задумывался о своем будущем, ты же не вешал нос так, — Волков кривит губы в подобие улыбки, но получается слегка пугающе, поэтому он стирает её со своего лица, присаживаясь рядом с Серёжей. — Вообще, ты же сам виноват, значит недостаточно готовился. Если ты так хотел поступить в этот МГУ, то не нужно было шляться со мной. — Олег, это ты говоришь? — Разумовский поворачивается лицом к парню, вопросительно изгибая бровь, потому что слова Волкова разнятся с поступками, разнятся вообще со всем. А ещё делают как-то больно. — То есть, по-твоему, я должен был кинуть тебя — самого близкого человека — и зарыться в учебники? — Да, если бы я хотел поступить в этот ВУЗ, то так бы и сделал, — Олег продолжает поддаваться скомканным мыслям, и они явно ведут его не в том направлении. — Наверное. Ты же должен как-то приучаться жить без меня, у тебя, в конце концов, поезд в Москву сейчас, где ты будешь без меня. — Мир не крутится вокруг тебя, Олег, — Серёжа чувствует панику, злость и ещё что-то неясное, что противно сжимает сердце в тиски. — С такими рассуждениями, может нам вообще не нужно разговаривать сейчас? — Тебе нужно было готовиться, а ты постоянно был со мной. С самой начальной школы всё запустил. Ты сам виноват. — Даже так? Да лучше бы ты вообще не появлялся на пороге детского дома, тогда я бы жил спокойно без тебя, готовился бы к экзаменам и далее по списку, — слова вылетают быстро, необдуманно. Они слетают с языка и даже не проходят через сознание, чтобы Серёжа мог осознать их тяжесть и значение. Он смотрит в глаза напротив и сразу же жалеет о каждой букве, что сложились в необдуманные слова. Самые ужасные слова в его жизни, что перечёркивают прошлое, настоящее и будущее. Глаза Олега тускнут. Вся та вселенная, что надёжно хранилась в этом омуте, в момент угасает, словно маленький огонёк свечки от дуновения ветра. Сейчас весь его мир делится на «до» и «после». И в обоих случаях Разумовский больше не является частью этого мира. — Я даже подумать не мог, что именно эти слова будут последними перед твоим отъездом, — сердце подступает к горлу вместе с ноющим комом обиды, и грохочет там пороховыми залпами. Злость на стыке с горечью окутывают кости и противно грызут рёбра. Но ведь Волков сам довёл Разумовского...? — Олег, я… — Серёж, — отрезает он, словно острым ножом гильотины. В носу непривычно ноет, а глаза наливаются красной краской. Волков скрипит зубами, пытаясь хоть как-то избавиться от всего этого. — Если в твоей душе осталась хоть капля уважения ко всему тому, что было между нами, то замолчи и уезжай в эту проклятую Москву. И ведь душа Серёжи заполнена беспокойным морем с огромными волнами, на которых уверенно продолжают держаться все чувства, не утопая в пучине равнодушия. Разумовский кусает мягкую щёку изнутри со всей силы, и уже через секунду чувствует противный металлический вкус во рту, что расплывается по языку, вместе со всеми неозвувеченными словами. Он проглатывает кровь и каждое извинение, что готово было в любой момент вырваться наружу, и продолжает смотреть в глаза. Ещё чуть-чуть. Ещё немного. Эти глаза самые родные. Самые любимые. Самые искренние. Они всегда горели ярче Сириуса. Этот внутренний свет освещал их разгульную жизнь, которая была у них одна на двоих. И этот свет погас за секунду. Серёжа его потушил. Олег отводит взгляд и шумно сглатывает. — Уйди, прошу, — Волков сжимает кулаки со всей силы, впиваясь ногтями в чувствительную кожу. Душа разорвалась в клочья, на мелкие кусочки, которые не поддаются реставрации. Металлический, колкий узел завязался внутри, разрезая органы, оставляя их истекать кровью. И именно это чувство — самое худшее, что испытывал Олег когда-либо. Серёжа последний раз смотрит на Олега, прежде чем покинуть их комнату в детском доме, в которой прошла вся подростковая жизнь. Не дай мне уйти. Они даже не обнимутся. Они даже не попрощаются. «Сердца не разбиваются медленно. Это происходит за долю секунды» ; Волков не привык к одиночеству. Но сейчас он сидит совсем один в материнском доме, где каждый уголок пропитан болью и отрешением. Иногда даже жутко становится. Из окна без штор открывается вид на огромный Питер, где живут миллионы людей, но нет ни одной родной души, крепкого плеча и надёжной опоры. У Олега здесь нет никакого. Олег один. На двадцатом году жизни его детский страх, кошмар стал явью, от которого Олег всё никак не проснётся, сколько бы не щипал себя. Волков сидит на маленькой кухне, постукивая пальцами по белоснежной кружке с крепким чаем и старым пакетиком, что плавал в жидкости, как бумажный кораблик. Парень делает маленький глоток и неосознанно морщится от терпкого вкуса и ужасного послевкусия. Перед ним лежит пустой лист с помятыми краями. Олег берёт чёрную ручку и касается ей листа. А затем мысли, воспоминания, чувства, эмоции выходят наружу размашистыми словами, предложениями. Он читал где-то в интернете, что излить мысли на бумаге поможет отпустить весь этот тяжкий груз с молодых плеч. «Бумага всё стерпит» Он пишет и пишет. Всё что думает, во всех подробностях и мимолётных моментах. На секунду даже кажется, что становится действительно легче, но когда лист оказывается полностью исписанным, ощущение безысходности, боли и одиночества вновь подкрадётся, вставляя нож в спину. Олег перебирает край бумаги пальцами, и та отзывается тихим шуршанием. В голове двадцать пятым кадром проносятся воспоминания, где они вместе складывали из любых бумажек своих фениксов. На лице загорается болезненная улыбка, блестящая тенями прошлого. Пальцы машинально складывают исписанный листок в красивого феникса. Будь тут Серёжа, он бы обязательно сказал, что у него замечательно получается. Но Серёжи здесь нет. Ни в этом доме, ни в этом городе. Даже в маленьком мирке Волкова Серёже не осталось места. И плевать, что Олег видит его силуэт в каждой тени, плевать, что слышит его голос во снах, плевать что вспоминает о нём каждый чёртов день. Плевать. Волков крутит в руках бумажного феникса, что был исписан тёплыми воспоминаниями и счастливыми моментами. «К чёрту тебя, Сергей Разумовский» Олег приводит зажигалку в действие, и та разгорается синим бутоном. Он подносит край бумаги к огню и наблюдает, как мелкое пламя разбегается по всему фениксу, что беспощадно горит. А вместе с ним горят все воспоминания, все моменты, превращаясь в серый пепел. Олег сжёг своего феникса. Олег сжёг свои воспоминания. «…но я всё равно не могу без тебя…» А Серёжа сколько бы не сжигал каждого феникса, каждый исписанный листок, не мог забыть ничего из прошлого. Ни секунды. Ни минуты. Ни дня. Столько счастливых лет следуют за ним по пятам, чтобы он ни делал. Серёжа видит Олега везде. В прохожих, в актёрах, в случайных фотографиях. И единственное, что может помочь ему сейчас — это Волков. Его тёплые губы на холодной шее. Его нежные прикосновения на щеках. Его мягкие волосы, в которые так любил зарываться Серёжа. Олег — его потерянное спасение. Погода в Москве теплотой особо не радует. Небо затянуто плотными тучами сине-черного цвета, с мерцающими лентами молнии. Кажется, небеса умирают. Серёжа крутит в руках телефон, чувствуя, как ладони пробирает слабая дрожь волнения. Он не решается позвонить уже неделю, каждый день откладывая «на завтра». Но это «завтра» всё никак не наступит. Разумовский кусает обветренные губы, сверля глазами нужный номер. Ничего же не случится, если он просто позвонит? — Ало? — неуверенно, со слышимой дрожью в голосе, говорит Серёжа, прижимая телефон к уху. — Алиса Владимировна, здравствуйте, это Серёжа Разумовский, не узнали? — Здравствуй, Серёж, конечно узнала, — добрый голос женщины приятно заполняет ушную раковину, как рукой снимая волнение. На секунду кажется, что он снова оказался в беззаботном детстве, где Алиса решала все проблемы за него. Может и сейчас ей удастся помочь? — Как у тебя дела? Как Москва? Чем занимаешься? — Всё в порядке, год поработал на себя в интернете, и сейчас поступил в МГУ, — он говорит об этом без доли гордости или радости, словно он теперь не учится в институте мечты, словно он не добился того, чего так хотел в подростковом возрасте. — Ты большой молодец, Серёж, я горжусь тобой. Уверена, что ты достигнешь ещё больших успехов! — женщина восклицает радостно, явно улыбаясь своей тёплой улыбкой, по которой, честно говоря, Разумовский успел соскучиться. — Спасибо Вам огромное, — Серёжа непроизвольно натягивает уголки губ, на секунду забывая, зачем звонил изначально. — Я вас не отвлекаю? Могу я кое-что узнать? — Нет конечно, что-то случилось? «Случилось» — У Вас случайно нет номера Олега? — вновь робея, спрашивает он, ощущая уже привычный ком волнения, который сжимает живот изнутри. — Олега Волкова? — Олега? Прости, но у меня правда нет его нового номера, — женщина расстроено выдыхает, явно чувствуя себя виноватой, хотя здесь совершенно нет её вины. — У вас что-то произошло, да? — Да, произошло, — Серёжа говорит шёпотом и наливает вино в небольшой бокал, будто он может помочь. — Я сказал ему лишнего. Мы оба сказали. И теперь я должен извиниться. — Знаешь, Серёж, — Алиса Владимировна тяжело вздыхает и молчит пару секунд. — Раньше, когда вы с Олегом ещё были подростками, я хотела вас усыновить, взять под своё крыло и опеку. И мой, на тот момент ещё парень, был только «за». Я не знаю по какой причине, но именно вы двое засели у меня в душе. Вы были особенными, — женщина говорит медленно и размеренно, сопровождая каждое слово грустной улыбкой, которую Серёжа не может увидеть, но прекрасно чувствует. — Когда мы потихоньку начали собирать документы, меня словно осенило. Между вами горел огонь. И этот огонь был гораздо больше и сильнее, чем просто дружба. Между вами было сильное пламя. И смотря на это пламя, я поняла, что вы не можете быть братьями, Серёж, — она говорит это с нескрываемой гордостью и толикой грусти. Её слова пропитаны искренностью и добротой, в которой так нуждался Разумовский. — И я думаю, что такое сильное пламя не может потушить ни расстояние, ни колкие слова. Вы сильнее этого. — Алиса Владимировна, а у Вас есть адрес Олега? ; Рыжие волосы раздувает Питерский ветер, который не касался их почти два года, но кажется, что прошло уже целое десятилетие. Каждая улочка веет старыми воспоминаниями и уютом, от которого в груди так больно щемит. Всё такое родное. И где-то в этом городе есть самый родной человек для Разумовского. Эта поездка была слишком необдуманной. Но ведь удача любит безрассудных. Такое странное чувство крадётся по всему телу мелкими иголками, словно предчувствием чего-то плохого. Все органы внутри скручиваются в тугой узел и тянут с невероятной силой, будто разрывая тело. Эмоций много, а места им внутри катастрофически мало. Всё тело трясёт, как бы Серёжа не пытался отвлечься. Прямо сейчас он стоит перед дверью дома Олега Волкова. В голове не укладывается. Одно нажатие на звонок, и он увидит любимое, родное лицо. Но а вдруг оно совсем не хочет видеть Разумовского? А вдруг дверь сразу же закроется перед ним, и он не успеет сказать и слова? А если Олега вообще нет дома? А если переехал? Страшно. Волнительно. Одно нажатие, одна дверь разделяют два любящих сердца, которые оба были не правы, и оба это понимают. Возможно, ещё не поздно всё изменить, вернуть в привычное русло и заполнить однотонные, серые дни красками счастья. Нервозность грызёт кости. Грызёт мозг, руки. Кажется, что ещё секунда, и Разумовский рухнет на пол, потому что его ноги становятся всё более ватными, как у плюшевой игрушки. «Сейчас или никогда» Звонок в дверь. Этот звук пронзает ушные раковины Олега, и тот моментально подскакивает со стула на кухне, где распивал любимый чай. Однако к двери он подходит медленно на цыпочках, крадётся, словно своем же доме является вором. В его мутное сознание не закрадывается ни одна догадка о том, кто мог прийти к нему. Возможно почтальон? Парень касается ручки и опускает её вниз, после того, как замок оказывается открытым. Он тянет дверь на себя аккуратно, медленно, а та отзывается скрипучим и протяжным звуком. Кажется что глаза его подводят, что он видит перед собой лишь галлюцинацию, которые люди видят в пустыне, когда солнечный удар бьёт по голове с невероятной силой, пронзая череп. Но это чувство покидает его уже спустя секунду, потому что на пороге стоит Разумовский. Та самая рыжая макушка, в которую так сильно влюблён Олег. Тот самый парень, который дарил незабываемые чувства на протяжении стольких детдомовских лет. Сейчас он стоит перед ним, совсем не улыбаясь. Потому что боится реакции Олега. Точно также, как и сам Олег. Живот вновь заполняется лазурными бабочками, что казалось уже передохли все, до одной. Они распускаются внутри васильковым полем, и так приятно цветут, заполняя счастливыми цветами каждый сантиметр тела. — Серёж, я так скучал по тебе. — Мы обещали не оставлять друг друга, помнишь, Олег? Они сожгли своих фениксов. Но они не учли, что фениксы восстают из пепла.