Вечернее рандеву

      Шум вечерней Москвы за окном куда-то исчезает, рассеивается — они слышат только дыхание друг друга, словно стараясь запомнить каждую секунду этого долгожданного момента. Пальцы Анатолия Ефремовича осторожно обнимают хрупкие плечи, а затем зарываются в каштановые волосы Людмилы Прокофьевны; он слегка покусывает её нижнюю губу, словно спрашивая позволения, и Калугина поддаётся охватившим её чувствам, бессознательно льнёт к нему. Слегка неловкое, но такое сладкое и чувственное прикосновение губ пьянит похлеще белого или красного вина, вместе взятых. Очки Новосельцева отправляются на пол следом за пальто Людмилы Прокофьевны... и не только они.       Не отрываясь друг от друга, они постепенно перемещаются к кровати и присаживаются на её край. Анатолий на мгновение замирает, отстраняется и вопросительно смотрит в глаза любимой — глаза, в которых он тонет каждый раз и полностью теряет контроль над собой. Но сейчас он с интересом подмечает, как расширились её зрачки и потемнели радужки.       Он не хочет ни на чём настаивать и готов ждать, сколько ей потребуется, но Людмила Прокофьевна не говорит ни слова. Быстрый взмах ресниц — и она лишь прикрывает веки и снова увлекает Новосельцева в продолжительный поцелуй, притягивая его к себе за затылок. Он же, в свою очередь, робко обнимает её за узкую талию; мгновение — и она лежит на спине, немного приподнявшись на локтях в томительном ожидании.       Бережно, чтобы не порвать тонкую ткань, Новосельцев помогает Людмиле снять это несчастное платье, которому сегодня и так досталось. Это удаётся ему с трудом — руки не слушаются.       Анатолий касается горячими губами нежной кожи шеи своей любимой и вдыхает её аромат. Его всегда восхищало то, что Калугина не пользуется духами. Действительно, зачем? Её естественный запах в тысячи раз лучше всякой парфюмерии. Услышав тихий смех, он не сразу понимает, что защекотал её усами. Ласково улыбнувшись, Новосельцев жадно припадает губами к её шее, к вискам, к острым ключицам, заставляя Людмилу растворяться в пленяющей неге, охватывающей всё её миниатюрное тело. Он целует и покусывает постепенно твердеющие соски; Людмила похныкивает и извивается навстречу каждому его касанию. Внизу живота сладко ноет, а по коже разбегаются мурашки. Женщина кое-как расстёгивает галстук, рубашку Новосельцева и стягивает её с его плечей. — Быстрее, пожалуйста... — тихо просит Людмила сквозь сбившееся дыхание, и Новосельцев послушно опускается вниз, покрывая ее кожу поцелуями, стараясь не обделить ни одного участка тела дорогой сердцу женщины. Он снимает белые туфли с её ножек, покрывая их крохотными поцелуями, сливающихся в мокрую дорожку выше. Анатолий несколько неуверенно зацеловывает внутреннюю сторону бёдер и касается языком, поначалу едва ли задевая клитор. Людмила Прокофьевна вытягивается, как струна, навстречу ласкам, запрокинув голову от внезапно нахлынувших ощущений. Мужчина разводит и прижимает её бёдра к покрывалу, которое Людмила хватает пальцами, одобрительно вскрикнув, но тут же мгновенно замолкает и прикусывает губу. "Ничего, я заставлю Вас перестать стесняться" — проносится в мыслях Новосельцева, что даже пугает его самого. Он бесконечно уважает Людмилу Прокофьевну как человека, как начальницу и, конечно, как женщину, однако ощущать и осознавать, что она всё больше и больше покоряется ему, до дрожи приятно.       Тонкая грань "начальник-подчинённый" уже давно порвалась. Однако только сейчас Людмила Прокофьевна полностью перестаёт чувствовать себя уязвимой, осознавая, как трепетно к ней относится Анатолий. Ему ужасно хочется доставить Людмиле неимоверное наслаждение, и у него получается — она так намокла и, кажется, чуть ли не плачет, поджав пальчики ног, словно балерина и непроизвольно подаваясь вперёд. Калугина выгибается так сильно, что Анатолий видит только краешек её заостренного подбородка. Мужчина кладёт руку на её живот, и пальцы Людмилы ложатся поверх его — это душещипательно, но в то же время так будоражит. Женщина всхлипывает и мелко-мелко дрожит; тело всё больше изнывает от пронизывающего удовольствия, и она отчаянно тянет его к себе за волосы. А Новосельцев совсем не против — это немного больно, но ему безумно нравится.       Их взгляды снова встречаются, и они видят в глазах друг друга неподдельное желание. — Какая же Вы потрясающая… — Это произносится как-то само собой, но именно эти слова хочется сказать Анатолию Ефремовичу каждый раз, когда он видит Её. Вот уже несколько дней.       Людмила одаривает возлюбленного благодарным и одновременно смущённым взглядом; он притягивает её, такую разгоряченную и взбудораженную, к себе. Вскоре она оказывается сверху и задевает его эрекцию, заставляя тихонько взвыть, прикрыв глаза. Ёе руки начинают исследовать его, начиная с груди и скользя к шее, после чего Калугина снова накрывает губы Новосельцева своими, на что тот отвечает с гораздо более сильным напором, чем прежде, прижимая её к себе и углубляя поцелуй.       Он снова укладывает её на спину и входит уверенно, но очень аккуратно. Мужчина понемногу ускоряет темп, и Людмила податливо раздвигает бедра ему навстречу.       Калугину с головой накрывают забытые ощущения, и она стенает — поначалу тихо, а потом чуть громче, едва Анатолий Ефремович берет всё в свои руки. Он направляет женщину к себе и ласково охватывает её лицо, поглаживая большими пальцами щёки и ловя каждый её вздох.       — Боже, как хорошо, — выдыхает она. Стеснение пока не отпускает Новосельцева окончательно, но вскоре и его тихие стоны вырываются сами собой, и Людмила шепчет, что её это безумно заводит.       Людмила мотает головой из стороны в сторону, а он несдержанно целует её в шею, в виски, в уши — всюду, куда попадает. С её уст все чаще срывается скулящее и умоляющее «Ещё! Пожалуйста…»       Её стоны... Глубокие, естественные и не слишком громкие; Анатолия настигает дикий жар желания, и он даже прикусывает язык, лишь бы всё не закончилось раньше времени. Хотя, не мудрено благодаря раю для ушей, который товарищ Калугина ему любезно предоставила.       Женщина хаотично водит пальцами по спине и шее Новосельцева, мочкам ушей; их губы совершенно беззастенчиво сливаются в смазанных поцелуях — долго не получается, они уже практически задыхаются.       Он мягко заводит руки Людмилы за голову, и их пальцы сплетаются. Рваные стоны в унисон, её слезы удовольствия — это не только о том, что они практически достигли высшей точки блаженства. Обоим так хорошо, и далеко не только физически. И им всё равно, что они уже практически ломают кровать.       Перед глазами всё плывёт, а сердца с неимоверной силой толкают кровь. Калугина крепко прижимает Новосельцева к себе, обхватив его ногами и инстинктивно впившись ногтями в его спину.       — Я… Я сейчас… — Он тоже. Но язык совершенно не слушается Анатолия, и он не может выговорить ни слова.       Безудержное наслаждение, словно током, прошибает тело, и Людмила судорожно и бурно вздрагивает, пока ее мышцы не сводит приятная истома. Новосельцев ничего не видит и теряет остатки рассудка, только приглушенно слышит, как Людмила исступлённо, из последних сил шепчет его имя и кончает вслед за ней.       В комнате тишина, гул на улице тоже утих. Анатолий первым приходит в сознание. Людмила лежит на его плече, всё ещё тяжело дыша, а её волосы разметались по подушке. Такая любимая, крохотная, изящная и безумно прекрасная... Новосельцев берёт её маленькую ладонь в руки и с замиранием сердца целует, на что получает в ответ тёплую улыбку. В прояснившемся разуме всплывает осознание того, что рядом с ним — женщина, с которой он хочет связать всю свою оставшуюся жизнь.       А её проницательный взгляд говорит о том, что она всё понимает и абсолютно с ним солидарна.