Ten years, dead and living dim and draw apart. I don’t try to remember, But forgetting is hard. Lonely grave a thousand miles off, Cold thoughts, where can I talk them out? Even if we met, you wouldn’t know me, Dust on my face, Hair like frost. Dreaming of my departed wife Su Shi — Jiang Cheng Zi Мне снится старый друг, как первая любовь, которая вовек уже невозвратима. Мы ставили на риск, мы ставили на бой, и мы теперь враги — два бывших побратима. Е. Евтушенко
1
Ему снилась музыка. Сияющее благозвучие, наполняющее спящее сознание от края до края. Он видел: тонкие пальцы перебирают шелковые струны. Звук расходился от них, пронзительный, искрящийся. Ни одной неверной ноты. Ему хотелось напиться этим звучанием, насладиться, вдохнуть вместо воздуха, наполнить им все свое тело. «У тебя прекрасно получается», — раздался голос. Это его губы против воли разомкнулись, сложили эти слова, выдохнули их, изогнулись в улыбке. Заливистый смех разлился, неуправляемый, как колокольчиковый звон. «Ты льстишь мне, эргэ», — отозвался другой голос. Он увидел: Цзинь Гуанъяо повернул к нему голову и улыбнулся. Лань Сичэнь проснулся, так и не ответив. «В ордене Гусу Лань запрещено лгать».*
Цзинь Гуанъяо поднял к нему светлое лицо и ласково улыбнулся. Сказал: «Здравствуй, эргэ». «Прости, я не слышал твоего приближения». «Как твои дела?» Чужие слова как будто доходили до него, минуя слух, как будто впитывались в кожу и звучали уже внутри костей, в нем самом. «Прошу, располагайся». Мир раздвинулся и обрел краски. Вот — гуцинь на подставке, на нем только что играли, от него все еще исходят призрачные тени замолкающих нот. Вот — ширма, расписанная горным пейзажем; серые горы уходят в верхний правый угол, и сосны одинокими пиками тянутся ввысь. Вот — чайный столик из темного дерева с двумя чашечками. Вот — набор для вэйци, чаши с камнями открыты, и в ту, что с белыми камнями, опустился легкий цветочный лепесток, закинутый ветром в раскрытое окно. «Ну же, эргэ». Откуда взялась эта комната и этот Цзинь Гуанъяо? Случалось ли что-то подобное раньше? Никак не удавалось вспомнить. Он сел напротив гуциня, сложил руки на коленях и сказал: «Сыграй для меня. Я хочу послушать». Цзинь Гуанъяо ему улыбнулся.*
В его лице не удавалось разглядеть ни единой темной тени. Это было все то же ясное лицо с нежными чертами и открытым взглядом — ни сейчас, ни прежде, никогда нельзя было уличить этого человека во лжи. «Я скучал по тебе, эргэ». «Я тоже». Чужие пальцы коснулись его рукава. На миг захотелось чтобы они коснулись обнаженной кожи, но мысль принесла мгновенной испуг. Что будет, окажись касания Цзинь Гуанъяо холодными и мертвыми? Что будет, окажись они касаниями темной твари, принявшей его облик? «Пойдем со мной, я расскажу тебе, что случилось со мной недавно». Цзинь Гуанъяо потянул за белую вышитую ткань — легко и ненавязчиво. Хватило бы всего мига сопротивления, чтобы пальцы разжались. «Я рад тебя видеть». Цзинь Гуанъяо обернулся. В его глазах мелькнула грусть. «О эргэ... я тоже. Я счастлив, что ты приходишь ко мне».*
Они никогда не говорили о делах. Не говорили о прошлом. Не говорили о настоящем. Он никогда не принимал из его рук еды, потому что помнил старые темные сказки: стоит отведать кушаний потустороннего мира, и пути назад из него не будет. Но хотел ли он возвращаться в тот другой мир, мир живых? Цзинь Гуанъяо никогда не обижался. Понимающе кивал и отстранял руку с фруктом или блюдом сладостей. И он никогда не наливал для него чай, это было особенно болезненно. «Не хочу видеть, как ты отказываешься от чая, который я налил для тебя, эргэ». Он сказал это с болезненной уязвимостью, которая исказила его черты до неузнаваемости. Это было не в первый раз, но все же такое выражение он видел на лице Цзинь Гуанъяо нечасто. «Я понимаю».*
«Настала твоя очередь, эргэ. Прошу, сыграй для меня». Он опустился за гуцинь и вскинул руки. Запястья на мгновения свело. «Что ты хочешь услышать?» «Есть ли эргэ чем меня удивить?» В чужом голосе звучало дружелюбное подтрунивание. Как он тосковал по этим интонациям! «Не удивить, но...» Он сыграл давно забытую мелодию их юности, несмелую и мягкую. «Разучивает ли эргэ что-то новое?» «Новое?» «Да. Твое мастерство непревзойденно, но раньше ты каждый раз делился со мной новой мелодией, которую ты нашел в библиотеке, услышал в городе или сочинил в дороге. Больше ты не делишься со мной ничем новым». Цзинь Гуанъяо помолчал, отвел взгляд. «Это потому, что я потерял такое право — касаться твоей души?» Как мог он, сжимающий в ладонях его бедное истерзанное сердце, говорить такое? Он проснулся со слезами на глазах, не успев ответить: «Со мной просто ничего нового не случается, А-Яо».*
«У меня есть для тебя кое-что». «Кое-что интересное, эргэ?» Цзинь Гуанъяо улыбнулся и шагнул навстречу, склонил голову набок. В глазах его сияло бесконечно тепло. «Я надеюсь». Он улыбнулся в ответ и сел за гуцинь. Струны запели под его пальцами, и музыка горячими волнами поднялась под купол этого крошечного мира, залила все углы и неясные тени в них, качнула ветки деревьев, заглядывающих в окно. Цзинь Гуанъяо ахнул и упал на колени напротив. Свет дрожал в его глазах и множился на сотни и тысячи бликов. От него невозможно было отвести взгляд, дыхание перехватывало. «Эргэ, я вовсе не...» Музыка все еще звучала, но пальцы его больше не касались струн. «Ты был прав. Моя жизнь словно бы остановилась. Я... перестал видеть красоту, перестал искать — и находить — что-то новое». Он глубоко вдохнул и потянулся к чужой руке. «Я решил кое-что поискать». «Спасибо, эргэ». Это было совсем как раньше. Улыбка Цзинь Гуанъяо, его осторожные прикосновения украдкой, запертая комната и песня гуциня, надламывающая напряженный искрящийся воздух между ними. Почти как раньше.*
Здесь всегда было солнечно и спокойно. Лепесток в чаше с камнями для вэйци, ширма с горами и соснами, пара чайных пиал, гуцинь. Замершее мгновение, и только они двое блуждали в этом мгновении, мерно раскачивались, как мушки в не застывшем пока янтаре. Цзинь Гуанъяо каждый раз говорил: «Я рад тебя видеть». Или: «Спасибо, что пришел». Или: «Я скучал по тебе». И всегда добавлял: «Эргэ». Как будто это было важное и волшебное слово. Так и было. В ответ он улыбался и отвечал: «Я тоже» или «Здравствуй». И добавлял: «А-Яо», потому что это было сокровенное имя, тайна его сердца, которой дозволялось звучать вслух только здесь, в их тайном укрытии. Руки у Цзинь Гуанъяо были вовсе не ледяные и не отдавали мертвенной стылостью.*
Однажды Цзинь Гуанъяо сказал: «В такие моменты мне всегда хотелось, чтобы наши встречи не знали конца! Каждый раз хотелось». Сказал — и рассмеялся, легко и звонко, как будто это была незначительная шутка, а не та болезненная правда, которой так и не нашлось места между ними раньше. «Мне тоже». Он сжал в руке чужие пальцы.*
«А-Яо, давай выпьем чаю». Улыбка сошла с лица Цзинь Гуанъяо, будто киноварь под дождевыми каплями. «Ты уверен, эргэ?» Он огляделся. Крошечная комната, в которой раз за разом ничего не происходило, в которой ничего не менялось, в которой его всегда ждал Цзинь Гуанъяо. Он улыбнулся и заглянул Цзинь Гуанъяо в глаза, тревожные и темные, полные неизъяснимой теплоты. «Разумеется».2
Глава ордена немало всех беспокоил. Нельзя было отрицать его право на скорбь, но то состояние, в котором они с Лань Ванцзи его застали, вызывало беспокойство особенно. Вэй Усянь цокнул языком и потер подбородок. — Тебе не кажется, что с ним что-то не так? — спросил он. Лань Ванцзи медленно кивнул, и Вэй Усянь продолжил, как будто сам с собой: — То есть, в его положении это естественно, я думаю, но... Можем ли мы чем-нибудь помочь? Лань Ванцзи покачал головой: — Только ждать. Вэй Усянь вздохнул. — Это самое трудное, Лань Чжань. Может, попытаться как-то его... взбодрить? Ты знаешь его лучше всех, как думаешь, что может помочь? Лань Ванцзи посмотрел на него с затаенной застарелой печалью и опустил взгляд. — Время, — сказал он таким тоном, что Вэй Усянь немедленно почувствовал себя бессердечным бревном. — Прости, Лань Чжань, — пробормотал он, присаживаясь рядом, — я не хотел давить на больное. Лань Ванцзи снова кивнул и взял его за руку. — Брат помогал мне, — сказал он через пару долгих мгновений. — Он говорил: чтобы я не заблудился в горе... Уши у него покраснели, и Вэй Усянь с невеселой улыбкой опустил голову на его плечо. — У тебя хороший брат, Лань Чжань. — Мгм. В конце концов, они не могли оставить Лань Сичэня наедине с его переживаниями — это было бы бесчеловечно и, после всего, что он для них сделал, еще и неблагодарно. — Давай проведаем его завтра с утра, ладно? Лань Ванцзи согласился.**
Когда следующим утром в середине часа кролика они пришли к порогу ханьши, им долго никто не открывал. Лань Ванцзи нахмурился, готовясь, кажется, вломиться внутрь, но тут дверь открылась. Лань Сичэнь выглядел осунувшимся и заспанным, но лицо его при этом оставалось приветливым и спокойным. — Ванцзи? Молодой господин Вэй? — спросил он, удивленно их оглядывая. — Что привело вас ко мне? — Брат. Ты в порядке? Одежда Лань Сичэня выглядела небрежно, лицо хранило расслабленное выражение, как будто только после сна. Вэй Усянь прищурился. — Мы разбудили вас, Цзэу-цзюнь? — спросил он напрямик. Лань Сичэнь моргнул и неловко улыбнулся. — В последнее время мой режим сна несколько исказился, — ответил он извиняющимся тоном, и Вэй Усянь готов был поклясться, что кончики ушей у него покраснели. Но он быстро справился с неловкостью, улыбнулся увереннее: — Так чем я могу вам помочь? — Может, вы позавтракаете с нами? — внезапно предложил Вэй Усянь. Лань Сичэнь согласился, но за завтраком словно бы пребывал в собственных мыслях: движения его были медленными, улыбка — блуждающей, а взгляд — рассеянным.**
Они с Лань Ванцзи задержались в Гусу. Лань Сичэнь все еще проводил все время в ханьши и, возможно, целыми ночами медитировал — или спокойно спал. Лань Ванцзи рассказывал, что сам он, когда столкнулся со сходным горем, часто не мог уснуть и подолгу играл на гуцине. Из ханьши главы Лань Вэй Усянь по вечерам и по ночам, когда ему случалось проходить мимо, не слышал ни звука. — Хорошо, если он может отдохнуть, — сказал Лань Ванцзи, и Вэй Усянь с ним согласился. В конце концов, сон — неплохое лекарство. Прежде, в прошлой жизни, бывали дни, когда и самому Вэй Усяню хотелось заснуть и спать целыми днями.**
Случай внезапно свел их в библиотеке. — О, Цзэу-цзюнь! — с радостным изумлением воскликнул Вэй Усянь и приветственно махнул рукой, нарушая несколько правил ордена за раз. — Доброго дня! Лань Сичэнь поднял голову от книги, которую читал. — Молодой господин Вэй, — улыбнулся он. — Здравствуйте. Вэй Усянь немедленно подошел к нему, внимательно вглядываясь в его лицо. — Как ваше здоровье? — Хорошо, спасибо. Мне приятна ваша забота. Говорил глава Лань приветливо и ровно, казалось, ничто не тревожит его покой, кроме самого Вэй Усяня. — Ну, не буду вас отвлекать тогда, — Вэй Усянь широко улыбнулся, украдкой заглядывая Лань Сичэню через плечо. Это был сборник песен для циня и, судя по его внешнему виду, абсолютно новый. Такое открытие Вэй Усяня только порадовало, и тем же вечером он с удовольствием рассказал Лань Ванцзи, что глава Лань начинает проявлять интерес к внешнему миру и даже взял за труд ознакомиться с новыми поступлениями нотных сборников. — Это хорошо, — ответил Лань Ванцзи, коротко улыбнувшись.**
До следующего полнолуния им казалось, что состояние главы Лань все улучшается, но когда луна пошла на спад, все изменилось. Началось с того, что кто-то из учеников, помогавших на кухне, печально пожаловался, будто бы глава Лань за целый день так и не принял еды, которую ему обыкновенно приносили на порог ханьши. Вэй Усянь забеспокоился, и когда они с Лань Ванцзи отправились проведать Лань Сичэня, их встретила тишина. Никто не открыл, как бы они ни стучали. Тревога накатывала холодными удушливыми волнами. — Лань Чжань, нам придется выломать дверь, — с нервной усмешкой сказал Вэй Усянь, и Лань Ванцзи напряженно кивнул. Когда они все-таки вломились внутрь, испуганные и готовые к бою, то нашли Лань Сичэня спокойно спящим в своей постели. Лицо его было расслабленным и открытым, как будто не было никаких потерь, которые так тяжело омрачили его жизнь. — Брат! — позвал Лань Ванцзи. Вэй Усянь осторожно взял Лань Сичэня за запястье, считая пульс. Сердце мерно и спокойно билось. Лань Сичэнь не просыпался.3
Состояние главы Лань привело всех в ужас. Никакой угрозы его здоровью лекари не обнаружили, однако сон его был непрерывен и глубок, и причины его, очевидно, не были естественными. — Как думаешь, есть ли такой яд? — задумчиво спросил Вэй Усянь. — Яд, который погружает в сон и не дает проснуться? Хах, как бы нам пригодился сейчас специалист по ядам! Специалистом по ядам был Цзинь Гуанъяо, невольно подумал Вэй Усянь и невесело хмыкнул. А потом насторожился. — Лань Чжань, — позвал он. — Надо проверить, что он пил и ел в последнее время. Лань Ванцзи серьезно кивнул.***
На кухне их визиты не были внове. Вэй Усянь часто уговаривал кого-нибудь на кухне добавить в еду специй или приготовить что-нибудь особенное. Лань Ванцзи появлялся на кухне, чтобы собрать завтрак на двоих или приготовить что-нибудь, не входившее в обычное меню ордена Гусу Лань. Когда они зашли, старшая кухарка вздохнула, продолжая их бесконечный спор: — Господин Вэй, мастер Лань не велел добавлять специи в рис. — Мастер Лань ничего не смыслит в пристойной еде! — привычно откликнулся Вэй Усянь и встряхнул головой. — Но мы не за этим. Мы хотели уточнить кое-что... насчет Цзэу-цзюня. Кухарка ахнула: — Вы что-то выяснили? — Пока ничего, — Вэй Усянь развел руками. — Но мы думаем, что-то могли добавить в его еду. — В еду? — кухарка побледнела. — Как вы можете такое говорить, господин Вэй! Всю еду на нашей кухне само собой проверяют на яды. Да и что там — рацион Гусу Лань очень строго подобран, вкус сохраняется натуральным, любые добавки его немедленно искажают. Глава Лань непременно заметил бы неладное! Вэй Усянь задумался. — А что насчет напитков? — С напитками то же самое, — категорично ответила кухарка. — И что, никаких новых поставок не было? — уточнил Вэй Усянь. — Чего-нибудь нового, необычного? — Было, — сказала вдруг кухарка помертвевшим голосом. — Подарок из Цинхэ. Успокаивающий чай... У кухарки от ужаса подломились колени, она тяжело опустилась на деревянный табурет. — Но... Но, господин Вэй! Его мы тоже проверяли на яды! Лекарь заключил, что чай не содержит в себе ничего вредного или опасного! Даже рекомендовал для главы Лань в его душевном состоянии. Вэй Усянь потер подбородок. — А остался еще этот чай? Кухарка достала с полки плотный бумажный сверток и развернула его, чай нежно пах мелиссой и магнолией. Вэй Усянь высыпал горсть себе на ладонь, растер несколько листьев между пальцами, лизнул. — Как думаешь, Лань Чжань, — медленно начал он, — стоит нам отправиться в Цинхэ? Лань Ванцзи кивнул. Вэй Усянь ссыпал чай в маленький холщовый мешочек, отряхнул руки и решительно заявил: — Тогда пойдем!***
В Цинхэ они добрались быстро, под вечер, когда почти стемнело. Приближение осени здесь чувствовалось еще острее, чем в Гусу. Повсюду дрожали желтые и красные листья на деревьях, ветер выстужал до костей. Глава Не принял их в своем кабинете среди стеллажей, заваленных клановыми свитками, и подставок с расписанными веерами. Когда Вэй Усянь высыпал перед ним горсть ароматного чая, Не Хуайсан не стал даже отнекиваться. — Ты подсыпал яд главе ордена Лань? Не Хуайсан вздохнул: — Это сложно назвать ядом, Вэй-сюн. Это, скорее, лекарство. Умиротворяет разум, успокаивает сон. Помогает справиться с тяжелыми жизненными событиями. Лечит от излишней впечатлительности. Состав не опасен. Заваренный крепко, однако, он может вызывать что-то вроде, — он неопределенно махнул рукой и пощелкал пальцами, — морока. Приятные сны, которые формируются из потока ци заклинателя — не совсем настоящие сны и не совсем собственное воображение. Нечто особенное. И я совсем не знал, что в Гусу Лань имеют привычку заваривать чай крепче, чем в Цинхэ Не. Он покачал головой, а затем добавил: — Впрочем, сила воздействия слабая и такой опытный заклинатель, как Цзэу-цзюнь, при желании мог бы легко избавиться от этого помутнения. — При желании, — пробормотал Вэй Усянь. Не Хуайсан кивнул, поднялся на ноги и заложил руки за спину. — Видимо, у него такого желания не возникло, — он помолчал, а потом безрадостно хмыкнул: — Наверное, сны его слишком уж приятны по сравнению с действительностью. Лань Ванцзи сглотнул и сжал руки в кулаки. — Зачем тебе это было нужно? Вместо Не Хуайсана ответил Вэй Усянь: — Ну как же, — сказал он, не отводя взгляда от Не Хуайсана, — он ведь отобрал у Цзэу-цзюня любимого брата и самого дорогого человека. Не Хуайсан развел руками. — Так и есть. И я как никто знаю, к чему может привести такое лишение... Твоя проницательность почти пугает, Вэй-сюн. — Как его разбудить? — спросил Лань Ванцзи. Не Хуайсан пожал плечами. — Он должен этого захотеть. — И когда он проснется, — начал Вэй Усянь, — что ты намерен делать? — Не знаю. — Углы губ у Не Хуайсана приподнялись, улыбка получилась холодная и не достигла глаз. — Пока он предпочитает оставаться в мире своих мечтаний, Цзэу-цзюнь не представляет для меня угрозы. Что будет, если он проснется, сказать трудно. Я хотел бы избежать любых конфликтов, однако я пойму, если он не поддержит меня в этом желании. — «Когда», — мрачно поправил Лань Чжань. — Когда он проснется. — Если так угодно Ханьгуан-цзюню. Они уходили из Цинхэ подавленные и молчаливые. Вечер превратился в ночь, и убывающая луна заливала холодным светом влажную от ранней росы землю. Не Хуайсан сказал: «Пока он предпочитает оставаться в мире своих мечтаний». И правда крылась в том, что никто не мог предсказать, как далеко прекрасные сны уведут Лань Сичэня от них.