1
Лёгкие, едва заметные мазки лепестками ложились друг на друга. Только стоя вплотную к стене можно было различить их очертания. Бэкхёну ужасно хотелось потрогать белые барашки на гребнях, прикоснуться к холодной синеве волн. Какой штукатурка окажется на ощупь? Холодной? Горячей? Или едва тёплой, только тронутой первыми солнечными лучами? Удивительно, подумал Бэкхён, как такими грубыми средствами ― краской и мокрой штукатуркой ― можно создать что-то настолько прекрасное. Шум реального моря гармонично вплетался в море нарисованное. Волны, застывшие монументами, поднимались выше человеческого роста, так, что Бэкхёна, стоящего у самого фундамента, могло захлестнуть с головой. В лазурной воде проступали силуэты двух пловцов. На первый взгляд пловцы соревновались, но если присмотреться, можно заметить, как границы между их телами стираются, превращая борьбу в акт единения. Руки их тянутся вверх, к солнцу, которое спряталось за облаками. Свет утекает вглубь, увлекая зрителя и пловцов на самое дно. У Бэкхёна снова и снова перехватывало дыхание. Сердце стучало под рёбрами, быстро-быстро, как маленькое землетрясение, а по спине и шее бежали мурашки. Трудно было поверить, что всего пять часов назад он был за сотни километров отсюда, в своем новом пустом доме, а сейчас стоит здесь, в Коджэ, перед последней известной ему картиной Ханыля. Со стороны, должно быть, он выглядел странно, но Бэкхён считал странными тех, кто не стоял рядом с ним, задрав голову, и не всматривался в чернеющие по краю неба облака. Сколько раз эти облака смотрели на него со страниц журналов, экранов, проекторов или с плохой, чёрно-белой распечатки? Бэкхён знал их наизусть, сам не раз пытался повторить, но ни одна, даже самая хорошая копия не могла затмить оригинал. Ему был известен секрет: если отойти подальше, где-то на два полных шага, краски на картине начинают сгущаться. Лазурная вода темнеет, становится кобальтовой, а по краям уходит в черноту. Пена, напротив, вблизи молочная, почти бежевая, на отдалении вспыхивает кипельно-белым. Фигуры пловцов ― обе в человеческий рост ― уменьшаются, словно вода поглощает их с каждым отчаянным рывком в сторону невидимого берега. Солнце робко выглядывает из-за рваных облаков, но его света так мало, что хочется поёжиться от холода. Эти метаморфозы действовали на Бэкхёна гипнотически: он провалился в картину, будто кто-то столкнул его с причала, и не обращал внимания на людей вдалеке, недовольный взгляд Кёнсу, сидящего на террасе, и человека, внезапно нарушившего его уединение. Бэкхён заметил мужчину боковым зрением, когда тот, должно быть, простоял уже несколько минут, и сразу узнал в нём владельца этого места ― Пак Чанёля. Он походил на клиентов бюро, которые нанимали Бэкхёна и его команду для разработки интерьеров своих безумно дорогих бизнес-центров. Высокий и статный, облитый идеальным золотистым загаром, Чанёль излучал уверенность и спокойствие. Тело, разумеется, мускулистое, в комплекте ― белоснежная рубашка-поло от известного бренда и классические синие бермуды ― попытка сойти за английского графа, герцога или лорда, или пощеголять американским шармом владельцев Уолл-стрит. Бэкхён повернулся к нему лицом, намереваясь сразу же перейти в наступление, но безмятежный и любопытный взгляд карих глаз мигом охладил его пыл. ― Извините, если помешал, ― сказал Чанёль. ― Кажется, вас очень заинтересовала эта картина. ― Технически — это фреска, ― поправил Бэкхён. ― Вот как! ― мужчина сконфуженно улыбнулся и потёр запястье. ― Я не разбираюсь в искусстве. Просто хотел спросить: что вы в ней нашли? Не сочтите за странность, но я наблюдал за вами… не специально! Вы почти час простояли на одном месте… Час? Бэкхён усмехнулся и невольно огляделся. И правда: солнце поднялось выше, тени от кустов можжевельника стали длиннее. Воздух наполнился тёплым запахом хвои. ― Надо же! Я даже не заметил! Он снова взглянул на картину. Снежные верхушки гребней блестели в солнечных лучах. ― Я слышу шум волн, ― признался Бэкхён, вернув внимание собеседнику. ― Чем дольше смотрю, тем отчётливее слышу плеск воды и свист воздуха от того, как пловцы машут руками. Художнику удалось в статичном изображении передать всю полноту движения. Кажется, будто вот-вот выглянет солнце, а вдалеке появится земля. Это восхитительно, вам так не кажется? Вопрос на мгновение повис в воздухе, словно предзнаменование бури. Чанёль окинул Бэкхёна долгим взглядом, и его выражение из любопытного стало хмурым и суровым. ― Вы ― Бён Бэкхён, ― произнёс он холодно. Бэкхён ощутил ту же неприязнь, которой сквозило письмо мужчины в ответ на просьбу провести на территории базы отдыха «Песчаный берег» художественную выставку. ― Вы правы, ― Бэкхён подал руку. ― Рад наконец-то встретиться с вами лично, господин Пак. Чанёль пожал его руку без видимого удовольствия. Они коротко поклонились друг другу, но в движениях обоих чувствовалась настороженность. Поза Чанёля, его скрещенные на груди руки и сведенные к переносице брови кричали о готовности защищаться. Бэкхён же не знал, с какой стороны к нему подступиться, чтобы всё не испортить. ― Я решил, что переписка не подходит для решения такого деликатного вопроса, ― осторожно начал он, ― поэтому решил встретиться лично. ― И напрасно. ― Господин Пак… ― Господин Бён! ― перебил Чанёль. ― В письме я ясно дал понять, что не намерен отдавать базу под вашу выставку, даже за ту сумму, которую вы предлагаете. ― Но… ― Я не закончил! Что касается картин Ханыля, мой ответ вам также известен. ― Господин Пак! ― воскликнул Бэкхён. Его разрывало на части от упёртости этого человека ― по иронии судьбы единственного наследника Ханыля, но показывать раздражение было нельзя, поэтому Бэкхён быстро взял себя в руки и продолжил: ― Вы ведёте себя неразумно. Речь идёт даже не о покупке, а только об аренде картин. К тому же, они не покинут территорию «Песчаного берега»! ― Вы ― нечто! Злая ухмылка исказила лицо Чанёля, превратив мягкие черты в осколки изломанных скал. Вены на его руках вздулись от усилия, с каким он сжимал кулаки в карманах шорт. Бэкхёну вдруг захотелось съёжится от этого уничтожающего взгляда сверху вниз, убежать, спрятаться, но он сопротивлялся и не опускал глаза. ― Пожалуйста, обдумайте всё ещё раз. ― Нет. ― Ханыль хотел бы… ― Прекратите говорить от лица моего брата! ― взорвался Чанёль. Бэкхён невольно отступил на шаг. Сердце предательски ёкнуло. ― Прошу прощения, ― Бэкхён склонил голову. Ему было противно извиняться за правду, но того требовали приличия. ― Я перешёл черту. Чанёль, похоже, хотел выругаться, но сдержался. ― Прошу меня извинить, ― сказал он. ― Я должен идти. Вы планируете остаться у нас? ― Да, ― нехотя ответил Бэкхён. ― Что ж, приятного отдыха. Коротко поклонившись, Чанёль обошёл Бэкхёна большим полукругом и направился вглубь базы. Его силуэт стремительно исчез за ближайшим домиком. Бэкхён, внутри клокоча от злости, проводил управляющего взглядом, в последний раз оглянулся на картину и, опустошённый, отправился к себе. На террасе, залитой полуденным солнцем, отдыхал Кёнсу. Нахлобучив на голову широкополую шляпу, он обмахивался последним выпуском итальянского Vogue. ― Ну что? ― Кёнсу спустил солнцезащитные очки на кончик носа. ― Взял крепость? ― Куда там! ― Бэкхён отобрал у брата журнал и присел на соседний лежак. ― Ослиное упрямство, видимо, семейная черта. ― Ты знал, что так будет. Бэкхён закатил глаза. Кёнсу всегда бил не в бровь, а в глаз, порой наугад, но редко когда ошибался. И сейчас, приняв сидячее положение, он снял очки и ткнул ими в Бэкхёна. ― Что ты будешь делать, если он не согласится? ― Он согласится. ― Однажды ты споткнёшься о свою самоуверенность. Бэкхён усмехнулся и бросил журнал брату на колени. ― Твоя поддержка, как всегда, неоценима. Кёнсу отсалютовал ему очками. ― Всегда к твоим услугам, братишка.2
Холодный утренний ветер терзал занавески. Смарт-часы, оставленные на тумбочке заряжаться, показывали начало шестого. Бэкхён, взбудораженный несколькими часами езды с Кёнсу за рулём (тем ещё любителем лихачить) и безуспешным разговором с Чанёлем, кипел от эмоций. Вчера он уснул только к полуночи, но уже спустя три часа проснулся с тяжёлой головой. Рука сама потянулась к карандашу и бумаге. Набросав несколько эскизов, Бэкхён только расстроился: ничего из того, что вышло из-под его руки, и близко не походило на образы в голове. Неужели так сложно просто взять и нарисовать то, что видишь? Оно же здесь, прямо перед тобой! Но перед Бэкхёном были только новый скетчбук, пустой стол и распахнутое окно с видом на бухту, выплывающую из утреннего тумана. Отложив карандаш, Бэкхён подпёр щёку ладонью и обречённо уставился на воду. Вдалеке он разглядел красное пятно, ползущее вдоль водной глади. Что это? Лодка? Двигалось пятно ритмично, с равной амплитудой, потом разворачивалось и начинало ползти обратно. Спать не хотелось, поэтому Бэкхён, подстёгнутый слабым проблеском любопытства, решил спуститься к воде за разгадкой этой тайны. Выудив из-под сваленных кучей футболок, шорт и джинсов первое попавшееся худи, он нырнул в него, как пловец с утёса, схватил с тумбочки ключ от домика и тихо выскользнул наружу. Влажный морской ветер с размаху ударил в лицо. Бэкхён остановился на террасе, чтобы как следует насладиться ни с чем не сравнимыми запахами соли и мокрого песка. Когда им с Кёнсу было по тринадцать отец Бэкхёна и мама Кёнсу отвезли их на Чёджу. Бэкхён тогда впервые летал на самолёте, но не это стало самым запоминающимся событием: море ― вот, что потрясло тринадцатилетнего мальчишку до глубины души. Он вспомнил, как рванул с места, на бегу сбрасывая кеды, забежал по колено в воду (ледяную!) и бесповоротно влюбился. Здесь, на базе отдыха «Песчаный берег», запах отличался. К морской соли примешивались хвойные нотки можжевельника, кедра и красной китайской сосны. Деревья росли по всей базе и на утёсах, полукругом огибающих бухту с двух сторон. Даже домики для отдыхающих — одноэтажные коттеджи с двускатной крышей и сплошными панорамными окнами — были деревянными. Между ними змеились узкие каменные дорожки, сложенные из кусков необработанного гранита. База стояла на склоне, довольно пологом, и домики узким амфитеатром спускались к берегу, прямиком в объятия Пусанского пролива. В то утро солнце поскупилось на свет. Небо было мраморно-серое, холодное, с белёсыми прожилками наползающих с юга перистых облаков. Бэкхён пожалел, что не прихватил с собой бумагу и краски: захотелось вдруг запечатлеть этот серый свет, играющий на поверхностях зашторенных окон, пёстрые узоры досок на спиле, иссиня-зелёную полоску моря вдоль горизонта. Может быть, он не так талантлив, как был талантлив Ханыль, но в ту секунду Бэкхён был уверен, что сам его дух, витавший в воздухе, само место помогли бы ему рисовать так, как он не рисовал никогда прежде. К воде вёл деревянный настил. Он заканчивался коротким пирсом на сваях, который отделял зону для купальщиков от импровизированного гребного канала. Когда Бэкхён спустился в бухту, бушевавший на возвышении ветер остался позади. Небо слегка прояснилось, и вдалеке слабый луч света пробил брешь в островке облаков. Пятном, которое Бэкхён заметил из окна, оказалась лодка-одиночка для академической гребли. Гребец в синей с белым форме активно работал руками. Он проплывал далеко от берега, но Бэкхён, не лишённый фантазии, живо представил мышцы, играющие на его спине при каждом взмахе вёслами. Представил натужное дыхание гребца и плеск от резкого вхождения лопастей вёсел в воду. Хоть лица и не было видно, Бэкхён с первого взгляда узнал его. Цвет волос, разворот плеч или интуиция ― не известно, что навело на эту мысль, но, когда лодка приблизилась к берегу, сомнений не осталось. Это был Чанёль. Стук подошв по деревянному настилу прозвучал с оглушительной громкостью — Бэкхён, спрятав руки в карманы худи, спустился на пирс. Чанёль, заметив его приближение, никак не отреагировал. Бэкхён помахал рукой, но ответа не получил. Зачем он сюда пришёл? Он ведь должен сейчас видеть десятый сон в тёплой постели, а не стоять на продуваемом ветром пирсе в растянутых пижамных шортах. Может всё же стоит признать поражение и оставить Чанёля в покое? Пока он размышлял о своей горькой участи, Чанёль подплыл ближе к пирсу и попытался сам привязать лодку к стойке. ― Вам помочь? ― крикнул Бэкхён. ― Нет! ― ответил мужчина. ― Я сам! Было интересно наблюдать, как он выбирается из лодки. Она покачивалась от его движений, грозя накрениться и перевернуться. В последний момент Чанёль успел оттолкнуться ногами от бортика и взобраться на пирс. Вёсла он забрал с собой. ― Вы всегда так рано встаёте? ― спросил Бэкхён. ― Да, ― ответил мужчина. ― Тренируюсь каждый день, чтобы не терять форму. А что же вы? Решили взять меня измором? ― А это сработает? Бэкхён выдавил вежливую улыбку, хоть и понимал, что на Чанёля не действуют любезности. От взгляда, которым мужчина стрельнул в его сторону, захотелось помыться. Закинув вёсла на плечо, Чанёль молча направился к лодочному сараю. Бэкхён упрямо последовал за ним. При знакомстве он не заметил столь значительную разницу в росте, но сейчас почувствовал себя лилипутом рядом с гигантом-управляющим. Широкие плечи Чанёля, его большие руки и мускулистые ноги спортсмена дышали силой и мощью. Вёсла в ладони смотрелись как столовые палочки. Когда они дошли до сарая, Чанёль прислонил вёсла к стене, отпер дверь ключом, что висел у него на груди, и вошёл, оставив дверь открытой. ― Вам не занимать настойчивости, ― раздался голос из темноты сарая. ― Что мне сказать, чтобы вы успокоились? ― Просто выслушайте меня до конца, ― ответил Бэкхён. ― Давайте пообедаем и всё обсудим, только на этот раз спокойно и без лишних эмоций. Что скажете? Ответа не последовало. Несколько минут Бэкхён простоял один, весь на взводе, а со стороны сарая доносились звуки шагов, шелест и пластиковый треск. Когда Чанёль показался на улице, волосы его были мокрыми, а в руке он держал полупустую бутылку воды. ― Хорошо ― сказал он, игнорируя стекающие по лицу струйки. ― Я выслушаю, но на вашем месте я бы занизил ожидания. ― Никаких ожиданий. Согласие Чанёля заставило сердце Бэкхёна совершить кульбит. Он постарался сохранить деловой вид и при этом не коситься на дорожки воды, бегущее у того по шее прямиком за ворот футболки. Кто бы мог подумать, что брат Ханыля окажется настолько в его вкусе? Ох, чёрт! Эта мысль определённо была лишней! ― Итак, ― Бэкхён прокашлялся. ― Предлагаю не откладывать это дело в долгий ящик. Сегодня вам удобно? ― Ха! ― Чанёль усмехнулся. ― Вы не устаёте меня удивлять! ― Раньше начнём ― быстрее кончим. Подобная игра слов, определённо, была неуместна, но Бэкхён не любил давать заднюю. Выдержав утомительно неловкую паузу, Чанёль смахнул с лица волосы и даже позволил улыбке коснуться уголков губ. ― В три у главных ворот. Надеюсь, вы умеете ездить на велосипеде. Похоже, кое-кто любит оставлять за собой последнее слово! Хорошо, подумал Бэкхён, в этот раз я проглочу. Чанёль, оставив бутылку с водой на земле, затрусил к пирсу. Бэкхён, скрепя зубами, пнул весло. Нужно было развернуться и уйти, чтобы в спокойной обстановке собраться с мыслями, но злость не давала сойти с места. Несмотря на работу, предполагающую угодливость, Бэкхёну было не свойственно прогибаться. Он всегда держался вежливо и отстраненно, но никогда не позволял другим собой помыкать. Чанёль же отшивал его раз за разом, ставил в унизительное положение, заставлял просить, а не требовать, но впервые Бэкхён готов был пойти на всё, лишь бы добиться цели.3
Направляясь к месту встречи, Бэкхён нервничал. Волноваться было из-за чего: он уже заказал фотографии уличных работ Ханыля, что влетело ему в копеечку, и даже заручился поддержкой нескольких известных искусствоведов. Два месяца назад Бэкхён наивно полагал, что уговорить Чанёля не составит труда, и напоролся на письмо с отказом. Сдаваться было не в его принципах, поэтому сегодня он надел «удачливые» джинсовые шорты, белую просторную рубашку и конверсы, уложил непослушные волосы и вооружился папкой с подробным проектом выставки, примерным списком картин и даже макетом выставочной площади. ― Удачи! ― крикнул Кёнсу, заметив уходящего брата через дверь гостиной. ― Удача мне не поможет! Так любил говорить Ханыль. Каждый раз, когда Бэкхён произносил эти слова вслух или про себя, сердце тоскливо сжималось. Они познакомились во время учёбы в университете «Хонгик». Бэкхён, ещё зелёный птенец, только начинал обучение, а Ханыль, звезда факультета, готовил дипломный проект. Высокий, болезненного вида старшекурсник, с вечно взлохмаченными волосами и синяками под глазами очаровал Бэкхёна с первого взгляда. Неожиданно для всех Ханыль, прослывший нелюдимым затворником, взял его, «первока», под своё наставническое крыло. Целый год он таскал Бэкхёна по всему Сеулу, вынуждая прогуливать важные пары, и заставлял наблюдать за своей работой. Спустя время Бэкхён неизбежно влюбился в его манеру всегда рисовать без эскиза, на чистовую, меняя композицию по настроению, превращая неудачные линии в новые формы. Закономерно, что в своих первых учебных набросках Бэкхён пытался ему подражать. Ханыль каждый раз отнимал у него карандаш или уголь и заставлял рисовать по-другому. Их отношения нельзя было назвать полноценной дружбой. Ханыль никогда не приглашал Бэкхёна выпить пива или потусоваться после пар. Их встречи ограничивались творческими вылазками, но Бэкхён чувствовал между ними загадочную связь. Ханыль говорил с ним о вещах, которыми не делился даже с близкими. Бэкхён стал первым человеком, кому Ханыль рассказал о раке. На вопрос, лечится ли он, старшекурсник соврал. К сожалению, Бэкхён узнал об этом слишком поздно: за месяц до окончания учёбы Ханыль исчез, а в следующем семестре стало известно, что он покончил с собой. «Нельзя спасти человека, который не хочет, чтобы его спасали». Чушь собачья! Бэкхён был уверен, что мог ему помочь. За прошедшие шесть лет он так и не побывал на месте его упокоения. Семья Ханыля не пустила никого на похороны, поэтому Бэкхён не смог с ним проститься и даже не знал, в каком колумбарии хранится урна с прахом. Он пообещал себе, что однажды почтит память Ханыля так, как подобает настоящему художнику ― грандиозной выставкой, которая увековечит фигуру Ханыля в истории корейского искусства. На пути его наполеоновского плана встал Чанёль. В буквальном смысле ― он стоял посреди дороги с двумя велосипедами, которые выдавали напрокат для прогулок в город. — Надеюсь, вы сделаете мне скидку, — сказал Бэкхён вместо приветствия. Чанёль не улыбнулся. — Будьте осторожны, — сказал он. — Езжайте прямо за мной, если не хотите угодить в аварию. — Почему мы не можем поехать на машине? — Это не экологично. Бэкхён с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза. Похоже было, что Чанёль испытывает его на прочность. Ну уж нет! Он не сдастся из-за таких пустяков. Прежде чем отправиться в путь, Бэкхёну пришлось крепко привязать папку к багажнику и установить под себя высоту седла и руля. Чанёль придержал для него велосипед, но стоило ему отпустить, как Бэкхён запрыгнул в седло и без предупреждения рванул вперёд. Чанёль обогнал его в два счёта. Укоризненный взгляд, брошенный через плечо, был так похож на взгляд Ханыля, что Бэкхён испугался. Он резко ударил по тормозам и чуть было не перелетел через руль, но быстро отклонился назад и снова налёг на педали. Так они и поехали: Чанёль впереди, Бэкхён в хвосте. Мимо поплыли еловые подлески, море, мелькавшее меж стволами, деревянные домики, теннисные корты и рекламные щиты. Тихо трещали спицы, под колёсами шелестела галька. Бэкхён глазел по сторонам и восхищался, словно не ехал вчера этой же дорогой в сторону «Песчаного берега». Чанёль то и дело оборачивался, чтобы проверить, не сбился ли он с пути. Ветер играл в волосах мужчины, бросая кудрявую от влажности чёлку в лицо. Внутри Бэкхёна что-то лопалось, как воздушный шарик, когда их взглядам пересекались. Чанёль был одет во вчерашние шорты, но белое поло сменил на просторную голубую рубашку. Сейчас рубашка надувалась парусом от встречного ветра, и Бэкхён мчался за ней как за маяком. Внезапный восторг от поездки клокотал в горле, тело дрожало в сладком предвкушении развязки. Они ехали быстро, оставляя позади клубы дорожной пыли, переглядывались, как заговорщики, и Бэкхён готов был вот-вот захлебнуться от удивительного чувства, раньше ему незнакомого. Совсем скоро деревья стали редеть. Проигнорировав широкое шоссе, Чанёль свернул на узкую проселочную дорогу. Они петляли по окраине, между старыми низкими домами, сбитыми из грубых досок, с покосившимися заборами и ленивыми сонными псами у ворот. После Чанёль вывел их на оживлённые городские улицы, которые то опускались вниз, то поднимались вверх под немыслимыми углами. Бэкхён с непривычки выдохся на первом же подъёме в гору. Чанёль, заметив его отставание, сбавил ход и поехал рядом. — Мы уже близко, — сказал он, когда они остановились на светофоре. — Жду не дождусь, — съязвил Бэкхён. Чанёль промолчал. Спустя тридцать секунд вспыхнул зелёный. Чанёль стартовал первым и уехал далеко вперёд, но Бэкхён не отставал. Улицы то расширялись, то сужались, прижимая ездоков с их велосипедами к заборам. Ветви деревьев, сиротливо жмущихся вдоль тротуаров, хлестали их по плечам. Оживлённый в столь жаркий час Коджэ пестрел яркими красками. Тут и там трепетали от ветра алые навесы. Серебристые стёкла офисных центров сверкали на солнце. Клумбы на пешеходных улицах полнились голубыми незабудками, розовыми и жёлтыми розами, астрами и садовыми ромашками. У Бэкхёна, точно в детстве, пробудилось второе дыхание и, помчавшись во весь опор, он догнал Чанёля, громко свистнул и на повороте вырвался вперёд. Велосипед понесло вниз с горы. Страх на краткий миг сковал горло, но Бэкхён слишком быстро вошёл в раж. Педали под ногами крутились без его помощи. Велосипед подскакивал на кочках, так сильно, что Бэкхён чудом не вылетел из седла. — Осторожнее! — крикнул Чанёль, и Бэкхён, вняв тревоге в его голосе, ударил по тормозам. Колёса заскрипели по брусчатке, оставляя за собой чёрную полосу. Велосипед остановился, и Бэкхён рухнул на руль, жадно хватая ртом воздух. Сердце колотилось как бешеное, перед глазами на миг потемнело. Сквозь шум в ушах он различил шелест колёс где-то справа от себя. — Стоило предупредить, что вы хотите свернуть себе шею, — сказал Чанёль. — Извините! — отдышавшись, Бэкхён смахнул с лица волосы. — Кажется, я увлёкся. Азарт поездки вскружил ему голову. Бэкхён выпрямился и посмотрел на Чанёля долгим пытливым взглядом. Он невольно засмотрелся на руки мужчины: идеально загорелые, мощные и жилистые руки с большими мозолистыми ладонями, привыкшими к тяжести весла. Бэкхён никогда не питал слабости к конкретным частям тела, но руки Чанёля, державшие «под уздцы» велосипед, совсем уж бесцеремонно ворвались в его фантазии. — Мы приехали, — объявил Чанёль. Ровный тон его голоса вернул Бэкхёна к реальности. — Мой любимый ресторан прямо через дорогу. Бэкхён наконец вспомнил, ради чего они ехали. Мечты о руках Чанёля отошли на второй. Он слез с велосипеда, но после недавнего скоростного заезда наступила слабость. Если бы не Чанёль, успевший поймать его за руку, он бы позорно рухнул к его ногам. Это спасительное прикосновение своим теплом обожгло кожу предплечья. Против воли Бэкхёну вспомнились тощие ладони Ханыля, мертвецки бледные, с длинными паучьими пальцами. Они всегда представлялись ему ледяными — без пяти минут труп — но когда Ханыль впервые коснулся его руки над эскизом, они оказались такими же горячими. — Спасибо, — Бэкхён даже не взглянул на Чанёля. Освободившись от хватки, он покатил велосипед через маленькую полукруглую площадь, вымощенную цветными камнями. Чанёль, до отвращения тактичный, позволил ему идти впереди, ненавязчиво подталкивая в сторону небольшого семейного ресторанчика на противоположной стороне. Они заняли столик на летней площадке. Оттуда открывался прекрасный вид на площадь, где туда-сюда сновали дети на самокатах и роликовых коньках. Над их головами покачивались от ветра причудливые гирлянды из лампочек. Бэкхён вертелся на стуле и озирался по сторонам. Как художник, он находил красоту даже в простых плетёных креслах и миниатюрных столиках с цветными столешницами. На каждом, включая и их столик, стояли вазы с живыми цветами. Музыка, звучащая из каждой двери, была полна латиноамериканских мотивов. На ступеньках домов примостились стайки подростков, все сплошь с книгами и альбомами для рисования. Из распахнутых окон домов наружу рвались занавески, а добродушные соседи, свесившись с балкона, перекрикивали друг друга на разные голоса. Появление официанта отвлекло Бэкхена от любования. Бегло просмотрев меню, он остановился на салате с тунцом, а Чанёль заказал фетучини с лососем. В качестве напитка официант посоветовал им чилийское совиньон-блан. — Итак, — начал Бэкхен, когда официант удалился. Папку с бумагами он предусмотрительно положил на край стола. — Я хочу, чтобы вы внимательно изучили проект выставки и только после этого приняли окончательное решение. — Моё решение было окончательным ещё до вашего появления, — поддел его Чанёль. — Пожалуйста, посмотрите ещё раз. Просить было унизительно, тем более, когда речь шла о Ханыле. Бэкхён искренне не понимал, почему его брат так упорно сопротивляется. Что между ними произошло такого, раз Чанёль готов похоронить даже память о нём? Спросить об этом напрямую равнялось вынести приговор всей затее. Поэтому Бэкхён прикусил язык и настойчиво подвинул к мужчине папку. С видимым нежеланием Чанёль забрал её и открыл на первой странице. Через пару минут подали вино. Бэкхён потянулся к бокалу как к спасательному кругу. Приглушённый фруктовый вкус и лёгкий цветочный аромат слегка притупили его нервозность. Едва ли не впервые в жизни Бэкхён не знал, чего ожидать, и эта беспомощность убивала. Всё, что он мог — сидеть смирно в кресле, пить вино и разглядывать узоры на скатерти, и лучше так, чем ежесекундно вглядываться в непроницаемую маску на лице Чанёля с затаённой надеждой. Мужчина перевернул последнюю страницу как раз в тот момент, когда официант поставил на стол тарелки. Ни слова не говоря, Чанёль отложил папку в сторону и взял вилку. Бэкхён постарался не отставать. От волнения ему кусок в горло не лез, но он упорно запихивал в себя лепестки рукколы и ровненькие кусочки нежно-розового тунца. Мысленно Бэкхён уже проиграл в этой битве, и можно было перестать волноваться, и тем не менее — он решил идти до конца. — Вкусное вино, — он попытался возобновить разговор. — Да, хорошее. — Что скажете о проекте? — Господин Бён, — Чанёль отложил приборы. — Я всё пытаюсь, но никак не могу понять: что с этого получите вы? Вопрос был вполне логичным, но Бэкхён оскорбился. — Я не пытаюсь нажиться! — Тогда что вам нужно? — Я хочу почтить память Ханыля. — Где вы были всё это время? — А где были вы?! Бэкхён взорвался. Кипя от злости, он бросил вилку на стол и сделал большой глоток вина. Чанёль наблюдал за ним с показной холодностью, но на щеках мужчины играли желваки. — Я сделал всё, что полагалось сделать старшему брату, — сказал он. — Я похоронил его. — Похоронили! — язвительно произнёс Бэкхён. — Хоронили в такой спешке, что даже друзьям не дали проститься! — Друзья! — Чанёль усмехнулся. — Где были всё эти “друзья”, когда он сигал со скалы? Вилка со звоном упала на пол. Ошарашенный, Бэкхён на мгновение забыл, как дышать. Тогда, шесть лет назад, семья Ханыля скрыла причину смерти. Все эти годы Бэкхён старался не думать об этом, и уж точно не был готов узнать правду при таких обстоятельствах. Бэкхён судорожно вдохнул, но воздуха не хватало. Он вдохнул ещё раз, и ещё раз, снова и снова — и всё в пустую. Тогда он запаниковал. Паника сковывала сознание. Бэкхён схватился за стол рукой, а мир вокруг пошёл расплывчатыми пятнами. Так продолжалось бы дальше, если бы тёплая рука Чанёля не пришла ему на помощь. — Дышите, — сказал мужчина и стиснул его плечо. Он держался так, будто ему было не впервой успокаивать чужую паническую атаку. — Всё хорошо, вы в безопасности. Его голос, размеренный и спокойный, подействовал быстро. Спустя несколько минут Бэкхён снова мог нормально дышать. Чанёль подал ему воды, и тот залпом осушил весь стакан. — Спасибо! — выпалил Бэкхён, вновь обретя способность говорить. — Извините за это! Со мной обычно такого не бывает. Чанёль на это лишь покачал головой. По его хмурому лицу скользнула тень усталости. Бэкхёна настигло запоздалое осознание того, какой же он эгоист. Он ведь даже не подумал о том, как больно Чанёлю вспоминать смерть брата. В детстве Ханыль и Чанёль были очень близки, а потом, по словам, Ханыля, его брат “смертельно заболел спортом”. В своё время Бэкхёну казалось дикостью, как быстро они отдалились. Он и Кёнсу, пусть и не родные братья, всегда оставались не разлей вода. Теперь же, с расстояния прожитых лет Бэкхён видел, как сильно Ханыль отличался от старшего брата. Он жил в своём мире, чуждый всему обыденному и приземлённому, и мыслил совсем другими категориями. Чанёль (и Бэкхён), даже при всём желании, не был способен его понять. — Вам уже лучше? — спросил мужчина. — Да, спасибо. — Мне пора идти, — Чанёль поднялся из-за стола. — Спасибо за обед. Он достал из кармана бумажник, но Бэкхён отрицательно покачал головой. — Я заплачу. — Тогда до встречи. — Господин Пак! — крикнул Бэкхён ему вслед. — Возьмите папку! Было видно, каких усилий Чанёлю стоило вернуться. Когда он ушёл, волоча за собой велосипед, Бэкхён обронил обречённых вздох. Один-ноль в его пользу, но какими силами? — Счёт? — официант уже был тут как тут, будто только и ждал подходящего момента. — Да, — Бэкхён кивнул и одним махом опрокинул в себя остатки вина. — И такси.4
Несколько дней Бэкхён держал паузу. Он не пытался найти Чанёля и, даже пересекаясь с ним, только здоровался. План был таков: дать Чанёлю время всё переварить, успокоиться, а после снова пойти в атаку. Кёнсу, которому Бэкхён озвучил свой план, показал два больших пальца. — В этот раз будь помягче, — предостерёг он. — Этого зверя нужно приручать лаской. — Как-то двусмысленно прозвучало, — Бэкхён поморщился. — Ты же не предлагаешь мне с ним переспать? — Кто знает, — усмехнулся Кёнсу. — Стоит попробовать. Шутки шутками, но Бэкхён был настроен серьёзно. Если бы Чанёль (вдруг!) предложил переспать взамен на картины, он бы не раздумывая согласился. Кто-то скажет, что проецировать свои желания на других — плохая идея, но кто не без греха? Бэкхён всегда был честен с собой и не видел смысла отрицать очевидное. Чанёль с головы до ног был в его вкусе и, встреться они при других обстоятельствах, он бы рискнул. Тем не менее, чтобы не сойти с ума, томясь в ожидании, Бэкхён прибегнул к единственному эффективному средству — работе. С утра до вечера, прерываясь только на еду и короткие заплывы в бассейне, он рисовал эскизы дизайн-проекта своего нового дома и собирал по ним 3-д модели в программе. Работай Бэкхён на заказчика, он бы смело опустил первый этап, но для себя ему хотелось прочувствовать дизайн через бумагу. В конце концов, он так увлёкся, что Кёнсу вышел из себя. Вечером четвёртого дня брат отобрал у Бэкхёна бумагу и ноутбук, нарядил в наименее помятую рубашку и утащил за собой в бар. Бар был рассчитан только на постояльцев базы: всего пара столиков внутри и на террасе, узкая барная стойка со скромной коллекцией алкогольных напитков. Улыбчивый бармен с именем «Чондэ» на бейджике подал Бэкхёну шампанское. — Первый бокал за счёт заведения. Отблагодарив бармена кокетливой улыбкой, Бэкхён развернулся лицом к залу. Бар был полон людьми одного с ним возраста — все как на подбор улыбчивые, загорелые и успешные. Кёнсу в противоположном конце комнаты беззастенчиво кадрил смуглого парнишку лет двадцати. У Бэкхёна будто случилось дежавю: обстановка в баре до мелочей напоминала банкеты в честь завершения крупных проектов. Такие же притворные улыбки, такие же пустые разговоры с намёками на секс. Даже шампанское на вкус оказалось таким же приторно-сладким. Стоило уйти, но Бэкхён, сам не зная почему, продолжал сидеть, цедить шампанское и чего-то ждать. — Добрый вечер. Появление Чанёля оказалось весьма неожиданным. Бэкхён был уверен, что ему с боем придется добиваться новой встречи. — Здравствуйте, — он улыбнулся. — Чем обязан? — Кажется, я должен извиниться за тот обед. Я повел себя тогда некрасиво. — Что ж, извинения приняты. Тем более, я тоже перешёл черту. По взгляду Чанёля было ясно, что он тоже так думал. В его нарочито расслабленной позе — опущенные плечи, рука на барной стойке — читалось напряжение. Чанёль будто ждал, когда Бэкхён атакует, чтобы дать отпор. — Не хотите ещё выпить? — спросил мужчина. Похоже, ему не терпелось сменить тему. — Могу попросить Чондэ повторить. — Если честно, — ответил Бэкхён, принимая правила игры, — я бы взял по пиву и переместился поближе к воде. Не люблю столпотворения, да и шампанское, признаться, тоже. — Звучит неплохо, — Чанёль наконец улыбнулся. — Чондэ! — позвал он официанта. — Две банки «Cass». Запиши на мой счёт. Через пару минут бармен поставил на стойку две синие банки со следами конденсата. Бэкхён, не стесняясь, схватил одну и, даже не оглядываясь, направился к выходу. Он не сомневался, что Чанёль последует за ним. Вместе они вышли на террасу. Краем глаза Бэкхён заметил Кёнсу, машущего рукой, и помахал в ответ. — Ваш друг не будет скучать? — спросил Чанёль, поравнявшись с ним. — Кто? Кёнсу? Да он ждёт не дождётся, когда тот брюнетик напьётся, чтобы затащить его в постель. Удивления его ответ на вызвал. Мужчина лишь усмехнулся и покачал головой. — Что? — спросил Бэкхён. — Что смешного? — Ничего, — Чанёль занялся банкой. — Произошло недопонимание. — Какое? — Я решил, что вы с вашим другом… — Любовники? — Да, вроде того. Это было ожидаемо. Их с Кёнсу манера общения частенько вызывала подозрения у окружающих. Любопытно было то, что именно Чанёль затронул эту тему. — Нас часто принимают за пару, — признался Бэкхён. Он вытер мокрую руку о штанину джинсов и открыл банку пива. — На самом деле мы братья. — Серьёзно? Вы не похожи. — Потому что мы сводные. Мой отец и мама Кёнсу поженились, когда нам было по тринадцать. С тех пор мы неразлучны. — Удивительно, — Чанёль хмыкнул. — Обычно бывает с точностью до наоборот. Бэкхён, не зная, что ответить, только пожал плечами. Он пригубил пива и подставил лицо прохладному ночному ветру. Терпкий вкус хмеля будоражил. По коже побежали мурашки. Чанёль снова шагал чуть впереди, и Бэкхён покорно шёл следом. Они покинули участок настила, освещённый огнями бара, и неспешно побрели в сторону пляжа. Какое-то время оба молчали. Ветер забирался им под рубашки, миллиарды песчинок скрипели под ногами. Бэкхён погрузился в сладкую, мечтательную дремоту. Он неспешно следовал за Чанёлем, поддаваясь странному инстинкту, пил пиво и совершенно не тяготился молчанием. Впервые за долгое время ему удалось отрешиться от забот. Всё, что в тот миг окружало его — иссиня-чёрно небо, деревянные доски, плеск волн о скалы и даже Чанёль, бредущий рядом — всё казалось сном. Стоит ли ему просыпаться? В месте, где настил поворачивает на пирс, Чанёль остановился. — Предлагаю дойти до конца, — показал он рукой куда-то в полумрак. — Там можно присесть. — Отлично. Не глядя себе под ноги, Бэкхён оступился и соскользнул в песок. Чанёль предложил посветить телефоном, но он отказался. — У меня есть другое предложение, — сказал он. — Может перейдём на «ты»? В темноте трудно было разглядеть, но Бэкхён не сомневался — Чанёль улыбнулся, и на этот раз без привычной колкости. — Согласен. За преодоление этого рубежа стоило выпить. Бэкхён отсалютовал Чанёлю банкой, мужчина ответил тем же. За их спинами раздавались звуки музыки и зарождающегося веселья. Впереди призывно шелестело море. Они словно оказались на границе двух миров, и Бэкхёну нравилось, что их обоих манит в одну сторону. — Почему на берегу нет фонарей? — спросил он. — Они есть, — ответил Чанёль, — просто мы решили заменить все лампочки: старые повыкручивали, а новые ещё не успели привезти. — Забавно. Ты говоришь «мы», как будто не единолично принимаешь решения. — Подловил! — Чанёль спрятал ухмылку в банке. Бэкхён заметил, что после того злосчастного обеда мужчина избегает смотреть ему в глаза. Поглядывает украдкой, искоса, но стоит повернуться к нему лицом — сразу отводит взгляд. Эта беспомощная манера так не вязалась с тем образом, который сложился в голове Бэкхёна. Неужели вся та злость, весь тот праведный гнев, какими Чанёль потчевал его устно и письменно, лишь напускная бравада? Сколько Бэкхён уже перевидал таких мужчин: сильных и суровых, но с ранимой душой ребёнка в багажнике. Очень часто они не понимают, что им нужно, и треплют нервы себе и другим. Бэкхён зарекался не связываться с такими мужчинами, но, похоже, Кёнсу как всегда прав — проблемы в его вкусе. — Так ты дизайнер интерьера, — нарушил молчание Чанёль. — Ого! — Бэкхён рассмеялся. — Не знал, что люди твоего возраста умеют пользоваться гуглом! Хмель ударил в голову. Бэкхён понимал, что снова переходит границы, но уже не мог остановиться. Ему хотелось вывести Чанёля из себя, но Чанёль не вёлся на провокации. Он снисходительно улыбнулся и промолчал. Когда они дошли до конца пирса, он сел прямо на доски и свесил с края ноги, не снимая кроссовок. — Я нашёл сайт твоего бюро, — сказал мужчина, глядя перед собой. — Оно не моё, — проворчал Бэкхён. Реакция Чанёля вызывала досаду. — Я просто там работаю. — Твои работы… впечатляют. — Спасибо. Банка со звоном опустилась на пирс. Бэкхён стянул кеды, подвернул джинсы и присел рядом с Чанёлем. Они словно играли в игру, где один нападал и не гнушался грязных методов, а другой стоял в обороне с щитом из картона против стального клинка. — Честно говоря, когда ты мне написал, я подумал, что ты какой-то ушлый коллекционер. — Разумное подозрение. — Почему ты не пишешь картины? Бэкхён чуть не подавился пивом. Меньше всего он ожидал такого вопроса. Чанёль же, внезапно растерявший прежнее стеснение, теперь смотрел прямо на него. В серебристых лучах луны его глаза блестели как чёрные агаты. — Мне не хватает мастерства. — Почему ты так решил? — Потому что встречал в своей жизни примеры мастерства невероятных масштабов. Мне никогда не покорить эту вершину. Он верил, что говорит без сожаления, но голос безжалостно дрожал. Чанёль это слышал, и Бэкхён пожалел, что не умеет как следует скрывать свои чувства. — Если ты говоришь о Ханыле… — Конечно! — Бэкхён хлопнул ладонью по доске. — Твой брат был гением! Во взгляде Чанёля мелькнуло что-то, похожее на сожаление. Он отвернулся к воде, но тут же повернулся обратно. — Вы были друзьями? — Нет, — Бэкхён улыбнулся, но улыбка вышла вымученной. — Я влюбился в его картины ещё до того, как Ханыль стал моим наставником. А потом… — Бэкхён запнулся. — Потом я влюбился в него. Налетевший вдруг ветер унёс его слова в темноту. Не проронив ни слова, Чанёль залпом допил пиво и смял банку. — Я никогда не говорил ему… — Он знал, — оборвал Чанёль. — Этот паршивец всегда был проницателен как чёрт. — Ханыль никогда… Закончить фразу Бэкхёну помешали горячие губы Чанёля, внезапно прильнувшие к его губам. Поцелуй вышел коротким и порывистым. Никто из них даже не успел закрыть глаза. — Прости, — прошептал Чанёль, не спеша отстраняться. — Мне просто захотелось тебя заткнуть. — Боюсь, тебе придётся повторить, — сказал Бэкхён. — Потому что сам я не заткнусь. Новый поцелуй не заставил себя долго ждать. Бэкхён вздрогнул, когда рука Чанёля скользнула по шее. На ощупь отодвинув банку пива как можно дальше, он привлёк мужчину к себе и сам поцеловал так, как хотел ещё с момента знакомства: крепко и с языком. Такой напор заставил Чанёля рассмеяться. — Прости! — его голос дрожал от смеха. — Кажется, я испортил момент. — Чёрт возьми! Бэкхён, злой и возбуждённый, толкнул Чанёля в плечо. Тот, уже не сдерживая смеха, пошатнулся и рухнул спиной на доски. — Прекрати смеяться! — Извини! Ветер всколыхнул море, и их обоих окатило волной брызг. Удивительно, насколько проще всё может стать, если перестать волноваться об условностях. Бэкхён испытал облегчение от того, что не нужно больше притворяться. Насмеявшись, Чанёль поймал его за руку и увлёк за собой. Бэкхён подчинился и лёг рядом. Над ними нависало синие, ясное небо, на котором редкими точками поблёскивали звёзды. — Почему ты бросил спорт? — По той же причине, что и ты живопись. — Не ври! — Бэкхён ткнул мужчину локтем в бок. — Спортсменов с низкими показателями не берут в национальную олимпийскую сборную. — Надеюсь в той статье на Википедии, которую ты прочитал, было написано, что наша команда была далека от победы. Это было сказано шутливо, но Бэкхёну почудилась в голосе Чанёля печаль. — Ты не ответил на вопрос. — Я получил травму в тренировочном заплыве. Пока я был на реабилитации скончался отец. Дела этой базы были плохи, потому пришлось взять всё в свои руки. — Ты ведь мог нанять управляющего. — Мог, — согласился Чанёль, — но я подумал, что отцу было бы приятно узнать, что я не бросил его любимое детище на произвол судьбы. Бэкхёна поразила такая самоотверженность. — Ты хороший сын, — сказал он и нашёл в темноте руку Чанёля. — И хороший брат. — Зайдёшь ко мне? — спросил мужчина, повернувшись к нему. Выражение скорби и отчаяния застыло на его лице. — У меня есть ещё пиво. Смотреть так было противозаконно, потому что Бэкхён уже не мог сопротивляться. — Конечно.5
Проснулся Бэкхён от скрипа оконной рамы. Холодный ветер ворвался в комнату и пустил волну мурашек по голым ногам. Бэкхён заворочался, пытаясь укрыться, но сон как рукой сняло. Выругавшись сквозь зубы, он открыл глаза и уставился в потолок. Сверху нависали грубые деревянные балки. Постель была мягкой, как облако, а бельё пахло чужим парфюмом с нотками пряностей и табака. Вчера Бэкхён выпил не так много, чтобы забыть окончание вечера. Он всё помнил в мельчайших подробностях, и от этого, против воли, сладко щемило в груди. Когда они добрались до дома Чанёля, пиво практически выветрилось. Включив верхний свет на кухне, мужчина достал ещё две банки, но они остались забыты на столе. Бэкхён, не теряя времени, набросился на него с поцелуями. Чанёль не сопротивлялся. Он потянул Бэкхёна за собой, вверх по тёмной лестнице, придерживая за локти, чтобы тот не споткнулся. Вместе они ввалились в спальню: в порыве страсти Чанёль промахнулся мимо выключателя, и в полумраке им пришлось ощупью добираться до кровати. Поцелуи Бэкхён помнил смутно. Сильнее всего в память врезался образ Чанёля без рубашки, нависшего над ним и смотрящего так пронзительно, что становилось жарко. Бэкхён, все ещё одетый, смело блуждал руками по его мускулистому торсу и крепким рукам. Он погладил спину, плечи, провёл ладонями по животу и уже взялся за ремень шорт, как внезапно почувствовал, что у Чанёля не стоит. — Ты не хочешь? — Бэкхён отстранился и заглянул ему в глаза. Чанёль сконфуженно улыбнулся и взял его руки в свои. — Я хочу, правда, — ответил он, — просто моё желание скорее… моральное. — Ого! — Бэкхён опешил. — Прости! — выпалил Чанёль. — Я правда хочу тебя! Ты полностью в моём вкусе! — Просто у тебя не встаёт. — У меня давно никого не было и, похоже, я перенервничал. Было видно, как он старается сохранить невозмутимость, но не получалось. Вид такого Чанёля пробудил в Бэкхёне нежность к нему. — Всё нормально, — сказал он. — Со всеми бывает. — Так глупо! Чанёль усмехнулся. Бэкхён погладил его по щеке и коротко поцеловал в губы. — Ничего страшного не случилось. — Оставайся до утра, — предложил Чанёль. Обычно в такой ситуации Бэкхён сбегал, не оставив случайному партнёру номер телефона, но сегодня всё шло не по плану. Поэтому он остался. Совершенно не стесняясь его присутствия, Чанёль снял шорты и в одних трусах забрался под тонкое летнее одеяло. В свете луны его силуэт таинственным абрисом выступал из темноты. На короткое мгновение Бэкхён залюбовался им, как любовался «Давидом» Бернини в Галерее Боргезе. Кожа казалась гладкой и ровной, словно вековой итальянский мрамор. Рука сама потянулась к плечу Чанёля. С почти маниакальным наслаждением Бэкхён впился пальцами в мягкую, горячую кожу, под которой явственно ощущались твёрдые мускулы. Чанёль, похоже, наслаждался его вниманием. Расслабленно откинувшись на подушку, он наблюдал за его лицом. Стоило Бэкхёну коснуться груди, и с губ мужчины сорвался томный вздох. Время слово обернулось вспять, только теперь Бэкхён нависал над Чанёлем, зачарованно изучая руками тело, а Чанёль, обезоруженный, смотрел на него своими чёрными блестящими глазами. Кровь в жилах Бэкхёна кипела. Хотелось сбросить одежду, оседлать бёдра Чанёля и решительно избавить его от переживания. Вместо этого Бэкхён разделся до трусов и лёг рядом. Чанёль, уже сонный, набросил на него свободный конец одеяла. Рука Бэкхёна совершенно против воли скользнула по простыни и встретилась там с искавшей её рукой Чанёля. Так они и уснули: старательно избегая смотреть друг на друга, ощущая плечом тепло чужого плеча, и не размыкая пальцев. Утром Чанёль ушёл на тренировку. Видимо, решив, что Бэкхён не проснётся в такую рань, он не оставил записки. Покинув постель, Бэкхён подошёл к окну и заметил знакомую красную лодку на горизонте. — Сумасшедший! — он усмехнулся и отправился на поиски душа. Спустя полчаса, свежий, пусть и во вчерашней мятой одежде, Бэкхён спустился на первый этаж. Дом Чанёля, как и все дома «Песчаного берега», был деревянным. Панорамные окна гостиной смотрели прямо на бухту. Серый утренний свет безжалостно съедал пространство. Из мебели в гостиной стояли только диван с синей обивкой, два таких же кресла и пустой книжный стеллаж. Свободное место занимали картонные коробки разных размеров. К дальней стене были прислонены несколько досок, завёрнутые в ткань, и сердце Бэкхёна ёкнуло от мгновенной догадки. Всего пару минут он простоял в нерешительности, а потом смело шагнул к ближайшей открытой коробке. Радостный шум в ушах затмил здравый смысл. Бэкхён совсем не подумал о Чанёле, который мог вернуться с минуту на минуту, и что он может сделать, если застанет его копающимся в вещах Ханыля. Он не мог думать ни о чём, кроме открытия, которое предстояло совершить. Коробка, вскрытая, похоже, совсем недавно, была забита листами бумаги, самой разной, от чертёжной и писчей до салфеток и тетрадных листов, и все они были испещрены карандашными набросками. До этой секунды Бэкхён свято верил, что Ханыль никогда не рисовал эскизы. Теперь же, держа в руках доказательства обратного, он испытал облегчение. Как же долго его преследовал образ гения! Каждый раз, когда Бэкхён брал в руки кисть и масляные краски, он начинал паниковать. Сердцебиение учащалось, ладони потели, хотелось разбить всё о стену и убежать как можно дальше. Фигура Ханыля, маячившая за спиной, лишала моральных сил. Даже не начав, Бэкхён уже был уверен в провале. Голос разума твердил, что всё дело в практике: нужно приложить больше усилий, чтобы отточить мастерство, и тогда Бэкхён сможет писать не хуже, но путь, который предстояло пройти, его масштаб парализовывал, заставлял оставаться на месте, у пустого холста, бросать начинания и обращать восхищение в зависть. Все эти рисунки или, скорее, зарисовки, были доказательством того, что Ханыль умел ошибаться. В ворохе бумаг Бэкхён нашёл первый корявый набросок фрески «Цветок рыцаря», которая скрывалась в одном из глухих сеульских дворов. На куске ватмана А2 формата (по реальному размеру картины) только намечался сюжет, первоначальная композиция и бежевая цветовая палитра. В конечном своём варианте картина стала чёрно-белой, с серыми переходами и тенями, но посреди, в самом сердце картины — яркая вспышка рубиново-красного. Ханыль изобразил рыцаря в причудливом доспехе, с витым, точно проволока, шлемом и опущенным забралом. Он протягивал красную розу руке, чей обладатель или обладательница выпадали из поля зрения. Рыцарь стоял так близко к зрителю, что казалось, в любой момент мог развернуться и протянуть своё подношение ему. Производимый таким образом эффект всегда лишал Бэкхёна почвы под ногами, и всё потому, что он знал: если отойти на нужное расстояние, доспех превратиться в рёбра, торчащие из раскуроченной грудной клетки, а цветок — в живое, пульсирующее сердце. — Как же он любил грязные приёмчики. Испугавшись, Бэкхён резко захлопнул коробку. Чанёль, застывший в дверях, устало прислонился плечом к косяку. Влажные волосы спадали ему на глаза. Непроницаемый взгляд напоминал пасмурное серое небо за окном. Чанёль был одет в знакомый уже Бэкхёну плавательный костюм, который комично сочетался со старыми стоптанными кедами. — Прости, — сказал парень. — Я не хотел… — Неправда. — Всё равно прости. — Окей, — Чанёль выровнялся и хлопнул рукой по косяку. — Я в душ. На кухне кофе. Если ты… хочешь. Он отправился наверх. Когда мужчина скрылся из поля зрения, Бэкхён тяжело вздохнул. После того, что произошло между ними ночью, заводить разговор о выставке было рано, но после увиденного Бэкхён не мог думать ни о чём другом. Кофе на кухне действительно нашёлся, американо в двух бумажных стаканчиках. Бэкхён выбрал себе тот, что погорячее, и отправился на поиски сахара. Чанёль, в свежих футболке и шортах, застал его при попытке открыть верхний шкафчик. — Сахар на верхней полке справа от тебя. — Спасибо. Бэкхён успешно отыскал сахарницу и чайную ложку. — Как насчёт завтрака? — Чанёль подошёл к холодильнику. — Обычно я завтракаю кофе, — ответил Бэкхён. Он уселся на стул возле стойки, мерно размешивая сахар в кофе. Словно забыв о нём, Чанёль занялся готовкой. На скорую руку он пожарил яичницу и бекон, а к ним приготовил сэндвич с овощами. — Точно не хочешь? — спросил мужчина, слизывая с большого пальца остатки соуса. Вопрос остался без внимания, потому что Бэкхён не мог оторвать глаз от его пушистых ресниц. — Бэкхён? — Ммм, — промычал парень. — Пожалуй, кусочек попробую. Имел он ввиду завтрак или Чанёля, было уже не важно. Яичница пришлась как нельзя кстати. Уплетая её за обе щёки, Бэкхён не мог отделаться от мыслей о вчерашней ночи. Вёл бы Чанёль себя так же, если бы они всё-таки переспали? Вопрос вертелся на языке, но Бэкхён не решился его задать. Несмотря на инцидент с коробкой, Чанёль, сидевший через стол, казался спокойным, если не сказать безмятежным, и Бэкхён невольно представил, как переносит этот момент на бумагу. Он выбрал бы акварель, чтобы сделать образ Чанёля воздушным, исчезающим в молочной пелене волн, наметил бы контуры плеч, выреза футболки и завитков волос небрежно, только чтобы обозначит формы, но лицо с этими четкими линиями носа, плавными скулами, пухлыми губами и преступно пушистыми ресницами он бы пририсовал настолько чётко, чтобы трудно было отличить от оригинала. Должно быть, подумал Бэкхён с сожалением, именно так и видел мир Ханыль — миллиарды моментов, историй и поводов, которые хочется сделать материальными. Отличие между ними лишь в том, что Ханылю хватало смелости бросить вызов времени. — Могу я тебя попросить? — осторожно спросил Бэкхён. — О чём? — Позволь посмотреть то, что от него осталось. Только посмотреть. Чанёль положил вилку и потянулся за кофе, но так и не донес руку до стаканчика. На лице отразился такой спектр эмоций, что Бэкхён не смог вычленить ни одной. — Хорошо. Избегая его взгляда, Чанёль встал и вышел из кухни. Бэкхён оцепенел, он не верил в услышанное. Хотелось себя ущипнуть. Вот так просто? Когда Чанёль вернулся, он поймал его за локоть и развернул к себе. — Спасибо тебе. — Мне нужно на работу, — мужчина положил перед ним связку ключей. — Закрой, когда будешь уходить. Ключи вернёшь потом. — Чанёль… Но Чанёль не хотел слушать. Забрав со стола телефон, он вышел из кухни, а потом из дома. Бэкхён проводил его взглядом через окно. Несмотря на победу, в душе остался неприятный осадок. Бэкхён почувствовал себя так, будто предал кого-то и кто-то предал его. Остывший кофе больше не лез в горло. Выплеснув остатки в раковину, Бэкхён помыл за собой тарелку и написал брату, чтобы не ждал его. За год, проведённый с Ханылем, Бэкхён всего раз видел, как тот рисовал на холсте. Научный руководитель потом объяснил, что Бэкхён встретил Ханыля в тот период, когда старшекурсник всерьёз увлёкся фресковой живописью. Работа над картиной, которую он рисовал при Бэкхёне, только начиналась. То был портрет, а Ханыль почему-то начал с одежды, но закончил ли он его — Бэкхён так и не узнал. Теперь ему во что бы то ни стало хотелось найти этот портрет и, возможно, сделать центральными звеном своей мифической выставки. Большая часть коробок оказалась заполнена эскизами и набросками. Среди них обнаружились зачатки очень противоречивых сюжетов. Картины у стены в основном были знакомы: там было много студенческих работ Ханыля, несколько конкурсных полотен и пара-тройка новых, нигде не засветившихся картин. В акварелях Бэкхён нашёл уменьшенную версию той самой фрески «Буря», украшавшей стену бара в «Песчаному берегу». Бэкхён так увлёкся, что забыл о еде. Открывая коробку за коробкой, он узнавал много нового о Ханыле и его отношениях с братом. На самых ранних из найденных работ часто встречались лодки, гребцы и волны. На одном из рисунков тушью Ханыль изобразил медаль, лежащую на дне реки. Бэкхён предположил, что беззаветное увлечение Чанёля спортом злило Ханыля, как его самого злила любовь Кёнсу к фотографии, которой тот увлёкся в первом классе старшей школы и всё каникулы провозился с камерой и негативами в подвале. Резкость и чёткость линий выдавала эмоции Ханыля, так явно, что Бэкхён смог представить ссору между ним и Чанёлем, после которой Ханыль и выплеснул свою ярость на бумагу. День шёл на убыль. Алое зарево затопило комнату, погрузив Бэкхёна в эпицентр пожара. За десять часов он так и не нашёл тот портрет, который искал, но вместо этого обнаружил настоящую жемчужину. Этим сокровищем стал портрет Чанёля, выполненный маслом на холсте. Судя по дате, указанной в нижнем правом углу, портрет был написан в последний год жизни Ханыля в разгар зимних каникул. Чанёль был нарисован в анфас, примерно до середины груди, в накинутой на плечи рубашке на фоне стены этой самой гостиной. Как и в случае с «Цветком рыцаря», портрет был чёрно-белым, но даже в такой скупой цветовой гамме Ханылю удалось отразить источник света — окно — и то, как тени играли в складках рубашки и на щеке Чанёля. Но самой поразительной деталью в портрете стали глаза. Ханыль сделал их насыщенно синими, как осколки сапфира или как море с белыми бликами пены на поверхности радужки. Чанёль не улыбался, от чего его грозовой взгляд обретал над зрителем особую власть. Только раз взглянув на портрет, Бэкхён больше не смог оторваться. Чанёль будоражил, и сердце Бэкхёна будто сошло с ума. Стучало то быстро, то медленно, затихало, замирало, подскакивало к горлу, срывалось, ухало вниз, а после снова и снова стучало. Пару раз на глаза наворачивались слёзы, и Бэкхён, страшно стыдясь такой уязвимости, спешил утереть их, только чтобы потом сорваться и заплакать. Ещё ни одна картина Ханыля не заставлял его так страдать.6
С наступлением темноты на террасе зажглось автоматическое освещение. Бэкхён написал Кёнсу, чтобы тот не беспокоился, и попытался прибрать беспорядок, который устроил, но закончилось всё тем, что он снова застыл перед портретом Чанёля, разглядывая каждую деталь. За этим он не заметил, как живой прототип вернулся и сильно удивился, застав его в своём доме. — Не думал, что ты останешься, — сказал он, тихо кашлянув, чтобы не напугать Бэкхёна. — Прости! — спохватился парень. Он повернулся к Чанёлю и застыл, поражённый сходством с портретом. Пусть настоящие глаза Чанёля были карими, смотрели они так же пронизывающе, в чём-то безжалостно, но при том с затаённой тоской в глубине. — Я надеялся, что ты не доберёшься до него, — сказал Чанёль, указав на портрет, так безразлично, словно не имеет к нему никакого отношения. — Почему? — Бэкхён, смущённый тем, что его застали, поднялся на ноги. — Портрет великолепен. — Ханыль так не считал. — С чего ты взял? Язык Бэкхёна опережал мысли. Он знал, что спрашивать не стоит, но сгорал от любопытства. Чанёлю, похоже, было некомфортно вспоминать ту историю, тем не менее, уже во второй раз за сегодня он сдался. — Это было на зимних каникулах, — начал он, присев на подлокотник ближайшего кресла. В руках он держал пластиковый пакет, от которого соблазнительно пахло едой. — Ханыль целую неделю заставлял меня позировать ему. Сказал, что рисует портрет для дипломного проекта, а мне всё равно нечем заняться. Я позировал ему, но потом, когда картина была закончена, он вдруг сказал, что получилось совсем не так, как он задумывал, и картина не подходит. — Только не говори, что решил, будто дело в тебе. Чанёль усмехнулся, подтвердив догадку Бэкхёна, и пристыженно отвёл взгляд. — Ты же сам сказал — мой брат гений. — Кажется вы и правда не понимали друг друга, — сказал Бэкхён с досадой. — Твой брат так любил тебя, что его любовь просочилась в портрет. И я думаю, Ханыль побоялся показывать его людям… ну, знаешь, чтобы избежать недопонимания. Воцарилось молчание. Чанёль, наконец, посмотрел на свой портрет, но почти сразу отвернулся. — Не хочешь поужинать со мной? — спросил он Бэкхёна. — Девочки в ресторане, похоже, решили закормить меня до смерти и положили в два раза больше, чем я просил. — Хочу. Ужинать решили на террасе. Бэкхён помог Чанёлю вынести посуду и накрыть на стол. Через пару минут мужчина показался в дверном проёме с двумя дымящимися тарелками лапши и чашкой салата. — Кажется, кто-то вчера обещал мне пиво, — поддел Бэкхён, забирая у него тарелки. Чанёль ушёл на кухню и вернулся с двумя банками. — Холодное? — Обижаешь. Ветер из бухты принёс прохладу. Чанёль вынес Бэкхёну клетчатый плед, а сам набросил джинсовку. Оба вели себя так, словно делали так каждый вечер, и в какой-то момент Бэкхён поймал себя на том, что совершенно не испытывает смущения или неловкости. — Как твой день? — спросил он, громко щёлкнув ушком банки. — Серьёзно? — Чанёль потянулся к салатнице. — Ты хочешь поговорить о моей работе? — А ты нет? Я думал бизнесмены любят говорить о работе. — Я не бизнесмен, — Чанёль отложил палочки. Он хотел открыть свою банку пива, но Бэкхён его опередил. — Спасибо. Какое-то время они ели молча. Чанёль изредка отвлекался на телефон и писал сообщения. Бэкхён дёргал ногой, не в силах унять волнение. Настал тот момент, когда он должен рискнуть ещё раз и попросить Чанёля о том, ради чего он сюда приехал. — Слушай, — начал Бэкхён, набравшись смелости. — У меня появилась идея. — Дай-ка угадаю… — Нет, подожди, — перебил парень. — Я уже понял, что ты не хочешь давать картины Ханыля даже в аренду, и отчасти я теперь понял, почему, но я хочу предложить альтернативу. — Какую? — Позволь мне сделать цифровые копии. От тебя ничего не потребуется. Картины даже не придётся выносить из дома, я сам привезу сканер… С каждым словом взгляд Чанёля стекленел, а голос Бэкхёна лишался энтузиазма. Оборвав речь на полуслове, Бэкхён вздохнул и уткнулся в тарелку. — Ладно, я понял. Твоё право… — Хорошо, — сказал вдруг Чанёль. Бэкхён ошеломлённо заморгал. — Хорошо? — Да, ты правильно услышал, — мужчина отбросил палочки. — Я отдам тебе эти чёртовы картины, в аренду, но выставку организуешь в другом месте. — Как скажешь! — выпалил Бэкхён. Не сдержавшись, он перегнулся через стол и взял Чанёля за руку. — Но почему ты передумал? — Потому что ты прав: картины Ханыля не должны пылиться на чердаке. Честно говоря, я и сам подумывал о том, чтобы найти человека, который организует выставку. — Почему же тогда, — удивился Бэкхён, — ты отказал мне? Тяжесть ответа заставила плечи Чанёля поникнуть. Бэкхён не подозревал, что может услышать, и от этого молчание мужчины причиняло муку. — Прости, — сказал наконец Чанёль. — Я разозлился, увидев твоё имя. — Что это значит? — Это… это трудно объяснить. Скрипнул стул, когда Чанёль резко поднялся из-за стола. Под растерянным взглядом Бэкхёна, выбитого из колеи его ответом, мужчина исчез в дверном проёме, ведущем в дом. — Потрясающе! Он вернулся спустя пару минут, держа под мышкой завёрнутую в бумагу раму, а в свободной руке нёс мятую тетрадь. — Что это? — спросил Бэкхён. — Посмотри сам. Чанёль протянул ему свёрток. Судя по размерам и форме это была картина, и Бэкхён, затаив дыхание, принялся разворачивать обёртку. Если бы Чанёль не держал картину, она бы точно упала на пол. Руки Бэкхёна ослабели, стоило ему заглянуть под бумажный покров. С белого фона холста на него смотрело собственное чёрно-белое отражение. На лице, как два горных озера, синели глаза. Другой Бэкхён сидел в анфас, будто копируя позу с портрета Чанёля. Невидимый свет оставлял блики на его ключицах. Впервые за двадцать шесть лет Бэкхён лишился дара речи. — Ты не знал? — спросил Чанёль, растерявшийся от такой реакции. Бэкхён отрицательно помотал головой. Теперь его осенило, чей портрет рисовал тогда Ханыль. Но зачем? — Я не понимаю, — прохрипел он, — я ведь даже не позировал ему… — Прости. Сплошная недосказанность. Бросив горький взгляд на свой портрет, Бэкхён вернул на место обёртку. В глазах блеснули слёзы, и Чанёль, удивительно чуткий здесь, в реальном мире, ободряющего коснулся его руки. — Это ещё не всё, — сказал он, явно сожалея о том, что приходится это делать. — Если ты хочешь сделать выставку, тебе нужно увидеть вот это. И он передал Бэкхёну тетрадь. На изрядно потрёпанной обложке была изображена «Звёздная ночь» Ван Гога. Бэкхён видел эту тетрадь и раньше среди тех вещей Ханыля, с которыми тот никогда не расставался. Тогда он не задавался вопросом какие секреты хранятся под её обложкой, а теперь не решался их узнать. Чанёль, оставив картину лежать на столе, спустился с террасы и неизвестно откуда достал пачку сигарет. Зажигалка щёлкнула крышкой, когда он прикуривал, и вскоре в нос Бэкхёну ударил знакомый аромат пряного табака. Несмотря на то, что Чанёль сам отдал ему тетрадь, он, судя по всему, не хотел, чтобы Бэкхён её читал. «Знаю, ты будешь злиться, братец, — заговорил аккуратный почерк Ханыля, — но я не смог отказать себе в удовольствии…» «Меня пугает его безотказность. Стоит мне только позвать, он бежит на мой зов. Нет, Чанёль, это мне не льстит… если только немного, но дело не в этом!» «Он даже не знает, насколько хорош…» «Эти космические глаза смотрят мне прямо в душу. Я боюсь, что могу в него влюбиться…» «Не могу ничего с собой поделать. Каждый раз, когда вижу его, я схожу с ума…» «Ты когда-нибудь влюблялся в чужие руки?» «Он бы тебе понравился». «Когда он задумывается, то смешно грызёт кончик карандаша…» «Он рисует эскизы с такой настойчивостью, что мне хочет забрать у него бумагу. Он как ты — не знает, когда нужно остановиться». «Знаешь, братишка, хуже всего — этот его щенячий взгляд…» «Когда он наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза, я готов подавиться сердцем…» «…Трудно дышать от того, как сильно я его люблю…» «Он меня не простит, если узнает, что его чувства были взаимны». «Прости меня, Чанёль». «Передай Бэкхёну, что я его любил». На последний лист упала солёная капля. Глаза Бэкхёна застилала влажная пелена. Руки дрожали, как у больного Паркинсоном, и тетрадь шлёпнулась на влажный пол террасы. Он не мог… Не мог поверить! — Написать… такое, — зло прошипел Бэкхён, утирая слёзы, — и пойти прыгнуть с обрыва. Кем надо быть?! — Он умирал, — напомнил Чанёль. Метнув в траву второй окурок, он затоптал его ногой и вернулся на террасу. — По-твоему, это оправдание? — Конечно, нет! — взорвался Чанёль. — Ханыль был ещё тем эгоистичным засранцем! Он даже умер, скотина, чтобы не страдать от того, что страдаем все мы. Вот почему я разозлился! — Ты разозлился не на меня… — вдруг понял Бэкхён. — Разумеется! — Чанёль, клокоча от гнева, ударил по ограждению террасы. — Я разозлился на него! Он говорил, что любит тебя, но даже пальцем не пошевелил, чтобы по-настоящему быть рядом. — Чанёль… — Даже не думай его защищать! Он говорил, что любит меня, а потом просто сбежал! Воздух звенел от его громогласного голоса. Бэкхён, съежившись на стуле, не знал, куда от него спрятаться. Чувства, вся буря чувств не поддавалась осмыслению. Ему было больно, так, что грудь сжимало в тиски, он был зол, невероятно зол на Ханыля и на Чанёля, на них обоих, втянувших его в свои дрязги. — Прости. — Поздно извиняться, — голос Бэкхена звучал обречённо. Чанёль, всё ещё взвинченный, снова достал пачку сигарет. — Угости, — Бэкхён протянул к нему руку. — И что теперь? — спросил мужчина, подставляя пачку. — Всё ещё хочешь организовать выставку? Щелкнула зажигалка. Бэкхён наклонился над рукой Чанёля, чтобы прикурить, а когда отстранился, поймал его обеспокоенный взгляд. — Хочу, — он затянулся и выдохнул порцию дыма в солёный вечерний воздух, — и теперь, благодаря тебе, я знаю, как произвести фурор.7
Ханыль обожал прямой солнечный свет. Он вырос в доме с огромными окнами: в полдень гостиная до краёв наполнялась солнцем, а на закате превращалась в сказочный замок. Желая воспроизвести этот эффект, Бэкхён выбрал в качестве пространства для выставки бывшую оранжерею. Лишние окна пришлось закрыть деревянными панелями, которые он также использовал внутри для разграничения пространства. По его задумке зрителям предстояло очутиться в лабиринте из комнат, каждая из которых отражала определенный этап в творчестве художника. Все начиналось с карандашных набросков. По стенам за стеклами рам плыли гребцы, ровным строем из одной картины в другую, пока не упирались в рисунок моря и скал. Дальше шли все студенческие работы, эскизы предваряли оригиналы. Отдельная комната, почти в самом конце лабиринта, была полностью отдана под фотографии фресок в натуральную величину. Чанёль остановился перед «Бурей», совсем как в то утро, когда Бэкхён впервые посетил «Песчаный берег». Трудно признаться, но за столько лет Чанёль выучил на ней каждый штрих. Он мог бы нарисовать ее сам, даже с закрытыми глазами, если бы только умел правильно держать кисть и пользоваться красками. — Нет ощущения дежавю? — спросил Бэкхён, всё это время следуя за ним по пятам. — Нет, — ответил Чанёль. — Каждая встреча с тобой по-своему уникальна. Он не ждал реакции на слова, но всё равно повернулся, чтобы увидеть лицо Бэкхёна в лучах вечернего солнца. Бэкхён улыбнулся, и улыбка та стала отражением блеска в глазах. — Пошли, — сказал он, коснувшись локтя Чанёля. — Ты должен увидеть главный экспонат. Сказать, что Чанёль был к этому готов, означало соврать. Можно ли подготовиться к признанию в любви? Или к окончательному принятию смерти любимого человека? Чанёль не был готов даже к ослепительному Бэкхёну, который смело шагал через экспозицию, с ровной спиной и гордо поднятой головой. Только он мог позволить себе открывать выставку в джинсах и белой рубашке, так похожей на ту, что сползала с его плеча от кисти Ханыля. Только он мог выставить на обозрение незнакомцев его откровенные признания. Со стен на идущего мимо Чанёля смотрел почерк Ханыля, знакомый до зубного скрежета, родной и в то же время ужасный далёкий. Он удивлялся, как мог столько лет, год за годом вчитываться в них, проникаться отчаянием и страданием, отраженными в каждом слоге, и не сойти с ума. В самой последней комнате висели всего две картины. Бэкхён, будто издеваясь над зрителями, расположил их лицом к лицу. Чанёлю не нужно было подходить ближе, чтобы узнать полотна. Его ошеломила уже сама идея поставить их портреты друг перед другом, словно те «они», что жили в воображении Ханыля, должны были столкнуться. — Что скажешь? Голос Бэкхёна дрожал от волнения. Он смотрел на Чанёля без улыбки; точно с тем же выражением нарисованный Бэкхён пронзал взглядом нарисованного синеглазого Чанёля. — Это фурор. Они оба это знали. Оранжерея была до отказа забита людьми из мира искусства. Бэкхён еле вырвался из лап журналистов, чтобы лично устроить Чанёлю экскурсию. Последний зал венчал их общий успех. — Кажется, на нас все смотрят, — заметил Чанёль. — Конечно! — Бэкхён протянул ему руку. — Мы выставили на показ наш кривой любовный треугольник, а такое никогда не остаётся без внимания. — Какой же ты смелый, — прошептал Чанёль, сжимая в ладони его тонкие бледные пальцы. Бесстыдство Бэкхёна срывало ему крышу, и впервые Чанёль позволил себе признаться, что понимает Ханыля. В Бэкхёна нельзя не влюбиться. — Что насчёт кофе? — Сейчас? — удивился Чанёль. — Выставка в самом разгаре! — Ты завтра уезжаешь обратно в Коджэ, — напомнил Бэкхён. — Я не могу упустить свой шанс. — Хорошо. Оставив картины наедине, они отправились в обратный путь. Никого не смущало, что все пялятся на их переплетённые пальцы. Бэкхён беззаботно рассказывал о планах на ремонт в новом доме, предлагал изменить дизайн домиков в «Песчаном берегу», а Чанёль, внимавший каждому слову, не мог избавиться от волнения и страха. Под силу ли ему завоевать место в сердце Бэкхёна? Сможет ли он дать ему то, что Бэкхён по праву заслуживает? — Чанёль, — позвал вдруг Бэкхён. Чанёль вздрогнул и встретился с ним взглядом. — Не беспокойся, — Бэкхён улыбнулся. — Теперь я здесь, с тобой.