я уснула в густом тумане

      «Я не думала, что будет так больно».       Губы, искусанные в кровь, Александра Христофоровна сжимает крепко, чтобы не дать этой предательской фразе соскользнуть в обжигающе ледяной воздух. Надо было слушаться маму, незабвенную Ксению Анатольевну, и не соваться в этот революционный омут, да еще и притворяясь мужчиной. Вот Яну Петровну, декабристскую жену, теперь везут как королеву, а самоуверенная Александра Христофоровна идет в кандалах. Молодчина.       Спина до сих пор кровит. Пороли ее тоже как мужчину, и Александра Христофоровна думала, что еще тогда отдаст богу душу, но ведь нет, выжила, хоть и орала на всю Ивановскую. Немцы, говорят, порода крепкая, и Александра Христофоровна может подтвердить – как уперлась рогом, так и не сойдет с места.       Место ее, правда, теперь будет на гнилой койке в каторжном бараке, но где наша не пропадала.       «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?»       Сколь же сильно всколыхнула душу эта полудева, что Гуро даже вспомнила годами не читаемый Псалтырь?..       Яна Петровна не считала себя набожной женщиной, а Александра Христофоровна, похоже, и вовсе женщиной себя не считала, и от этого, прости господи, ее было в разы легче любить. Гораздо легче, чем мужа, который, и снова господи прости, в отличие от Александры Христофоровны был скорее бабой в сюртуке и жилете. Яне Петровне нужна была сильная рука, а вот что нужно было Александре Христофоровне, Гуро узнала поздно – слишком поздно для них обеих.       Ничего, дойдут до места – наговорятся вдоволь. Вся вечность впереди.       – ...Я им устрою небо в алмазах, – зудела Александра Христофоровна больше про себя, хотя флегматично бредущая рядом Стеша ловила каждое ее слово, – двух женщин из столицы в таком, простите, свинарнике поселить… Давно розог не кушали, а?       – Верно, так, Александра Христофоровна, – кивала Стеша, из вежливости – хотя в ее случае, скорее, из преданности – не обращая внимания на абсолютное равнодушие начальства.       Зеленые глаза Александры Христофоровны метали молнии не только и не столько из чувства праведного гнева, как из-за того, чтобы ненароком не выказать свои чувства к «женщине из столицы» неосторожным взглядом. Яна Петровна была сложена как Афродита, а уж вела себя точно как богиня, богиня языческая – такая, что упавшим по воле судьбы деревом прибьет соперницу и даже на оставшееся мокрое место презрительного взгляда не кинет.       «Свинарник», кстати, был вполне приличной комнатой на постоялом дворе. Александра Христофоровна решила перестраховаться.       Обстановка совершенно не располагала к халатности, и под «обстановкой» Бинх вовсе не имела в виду жгучий – и в том, и в другом смысле – взгляд Гуро. Что вы.       Веденино Новгородской области, куда Яну Петровну грозились отправить за страшное преступление стародевичества, и то казалось женщине в разы лучше этой богом забытой дыры.       Но ведь Александра Христофоровна так старалась, не правда ли? Чуть ли не на мысках бегает перед столичными гостями, и что-то Яне Петровне подсказывает, что делает это она вовсе не ради пиетета да престижа. Гуро знала себе цену, вот только сомневалась, что у Бинх найдется, чем заплатить.       Яна Петровна в виде исключения могла сделать скидку. Или, если ситуация совсем патовая, взять натурой.       Только вот подобные мысли – саркастические, едкие, в чем-то пошлые – вмиг убегают, стоит Гуро по чистой случайности увидеть Бинх спящую: несчастную, занавесившуюся волосами, свернувшуюся клубком, чтобы было не так холодно. Гуро вздыхает, расправляет скомканное одеяло, мягко вынимает трость из-под руки Александры Христофоровны и целует ее лоб в ответ на немой протест. Сладок сон трудящегося…       ...Яркий белый свет заливал палату. Александра жмурилась. Интересно еще немного подождать и проверить, выжила она после своих ран или стоит – пардоньте, лежит – у ворот рая.       Вместо апостола Петра с ключами приходит черноволосая медсестричка с уткой, и Александра выдыхает. Жива. По крайней мере сейчас. Конечно, она не чувствует свое тело ниже живота, но после той бойни, что случилась у Сталинграда, даже прийти в сознание – само по себе дар.       – С вами все будет в порядке, – убеждает ее уверенная в себе медсестричка, подавая костыли, – честное слово.       Противно такое слушать, но Александра благодарна даже за то, что контузия не оглушила ее напрочь.       Всю оставшуюся неделю они не расстаются.       Яна не отходит от постели Александры, спит рядышком, на стуле, подложив локоть под висок, приветствует ее стаканом чистой воды каждое утро, выходит с ней на прогулки, разговаривает о всяком, а затем снова засыпает, убаюканная пляской теней на абажуре.       Иссиня-черные волосы Яна прячет под шапочку медсестры, и когда Александра просит ее их распустить, у женщины спирает дыхание.       – Простоволосой тебе всяко лучше, – говорит Александра – Шурочка, Саша, – сама коротко постриженная, как и подобает в войсках. – На человека похожа.       ...Истратив все свои средства (и, кажется, силы) на жареные вешенки в кафе со звучным названием а-ля «Ветерок», бездарная актриса Шура решила провести сегодняшнюю ночь на лавке у вокзала.       После разрыва со скандальным режиссером Шура не могла найти ни работу (из-за происков бывшего), ни квартиру (ну, тут уже себя надо винить), и уже месяц ее жизнь представляла собой неудобное положение урбанистической скиталицы. Еще каких-то полгода назад, делая перманент для съемки в очередном историческом сериале, Шура даже представить не могла, что будет ночевать на лавочке, а вот-те нате. Не подавитесь.       Июнь, слава богу. Не замерзнет.       Вытянувшись и положив ладони под голову, Шура закрыла глаза. Может, и на этот раз ей укажет путь ее вечная счастливая звезда, которая, правда, последний год еле-еле мерцала, завешанная грозовыми тучами общего, извините за мой немецкий, пиздеца.       Выйдя из метро, Яна Петровна, человек редкостного гражданского самосознания, уже хотела вызвать полицию, чтобы они согнали с лавки этого бомжа, но вовремя пригляделась.       Лицо вышеупомянутого бомжа, который на самом деле оказался относительно ухоженной тридцатилетней женщиной, кого-то Яне Петровне сильно напоминало, и только после целой минуты игры в гляделки Яна поняла, кто это.       Александра Бинх, актриса театра и кино средней руки.       Нервно подавив разочарованный стон, Яна села на лавочку (Бинх была настолько миниатюрной, что даже когда она вытянулась во весь рост, от лавки осталась еще примерно треть свободного места) и, натянув перчатку, похлопала Шуру по коленке. Разумеется, помогать бывшим не комильфо, но раз уж жизнь довела их, таких красивых, до сна около вокзала…