Ради такого неба нам стоило с тобой умереть

      Ночь сегодня очаровательная: тихая, спокойная и теплая. Дневная духота больше не выжигает уставшие от жары легкие — лето в этом году сухое и горячее — наконец-то за целые сутки можно вздохнуть полной грудью и ощутить липкой разгоряченной кожей невесомые порывы августовского ветра.       Ангела подставляет красное лицо с сухими, потрескавшимися губами навстречу теплому ветру и блаженно прикрывает глаза. Руби замечает, как подрагивают ее длинные ресницы. Слабый порыв воздуха треплет короткие волосы Ангелы, то поднимая, то опуская взмокшие светлые пряди. Полы ее белоснежной рубашки разлетаются в разные стороны, открывая Руби взгляд на разгоряченную, блестящую кожу плоского живота и аппетитных девичьих бедер. Под тоненькой рубашкой проглядывается светлый лиф и манящая резинка женских трусиков.       Термометр за окном показывает плюс семнадцать, а Руби кажется, что за окном — как минимум — ад со множеством бурлящих вулканов и жидкой лавой вместо воздуха. Она вся горит, ее внутренности пылают, и Руби готова воспламениться, как метан при соприкосновении с искрами. Длинная черная футболка липнет к ее вспотевшей спине и груди, выделяя еще сильнее округлые формы девушки. Пот струится по ее крепкой спине, вызывая волны возбуждения — и Руби не может понять, то ли это чертово лето так на нее влияет, и она уже не в силах терпеть эту жару, сходит с ума, то ли Ангела в своей безобразной рубашке, которую хочется содрать и выкинуть, оставив ее девочку в одном нижнем белье, то ли все вместе и сразу.       Где-то вдалеке за мостом отчетливым гулом проносятся поезда — во тьму, в небытие, в бесконечность, а здесь — на согретом балконе двенадцатого этажа — Руби сгорает от собственной похоти и желания, готовая в любой момент умереть от любви к Ангеле.       Она прикасается костяшками ладони к теплой, раскрасневшейся щеке Ангелы, словно меряет температура, но что она может почувствовать?.. Ничего, лишь тепло чужого тела и нежность гладкой кожи — щечки у Ангелы по-детски пухлые и румяные — Руби так и хочется укусить ее за щеку, впиться острыми зубами в мягкую ткань, оставить отметину, чтобы все — весь мир — знали, что…       она моя.       что…       Ангела отдала свое тело и свою душу Руби, и наоборот.       Ангела перехватывает мокрую ладонь Руби своими маленькими ладошками и, изворачиваясь, прижимает ее к свое щеке. Кисть у Руби теплая и мягкая. И Ангела не убирает свои маленькие ручки от руки Руби, она словно придерживает чужую ладонь и сильнее прижимает к своей красной щеке. Ангела хочет чувствовать Руби.       Стоя на просторном балконе в августовской ночи, они вглядываются в темное, бездонное небо, усыпанное миллиардами мелких звезд, и каждая думает, что небо — невероятное. Оно — бескрайнее, оно — прекрасное, оно — чудесное. Они никогда прежде не видели звездного неба, где каждая звезда так волшебна. Ангела хочет сосчитать их все, дотянуться до каждой и подержать в ладонях горсть ярких звездочек, чтобы ощутить их истинное тепло. В Землях Рассвета звезд не существовало, и небо было другим — красивым, но не таким удивительным — днем небосвод было персиково-розовым, а ночью — сине-фиолетовым; всегда однообразное, словно залитое густым слоем однотонной краски. А сейчас небо — поразительное; каждый раз непохожее на себя, красивое, изумительное, невозможное и каждый раз разное.       — Ради этого стоило умереть. — Завороженно говорит Ангела, смотря в ночную бездну, укутавшую целый город, — Смотри, какое небо, какие звезды.       И Ангела задыхается от бесконечной духоты знойного августа, от красоты ночного неба над Реймсом и от безмерной любви к Руби.       — Стоило умереть, — соглашается Руби, ощущая невероятное спокойствие и легкость, впервые на столько лет, — хотя бы ради того, чтобы быть сейчас здесь, с тобой.       И Ангела ей улыбается так, как никому другому, излучая те самые искры, от которых Руби готова вспыхнуть на раз-два и сгореть заживо дотла.